скачать книгу бесплатно
– Любому человеку?!
– Да. Ведь город – авансцена… в великой путанице окриков, народов, каст, сословий… помнишь?
Полина машинально кивнула.
– С двумя занавесами – от зала и от сцены. Некая середина, точка отсчета. Здесь все равны как должники друг другу.
– Чьи должники?
– Друг другу. Ну и… мостовых, домов, страниц… – говоривший обвел рукою улицу. – Здесь получает каждый право исправлять.
– Так не бывает… – единственное, что могла сказать Полина, не до конца понимая спутника, и покачала головой. – Но… зачем? И для кого такой эксперимент?
– Сегодня – для тебя.
– Меня? – в голосе слышалась досада.
– Стать большим должником… как здесь случалось прежде. Не бойся, не с одной.
– О да, я вижу пару человек, – горько усмехнулась женщина, и указала на сквер, где за листвой виднелся чей-то памятник. – Вообще-то мне б домой. К чему долги и в чем? Зачем их набирать?
– Домой?.. – мужчина поколебался, – да только я не властен. Точнее… не один. Но всё в твоих руках. А долги особенные… отдать нельзя. Их можно принимать. Под бой часов пока не кончен месяц.
Полина мягко улыбнулась надежде. Она свыкалась с неопределенностью, но мысли бежали вперед – к ожиданию событий. Которых уже не особенно желала. Всё выходило как-то не так. Однако вновь оставаться одной не хотелось и потому она спросила:
– А город… он большой?
– Тут хватит места всем. Желающим бежать.
– Бежать? – женщина пожала плечами. – Чтобы принять? Желающих не видно.
– О, город полон, дышит и кипит. Заметить, правда, трудно.
– А магазины?
– Звон пряжек?
Полина подкусила губу, но тут же нашлась:
– На первый взгляд уныло. Ни блеска… – она снова бросила взгляд на сквер, – ни Петрарки.
И, удивляясь спасительной догадке, смело посмотрела на мужчину.
Тот посерьезнел:
– Петрарка покинул эти улицы пару сотен лет назад, так и не оставив о себе памяти.
– Жаль…
– Мне нет.
– Странно это всё. Странный разговор, – спутница непроизвольно огляделась. – Какая-то скучная картина получается. А знаете, я подумала, что это сон. Только какой-то уже не забавный, хотя… – она потрогала спутника за рукав, – но зачем я проснулась здесь? И где мой Валентин? В театре? – бодрясь догадкой, спросила Полина саму себя.
– Проснулась? Что ж, пусть так. Ведь здесь не могут помешать ни время, ни обстоятельства. И, конечно, никакой горчицы.
Женщина усмехнулась:
– И никаких газет, мужей, Самсоновых.
Мысль дальше не двигалась, а просто ждала.
Провожатый с интересом посмотрел на нее:
– Самсоновых? Мне кажется, ему сюда не надо?
– Еще бы! Полагаю, как и мне.
– Хм… А как ты думаешь, можно ли ходить, смотреть… дышать без привычных забот? Когда, в общем-то, для… дыхания есть всё?
– Наверное.
Ответ, скорее, был машинален.
– А жить? Во сне? Трогая, касаясь?
– Я это сделала только что. Но мне иногда кажется, заботы даются для чего-то. С целью.
– Прекрасно, дважды! – мужчина снова улыбнулся. – Осталось ответить – с какой? Не смог никто! Из тех, что за перунов. – Он на секунду задумался и с сожалением перешел на «вы»: – А теперь, простите, мне нужно торопиться…
– Вы же говорили вместе?
– О! Не беспокойтесь. Я с вами связан, слит, если хотите – ваш. Но там, в начале, я обещал не дать в обиду одну женщину…
– Меня? Одну? Опять? – такой поворот напугал Полину.
– Вы не одна. Забыли? Вы просто одиноки. Не бойтесь… вам здесь никто не причинит вреда. Ведь одиночество здесь необычно. Оно по требованию.
– Одиночество по требованию?!
– По вашему требованию.
– Я ничего не требовала и… зачем оно мне? Одиночество?
– Ну… каждый одинок всегда, во всем и постоянно. Однако здесь – по собственному требованию. Редчайший случай – пробуйте смелее.
– Да что же пробовать?!
– Отличить поступки по совести от других. И оправдать последние. Ведь поступки –результат взвешиваний. А что на весах? Забота о семье, детях, которых упомянули, достаток первой, образование вторых – не самые плохие мысли. Наконец, забота о себе… желаний множество… небольших, приятных… неосуждаемых. И каждый день. Или больших, полезных, нужных… ради друзей, коллег. Главное, войти во вкус, и поступок оправдан.
– Семья? Забота? Что ж плохого?
– Идем во вкус? Попробуйте уравнять разбой для грабежа и заработок для достатка. Смерть за родину от врага и смерть на эшафоте от присяжных. Убийства из ненависти и ради свобод… повторю – больших, полезных, нужных. С ходу не получится. Придется погрустить. Ведь одинаковость увидеть сложно.
– Вы будто оправдываете… уже.
– Оправдание?.. любимое слово предателей. Хотя есть вариации. Вот женщины порой оправдывают рождение черного ребенка большим количеством съеденного шоколада. Простите, свободой отношений, – спутник усмехнулся. – У сильного пола оправдания попроще.
Полина опешила, однако тут же взяла себя в руки:
– Но поступок по совести – тоже взвешивание, сами сказали.
– Так и есть. И не поверите – совесть может перевесить. Однако, легче нет ее на свете. Редчайший случай. Остальное всё весомей, тяжелее. Простите – нужнее и полезней. Голь на выдумки хитра, кажется так? Решаем просто и легко. Вот, к примеру, благородство – оно порой вредит, разбой же – через раз полезен. Как уравнять их? В чём? Беритесь!
– Да что ж она тогда такое – совесть? Если забота о семье, там, людях, справедливости… становится ей чужда?
– Простите, женщина та – ждет. Вы держите меня в ущерб.
– Ну, пусть она потерпит, а не я! Сами же обещали – никто не может помешать…
– На слове пойман… будь по-вашему – считаем перевесило то, нужное.
Полина вспыхнула и поджала губы. Скажите, – после глубокого вдоха спросила женщина, – а узники совести… кто тогда они?
– Не было с начала времен, – ответил мужчина. – Несовместимы. Как совесть гения и ложь ради успеха! Талантливый обман и доброта как цель.
– А как же… «блаженны миротворцы»? Так, по-моему, в Библии?
– Миротворцы, а не освободители. Избавлять одних от гнета других – дело совести тех, «других». И коль идете вы на преступление ради чьей-то свободы – причем здесь совесть? Ведь та «свобода» выдумана жанром – всё той же, «новой» постановки. Освободители становятся убийцами. Всегда и непременно. У них в руке нож… для «угнетателей» рабов, а в голове ненависть к тем самым угнетателям. Из тех же. Которых считают, как бы помягче выразиться… «неразумными», а себя исключительными и «в праве» угнетать. Помните Достоевского? «…или право имею»? Борьба за справедливость благородна внешне, но способы и кровь в ней неразлучны.
– Так что же? Отказаться?! – Что-то в Полине сопротивлялось. – От всего такого?
– Отречься от крови.
– Да разве я за то?! И люди так не думают!
– Увы, за то. Но верно – так не думают. У телевизора, у плитки шоколада, на курорте и… даже, помнится, когда-то на голгофе. Везде оправдывали пули для злодеев.
– Да ведь ублюдки!
– И по-христиански! – мужчина утвердительно кивнул.
Полина потупилась.
– Ну, вот и первый шаг от шоколада, – натянутая улыбка спутника не объясняла ничего. – Пожалуйте туда, – он кивнул на старинный дом в глубине переулка. – А мне все-таки пора, простите. – И развел руками.
– Но у меня столько вопросов!
– Я в них тону и сам. И забываю слова… из песни.
– Какие еще слова?
– «Самое главное – сказку не спугнуть». И ждет меня осень в Иркутске – далеко не «…цветущий, в акациях город…».
– Ну почему же?.. – Полина сглотнула. – Есть и такие слова:
Ты спой мне без грусти
Ах, осень в Иркутске.
О том, как любили,
Любимыми были[15 - См. Валери Кудряшов «Иркутская осень».]
– Любимыми были… любимых манили… не дрогнув, любимых легко мы забыли… – кажется, так дальше?
– Вы жестоки…
– Говорю же – забываю. А искать ответы давайте вместе. Надеюсь, вы поможете и с долгами мне? Ну, при случае?
Мужчина как-то торопливо, словно боясь продолжения расспросов, повернулся и пошел к дверям скошенного угла того самого старинного дома. Полотно скрипнуло, незнакомец замер, с опаской посмотрел на него и… неожиданно обернулся:
– Но помните! Тринадцатый месяц начался! А смерть в России к счастью, лишь пролог!
Полотно недовольно скрипнуло во второй раз, оставляя нашу героиню одну. Полина растерянно подошла к дому. Двери оказались нарисованными. Наверху висела табличка: «Графский проезд» – место, где снимались «Неуловимые мстители».[16 - Фильм Эдмонда Кеосаяна.]
«Кто они? Эти «неуловимые»? – грустно подумала женщина и только тут обратила внимание на небо – непривычно зеленый купол, уже темнеющий с одной стороны, опускал на город сумерки. Опустошение, нахлынув, погасило мысли.
«Графский проезд» – прочитала еще раз Полина и посмотрела вглубь мостовой меж двух старых домов с полукружием окон из плохо тесаного камня. Шелест платанов в сквере за спиной – вот, пожалуй, и всё, что оставалось с ней от мира ее прошлого.
«Что ж, надо идти…», – это она уже понимала. Шелест утих. Женщина побрела вдоль стены. Миновав унылый проем разлапистой арки, уводящий во двор, Полина вышла на второй угол дома – такой же скошенный, как и тот, позади, в котором скрылся ее загадочный спутник. Подумав, она перешла через мостовую к старой гостинице, судя по высоте окон.
Вдруг нарастающий гул мотора заставил ее обернуться – темнеющий полукруг арки, казалось, задрожал от рева в глубине. В то же мгновение серый кабриолет буквально вынырнул оттуда, резко свернул в ее сторону, огибая угол, резина завизжала с утроенной силой, и человек, цеплявшийся за тканевую крышу, вместе с ней отлетел на стену. Распластанное тело, потеряв инерцию, размякло и медленно сползло на тротуар. Верх авто, кувыркаясь, покатился в сторону. Через мгновение «ужас», обдав волной теплого воздуха, пронесся мимо. За рулем никого не было – это Полина успела заметить, вжимаясь в холод камня.
Тканевая «накидка», что маскировала «бесчеловечность» первого сиденья, все еще покачивалась на земле, обнажив хрупкий скелет растяжек. Тела же нигде не было. Полина ощупала себя, испуганно огляделась и сделала несколько шагов обратно, стараясь заглянуть в арку. Но и там было пусто. Вдруг в глубине послышалось глухое шипение, которое, прерываясь, уступало бормотанию, снова оживая. Женщина осторожно ступила в полумрак и увидела просвет дворика внутри. Секунду помедлив, она шагнула вперед.
Пристроенные лестницы и площадки с бельевыми веревками у квартир источали дух прошлого, напоминая дворики старой Одессы. Посреди двора, на табурете, стоял патефон, игла которого «царапала» изгибистый винил. Звук шел оттуда. Полина подошла ближе, и шипение сменилось низким, с подвыванием голосом:
Какой-то странный город за окнами лежит,
Видений нить живая пугается, дрожит.
И тает паутинка в тумане голубом,
Меняя образ дивный на сумрак за окном.
О сон! Куда уносишь ты бренность бытия?
Кому ты жизнь пророчишь? Оставь, она – моя.
Постой, верни виденья, открой мне – что они?
Не уноси забвенья, любви не примани.
До нее дошел смысл только последних строк. Замерев в недоумении, она продолжала стоять молча. «Подвывание», то усиливаясь, то пропадая в посторонних шумах из-за ветхости винила, превращало конец каждой строфы в шелест, будто кто-то мял тонкую восковую бумагу. Но вот раздался щелчок, игла соскочила, и патефон зашипел. Это продолжалось около минуты, затем «подвывание» вернулось:
– Какой-то странный город за окнами лежит…
И вдруг позади она услышала крик:
