скачать книгу бесплатно
– Чего? А какой еще есть?
– Да тот, который всю жизнь ведешь… Думаешь, солдаты потом просто так к вере-то приходят? Путь им такой положен, видать. Самый тяжелый. Крест такой нести, не дай бог кому… – Самсонов вдруг опустил глаза и стал тереть пальцем закопченную тёсину стола. – За другой наградой приходят – остаться живым… и не в бою на земле, а на небе…по-настоящему.
– Ну, ты дал!.. – Бочкарев в который раз с восхищением посмотрел на него. – Людка? Выкрутился!! Колись!
Тот смущенно улыбался.
– Не, Витька, не выкручивался я.
– Да ладно, все верно – сколько народу положили… – друг повертел в руках пустой стакан, разглядывая. – А все-таки подобие справедливости построили. Даже после всего. Мне батя рассказывал, когда учился на энергетическом, одной стипендии хватало, чтобы жить. У них в общаге парень был, Климом звали, даже фамилию помню, Агалаков – запомнилась по необычности. Из деревни, многодетная семья… родители денег не присылали, так он в общий котел стипендию отдавал… хватало еще и на ресторан! Раз в месяц. Так что, катаклизмы катаклизмами, а кривая всегда выводила на империю! Помнишь? За что русские ни возьмутся – выходит автомат Калашникова!
Оба снова рассмеялись. Настроение вернулось.
– Так и лечили бесплатно.
– Да лечили-то так себе.
– Не скажи, – Виктор покачал головой. – Здесь в компании медиков гулял – там одна пара из Америки вернулась. Он гражданство даже получил, пенсию заработал – лет двадцать там сидели. Такое порассказывали! Знакомая родила – ей счет на тридцать тысяч зеленых пришел. Сейчас рожать в Москву летают. Бесплатно ведь! Я уж молчу про аппендикс какой или чего посерьезнее – пиши пропало. В кабалу пожизненно. А у нас – бесплатно. И вообще, если страховка дешевая – выкатят на коляске из больницы прямо на улицу и всё! А до пенсии дожить еще надо – женщины в шестьдесят семь уходят. А у Галки мать – в пятьдесят. Ну, по северному стажу, как здесь.
– Мож, роды сложные были? – равнодушно заметил Самсонов, жуя. Что-то мешало вниманию.
– Так пара из «цирковых», в «Дю-солей» работали, слыхал.
– Еще бы!
– Парень «Лесгафта» в Питере окончил – гимнаст. Так вот, жена лет пять назад бедро сильно ударила на манеже, да сама, слышь, сама в «скорую» пришла. Там снимок сделали и кровь взяли – все в порядке, говорят, можете работать. А через неделю – пять тысяч счет выставили! Моя зарплата за восемь месяцев работы! Я спросил, сколько же аппендицит будет стоить? Тысяч десять, говорит. И живут простые амеры-то – от зарплаты до зарплаты да правительство ругают. Не напоминает чего?
– Как у нас.
– Как во всем мире!
– Так у них там что, обязательной медстраховки нет? Как наша? А если впрямь аппендицит?
– И никогда не было! Сам покупаешь страховку и платишь каждый месяц под тысячу, если не в «Дженерал Моторс» пристроился. Это как наш «Газпром».
– А вдруг язва там или посерьезней чего?
– Если работаешь в банке, причем на высокой должности или в крупной корпорации – страховка покроет. Если простым клерком – пожизненно будешь расплачиваться! Да что медицина! У них знакомая дома лишилась. Пожилая женщина. Тридцать лет назад взяли с мужем в кредит. Потом развелись, и она сама платила проценты – четыре месяца оставалось, считай, три дома выплатила. А здесь кризис, работу теряет. Платить перестала – влет отобрали. В один день! Сейчас живет в социальной «однушке». А сам парень – муж, как-то проблемы с позвоночником заимел – выгнали с работы сразу! Теперь вернулись в Севастополь – сам-то оттуда. Дом будут строить.
– Веселая история. – Самсонов озабоченно почесал щеку, глядя на бутылку. – Да… быстро коньяк закончился. Жаль на него страховки нет.
– Нам Путин все повторяет – строим социальное государство. Да мимо ушей проскакивает… никто не задумывается, что мы одни и строим. И те, кто хвалит запад – сразу рот на замок обо всем этом. Оттого из тренажерных залов там не вылезают – болеть нельзя! И авто водят – ни-ни. Пожизненно в кабалу!
– Чего ж они не бегут оттуда?
– Тоже спросил. В кредитах все, как в паутине – за машину, телевизор, ипотека как доильный аппарат… да за все! Как сразу отдать? Говорю, живут от зарплаты до зарплаты. Если на врача выучился, не уедешь ни за что – лет двадцать расплачиваться с банком за диплом будешь. Дорогущее обучение. Ну, и сам прикинь – вот ты на Кубань или в Крым хотел бы из Сибири уехать? Хотел бы. А практически? Годами налаженное хозяйство, гараж, работа, дети пристроены тут же… квартиру продавать, ехать в неизвестность – как и что там сложится? Так же и они. Затягивает. Петля. Да и половина русских там в тюряге сидит.
– Я говорил – первое место в мире по числу заключенных на душу населения.
– Еще и тюрьмы частные бывают!
– Частные?!
– Лет десять как закон приняли – теперь доходный бизнес! Заключенные мобильники, электронику всякую собирают – прямой интерес наполнять камеры! Думаю, оттого и первый срок у них сразу большой, помнишь? Это у нас – трешник, да еще выпустят по половинке.
– Не знал.
– Та что в раю живем. Отпусков да праздников в два раза больше! Сердчишко прихватит – сразу в «скорую», и бесплатно.
– Да… была страна, – повторил Самсонов. – Оттуда всё и сохранилось… как звали, говоришь? Клим? Мало, что бесплатно учили, так еще и приплачивали, чтоб учился! Кое что и растеряли, выходит. Ну, хоть у нас сегодня чудо! М-м-м! – и облизал пальцы,– еще бы малость накатить…
Бочкарев вытер руки, встал и прошел к бушлату на стене.
– Во! Еще про собак вспомнил – будь они не ладны! – Самсонов поднял руку. – Лайки в Ванаваре тоже необычные, огромные. Видать, не пришлые – не завозили, как везде. Настоящие, сибирские.
– Тоже Серега рассказывал?
– Ну да. От староверов, видать, псы. Бродят по улицам, аж боязно с непривычки.
Виктор картинно повернулся – в руке отливала сталью маленькая фляжка.
Самсонов развел руками, лицо довольно расплылось в улыбке: Иллюзион! А как в тему!
– Может на свежем воздухе? Дождь вроде кончился.
– Пошли! – друг весело махнул рукой.
Россыпь огромных, не забитых светом города звезд, раскинулась по ночному небу. Бездна, не дыша, с интересом оглядывала двух людей, затерянных на просторах великой страны. Удивляясь им, как и стране, дерзнувшей когда-то поколебать веру, что скрывала в глубинах и сердцах. Позволяя людям рушить, топтать и предавать забвению, но заставляя и вспоминать. Возвращаться и строить. Потом снова топтать, и снова строить. Оставляя в тайне всякий раз, великий смысл той игры. Она будила в человеке разум, лечила его от помутнения лозунгами и площадями. Учила созидать. Созидать здесь, в России то, что мало интересует остальной мир, утянутый водоворотом разнузданности воли.
Бездна сохраняла на земле место – колыбель поразительной гармонии противоречий – добра и зла, желаний и результатов. Колыбель «загадочности русской души», о которой судачили в баварских кабачках и на берегах Темзы и которую не могли постигнуть далекие от этих просторов люди. Не было у них понимания удивительной щедрости рек, тайги и сопок на горизонтах, щедрости бескорыстия, которую оценивали только чеками и счетами. И подменялись в кабачках вера и память, и начала. И «хлебом единым» был сыт в них человек.
Россыпь мерцала, говоря и вздыхая.
Каждый из друзей думал о своем.
– Да-а-а, – наконец, протянул Бочкарев, – говорят, можно бесконечно смотреть на огонь и бегущую воду. Я бы добавил на звездное небо.
– Ну, я готов и на банкомат, непрерывно выдающий деньги! – засмеялся напарник, оправдывая свое место и роль не только в эти чудные мгновения, но и в жизни друга.
Всю эту историю Самсонов вспомнил, когда однажды утром, в воскресение, побрившись, вышел из ванной. Тишина не удивила его – Людмила предупредила, что уйдет делать прическу, и странное чувство располагать собой как пожелаешь, пусть временно, недолго, тешило надеждой. Это было тем более уместно, что вернулся он вчера непростительно поздно. Более того – Самсонов поймал себя на этой мысли – было даже приятно побыть одному в тишине. Ведь мужчина, как и все люди, давно смирился с тревогами вокруг, которые лились с экранов, газет, из виртуальных новостей. Но ради справедливости заметим, приятно ему было укрыться и от косых взглядов соседей, лицемерных улыбок, пожеланий доброго утра с лукавым прищуром. И потому даже легкая ностальгия по самому? чувству свободы, оставленному в прошлом, когда был холостым, делала утро комфортным и спокойным.
«Удовольствие и временность», – подумал Самсонов и, подойдя к зеркалу трюмо, погладил подбородок. Отражение говорило одно: годы мои, годы. Хоть не летят еще, но пробуют встать на крыло. Локомотив набирает обороты. А может, сбрасывает? Он наклонился к столешнице. Баночка с изогнутым ярлыком будто улыбалась. И за что плата? Ну, сходил раз налево, ну, скребет. Да что ж поделать… все так. Прочь переживания!
Он натужено кашлянул. Однако не проходит. Н-д-а-а. За всё надо платить. И за всякое удовольствие тоже. Вот почему так? Перепил – похмелье. Перекупался – простыл. В любом удовольствии подвох. Может, чрезмерность? Много денег – боишься потерять. Приметишь чего – ан, у другого еще слаще, вкуснее и больше. А чем я хуже? И пошло-поехало… Там не был, того не пробовал… ищешь, хватаешь… но опять ускользает. Не то всё, не то. Мысль становилась навязчивой. А есть ли она? Чистая радость?
«Крем для лица» – прочитал Самсонов на баночке, поворачивая ее в руках. А здесь за что плата? – и ухмыльнулся, пробуя на палец «сливочное» содержимое.
Намеченное произошло секундой позже.
– Хм, крем, удовольствие и годы. Какова разнозначимость! Первый – жидкая субстанция, второе – лишь короткое, неизменно влекущее к себе чувство. И то, и другое убывает. А вот годы-то прибавляются. Однако все исчезнет одновременно – одно убывая, другое прибавляясь. Вот, парадокс. Он всмотрелся в слова на этикетке: «Способствует проникновению кислорода в клетки вашей кожи». И по склонности к анализу проворчал: «Где-то на такой же баночке я читал: «хороший антиоксидант». То есть – антикислород! Это же противоречие! Так препятствовать надо проникновению кислорода или способствовать?! Эх, неучи! Дурачите женщин! У них и так любимая реклама: «Тефаль» думает за вас»! Самим надо думать! А как поймете – начнете выходить замуж! Не за положение или деньги, а за мужчин. Вот где-то там и тогда, исчезает плата за удовольствие И радость не покупная. Хм, неплохо, трезвеешь, дорогой.
Самсонов довольно подмигнул зеркалу.
– А какая плата сегодня? Может, на «стезю»? Опрокинуть? С утра? А свалить всё на «Тефаль»? Ах ты, поросенок!.. «Кот за двери – мыши в пляс» – слова Людмилы впечатали желание обратно.
Молодой человек недовольно одернул халат.
– Вот тебе и вечный спутник удовольствия! Постой, рюмка? Спутник? Или «кот за дверью»? – Самсонов поморщился, всмотрелся в отражение, где левый глаз был правым и наоборот, понимая, что забрел мыслями не туда. «Вчерашнее» бесследно не прошло.
«Тик-так, тик-так»… – отозвалась секундная стрелка настенных часов, одобряя вывод.
Намедни они с Бочкаревым снова «гудели» в пивном баре, во дворах позади «драмтеатра». И снова он начал спьяну приставать к женщинам за столиком рядом. Нет, нет, без особых целей. Бочкарев, как всегда, пытался его урезонить, но соседки парой веселых шуток поддержали порыв, а потом и вовсе пересели к ним. Остаток вечера уже Самсонов поражался способности друга – менять настроение, желания и «табу».
Финал же «праздника» был до удивления знаком всем любителям «оторваться». Но его, финала «знакомые» – оба «тысячеликих» пола неопределенного возраста – точно знали степень дозволенности и те слова оправдания, которые привычно разделяло снисходительное общество. Однако, ни первые, ни вторые так же «привычно» не видели и не хотели видеть попрание других планок и совсем иных степеней. Которые неизменно стучатся и требуют того же, видя снисхождение прежним. Как и случилось далеко-далеко от барных стоек Иркутска, на улицах соседней Украины, где «оторваться» решили покруче. Где стреляли и калечили, также рассчитывая на оправдание и снисходительность. Называя все чаще и чаще могилы «массовыми захоронениями», братьев – оккупантами, а «нелюдей» возводя на пьедесталы.
Несчастье же, по мнению «столиков» по всему миру в этот вечер, заключалось в другом – соседям просто не посчастливилось урвать лишний кусок удовольствия, как сегодня им. А вовсе не в страданиях, которые и были результатом такого мнения. Которые уже когда-то и где-то приводили к печальному финалу. Снисходительному обществу претила память о неприятном. Оно не хотело понимать масштабов собственных захоронений, его размаха у привычных «стоек», в умах и «шалостях».
Однако вернемся к нашему персонажу. Ему, в отличие от миллионов, уже «подана рука». Супруг Людмилы уже не боится. Он симпатичен, не так ли? Потому коллега Бочкарева и получил звание «героя», правда, всего лишь романа, что, замечу, предпочтительнее, нежели от власти. Герой не должен страницам ничего. Помните слова пажа? «Если вы героиня романа, вам уже ничего не страшно». Герой же власти обязан последней. Герою в бою обязаны спасенные. Вы сообразили уже цепочку, да, пожалуй, цепь… а, может, оковы? Ведь обязанность – форма страха, чего и так хватает, скажем, Виктору. А потому давайте освободим и его, подарим «бесстрашие» – вот так, запросто, одной строкой. Но не сейчас, а где-нибудь… на набережной. В конце концов, согласитесь – оба классные парни.
Итак, к зеркалу.
Самсонов, придя ночью, знал, что завтра жены не будет, и это преимущество использовал сполна. Сон был крепким. Утром, как мы уже видели, поразмышляв на отвлеченную тему, он слонялся по квартире в ожидании обеда, после которого Бочкарев с Галиной обещали разделить прогулку молодоженов к острову «Юности». Нет, нет, это не метафора – такой остров действительно существует не только в грезах каждого, но и в Иркутске, на Ангаре. Если же читателю таежный город покажется далеким – он ошибается. Этот город очень близок любому, как и размышления людей, живущих в нем.
Но что же Бочкарев? Друг Самсонова, напротив, ворочаясь всю ночь, так и не уснул, мучился. Таков уж был Виктор. Он никогда не планировал «финалов» и загулов – всё происходило само собой. Как никогда не отзывался на приглашения, если компания была незнакома. И терпел незнакомых, точнее незнакомок, только в ситуациях, подобных вчерашней.
Все усилия последние годы Виктор направил на комфортный быт – ясный и размеренный. А главное – предсказуемый. Сторонясь неожиданностей, но полагая, что от некоторых увернуться нельзя, терпел, страдая… как было замечено. Сам же не искал. Однако, жизнь, угадав слабость, поставляла неожиданности, уже не спрашивая.
Он понимал это, однако усилий «ограничить» и сторониться не оставлял. К примеру, Виктору были неприятны даже тень надменности в человеке, всего лишь намек на довольство положением или просто неискренность. Качества, склонные вертеть не столько хозяином, сколько компанией, ее настроением, навязывая выбор – ставить нарушителя на место или не замечать. А значит, портить вечер в любом случае.
Среди приятелей были люди разных манер и увлечений – в большинстве поклонники альпинизма: работяги с авиазавода, врачи, коллеги по холостяцкому обороту и даже пилот – всех объединяла любовь к вершинам. До самозабвения. Последнее Виктор не разделял. Но в упорстве и риске, свойственных большинству «альпинистов», Бочкарев находил особую привлекательность. К тому же импонировала немногословность людей такой породы, некое одиночество среди своих, что в избытке давали горы. Думаю, многие разделят столь полуинтимное чувство, узнавая себя. Что поделать, он нуждался и в этом.
Ведь Самсонов, к которому тянулся, которого по-своему любил, обладал совсем другими качествами, коими и восполнял «перерывы» после восхождений. Вы удивитесь, но качества те казались чем-то сродни главному увлечению Виктора: «спуски» уже их с Самсоновым были тоже разного рода – крутые и не очень. Как и подъемы. Что, согласитесь, сближает.
«Крупняк» в команду не допускался по молчаливому согласию «клуба». И вообще, для тех, кого со временем покидает обычный человеческий облик, благовидный предлог становился «форс-мажором».
И все-таки при «осторожности» и умеренности Виктор «прокалывался». Как в «подборе», так и в личных поступках. Случалось это с завидной регулярностью. Делал иногда то, чего не хотел, затем, сожалея, впадал в хандру. Но с помощью коллеги забывал, гасил, приходил в себя. Оттого Самсонов и занимал особое положение. Муж Людмилы вызывал симпатию окружения простодушием. Этакая «нескрытность» друга объяснялась просто – скрывать было нечего, хамить не умел. Не завидовал и не хвалил, потому как получал удовольствие от малого, умея превратить «малое» в праздник. Последствия же «приключений» всегда сглаживал юмором, столь нужным и полезным не только «после», но и вообще – в рутине дней кафедры, вечеров у телевизора и ворчания женщин. К тому же Самсонов умел так раскрасить мотивы собственного понимания жизни, что становилось легче всем – и расстроенному разговором с женой Байтемирову, и неудачнику Птицину, да и любому просто огорченному новостями или бессонницей. Природная же память и способность друга размышлять нравилась Бочкареву и подавно. Именно поэтому сейчас так не хватало Самсонова, поэтому и ждал встречи, где не останется один в неприятных мыслях «тяжелого» мужского утра.
Однако в десять он еще лежал в постели. Мужчина повернулся, чтобы встать, но резкая боль в груди остановила. Он присел.
Последний год в минуты одиночества Виктору всё чаще вспоминалась первая любовь. Сейчас же, неведомо откуда взявшееся сожаление о ней, усиленное вчерашним, будто хлестнув по сердцу, унесло мысли в прошлое. Где любовь виделась чище, где трогала иначе, меняла мир. Память в этот раз сжимала сердце укоризной сильнее, делая минуту больней и мучительней.
За этот год многое изменилось – время настойчиво вело его к тому первому чувству. Раньше все было наоборот. Именно сила желания диктовала свою волю, определяла выбор. Чистота лишь напоминала о светлых страницах и только. Но не могла соперничать. Не могла еще отодвинуть, не допустить «обычных» мыслей в таких известных до оскомины ситуациях. Объяснения этому Бочкарев не находил, как и сегодня ответа на вопрос, почему боль подступила не так как раньше, ведь подобное вчерашнему случалось не раз. Раньше ею, болью были воспоминания, а сейчас он ощутил ее физически.
Губы сжались.
Не помогло и оправдание великого предательства, которое выручало столько раз: «Со всеми бывает». «Возможно, время опять сотрет, облегчит? – затлела новая мысль. – Ведь именно унося память, притупляя, время подталкивает тебя к подобному снова и снова. Да будь оно неладно! «Ну вот, нашел виновного, приехали!» – подумал Виктор и волевым усилием заставил себя встать.
Он заходил по комнате.
«Успокойся, плюнь, всё пройдет, наступит день, в котором светло и хорошо, – былые помощники не дремали. И будет следующий, потом другой, где уже другие фигуры на другой шахматной доске займут те же места, начнут «новую» партию – с выводами, уроками и надеждой. А кто проиграл или выиграл в прошлой – неинтересно. Уже все равно. Та доска треснула, она же и разбросала старые фигуры. Ты хозяин ладей и пешек, а не доски? – ее поля и границы неподвластны. Начинай сначала».
Бочкарев щелкнул пультом от телевизора.
Однако водоворот размышлений затягивал и надуманная «случайность» событий не давала уже оправдания, которого ждал и дожидался прежде. Целый год другу Самсонова снились одно – те самые, первые шахматы, с теми самыми, первыми фигурами… первыми ходами… и проигрышем.
Но странно, минуты все чаще приносили ему знакомый голос… голос из прошлого, как и та встреча у метро, где увидел Ларису много лет спустя. Виктор помнил только слова: «Живу, просто живу. Развелась, детей нет. Прости, спешу».
И всё. Пустота и ноющая тоска до вечера. Нет… еще телефон… он дал его… как бы извиняясь, пытаясь подменить тяжелые мысли обоих наигранной обыденностью встречи; привести отношения, их отголоски хоть в какую-то приемлемость, в какое-то подобие нормы. Она тоже дала свой.
Но звонка не случилось. Сколько уже прошло времени? Виктор вздохнул и с досадой оглядел пустую комнату. Кроме мебели в ней ничего не было. Даже его самого. Кулак до крови прижал губы.
– А сейчас?! Дочь давно в другом городе. Он свободен, а Лариса… – щемящая боль, тронув, исчезла, уступая другой:
– Свободен ли?!
И снова:
– Она где-то ждет. Ждет?
Бочкарев опять сел.
– А ты? На что тратишь дни?!
В висках застучало. Ладони вдавились в них, принимая силу ударов на себя. К горлу подступил ком… и вдруг он услышал:
– Вставай, палач – пришел и твой черед!
Виктор в ужасе отнял руки и лихорадочно осмотрелся.
– Не всё равно: кто выиграл или проиграл! – голос гремел. – Не доска треснула и не тогда, а душа и давным-давно. Не лги! Взбирайся на Голгофу! Не «новые» партии нужно начинать, а переписать первую, с теми же фигурами. С одной единственной королевой!
Сердце бешено заколотилось.
«Вот такой приговор тринадцатому чемпиону мира по шахматам вынес четвертый – величайший гроссмейстер в истории… – обычный тон привел «мученика» в чувство. – На этом телеканал «Культура» заканчивает свое исследование разницы между «церебральным сортингом» и болезненных претензий на исключительность самого автора идеи». Брошенный пульт покатился по дивану. Экран погас. Пот с лица он вытер уже в ванной.
Друг же его, Самсонов, несколько пришел в себя и старался принять день с оптимизмом, победившим «значимость» вины. Однако три коротких звонка в дверь заставили вздрогнуть.
– Ну… что скажешь? – Людмила поставила сумку с продуктами на стол.
Оптимизм улетучился.
– А почему холодильник открыт?
– Да… как-то забыл…
– Следующая – ширинка, – супруга покачала головой.
Тон оставлял надежду.
