скачать книгу бесплатно
Проводив лекаря до двери, Филипп протянул деньги. Тот вздёрнул редкие брови:
– Вы переоценили мои скромные услуги, сударь. Это вдвое больше того, что я обычно беру за приём.
– Но вам пришлось ехать среди ночи. И потом… Я был бы благодарен, если бы вы забыли вашего нынешнего пациента, словно он приснился вам…
Маленький доктор гордо поднял голову и расправил плечи, обретя на мгновение вид значительный, почти величественный:
– Я не имею привычки болтать где, кого и от чего лечу. Как и совать свой нос в то, что меня не касается. Это, знаете ли, способствует долголетию…
Но в следующую секунду он вновь ссутулился и сунул деньги в карман.
– Прощайте, господа! И поверьте, на свете есть очень мало вещей, ради которых стоило бы рисковать жизнью, и очень много возможностей лишиться её, не прилагая к тому собственных усилий. Доброй ночи!
*******
Проводив лекаря и Данилу, отправившегося в людскую, Филипп вернулся в спальню к своему гостю.
Тот напряжённо смотрел на дверь. Бледное лицо, озарённое одинокой свечой на столике у изголовья, казалось измождённым и серым.
Филипп присел в кресло возле постели. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга.
– Где я? – В голосе гостя, ещё слабом, звучала тревога.
– Вы в моём доме. Вернее, в доме моего отца, князя Порецкого, – Филипп улыбнулся устало.
– Как я здесь очутился?
– Это я вас привёз. После того как нашёл в лесу. Вы помните, что с вами приключилось?
– Я дрался на дуэли. – Гость нахмурился и дёрнул плечом, словно отгоняя неприятное воспоминание.
Филипп изумился:
– Дуэль? Но отчего ваш противник и секунданты бросили вас одного?
– Не было секундантов. Так пожелал господин, с которым я дрался. – По лицу незнакомца точно прошла грозовая туча, под её сенью губы стали жёстче, а глаза холоднее. – Оставил он меня оттого, что мёртвым посчитал. У нас такой уговор был. Нынче за дуэль в Сибирь угодить можно, посему те, кто хочет драться по-настоящему, а не просто красиво шпагами помахать, лекаря не зовут – бьются до смерти. Коли секунданты есть, они убитого домой отвозят, а ежели без них обходилось, тело в лесу оставляют. Там неподалёку, у тракта, что в сторону Нарвы, кабак есть, кабатчик ушлый – клейма ставить негде… Мы ему заплатили и уговорились, что победивший просто сообщит, где убитый, тот и схоронит… Это неважно всё… Скажите, какой теперь день? И который час?
Филипп удивился.
– Нынче воскресенье, пятнадцатое апреля. Около четырёх утра.
Незнакомец, и без того бледный, посерел ещё сильнее, губы дрогнули.
– Это катастрофа… Я должен был возвратиться в корпус до тапты. У меня завтра генеральный экзамен. Я должен быть в академии!
Он встрепенулся, точно собирался вскочить и бежать, и Филипп слегка придержал его за плечо.
– Успокойтесь, сударь! Сейчас вы всё равно не можете никуда ехать. И если всё будет нормально, не сможете ещё не меньше недели, вы же слышали, что говорил лекарь.
Незнакомец сник, словно из него воздух выпустили.
– Это ужасно… Всё погибло! Если я не попаду на экзамен, меня выпустят без производства в чин. В солдаты или матросы… – Он закрыл лицо руками.
Было заметно, что человек этот не привык демонстрировать свои переживания, оттого отчаяние его казалось сокрушительным и безысходным. И Филипп невольно ощутил неловкость, не зная, чем можно ему помочь.
– Если у вас есть влиятельные друзья или родственники, они могли бы написать прошение, чтобы вам позволили сдать экзамен позже. Я вам помогу связаться с ними.
– У меня только отец. – Гость вздохнул горестно. – Он не богат и не влиятелен. Но, конечно, я должен сообщить ему, что произошло.
– Вы напишете письмо вашему батюшке, а мой камердинер отвезёт. Может быть, всё не так страшно, как вам видится. Где вы учитесь?
– В Рыцарской Академии. В Шляхетском кадетском Ея Императорского Величества корпусе. Я проучился семь лет, со дня основания, и в этом году должен выпуститься в армию. Скажу честно, я рассчитывал аттестоваться не ниже чина подпоручика, а если повезёт, то и поручика. Теперь же…
Он снова тяжко вздохнул. Помолчали. Наконец, гость поднял на Филиппа настороженные глаза, казавшиеся чёрными в полумраке.
– Я не поблагодарил вас, сударь. А ведь вы спасли мне жизнь. – Он приподнялся на локте и протянул князю руку. – Спасибо!
Рукопожатие, несмотря на узкие и изящные, словно у барышни, ладони, было на удивление крепким. Филипп улыбнулся в ответ:
– Думаю, вы переоцениваете мою помощь. Но я рад, что мы с Данилой проезжали мимо. Кажется, я не представился… Филипп Андреевич Порецкий к вашим услугам, сударь.
– Алексей Фёдорович Ладыженский, петербургский дворянин. Князь Андрей Львович Порецкий – ваш родственник?
Лицо Филиппа померкло:
– Это мой отец.
– Я часто встречал вашего отца на балах и куртагах, но вас отчего-то не помню вовсе.
Филипп усмехнулся устало и грустно.
– Сие не удивительно. Я не был в России восемь лет и вернулся домой только сегодня. И не вполне уверен, что сделал это не зря.
– Отчего же?
То ли что-то во взгляде гостя, внимательном и серьёзном, вдруг расположило Филиппа к откровенности, то ли самый смутный час суток был тому виной, но, сам не заметив, он рассказал новому знакомцу всю свою недолгую и невесёлую жизнь.
– За восемь лет он прислал мне одиннадцать писем, в каждом из которых было с десяток строчек. Письма всегда начинались словами: «Благословение Господне на вас, сударь!» – и оканчивались неизменной фразой: «Ваш отец, князь Порецкий», – закончил Филипп, глядя сквозь собеседника невидящими глазами.
Тот слушал внимательно, и Филиппу показалось, молчаливо сочувствовал.
– Что ж, желаю, чтобы ваши отношения с отцом наладились. Мне же очень повезло, что вы решили вернуться в Россию.
И гость улыбнулся, впервые с момента их знакомства.
*******
Остаток пути девушки оживлённо обсуждали неожиданное приключение. Впрочем, впечатлениями делились большей частью Элен и Соня, Лиза же была молчалива и рассеяна, в беседу не вступала, а когда Элен начинала её тормошить, отговаривалась общими фразами.
Но погрузиться в свои мысли она смогла лишь поздно вечером, когда после ужина, после рассказов о жизни в монастыре и домашних новостей, наконец, осталась одна в своей спальне.
…Она узнала его сразу, хотя видела лишь однажды. Это случилось около двух месяцев назад, на их первом с Элен балу. Наверное, именно потому, что бал был первым и пока единственным, всё, происходившее на нём, запечатлелось в её памяти столь отчётливо, точно случилось вчера. Этот человек чем-то задержал на себе внимание Лизы, хотя на первый взгляд ничем не выделялся среди множества других.
У него были очень внимательные холодные глаза, тёмно-синие, как суровые балтийские волны, чеканный профиль античной статуи и неулыбчивый рот. Белый парадный мундир облегал широкие плечи и тонкую талию, словно вторая кожа. Его строгое изящество украшало незнакомца гораздо больше, чем мог бы украсить усыпанный драгоценными камнями модный камзол.
Двигался он легко и изящно, но вместе с тем небрежно, словно бы не танцевал, а исполнял некий странный, нелепый и надоевший ритуал. Но при этом движения его были так безукоризненно грациозны, что оказалось трудным оторвать от него взгляд.
Он танцевал менуэт с княжной Путятиной, и Лиза подумала вдруг, что менуэт – коварный танец. Весь исполненный утончённого и даже вычурного изящества, пресыщенный и томный, он обнажает все недостатки танцующего. И очень трудно станцевать его так, чтобы не выглядеть со стороны смешным или манерным. Молодому человеку с холодным синим взглядом это удавалось превосходно.
Оказавшись в соседней паре с Лизой, он взглянул на неё и вдруг улыбнулся. Эта улыбка странным образом преобразила жёсткое лицо, словно в приоткрытую дверь выглянул совершенно другой человек – застенчивый и милый.
А потом она видела, как он танцевал с дивной красоты дамой, и больше не было в его движениях ленивой небрежности – каждый жест дышал страстью! В контрадансе они вновь очутились в соседних парах, но теперь молодой человек видел только свою визави, будто кроме неё в бальной зале не было больше ни единого человека.
А теперь он ранен. Интересно, что с ним случилось? Нападение лихих людей или… дуэль? Почему-то Лиза была уверена в последнем. Ей вспомнились затуманенные болью тёмно-синие глаза и тень улыбки, скользнувшая по бескровным губам. Он тоже её узнал. Отчего-то эта мысль доставляла ей удовольствие.
«Жаль будет, если он умрёт», – подумалось вдруг Лизе.
*******
Филипп проснулся от стука.
Вчера, вернее, уже сегодня рано утром, когда, уступив, как радушный хозяин, гостю свою спальню, Филипп добрался до дивана в кабинете, он заснул сразу, едва успев донести голову до подушки. Странно, но обычные тягостные думы даже не попытались завладеть его мыслями, видно, виной тому была усталость.
Стук повторился. Филипп резко сел на диване. В маленькие оконца рвалось солнце. Очевидно было, что сейчас уже очень поздно. Привыкший вставать вместе с птицами Филипп неожиданно проспал до обеда.
Рубашка, которую он вчера так и не снял, вся измялась, кружевные манжеты висели, как варёные капустные листья. Впрочем, стучал, конечно, Данила, больше некому.
Филипп встал, потянулся и распахнул дверь.
Под ней действительно топтался Данила. Обычно сумрачное лицо его светилось радостной улыбкой.
– Доброе утро, барин! Батюшка велели вас будить к завтраку.
Ладони стали холодными и влажными, точно лягушачья кожа.
– Батюшка? Разве он дома?
– Их сиятельство приехали поутру.
– А теперь который час?
– Да уж полдень скоро!
– Хорошо, сейчас спущусь.
Мелькнула мысль, что вчерашний гость ему приснился, и Филипп заглянул в спальню.
Новый знакомец был там. Бледное лицо, скорбный излом бровей – весь его облик был пронизан болью и страданием. Филипп прикрыл дверь, стараясь не шуметь. Всё равно спуститься к завтраку гость не сможет, значит, пусть спит, набирается сил, как велел маленький доктор.
С помощью Данилы Филипп переодел рубашку и панталоны, облачился в лучший камзол и вышел из комнаты, велев дядьке сидеть возле раненого.
При свете дня дом выглядел иначе. За восемь лет многое переменилось. Кое-где стены покрыли изразцы и панели орехового дерева, обивка тоже стала другой, более богатой и яркой, появилась новая мебель.
У знакомой двери Филипп замер, во рту стало сухо.
…Матушкина комната… Медленно, как в душном тягучем сне, он протянул руку, коснулся дверной ручки. Войти? Пожалуй, не стоит… Должно быть, там тоже всё не так, как было прежде, и он лишь разбередит себе душу.
Тяжело, точно старик, Филипп двинулся в сторону лестницы. Дубовые перила, казалось, хранили тепло матушкиных рук, наверное, они единственные в доме помнили её… Он погладил полированное дерево поручня и стал спускаться.
Дверь столовой была приоткрыта, и Филипп малодушно замер на пороге, борясь с желанием развернуться и убежать, как в детстве. Тогда было проще – мир был велик, и конюшня, где можно уткнуться лицом в тёплый лошадиный бок, казалась другой вселенной, где меньше горестей и обид. Куда он побежит теперь?..
Где-то совсем близко послышались голоса, и Филипп, словно осуждённый на плаху, шагнул в приоткрытую дверь.
Большую комнату заливал весёлый утренний свет. Из открытого окна веяло весной, ветер шевелил тонкие прозрачные занавеси.
За огромным столом, покрытым крахмальной белой скатертью, сидели двое.
– Доброе утро, батюшка. – Собственный голос показался чужим и незнакомым, как и человек, поднявшийся навстречу.
– Здравствуй, Филипп. Добро пожаловать, домой! – И отец обнял его за плечи, усугубив тем владевшее Филиппом смятение. – Прости, что не встретил тебя вчера. Задержали дела в Петербурге. Кроме того, я полагал, ты прибудешь позже. Садись.
Он сильно постарел. Из цветущего тридцатишестилетнего мужчины, успешного в карьере и амурных делах, отец превратился в старика, выглядящего лет на пятнадцать старше своих лет. Он смотрел на Филиппа с улыбкой, но тому отчего-то казалось, что отец чувствует такую же неловкость, как и он сам.
– Доброе утро, Филипп. – Нежный голос заставил очнуться, и он поднял глаза на молодую женщину, что сидела напротив.
– Доброе утро, сударыня.
Филипп совершенно не помнил её, ни имени, ни лица. В своих редких письмах отец никогда про неё не упоминал – единственное, за что Филипп был ему благодарен. Он писал: «Милостью Божией у нас родился сын, а у вас брат…» И в следующем письме: «По воле Божьей брат ваш преставился…» И так четыре раза. Восемь сухих строчек, не вызывавших у Филиппа никаких чувств. Он даже не помнил имён своих братьев.
Теперь он смотрел на сидевшую напротив женщину с болезненным интересом. Вот, значит, какая она… Виновница его бед. Мачеха.
Она оказалась совсем не такой, какой её рисовало воображение. Память услужливо подсовывала мысленному взору неприятное лицо со сжатыми в нитку губами и злыми глазами, с которым настоящий портрет не имел ничего общего. Филипп не узнал бы её, встретив на улице.
Она оказалась очень молодой. По виду чуть старше его самого. Сколько ей теперь? Двадцать семь? Двадцать шесть? Многократное материнство не оставило следов на её фигуре, тонкой, как у девчонки.
Ничего неприятного не было ни в лице, ни во взгляде, скорее, наоборот, она была красива нежной, хрупкой и очень женственной красотой. Добавить бы ей осознания своей привлекательности – стала бы неотразима.
Мелькнула мысль, что эту, молодую и нежную, ненавидеть будет сложнее, чем ту прежнюю, из его детских кошмаров. Но привычная глухая неприязнь уже поднялась в душе, как штормовой ураганный ветер, сметающий всё на своём пути.
– Вы очень изменились, Филипп. – Голос тоже был приятным: глубоким, певучим. – Выросли, возмужали. И стали очень похожи на отца.
Румяная молодка в цветастом ситцевом сарафане, из тех, про которых говорят «кровь с молоком», поставила перед ним тарелку с горой оладий, щедро политых сметаной и мёдом.
Филипп опустил глаза в тарелку. Смятение нарастало.
– Ну, как ты добрался? Путешествие не слишком утомило?
– Нет, батюшка. Хотя под конец не обошлось без приключений.
