скачать книгу бесплатно
Д’Артаньян оказался отличным организатором. Он до мелочей распланировал маршрут передвижения отряда, не слишком утомляя солдат, но и не позволяя задерживаться в пути.
Выбирал не основные тракты, загруженные торговыми или крестьянскими повозками, а сельские дороги, вполне приемлемые для быстрого передвижения такого количества всадников.
Также приказал объезжать стороной города, где появление пяти десятков мушкетёров в сопровождении слуг и нескольких повозок могло стать чересчур заметным.
На полуденный привал отвёл не более часа, чтобы можно было наскоро перекусить и дать отдохнуть лошадям, причём состояние последних заботило лейтенанта, кажется, куда больше, чем усталость людей.
На ночлег всегда останавливался либо на постоялых дворах, либо в небольших деревнях. Всегда платил за постой и еду, хотя вполне мог получить всё это бесплатно, пользуясь элитным статусом мушкетёров и законами военного времени.
Не позволял засиживаться допоздна за кружкой вина, а вот сам ложился последним, только проверив, как устроены его солдаты.
При этом первым вставал и, уже будучи полностью готовым к дороге, поджидал во дворе остальных.
А одного из солдат, перебравшего накануне и не вставшего вовремя, без всякого сожаления окатил из бадьи ледяной водой и заставил отправиться в путь в мокрой одежде.
За всё время гасконец не перемолвился со своим протеже ни единым словом. Всегда ехал впереди, лишь изредка оглядываясь, чтобы удостовериться, все ли всадники и повозки сохраняют заданный темп передвижения.
Он вообще не разговаривал практически ни с кем, и кадет со своего места в строю мог видеть разве что прямую, как жердь, спину командира да падающие на эту спину из-под шляпы чёрно-белые пряди волос.
Д’Эстурвилю приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не нарушить строй и не подъехать к лейтенанту под каким-нибудь, пусть даже самым смехотворным предлогом.
Удерживала гордость.
А также понимание простого факта, что в присутствии такого количества людей д’Артаньян всё равно не станет говорить о том, что волнует Жака.
Но мучительней всего оказались ночи.
В Париже они жили слишком далеко друг от друга да и виделись не так часто; теперь же мысль о близости гасконца буквально сводила кадета с ума.
Он сам не мог понять, что с ним.
Ведь при том, как складывались их отношения, в перспективе ничего хорошего ждать не приходилось.
Потому что юноша окончательно решил для себя: любое общение с лейтенантом возможно только при определённой степени доверия со стороны д’Артаньяна, а тот вёл себя так, словно вообще ничего не произошло.
Это раздражало и обижало одновременно.
Вдобавок ко всему, д’Эстурвиль никак не мог понять, почему его, никогда не влюблявшегося без памяти, никогда особенно не нуждавшегося в обществе приятелей, вдруг неудержимо влечёт к человеку, который так отвратительно обошёлся с ним.
Да и вообще, можно ли назвать влюблённостью смесь того исступлённого физического желания, восхищения и категорического неприятия, что вызывал у него лейтенант мушкетёров.
Так размышлял Жак, ворочаясь под плащом на охапке сена, практически всегда заменявшей в дороге постель, и чем больше думал о происходящем, тем запутывался всё сильней.
А ещё пытался представить себе, чем может сейчас заниматься д’Артаньян.
В отличие от остальных мушкетёров, селившихся по двое, а то и трое-четверо – как позволяли условия, – гасконец всегда ночевал отдельно. Конечно, ему по статусу было положено отдельное жильё, но д’Эстурвиль интуитивно чувствовал, что дело вовсе не в надменности или презрительном отношении к собственным солдатам, а просто в нежелании подпускать к себе кого-либо, особенно во всём, что касалось любых личных моментов, в том числе таких, как быт.
Прикрыв глаза, он старательно притворялся спящим, чтобы де Террид, с которым они ночевали вместе, не изводил его своей болтовнёй. А сам представлял, как д’Артаньян, раздевшись до штанов и рубахи, ложится спать. И во сне у него, наверное, совсем другое выражение лица. Не злое и не высокомерное, а всего лишь уставшее. Потому что постоянно носить маски – ещё та непростая задачка.
А потом Жак невольно перемещался мысленно на несколько дней назад, вновь и вновь прокручивая в памяти, как они c лейтенантом целовались в конюшне. Как похрапывали в своих стойлах лошади, а в пронизанном светом воздухе кружились мелкие пылинки. Пахло сеном, а у гасконца оказались неожиданно тонкие, даже хрупкие плечи. И узкие крепкие бёдра, которые было невероятно приятно обнимать. А ещё – настойчивые, горячие губы; он так страстно отвечал на поцелуи, что сомнений быть не могло: Шарль д’Артаньян соскучился по своему протеже не меньше, чем тот – за ним.
А потом случилось такое, во что кадет долгое время даже поверить не мог. Однако то, что у гасконца встал член, а затем он охнул вдруг сдавленно и задрожал весь, позволяло трактовать произошедшее исключительно однозначно.
Итак, он довёл своего лейтенанта до самого настоящего оргазма – и, думая об этом, лионец улыбался, чувствуя, как накатывает ответное возбуждение. Оно было настолько сильным, что молодой человек иной раз не мог заснуть по нескольку часов. Куда худшим было то, что получить разрядку из-за общества де Террида не получалось никак, и выносить спокойно близкое присутствие д’Артаньяна становилось с каждым днём всё труднее.
Несколько раз д’Эстурвиль даже порывался всё-таки заглянуть к нему вечером, уже после отбоя, но в последний момент останавливался.
Что он ему, в конце концов, скажет?
Позвольте побыть рядом или хотя бы поцеловать?
Потому что я так хочу вас, что мне уже всё равно, зачем я нужен вам и кого напоминаю?
Ах, какая прелесть – можно только представить себе, какое лицо сделается у д’Артаньяна при подобном заявлении…
И всё-таки…
Жак осторожно взглянул в сторону де Террида – вроде бы спит.
Тогда он закутался в плащ и аккуратно приспустил штаны.
Такое желанное прикосновение к собственному телу оказалось настолько восхитительно-сладким и острым одновременно, что лионец едва удержался от стона. Он удивился даже, потому что всегда считал себя обладателем более чем сдержанного темперамента. А потом стиснул зубы, стараясь выдыхать воздух короткими порциями, и, прикрыв глаза, снова провёл кончиками пальцев по возбуждённому члену.
Никогда ещё подобное занятие не доставляло ему такого удовольствия, и означает ли это, что ощущения усиливаются именно оттого, что он в этот момент думает о д’Артаньяне?
И мысли юноши невольно опять вернулись к гасконцу.
Всё-таки интересно, как бы тот отреагировал, если бы Жак заявил ему о своих желаниях?
Возможно, снова напомнил бы, что вся эта история – не что иное, как ошибка.
А возможно, воспользовался бы ситуацией. Как после того разговора в «Сосновой шишке».
Их первая близость моментально всплыла в памяти во всех своих неприглядных подробностях.
Желание тут же ушло.
А вместо этого накатила дикая злость.
Вот и расслабился.
Твою мать…
Кадет подтянул кое-как штаны и сел, принялся тереть виски.
– Д’Эстурвиль, – сонным голосом сказал в этот момент де Террид, – ну что вы всё крутитесь и не спите?
– Простите, – Жак постарался ответить спокойно: вот чёрт, интересно, когда тот проснулся?
Его приятель вздохнул:
– И что, собственно, не даёт вам покоя? Только не говорите мне, что вы опять думаете о нашем лейтенанте… а то я не пойму вас.
Молодой человек невольно засмеялся: а ведь Жан даже не подозревает, что попал в точку!
– Чем ближе мы к Ла-Рошели, тем тревожней у меня на душе. Такое объяснение вам понятно?
– М-м-м, – задумчиво произнёс де Террид. – А мне кажется, вы врёте, сударь. Ну, кто она? Признавайтесь.
С минуту д’Эстурвиль молчал, борясь с желанием выговориться, пусть хоть частично, но потом всё-таки взял себя в руки:
– Не обижайтесь, шевалье, но это… слишком личное.
– Ого! – Жан даже приподнялся на своей охапке соломы. – Что, всё настолько серьёзно? Или… бесперспективно?
– Боюсь, и то, и другое, – Жак взглянул за окно, где уже серел скорый летний рассвет. – Ладно, мой друг, досыпайте, пока есть возможность. И уж простите, что разбудил вас. А я пойду во двор, потому что уже всё равно не засну.
– Не вешайте нос, – де Террид ободряюще улыбнулся ему, а потом улёгся обратно, натянул плащ до самых глаз. – Вот попомните моё слово: возьмём Ла-Рошель, вы вернётесь героем, и ваша строптивая пассия сменит гнев на милость.
Д’Эстурвиль ощутил, как от этих простых, но искренних слов на душе невольно становится легче.
– Спасибо, – ответил он и вышел.
…
Однако стоило ему оказаться во дворе, как он понял, что восстановить душевное равновесие всё-таки не удастся.
Потому что неподалёку от сарая, где ночевали кадеты, на поваленном бревне сидел д’Артаньян и просматривал какие-то бумаги. Несмотря на утреннюю свежесть, он был в одной рубашке – только поверх наброшен камзол, – волосы рассыпались по плечам, и гасконец время от времени нетерпеливо сдувал особенно непослушные пряди, которые падали ему на глаза.
И седины в этих прядях стало намного больше, чем до поездки лейтенанта в Гасконь – а может, это Жаку просто показалось?
Молодой человек остановился неподалёку, потому что не был уверен, стоит ли подходить, однако гасконец при звуке шагов тотчас же поднял голову.
– Ранняя пташка? – спросил с каким-то непонятным выражением. – Ладно, я… никак не могу заснуть, но вам-то, отчего не спится?
Как будто вам не всё равно, подумал Жак и всё-таки присел на краешек бревна. Спросил неприязненно:
– Зачем вы спрашиваете и что хотите услышать? Можно попросить вас говорить прямо? Потому что я устал, если честно, пытаться понять истинный смысл ваших слов.
Д’Артаньян медленно сложил бумаги; теперь он смотрел уже безо всякой насмешки:
– Что-то случилось? Я всего лишь спросил, отчего вы не спите.
– Ничего не случилось, – и Жак повторил уже рассказанную де Терриду ложь. – Скоро бои. Мне кажется, тут есть, отчего потерять сон.
– Ну да, – гасконец кивнул и замолчал надолго.
В профиль лейтенант напоминал хищную птицу, однако впервые д’Эстурвиль чувствовал себя настолько спокойно в его обществе. Почему-то он был абсолютно уверен, что именно сейчас командир не оттолкнёт его, и они, возможно, даже смогут по-настоящему поговорить.
– Хорошо, – сказал между тем д’Артаньян, – давайте кое-что выясним. Я знаю, что скверно поступил с вами. Что вы имеете полное право не только обидеться, но и вообще послать меня ко всем чертям…
– Я не собираюсь посылать вас ко всем чертям, – возразил Жак. – Я хочу… а впрочем, какая разница…
– Послушайте, – гасконец сорвал травинку, сунул её в рот, – я не лгал вам, когда говорил, что происходящее между нами для меня слишком серьёзно. Но вместе с тем… я не готов ответить на ваши вопросы.
– Что ж… – начал было кадет и тут же замолчал, потому что от разочарования горло вдруг забил тяжёлый горький комок.
Закашлялся, отвернулся резко.
– Д’Эстурвиль… – позвал его лейтенант. – Давайте поступим так. Давайте попробуем быть… если не друзьями, то хотя бы просто спокойно общаться. Потому что на войне нельзя по-другому. А вот когда всё закончится, и мы вернёмся в Париж… Возможно, тогда… если, конечно, вам по-прежнему ещё будут нужны ответы…
Лионец молчал, изо всех сил борясь с желанием пусть невзначай, но хоть на мгновение коснуться в ответ руки д’Артаньяна.
– Не надо, – тот совершенно верно истолковал возникшую напряжённую паузу. – Вы же должны понимать: мы у всех на виду.
Жак ничего не ответил, только вздохнул судорожно, и тогда лейтенант продолжил, но уже гораздо мягче:
– Да, вот ещё что. Я хотел поговорить об этом ещё в Париже, но тогда у нас с вами… не очень получалось разговаривать, верно? Так вот, война – это не только боевые действия. Возможны… разные странности. И то, что в другой ситуации никогда не коснулось бы вас как простого кадета, теперь может задеть, потому что вы числитесь именно моим протеже.
– Ну да, вы же отвечаете за меня перед моим дядей, – не удержался молодой человек, а д’Артаньян взглянул на него с едва заметным раздражением:
– Конечно, отвечаю. А вы так реагируете каждый раз на эти мои слова, словно в этом есть что-то дурное. Или… вы хотите услышать ещё какое-то объяснение?
Он замолчал, а потом вдруг улыбнулся – открыто, спокойно, и его глаза из угольно-чёрных сделались цвета растаявшего шоколада:
– Ладно, признаюсь… и пусть это будет, так сказать, авансом с моей стороны… Тот факт, что вы – племянник моего учителя, отнюдь не главная причина, отчего меня так заботит ваша судьба. Довольны? Ого, спокойно, – продолжил он поспешно, видя, какое лицо сделалось у Жака при этих словах. – А то у вас такой вид… словно с вами сейчас случится то же, что и со мной, когда мы… общались в конюшне.
Кадет фыркнул невольно.
– А, – и тоже улыбнулся в ответ, – так значит, мне не показалось?
– Нет, не показалось. Это вам дополнение к авансу, – однако затем д’Артаньян выплюнул изжёванную травинку и заговорил совершенно по-другому. – А теперь слушайте внимательно. Конечно, скорее всего вас эта ситуация обойдёт стороной, но я обязан предусмотреть все варианты. Если вы вдруг получите какой-либо приказ, который покажется вам… неожиданным, странным, я не знаю… но вы – умный мальчик и должны почувствовать… так вот, вы немедленно сообщаете мне. Слышите, в любое время, даже если вы получите приказ действовать сразу же, не согласовывая свои действия со мной, и приказ этот будет исходить от нашего капитана или якобы от короля, вы всё равно сначала придёте ко мне. Разыщите меня, где бы я ни был. Понятно?
У д’Эстурвиля от этих интонаций мороз пробежал по коже. Он как-то сразу собрался весь, взглянул на лейтенанта внимательно.
– Всё настолько плохо? – спросил негромко. – Что ж, я буду осмотрителен и не подведу вас. Обещаю.
– Благодарю, – голос д’Артаньяна вновь звучал холодно и жёстко, и Жак подумал даже, а не приснился ли ему весь предыдущий разговор. – А теперь идите и начинайте собираться. Через час мы выступаем, а к полудню уже должны быть под Ла-Рошелью.
* * *
Как лейтенант и планировал, они прибыли к осаждённой крепости, когда солнце стояло в самом зените.
Из-за бессонной ночи, а ещё более – из-за неожиданно откровенного разговора с гасконцем – Жак чувствовал себя уставшим, как никогда.
Раз за разом он прокручивал мысленно всю беседу от начала до конца.
Что такого произошло, отчего д’Артаньян решил вдруг в корне изменить своё поведение?
