скачать книгу бесплатно
– Я видел его! Он приходил за мной…
Ломак освободился от слабого захвата Рона и продолжил вытирать его лоб, отметив про себя насколько холодна оказалась кисть Корхарта.
– Ты был в бреду, – буркнул он, – всякое может привидеться.
– Я был в бреду, когда заряжал его ружьё, – прошептал Рон, едва разлепляя губы.
Ломак оторопело убрал полотенце от лица товарища:
– Что ты сказал?
– Я хотел, чтобы он застрелился…
– Мне тоже порой этого хотелось!
Рон сверкнул глазами и зарычал:
– Тебе хотелось, – а ружьё зарядил я!
– Не мели ерунды! – отрезал Ивлин, повышая голос. – Дружище, ты снова бредешь…
Усилием воли Корхарт дотянулся рукой до груди начальника экспедиции и сгрёб свитер дрожащей пятернёй.
– Мы его напоили накануне, помнишь? – зашептал он неистово. – Я поволок Робертса спать в его комнату. Потом вышел, и мы долго с тобой разговаривали… На самом деле я не мог дождаться, чтобы ты ушёл к себе! Я вернулся в комнату Робертса и зарядил его ружьё, а коробку с патронами сунул ему под матрас. Даже когда проспавшись, он бы и обнаружил заряженное ружьё, спрятанные в белье патроны помогли бы убедить его самого, что по пьяни он сделал это сам… Ведь после того, как Марк застрелился и ты нашёл коробку под его матросом, – тебя то они в этом убедили!
Обессилено рухнув на кровать, Рон замолчал тяжело дыша. Ломак смотрел на друга широко открытыми глазами, мысленно соглашаясь с каждым произнесённым им словом. Он отчётливо помнил вечер, о котором говорил Корхарт, помнил пьяные выходки Робертса и его двусмысленные шутки в адрес Рона. Помнил, как повиснув на плече Корхарта, когда тот поволок его спать, пьянющий Марк развязано произнёс «любовничек».
– Господи, но зачем?! – воскликнул Ломак. – Зачем ты это сделал?!
Силясь ответить, Корхарт несколько раз открывал рот, кусал потрескавшиеся губы, отводил глаза, вновь цеплялся взглядом за лицо друга и в итоге тихонько заплакал. Постыдная догадка закралась в сердце начальника, от которой Ломак не смог усидеть на месте и поднялся на ноги. Глядя сверху вниз на забинтованную голову товарища, не его измождённое лицо, в его глубоко запавшие глаза, в которых прятался страх, Ивлин понял, что его догадка верна. Ошарашенный, он сделал несколько шагов к двери, но задержался в дверном проёме и обернулся.
Повернув на подушке голову к стене, Рон лежал тихо и неподвижно. Собираясь с мыслями, Ломак заговорил могильным голосом с трудом подбирая слова:
– Ридз?.. Я что-то должен знать о тебе и…
– Да нет же! – простонал, не поворачиваясь Корхарт. – Нет, нет и нет! Глупость! Это была такая глупость, понимаешь? Помнишь то рождество, в тот год? Мы втроём напились до чёртиков и ушли спать, а он пришёл тогда…
– Я ничего не хочу знать! – оборвал Ломак тряся головой. – Замолчи, Рон!
Повернув голову и с трудом привстав на локтях, Корхарт яростно зашептал, прожигая товарища взглядом:
– А я хочу, чтобы ты знал, я хочу, чтобы ты это выслушал! Я не прошу тебя меня простить, понять или что там требуется в таких случаях!.. Это моя исповедь – выслушай! Он шантажировал меня, угрожал рассказать тебе, а потом и остальным, если я и дальше не буду принимать его внимание! Ты же знаешь – у меня семья… Я не знал, как буду смотреть им в глаза, тебе смотреть… Ты вот и сейчас на меня смотришь, как на ничтожество, которое в один миг из друга превратилось в педераста! Когда у него закончились таблетки и он стал хвататься за карабин, я увидел в этом выход, и я не жалею о том, что зарядил это долбанное ружьё!.. – Корхарт запнулся, рухнул на кровать и снова заплакал. – Зарядил, понимаешь, я его зарядил! – всхлипывал он. – Я не жалел тогда… Я теперь жалею! Потому что подыхаю! Подыхаю на краю земли и не увижу своего сына, жену не увижу!
– Ты поправишься, – попытался неуклюже подбодрить друга Ивлин. Он всё ещё был ошарашен откровенным разговором с Роном. – Ты выкарабкиваешься потихоньку…
– Заткнись, приятель! – сокрушённо оборвал Рон, глядя в потолок. – Я умираю, и мы оба это знаем. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал… Ты ведь не откажешь своему старому другу? Сколько мы с тобой вместе, а? Помнишь, как меня на льдине унесло, а ты с Диланом организовал поисковую операцию? Четверо суток меня мотало по океану… Представляешь, я тогда из палатки вышел и не пойму: ещё вчера берег был, а теперь нету! Я все эти дни с одеждой разговаривал, которую ребята оставили. Чтобы переключиться, чтобы отвлечься! Развесил в палатке и разговаривал. Коннели, запасливый ублюдок, в то утро унёс с собой два комплекта верхней одежды, так я, не найдя ничего из его вещей, свернул одеяло сарделькой и посадил на кровати. Нахлобучил сверху шапку – получилось смешно. Я молился, чтобы компрессор да генератор не заглохли…
Голос Корхарта становился всё тише и тише, пока вовсе не превратился в болезненное тяжёлое дыхание. Ивлин смотрел на друга, соскользнувшего в забытьё, и уже вместо него, мысленно, повторял историю, которую знал наизусть. Отерев влажный лоб Рона, Ломак взял раненого за ледяную руку и с трудом нащупал слабый пульс.
Спать в свою комнату начальник отправился далеко за полночь, расталкивая плечами клубы табачного дыма в общей столовой – возвращения Эйдана он так и не дождался. Утро следующего дня выдалось серым и мрачным. Тяжёлые сизые облака обложили небо на сколько хватало взгляда, мешая и без того слабому свету пробиваться из-за горизонта. Ивлин долго сидел за столом, пил чай и курил, поглядывая в окно. Минувшей ночью он спал мало, то и дело ходил в комнату Корхарта, наклонялся к раненому и слушал сбивчивое дыхание друга – боялся, что умрёт. Ближе к утру, Рон снова принялся раздирать себе грудь во сне, и Ломаку пришлось привязать отощавшие руки товарища к кровати. Заслышав в груди раненого нарастающий хрип, начальник силком заставил несчастного дышать через ингалятор, прижав безвольную косматую голову Корхарта к подушке.
Ивлин устал. И морально, и физически. Чтобы хоть как-то разнообразить безрадостное начало дня и поднять себе настроение, начальник станции решил сварить кофе, с грустью и тревогой отметив, что зёрен практически не осталось. Тем не менее, как только столовая наполнилось ароматным запахом напитка, Ломак и впрямь почувствовал необъяснимый подъём духа. Вальсируя с кружкой в одной руке и дымной сигаретой в другой, начальник станции скользнул в комнату связи и с минуту разглядывал деревянные стены радийной, завешенные пёстрыми стикерами, поблёкшими газетными вырезками, картами и служебными записками. Взгляд словно магнитом притянуло к фотографии собственной семьи, видневшейся среди бесполезной аппаратуры на длинном столе: улыбчивая жена, хохочущие дочери и сгрёбший всех в охапку сын – все в одинаковых белоснежных шапках-ушанках держат небольшой самодельный плакат с надписью «Скорее возвращайся, полярный медведь».
Ломак метнулся глазами в сторону, но было уже поздно… «Посмотри, идиот! Посмотри!.. – леденящий голос по-змеиному заполз в мозг. – Ты всё испоганишь! Так что можешь попрощаться с ними».
– Пошёл ты, сука! – начальник закрылся от фотографии плечом и склонился над монитором компьютера. Быстро перебирая пальцами клавиатуру, Ломак всё продолжал повторять ругательства, боясь, что голос в голове окрепнет…
– Пошёл ты, пошёл ты на хер! Я не буду этого делать, тварь! Ты меня понял?! – найдя наконец искомые файлы, мужчина обрадованно щёлкнул пальцами и потянул из гнезда разъём наушников. – Вот тебе компания на сегодня, сука!
Из динамиков грянули аккорды пианино, которые распахнули путь волшебному вокалу Билли Холидей. К чарующему запаху кофе добавились нежные слова подзабытой Ломаком «Голубой луны», и начальник с удовольствием принялся подпевать, на ходу вспоминая слова песни. Озябшие помещения станции ожили и стали оттаивать, вдыхая пряный запах табака и кофе, наслаждаться тёплыми джазовыми рифами. «…И когда я взглянула на луну, она стала золотой…» – неслось по коридорам и комнатам, заглядывая в каждый уголок.
«Обойдётся, всё обойдётся, – насаждал Ломак внутри сознания мысль, силясь утопить в ней мерзкого паука, подстрекавшего отравить коллегу и друга. – Рон выкарабкается, Эйдан вернётся с добычей и всё обойдётся… Нас спасут! Нас скоро спасут!»
Удовлетворённый собственным настроем, изрядно повеселевший начальник вернулся в столовую, тихонько насвистывая мелодию. Обжигая губы, делая жадный глоток, ему показалось, что он слышит голос друга.
– Ив!.. – и впрямь расслышал он, подойдя к двери раненого. – Ив!
Ломак с тревогой распахнул дверь и оказался под прицелом измученного взгляда Рона.
– Что такое, дружище? Что случилось? – Ивлин приблизился к кровати и сел на край. – Тебе что-нибудь принести? Как ты, вообще?
Корхарт напряжённо изучал лицо старшего, затем его бледные сухие губы неожиданно озарила слабая улыбка.
– Леди Дэй… – сказал он слабо. – Это она.
– Она, она! – зачастил Ломак, чуть не плача от вида улыбки друга. – А я музыку включил, – не мешает? Может что-то другое тебе поставить? Я совсем забыл… просто включил первое попавшееся из джазовой папки! Что-то конкретное хочешь услышать?
Раненый с трудом замотал головой:
– Оставь…
Корхарт откинулся на подушку и уставился в потолок, слушая суховатый и такой родной голос певицы. Едва заметно он улыбался. Ломак сидел рядом и тайком следил за другом влажными глазами – тощая шея Рона с острым кадыком, а также ввалившиеся глаза делали мужчину похожим на птенца, который вот-вот откроет клюв и закричит.
«Это легко вспомнить, – уверял голос из динамиков в следующей песне, – но так трудно забыть». Начальник станции следовал за словами, крепко сжимая горячую кружку в руках. «…Так трудно забыть!»
Слабо пошевелившись, Рон тихо спросил:
– Становится холодней? Или это только я мёрзну?
– Корпуса остывают, ты прав, – согласился начальник нехотя. – Мы экономим топливо, да, и, дренажи нужно освободить от наледи. Сегодня займусь, – Ивлин помолчал и добавил: – Хочу Молли из сарая достать, что скажешь?
Слабо кивнув, раненый предостерёг:
– Будь осторожен.
– О чём ты?
– О волках. Он наверняка был не один… За тобой могла прийти вся стая.
Спрятав взгляд в тенистом углу, Ломак пробасил:
– Салага считает, что ты подстрелил собаку.
– Вот как? Ты тоже так считаешь?
Пожав неопределённо плечами, начальник сделал глоток и торопливо затянулся сигаретой.
– Хочешь кофе? – спросил он Рона с надеждой, а когда тот отрицательно двинул головой, уточнил: – Я тебе не мешаю? Сигарета, например? Может отдохнуть хочешь? Музыка не мешает?
Вместо ответа, Корхарт долго собирался с силами, несколько раз сглатывал слюну.
– Музыку включай мне… Включай, когда захочешь, даже если я сплю. Когда мы познакомились с Пейдж, то подолгу гуляли в парке. Просто гуляли, держались за руки… сидели на лавочке и смотрели на речку – мы виделись каждый день. Каждый день обнимались, целовались и держались за руки. Вот так. Тогда я был счастлив… По-настоящему счастлив, – на лице Рона тлела слабая улыбка, а в полуприкрытых глазах отражались дорогие сердцу воспоминания. – А ещё каждый день мы встречали мистера Паркера – забавного старичка с портативным радио проигрывателем в кармане, из которого всегда тихонько играл джаз. Он неизменно занимал соседнюю лавочку под ветками ивы, и подолгу сидел, слушая радио. Мы с Пейдж находились неподалёку, и обнявшись слушали мелодии вместе с ним… украдкой… Мне казалось, что мы воруем у старичка музыку. Как-то раз не найдя места на своей привычной лавочке, он подсел к нам и спросил – не помешает ли нам его общество? Как же его звали?..
Замолчав, Рон стал жевать губы в мучительной попытке отыскать в памяти необходимое имя. Ивлин тронул друга за плечо и мягко подсказал:
– Мистер Паркер?
Раненый слабо мотнул головой:
– Так его называла Пейдж, за то, что он без умолку говорил о Чарли Паркере и его музыке… Не могу вспомнить – он как-то очень просто представился, что называется – не по возрасту. Что-то вроде «Джек» или «Джон»… Вот так просто. Все последующие дни он уже проводил с нами. Даже когда его лавочка была свободна, старик предпочитал присаживаться к нам.
Корхарт повернул лицо к другу, словно хотел удостовериться, что его слушают.
– Он нам не докучал, совсем нет! Просто здоровался и подсаживался рядом на краю лавочки. Практически не разговаривал, просто сидел и щурился на солнышке. Нам казалось, что ему хотелось поделиться с нами музыкой… И мы были не против. Изредка он поворачивался к нам, указывал пальцем на свой карман и с улыбкой сообщал, кто начинал играть. Так забавно выглядело, – Рон по-стариковски сощурился, и шамкая ртом спародировал: – «Это Диззи, детки… Диззи Гиллеспи: его пассажи способны свести с ума любого, кто хоть что-то понимает в настоящей музыке. А это Дюк Эллингтон, вам стоит это послушать!» – Рон тяжело задышал, что послужило сигналом для Ивлина – и он поспешил поднести к губам друга ингалятор. Как только Корхарт пришёл в норму, раненый торопливо продолжил, словно боялся, что позабудет воспоминания о том времени, когда «он был счастлив»: – Старик остался совсем один, Ив… Он сказал, что приходит в парк, потому что боится умереть дома в одиночестве. Сказал, что предпочитает умереть на лавочке, что та лавочка у воды – его. Так и сказал.
Рон нащупал руку Ивлина и слабо сжал ладонь начальника станции.
– Я тоже не хочу умирать в одиночестве, – произнёс он с мольбой, глядя другу в глаза сонным взглядом. – Не бросай меня одного.
Ломак стиснул ледяную кисть товарища и наиграно проворчал:
– Не говори ерунды! Ты идёшь на поправку!..
Сокрушённо замотав головой, Корхарт возразил, кусая сухие губы:
– Врёшь. Оба знаем, что врёшь. Я лежу на лавочке, на своей лавочке у воды… Жёсткая холодная, как гроб…
– Что ты раскис, дружище? – видя, что друг проваливается в сон, полярник попытался переключить внимание раненого. – Мы же не с того начали! Джаз, мы слушаем джаз! Кто сейчас исполняет, а? Сможешь сказать?
– Чарли Паркер… – ответил шёпотом Рон.
– Ну, ты чего?.. Ну, какой же это…
– Мистер Паркер говорил, что он не всегда был таким дряхлым и одиноким. У него были жена и дети, но никого не осталось. Когда-то он работал на одной из радиостанций в Бостоне, но затем они с семьёй переехали на запад…
Хмурый Ломак не решался перебивать угасающий монолог друга, предпочитая молча сидеть на краю постели и мять кружку в руках. Дождавшись, когда Корхарт провалился в сон, Ивлин осторожно поднялся, однако задержался в двери. Он долго стоял и смотрел на раненого стиснув брови, угрюмо слушал завораживающий полёт мелодии.
В полдень, когда уже окончательно рассвело, Ивлин засобирался на улицу, чтобы сходить в мастерскую – крупный не отапливаемый сарай в стороне, в котором полярники хранили весь скопившийся за годы экспедиций хлам и отработавшее своё оборудование. Среди ржавого инструмента, использованных когда-то запчастей и прочего, требовалась отрыть Грудастую Молли – допотопную дровяную печь из толстого железа, облик которой сильно напоминал крутую женскую грудь, из-за двух округлых поддувал. Насколько Ивлин помнил, последний раз Молли использовалась лет семь назад – в год, когда на Коргпоинт произошла утечка топлива, и из-за морозов и ветров на подходе к берегам Гренландии где-то во льдах замёрзло судно обеспечения. В тот год полярникам пришлось две недели ютиться в общей комнате со своей «спасительницей». В те времена станция оставалась более многолюдной, и на ней одновременно находилось от шести до восьми человек в зависимости от контракта.
Уже одетый и хмурый Ломак остановился у входной двери, и всё ещё прибывая в плену воспоминаний окинул опустевшее помещение тоскливым взглядом… Он помнил, он всё помнил! Например, вон там, – где сейчас стоит вещевой шкаф и висят грубые полки, – там стояла двух ярусная кровать на которой спали Джефф Шелтон и Льюис Скот. Комната Пьянчуги-Крейга Барсона и Ларри Уэлча находилась сразу за нынешней комнатой Эйдана, но позже та часть модуля сгорела и её не стали восстанавливать. Баз Осбек, – на правах начальника станции, – в то время занимал комнату по соседству со столовой. Каждый раз возвращаясь на станцию с Большой земли, он обклеивал стены своей берлоги привезёнными порнографическими фотографиями, и под дружный хохот команды проводил экскурсию по стенам обновлённой комнаты. «Баз поклеил обои», – говорили полярники, что означало отсчёт новой зимовки. Ивлин помнил их всех, помнил так ясно, что порой ему слышались весёлый смех и разговоры в столовой, а не тоскливое завывание вьюги за окном…
Закурив сигарету, накинув на голову капюшон, Ломак выскочил на улицу и поспешил в обветшалый сарай. Проваливаясь в глубокий снег, а местами и наваливаясь на него животом, начальник станции добрался до заметённых дверей постройки и долго возился с замёрзшим замком. Затем, источая клубы табачного дыма, жаркого пара и отборного мата, он долго с грохотом расшвыривал пустые баки и мотки сеток, охапки туго перетянутых лыж (большая часть из которых оказалась давно сломана); так же в сторону полетели канистры и длинные тубы для образцов льда. Матерясь и кляня мороз, Ивлин разгрёб дальний угол, столкнул в сторону частокол из досок, смахнул на пол стопку фанерных листов, служивших некогда внутренней отделкой жилого модуля. По-стариковски хлопнув себя по бёдрам, он не смог удержать широкой улыбки и осмотрел показавшуюся в углу круглобокую печь.
Подтянув перчатки и всё ещё улыбаясь, Ломак пробасил:
– Привет, Молли!
Двинув спиной дверь, Ломак вытащил громоздкую печь на снег, пятясь назад. Обойдя бочкообразную конструкцию и приготовившись толкать тяжёлую находку, он замер, изумлённо вытаращившись в небо. Над головой, протянувшись с севера на юго-восток, нескончаемым клином летели птицы! Зрелище выдалось настолько невероятным, что Ивлин зажмурился и замотал головой. Ничего подобного в этих широтах не наблюдалось никогда, да и от береговой линии станция была расположена далеко. Невероятным оказалось то, что стая выглядела неоднородной по составу: в ней без труда угадывались и полярные чайки, и буревестники, гуси и куропатки. Вся эта пернатая процессия пересекала небо нескончаемым потоком, заныривая в воздушные ямы, с трудом преодолевая морозный воздух, раскачивая смешанный разнородный строй. Ломка поразила тишина, с которой птицы проплывали над головой: ни одна из них не издавала ни звука, – бегство онемевших птиц обречённых замёрзнуть в ледяной пустыне. В то, что финал окажется именно таким, Ломак не сомневался. В направлении полёта несчастных птиц, животных кроме смерти ничего не ждало – невероятная стая удалялась от океана в самый эпицентр геомагнитной аномалии, пожиравшей Арктику третий месяц. Очевидно, птицы сбились с курса из-за сбоя магнитного поля, и в полёте пребывали длительное время, так как прямо на глазах потрясённого руководителя, огромная стая потеряла несколько пернатых из-за усталости.
Толкая печь к строению с задранной головой, начальник мрачно размышлял о том, что стоило бы сходить и собрать упавших птиц, пока не стемнело. Почти час у него ушёл на установку допотопного оборудования на своё законное место в общей столовой – в зашитый железными листами, до самого потолка, угол. Ломак расконопатил вытяжное отверстие в стене и пристыковал части дымохода. Ещё минут двадцать полярник потратил на заделывание всех щелей тряпками, а также проверку тяги дымохода. Затем, не без брезгливости начальник располосовал на лоскуты порванную и окровавленную одежду Корхарта, а также полотенца, которыми пользовались в первые минуты после нападения собаки. Ничего нельзя было выбрасывать, – в Арктике любая мелочь имеет смысл, порой, способная спасти жизнь. Позже, Ломак собирался наплести из тряпок тугие узлы, которые пропитавшись тюленьим жиром будут долго и хорошо гореть.
Перед выходом на улицу, Ивлин заглянул к Рону в комнату, чтобы поставить на лоб товарищу слабый компресс. Отворив тихонько дверь, начальник станции оторопело уставился на стену у кровати с раненым. На ней появился довольно крупный и зловещий рисунок изображавший круг, в верхней части которого был вписан круг поменьше, а ниже имелось несколько небольших окружностей, образующих расположением треугольник. Буроватый цвет нечётких линий прямо указывал на происхождение рисунка. Ивлин сполз взглядом к свободным и окровавленным ладоням Рона, осмотрел скрюченные в агонии пальцы, сжимавшие одеяло, и только потом заметил, что Корхарт смотрит на него вытаращенными глазами.
Похолодев от жуткого сумасшедшего взгляда, Ломак сдавленно произнёс:
– Что это? Зачем это здесь, Рон?
Не сводя немигающих глаз с начальника станции, раненый зашептал:
– Я видел!.. Я видел!.. Я видел!..
Ломак захлопнул дверь и попятился по коридору назад. Просидев на кухне какое-то время в табачном дыму, он снова вернулся к комнате Корхарта и остановился у двери. Прислушался. Рон спал, откинув одеяло и обнажив жуткие свежие раны на груди. Сделав компресс и меняя бинты, Ивлин то и дело бросал хмурый взгляд на незатейливый и такой отвратительный, по своему происхождению, рисунок. Снова связав руки несчастного, начальник станции пару раз порывался стереть жутковатое изображение со стены, однако загадочные слова друга о том, что он что-то видел – и несомненно рисунок был выполнен под этим впечатлением, – заставили начальника отложить процедуру. «Как придёт в себя, расспрошу об этом», – подумал полярник, затворяя за собой дверь.
Забросив на плечо пустой рюкзак с карабином, Ломак направился к выходу, прихватив бинокль. Встав на лыжи, Ивлин с удовольствием осмотрел сизый и пока ещё бледный дымок, тянувшийся вверх из-за основного корпуса станции. Бездонное синее небо выглядело пустым, лишь на севере у горизонта толпились перистые розовощёкие облака – снова быть ветру.
Все найденные птицы оказались мертвы, и Ивлину осталось лишь сунуть в рюкзак ещё не заиндевевшие тельца, однако на обратном пути он с удивлением обнаружил пару живых чаек, едва трепыхавшихся в снегу. Ломак с огромным трудом сунул погибающих птиц за пазуху и, так как его рюкзак оказался полон, поспешил обратно, уверенно разрезая лыжами перламутровую вечернюю пудру. Уже в помещении, начальник кинул в самый тёплый угол старое одеяло и, положив на него двух чаек, накрыл птиц сеткой. «Если выживут – отпущу!» – принял он для себя сентиментальное решение.
К вечеру Эйдан так и не появился. Мрачный начальник сидел в столовой, неспешно курил и ощипывал погибших птиц. Одна из спасённых чаек, всё же, умерла и Ломаку пришлось вытащить остывшее тельце из импровизированной ловушки. Вторая, на радость полярника, окрепла и следила за человеком чёрными блескучими глазами. Ивлин закончил ближе к полуночи, собрал груду перьев, пуха и набил ими крупный мешок. Сидя за столом, раскуривая очередную сигарету, он с надеждой посматривал в тёмное окно, – но стена мрака так и не дрогнула проблеском долгожданных прожекторов.
Ночью мужчину разбудил какой-то неясный звук. Ломак тяжело поднялся из-за стола, – а заснул он именно за ним, – и с трудом фокусируя взгляд, посмотрел на часы. Почти пять утра… Начальник выглянул в окно, в надежде, что его разбудил шум двигателя вездехода, но площадка, освещённая прожекторами, оставалась пуста. В углу ожила чайка и сонно двинула крыльями.
– Так это ты… – протянул полярник, расправляя руками заспанное лицо.
Из комнаты Корхарта донёсся слабый неясный звук, заставивший Ивлина поспешить к другу.
– Что там у тебя? – встретил тот вошедшего неожиданным вопросом и лихорадочными запавшими глазами.
– В каком смысле? – переспросил сонный Ломак, хлопая ресницами.
Рон смотрел диким горящим взглядом. Он скалил потемневшие зубы сквозь кое-как обстриженные Ломаком усы накануне.
– Что ты там готовишь? Что готовишь? – зашептал он, заглядывая Ивлину за спину. – Я хочу это съесть!
Ломак оторопел и, даже, обернувшись назад, втянул носом воздух.
– Ничего, – ответил он и пожал плечами, – я второй день ничего не готовлю. Я жду салагу.
– Я хочу это попробовать! – не унимался Корхарт силясь оторвать от подушки голову. – Принеси, принеси мне это съесть!
