скачать книгу бесплатно
Он просто хотел видеть Жака д’Эстурвиля.
Несмотря на то, как обошёлся с ним – что в ту ночь, что сегодняшним утром.
Несмотря на то, что ненавидел ультиматумы и даже приблизительно не представлял себе, как рассказать одному Жаку о другом.
Несмотря на то, что лионец имел полное право вообще отказаться от любых бесед со своим командиром и просто послать того ко всем чертям.
Погоди, сказал он сам себе уже перед самым входом в казарму, неужели ты хочешь сказать, что действительно влюбился?
Что д’Эстурвиль нужен тебе вовсе не потому, что напоминает о погибшем друге, а сам по себе?
Потому что дело даже не в желании физической близости, а в том, что рядом с ним спокойно, просто и надёжно. Как было когда-то в обществе артаньяновского кузнеца, и впервые осознание этого не вызывает такого мучительного чувства вины.
Но если ты так доверяешь ему, спросил себя следом молодой человек, то почему оттолкнул утром? Ты же видел, какими глазами мальчишка смотрел на тебя. Он ведь был готов простить тебе и ту ночь, и скверное отношение в целом, а теперь вот, кто знает, к чему приведёт новая попытка объясниться?
Ладно, там видно будет – и Шарль решительно открыл двери казармы: не это главное сейчас, когда на носу военные действия. Главное – предупредить кадета и уберечь его от опрометчивых поступков.
В казарме, как ни странно, было тихо. Не пили, не играли в карты, сопровождая свои действия оглушительными воплями. Ага, наверняка прознали уже, черти, что их командир вернулся…
Что ж, так даже лучше.
– Здравствуйте, господа, – сказал он, проходя в центр залы, а мушкетёры начали поспешно подниматься со своих мест, загалдели нестройно:
– Здравствуйте, г-н лейтенант! Командир, наше почтение! С приездом вас! Когда выступаем?
Неужели ему не показалось, и он действительно уловил этих возгласах радость от его возвращения? Удивительно.
– Тишина, – привычно сказал гасконец и окинул подчинённых внимательным взглядом.
Из оставшихся в городе ста человек в казарме находилось не меньше половины. Во всяком случае, тут оказались все, кто его интересовал. Дурак де Ранкунь, де Мелен – самый разумный и уравновешенный из всей компании, несмотря на то, что тоже вроде бы гасконец, – дружок д’Эстурвиля де Террид, тот ещё оболтус, ну и, конечно же, сам протеже собственной персоной.
Только, в отличие от многих, даже не подумал подняться для приветствия. Сидит в самом углу, скрестив руки на груди, на столе – разобранный пистоль.
Встретился взглядом со своим командиром и лишь губы скривил, а Шарля словно кипятком окатило, он даже не сразу смог сосредоточиться.
– Итак, – привычно заложил руки за спину, откашлялся, – мы выступаем через два дня. Поэтому у вас есть не так много времени, чтобы привести в порядок обмундирование. Завтра вечером я лично проверю каждого, и пеняйте на себя, если ваше оружие будет не в порядке.
Кто-то из мушкетёров хмыкнул, но скорее одобрительно: их лейтенант вернулся, и он, как всегда, в своём репертуаре.
– Ни один из вас, кто получит замечания, не будет допущен к участию в военных действиях, по крайней мере, до полного устранения недочётов, – продолжал между тем молодой человек. – Но и в Париже не останется тоже – даже не надейтесь. А с позором отправится на рытьё траншей. Потому что меньше всего я хочу сообщать вашим родственникам о том, как вы по собственной глупости сложили голову под стенами Ла-Рошели.
– А по-моему, вы, как всегда, преувеличиваете, д’Артаньян, – сказал де Ранкунь, в своей обычной наглой манере. – Подумаешь, какие-то горожане!
– Не какие-то, а отлично обученные, – холодно оборвал его Шарль. – И почти отчаявшиеся, а значит, опасные вдвойне. Поэтому в ваших же интересах сделать соответствующие выводы. И это касается абсолютно всех. Я достаточно ясно выразился?
– Всё понятно, – ответил за всех де Мелен, а лейтенант тогда кивнул:
– В таком случае не стану никого задерживать. Лишь повторюсь: отнеситесь к подготовке максимально серьёзно. Потому что речь пойдёт не только о ваших жизнях, но и о жизнях ваших товарищей. Д’Эстурвиль, следуйте за мной.
Отметил про себя с удовлетворением, как вскинулись удивлённо брови лионца, и прошёл в малую приёмную.
Через минуту на пороге появился его подопечный. Молча вошёл, тщательно прикрыв за собой двери.
У него было абсолютно спокойное, даже скучающее выражение лица, как будто их с лейтенантом и впрямь связывали исключительно служебные отношения.
Шарль вспомнил невольно, как кадет утром улыбался ему, и едва сдержал судорожный вздох. А ведь ответь он на вопрос д’Эстурвиля, пусть не полностью, но хотя бы в общих чертах… они могли бы говорить сейчас совсем по-другому.
– Присядьте, – произнёс вслух как можно более сухо. – Я не отниму у вас много времени.
– Тогда какой смысл садиться? – лионец пожал плечами и прислонился к стене. – Слушаю вас, г-н лейтенант.
Ух, ты, мысленно восхитился гасконец: похоже, военные действия начинаются ещё задолго до прибытия под Ла-Рошель?
Что ж, молодой человек, покажите, чего вы стоите…
– Я хочу знать, что происходило в роте в моё отсутствие. Вы понимаете, о чём я?
– Обычно понять вас крайне непросто, – губы д’Эстурвиля сложились в откровенно ехидную ухмылку. – Но в данном случае, думаю, что понимаю. За время вашего отъезда в роте было достаточно спокойно. Никаких конфликтов. В том числе, между мной и де Ранкунем. Все наслаждались вашим отсутствием.
Последняя фраза смахивала на откровенную дерзость, но Жаку уже было всё равно.
Он так ждал возвращения своего командира, ему нужно было столько сказать ему, этот месяц оказался, наверное, самым мучительным в его жизни. И в первые мгновения их встречи он уверился даже, что не ошибся, что Шарль д’Артаньян действительно испытывает к нему какие-то чувства. Ведь гасконец с такой неподдельной страстью отвечал на его поцелуи и в конце, кажется, даже не сумел справиться с собственным возбуждением. Уже только за одну улыбку, с какой командир вытирал ему своим платком лицо, д’Эстурвиль был готов простить этому странному седому мальчишке всё предыдущее скверное отношение.
Ведь если до сегодняшнего утра он знал только, что запутался и не может определиться ни в своём отношении к лейтенанту, ни в своих желаниях, то увидев его в конюшне, вдруг понял совершенно ясно, чего хочет. Хочет быть с ним. Не как подчинённый и даже не как друг. Ему нужны совершенно определённые отношения, и плевать, что он, по большому счёту, даже не знает, каково это – быть с мужчиной, а тем более – с таким сложным человеком, как д’Артаньян.
Однако при этом для Жака было крайне важным убедиться, что гасконец доверяет ему так же, как он сам только что открылся лейтенанту.
А тот оттолкнул его. На ходу сочинил какую-то ложь и даже не посчитал нужным отрицать это. В одно мгновение превратился в ту самую глыбу льда, какую всегда напоминал окружающим.
И вот теперь кадет разглядывал человека, вдруг ставшего значить для него так много, и чувствовал, как злость вперемешку с возбуждением буквально захлёстывают его.
Лионец едва удерживался, чтобы спокойно отвечать на вопросы – окажись они в другом месте, да хотя бы в той же конюшне, он, даже не задумываясь о последствиях, вероятно, попытался бы взять д’Артаньяна силой, – а потому меньше всего думал о том, как звучат его слова.
И в самом деле… после того, как лейтенант отреагировал утром на его вопросы, уже совершенно неважно.
Чёрт возьми, а ведь он даже не подозревал, как это на самом деле больно: разговаривать с любимым человеком и не иметь возможности даже прикоснуться к нему.
С любимым?
Эта мысль, как и в первый раз, ввергла д’Эстурвиля в полнейшую растерянность, и он даже не услышал, о чём ему говорят.
– Что? – моргнул и поспешно придал своему лицу равнодушное выражение. – Простите, я отвлёкся.
– Я спрашиваю, – терпеливо повторил гасконец, – вы уже определились относительно того, зачем вам Париж и плащ мушкетёра? Помните наш разговор в «Сосновой шишке»?
– А, – как Жак ни сдерживался, но всё равно покраснел и оттого разозлился ещё больше, – это та встреча, за которой последовали события… Не далее, как сегодня, вы расценили их как ошибку, я ничего не путаю? Очень хорошо помню. Да и как забыть разговор, когда вы впервые вели себя по-человечески… чего не скажешь о вашем поведении ни до, ни после?
Он ожидал какой угодно реакции, а д’Артаньян вдруг рассмеялся.
– Браво! – и улыбка до неузнаваемости изменила его лицо. – Выходит, я всё-таки не ошибся в вас! Однако… сейчас я хочу поговорить о более важных вещах.
Выходит, произошедшее утром – пустяки для вас, хотел было спросить д’Эстурвиль, но что-то в голосе лейтенанта удержало его.
– Я слушаю, – сказал вместо этого и всё-таки прошёл в комнату, уселся за стол.
– История с вашей дуэлью не забыта, – Шарль сел напротив, не отказав себе в удовольствии в упор разглядывать лицо своего собеседника. – Более того, сегодня мне дали ясно понять, что никто не расценивает вашу стычку с де Ранкунем, как неудачную забаву. И согласны закрывать глаза на случившееся лишь до поры до времени.
– Понимаю, – неприятным голосом откликнулся Жак. – Тогда, в «Сосновой шишке», вы рассказывали, что не держитесь ни за должность, ни за карьеру. Что в связи с этим на вас трудно оказать давление. Но теперь… Раньше я был для вас просто обузой, а теперь вот стал настоящей помехой, не так ли?
– Да разве дело в этом? – скривившись, лейтенант даже ударил кулаком по столу от досады. – Я не боюсь шантажа или проблем, когда дело касается меня. Но в случае с вами… Я же отвечаю за тебя, глупец, неужели ты не понимаешь таких элементарных вещей? Что я скажу твоему дяде?
– Скажете, что я уже большой мальчик, – лионец подался вперёд, его глаза вспыхнули. – И вам совершенно необязательно так волноваться за меня. Тем более что я… ничего не значу для вас, и это всем известно. Я слишком мелкая сошка, чтобы при помощи каких-то моих давних проступков оказывать давление на вас. И капитан – вы ведь от капитана это услышали, верно? – просто не отказал себе в удовольствии попытаться уколоть вас. Так, на всякий случай.
С минуту Шарль молчал, пытаясь понять, что стоит за словами д’Эстурвиля. То ли просто обида, то ли скрытое предложение опровергнуть его слова и всё-таки рассказать о своём настоящем отношении, а может, кадет и впрямь считал именно так, как говорил?
– Возможно, вы правы, – сказал наконец, а сам думал лишь о том, что стоит наклониться вперёд хотя бы на один дюйм, и он мог бы поцеловать д’Эстурвиля. – Возможно, я преувеличиваю, потому что слишком многим обязан вашему дяде. Но в любом случае… что бы вам ни рассказывали мушкетёры, уже побывавшие в боях… вы должны понимать, что война – это слишком серьёзно. И поэтому я убедительно прошу вас быть осмотрительным и воздержаться от разных, скажем так, неумных поступков. Забудьте о де Ранкуне, не суйтесь без нужды под пули… потому что я не смогу постоянно держать вас рядом с собой. Я доступно выражаюсь?
– Чтобы вы не чувствовали себя виноватым ещё и перед моим дядей, – лионец кивнул вроде бы спокойно. – Конечно. Я могу идти?
– Да, ступайте, – сквозь зубы ответил лейтенант, ничем не выдав, как его задели эти слова. – Не скажу, что вы поняли меня до конца, но основную суть моего приказа уловили верно.
Жак хотел было что-то сказать, но потом раздумал.
К чему? Самое главное он уже услышал.
Он – лишь воплощение обязательств гасконца перед бывшим учителем. А сам по себе он не значит для д’Артаньяна абсолютно ничего.
Ну разве что служит постоянным напоминанием о каких-то весьма печальных событиях прошлого.
Что ж, больно, но не смертельно.
По крайней мере, хочется надеяться, что это и вправду так.
* * *
Вот и поговорили.
Кадет уже давно ушёл, а Шарль всё продолжал сидеть в малой приёмной и улыбаться непонятно чему.
Ведь разговор получился резким и малоприятным. Они словно говорили на разных языках: хотели донести до собеседника одно, а слышали совершенно другое. А может, только делали вид?
Потому что так проще.
Потому что при таком положении вещей не надо ничего объяснять и можно оставить всё, как есть.
Он, как и раньше, будет придирчивым, сволочным командиром, а д’Эстурвиль – подчинённым, старательно исполняющим свои обязанности.
Они будут видеться во время занятий и смены караулов, перекидываться ничего не значащими фразами. Поначалу лионец, конечно, будет обижаться на него, но потом перестрадает и поймёт, что это – самый лучший выход.
Потому что ничего хорошего общение с Шарлем д’Артаньяном ещё никому не приносило. Ни д’Эстурвилю, ни другому Жаку, оставшемуся лежать на артаньяновском кладбище, ни Катрин, потерявшей сына…
Да и что он может дать этому парнишке? Одни только неприятности.
А он вовсе не это обещал своему учителю.
Нет, положительно, надо оставить кадета в покое.
Пусть продолжает служить, получит плащ мушкетёра… он – старательный мальчик и обязательно его получит… да и во время осады ему представится не один шанс доказать, что достоин его.
Кстати, об осаде.
Ведь надо составить списки тех, кто отправляется под Ла-Рошель, и тех, кто останется охранять Лувр.
Может, воспользоваться ситуацией и оставить кадета в Париже? А де Ранкуня забрать с собой?
Так он убережёт мальчишку от пуль и не будет чувствовать себя виноватым перед его дядей… это лионец совершенно верно подметил.
Конечно, он явно хотел услышать совершенно иное обоснование поступков своего командира, но… Ведь Шарль, по большому счёту, ничуть не солгал ему. Потому что помимо чувств действительно существуют обязательства перед бывшим учителем. Другое дело, что уж никак не они заставляют лейтенанта вести себя таким странным образом.
И если, размышляя о поручении кардинала, гасконец как-то спокойно относился к мысли, что может не вернуться из осаждённой крепости, то за д’Эстурвиля он переживал по-настоящему.
Молодой человек не любил вспоминать подробности штурма острова Ре, потому что прекрасно знал, как страшны бывают взрывы фугасов и как слепо могут бить пули. А если к этому добавить отвратительную еду и общую антисанитарию, любая царапина, если даже не спровоцирует гангрену, то всё равно будет заживать долго и мучительно.
Одним словом, его можно считать счастливчиком, но повезёт ли так д’Эстурвилю?
Я не могу потерять ещё и этого Жака, снова сказал себе Шарль, но как же лучше поступить?
Оставить в Париже де Ранкуня ему не позволит капитан, потому что родственнику его зятя необходимо выслужиться, а война – самый подходящий повод для этого. Приказать остаться кадету – мальчишка ни за что не согласится. Да и что это даст – оставшиеся мушкетёры всё равно прибудут под Ла-Рошель, только на неделю-другую позже, вместе с королём и де Тревилем.
Конечно, две недели – большой срок, и осаждённая крепость, вполне возможно, выбросит белый флаг… но если осада затянется? И сможет ли он прожить эти две недели без д’Эстурвиля? Теперь, когда он точно знает, что парень нужен ему уже вовсе не из-за своей схожести с Жаком?
Шарль снова перебрал в памяти каждую реплику их недавнего разговора и не выдержал – улыбнулся.
Вот почему у него так легко на душе, несмотря на то, что теперь их с лионцем отношения стали, кажется, ещё более запутанными. Потому что он действительно влюбился, хотя и не готов пока ответить на вопросы д’Эстурвиля.
Итак, решено.
Он возьмёт Жака с собой и будет держать его в поле зрения, чтобы иметь возможность защитить.
А когда война закончится, и они вернутся в Париж, тогда, возможно, он решится, наконец, поговорить с кадетом совсем по-другому.
…
Ещё несколько часов он разбирался со списками и формированием отрядов. Потом объявил общий сбор во дворе казармы и огласил имена счастливчиков, остающихся в Париже. Или наоборот, несправедливо обиженных, потому что таковые лишались возможности в числе первых рядов проявить себя на поле брани.
Как и ожидалось, кто неприкрыто обрадовался, кто начал ворчать, но Шарль взмахом руки пресёк всякие возмущения и потребовал предъявить оружие для предварительного осмотра.
Отметил с удовлетворением, что его утреннее распоряжение не проигнорировал никто, даже де Ранкунь: шпаги выглядели вполне пристойно, да и перевязи, и вся одежда тоже были в порядке.
