скачать книгу бесплатно
Подойдя к другу, Ивлин присел на кровать и поправил одеяло. Рон бредил, и погружённый в свой иллюзорный болезненный мир, скорее всего даже не видел перед собой друга.
– Неси, неси скорее! – блуждая по комнате туманным взглядом, шептал Корхарт. – Я так голоден! Я так давно ничего не ел… Принеси мне, принеси, принеси!
– Ты же ничего не ешь, – простонал полярник сокрушённо. – Я пытался тебя кормить, дружище…
Он потянулся снять высохший компресс со лба товарища, но тот неожиданно дёрнул головой навстречу руке, и громко клацнул зубами у самого запястья Ивлина. Ломак одёрнул руку и вскочил, со страхом глядя на оскаленное лицо Корхарта.
– Принеси, принеси, принеси!.. – зашептал Рон, и вдруг жутко завыл.
Через минуту его глаза закатились, и он затих, провалившись в забытьё. Порядком напуганный Ломак стоял у двери всё ещё принижаемая руку к груди.
Весь следующий день Ивлин провёл в ожидании Эйдана, которое к вечеру сменилось настойчивым чувством тревоги. «Не стоило отпускать мальчишку, – сокрушённо думал он. – Молод ещё и самонадеян… Север этого не прощает. В его глазах я, скорее всего, росточком-то помельчал, да и авторитет мой померк. Вот молодой волк и пробует свои силы, ошибочно принимая бездействие старого волка за нерешительность и трусость. А ведь волк в бурю не противится ветру, не встречает его грудью, а ложится в снег и даёт себя им накрыть. А у нас сейчас самая настоящая буря! И длится она уже третий месяц, салага! Ты пытаешься ей противостоять, а я переждать, укрывшись в снегу». Ивлин вёл мысленную беседу с пропавшим подчинённым с одной лишь целью – не дать себе вновь услышать змеиный шёпот в голове, который будет настаивать на том, от чего начальнику становилось тошно, и он принимался беспробудно пить. «В кладовке… – ещё вчера, буквально перед сном, слышал он тихий голос из тёмного угла собственной комнаты. – На полке. Ты знаешь – она ещё там… ты не выкинул». Ломак знал о чём говорил тот «паук» из темноты: начальник так и не сдержал своей угрозы уничтожить отраву…
Отварив куропатку, Ивлин отнёс бульон в комнату Рона, в надежде покормить друга. Корхарт тяжело очнулся и долго смотрел сквозь Ломака взглядом затуманенным и далёким. Не в силах терпеть смрадный воздух в комнате, Ивлин распахнул одеяла и перевернул Рона набок.
– Господи, помоги ему! – вырвалось у него, как только он увидел страшные отёки и пролежни на тощей спине и ягодицах Корхарта.
Было уже далеко за полночь, когда начальник закончил омывать, а затем и растирать тело раненого. В комнате стоял отвратительный запах прелого тела, фекалий и мочи. Боясь, что его вот-вот стошнит, Ломак наскоро оделся в столовой и, прихватив сигареты, выскочил на воздух. Курил долго и неторопливо, пока морозом не стало давить виски – возвращаться в дом совсем не хотелось.
Сменив бинты на голове Рона, Ивлин решил заодно и побрить заросшее поседевшими волосами лицо друга, а когда закончил – ужаснулся, каким оно оказалось худым и страшным. Череп, обтянутый бледной кожей, в котором вопреки всему продолжали двигаться глаза. Вид чёрной отёчной спины и скорбного треугольника из резких складок вокруг рта, убедили Ломака, что счёт времени идёт даже не на дни.
– Жжёт, – прошептал Корхарт едва слышно, затем ощупал шею и грудь замотанными в тряпицы ладонями – чтобы не привязывать руки несчастного, Ломак плотно спеленал его кисти. – Так горит…
– Потерпи, дружище! Скоро станет полегче, надо чуть-чуть потерпеть.
Корхарт повернул голову и уставился в рисунок на стене.
– Что это? – тихо спросил он.
– Я не знаю, это ты нарисовал. Ты говорил, что что-то видел и поэтому нарисовал вот это.
Слабо поёрзав на подушке головой, Рон ответил:
– Не помню… Ничего не помню. Я так хочу есть…
Обрадованный начальник станции спохватился и заботливо зачерпнул бульон, однако, когда поднёс ко рту раненого ложку, тот лишь отвернулся.
– Дай вкусного мне, – Рон облизал сухие губы и с мольбой посмотрел на Ломака. – Я так хочу есть.
– Да у меня же ничего нету другого! – простонал тот, чуть не плача. Он снова поднёс ложку поближе: – Вот, вот самое вкусное, что у нас есть!
Рон снова мотнул головой и посмотрел на дверь:
– Там… Принеси вкусное.
Ломак вскочил на ноги и, подхватив тарелку с бульоном, вышел в столовую. Швырнув ложку на пол, он какое-то время ходил вокруг стола, запустив пятерню в косматую голову. Закурив сигарету, он налил себе полстакана водки и залпом выпил. Снова налил, но поменьше, и снова выпил. Зайдя в комнату Корхарта, он показал ему стакан и вытащил изо рта сигарету.
– Хочешь? – предложил он отчаянно, протягивая поочерёдно то одно, то другое. – Может покурить хочешь? – «напоследок», едва не вырвалось у него.
Осторожно сев на край постели, Ломак тихонько тронул друга за плечо. Открыв глаза, Корхарт слепо уставился в потолок.
– Где второй? – неожиданно грубо пролаял он через минуту, непонятно к кому обращаясь. – Второй где?
– Скоро приедет! – ответил резко Ивлин и влил в себя водку. Он встал и нетвёрдыми шагами направился к двери. – Тюленей привезёт нам!
– Оставь мне печени! – услышал он у себя за спиной.
Задержавшись в дверном проёме, Ломак удивлённо развернулся:
– Тюленьей? – спросил он недоумённо.
Корхарт смотрел в ответ горящими глазами и скалил зубы.
– Второго, – проскрежетал он, стуча зубами.
Ивлин захлопнул дверь и с минуту стоял, вцепившись в ручку.
Подъём дался с трудом. Ломак сел на постели и с силой сжал голову, которая, казалось, вот-вот развалится на куски. Рядом с собой на одеяле он заметил пустую бутылку бурбона, а на полу железную банку, утыканную окурками. Один из них лежал рядом, оставив на дощатом полу чёрный ореол вокруг столбика пепла.
– Старый мудак! – разозлился на себя начальник, и стукнул по ноющей голове. – Пожара захотел, поц?!
Переведя взгляд на прикрытую дверь, он неожиданно вспомнил фрагмент глубокого хмельного сна, в котором видел Корхарта, медленно ползущего на руках в коридоре. Голый и тощий, он волочил за собой безвольные ноги, а в зубах держал подушку…
Шатаясь, Ивлин вышел в столовую и включил чайник. Прильнув к серому окну, он с тоской в сердце осмотрел пустую площадку перед домом с мрачным предчувствием того, что Эйдана он больше не увидит.
– Салага… – прошептал он сокрушённо, мысленно кляня себя за согласие отпустить парня одного. Выходило, что он потерял не только человека, но и вездеход.
«Старый дурак!.. Идиот, ты просто идиот! – образ крючконосого горбуна ожил тенью чуть в стороне от бушевавшего внутри пламени не то сожаления, не то допущенной профессиональной ошибки. – Я тебе говорил, я тебя предупреждал! Он был ещё и твоим алиби, разве не так? Жалеешь, что отпустил его? Поздно… Рону совсем плохо, и он, того и гляди, умрёт сам. А вот салаге можно было бы и подсыпать…».
– Заткнись, сука! – прорычал Ломак сквозь зубы, осматривая бескрайние седые холмы за окном. – Закрой пасть!
Наливая в кружку чай, Ивлин бросил взгляд в угол столовой и с удивлением не обнаружил в нём пленённую чайку. Вместо неё он заметил разбросанные перья, а на полу коридора, из-за стены, виднелась часть сети. Выйдя в прихожую, Ломак продолжал наматывать на руку сетку, которая дальним концом вела в комнату Корхарта. Предчувствуя неладное, Ивлин шагнул вперёд и распахнул прикрытую дверь.
Рон лежал ничком на полу, доски которого оказались изрядно усыпаны перьями. Ломак перевернул друга и в ужасе отшатнулся, налетев спиной на стену. Лицо Корхарта, залитое кровью и облепленное пухом, походило на фарш. Рядом с головой человека лежали останки съеденной живьём птицы, а чуть поодаль оторванное крыло. Осознав, что в пьяном угаре он видел вовсе не сон, – да и ползущий на руках Корхарт в зубах тащил вовсе не подушку, а птицу, – Ивлин похолодел! С содроганием вернув Рона в кровать, Ломак принёс воды и умыл лицо друга, затем собрал перья и останки птицы. Нащупав слабый пульс раненого, Ивлин долго сидел у кровати Корхарта глядя на друга тяжёлым взглядом. Он обратил внимание, что замотанные им вчера кисти раненого освобождены от тряпок, а грудь и живот несчастного в кровавых следах. Некоторые швы оказались вскрыты, они сильно кровили. Памятуя вечерний диалог с Роном, теперь Ивлин понял о чём тот говорил, моля принести «вкусного». Ломак похолодел, подумав о том, чтобы мог натворить обезумевший товарищ, не будь в столовой живой птицы…
Сходив в складское помещение, начальник вернулся и принёс с собой проволочные силки. Испытывая стыд и угрызения совести, он намертво зафиксировал руки друга в нехитром устройстве из железного тросика и петли. Из оставшегося поводка он собрал сложный узел и привязал руки больного к массивной батарее в изголовье кровати. Проверив накинутый замок и удостоверившись, что при необходимости быстро сможет освободить раненого, Ломак долго сидел на кровати, медленно раскачиваясь вперёд-назад. Страх перед умирающим, и в то же время, сошедшем с ума Корхартом, заставил воспользоваться подлым, но оправданным трюком – во всяком случае так начальник решил для себя.
Такой бессонной ночи Ивлину пережидать ещё не приходилось. Очнувшийся было под вечер Корхарт бредил и стонал, хотя и находился в сознании. Он никак не реагировал на Ломака, который суетился вокруг него. Градусник показал, что температура раненого упала ещё ниже, как и его давление, – а пульс едва прощупывался. Между тем, Корхарт цеплялся за жизнь и каким-то чудом оставался на этом свете. Ближе к полуночи он ненадолго затих, но стоило Ивлину отправиться спать, как по притихшему дому прокатился страшный стон, переросший в вой. Ворвавшегося в комнату начальника, Рон встретил безумными глазами и нечеловеческим оскалом. Изо рта Корхарта текла пена пополам с кровью – очевидно несчастный прикусил язык. Не в силах терпеть жуткое и необъяснимое зрелище, Ивлин хлопнул дверью и поспешил к себе.
Стоны и хрипы умирающего стихли только под утро, однако Ломак ещё долго не мог заснуть. Очнулся он, когда за окном уже рассвело. Начальник станции какое-то время лежал в кровати и прислушивался к тишине в доме. Умер? Одевшись и выйдя в столовую, он никак не мог решиться войти в комнату Корхарта. Ивлин бесцельно суетился у стола, переставлял кружки, тарелки, кастрюли – он искал предлог, чтобы не заходить к умирающему как можно дольше… И он его нашёл! Решительно ворвавшись в комнату связи, Ломак с силой швырнул об пол одну из переговорных станций. Массивная коробка разлетелась на несколько крупных частей, которые Ивлин бросился изучать. Через несколько минут он высвободил из разъёма радио модуль. Уже в коридоре, он принялся наскоро обматывать небольшой блок полиэтиленовой плёнкой, а затем и скотчем, то и дело посматривая на закрытую дверь комнаты товарища. Начальник даже не хотел прислушиваться – нет ли стонов за дверью или наступила долгожданная, хоть и отвратительная тишина. Ивлин словно делал шаг в сторону, пропуская старуху с косой вперёд. Он надеялся, что костлявая уже приласкала умирающего, но боялся открыть дверь, чтобы её не спугнуть. «Вечером, вечером…» – твердил он сам себе и сразу старался переключиться на мысль о предстоящем походе.
Спешно заправив термос горячим чаем, а также, бросив в термопакет хлеб и отваренную накануне куропатку, Ломак надел второй свитер и ещё одни носки. Начальник сунул в карман бесполезный компас (глупо, но так было спокойнее), а за пазуху топографическую карту местности. Упаковав в рюкзак аккумулятор, также обмотанный целлофаном и тряпками, Ивлин застегнул пуховик. Торопливо сунул в карман дымовую шашку. Всё же, с минуту он провёл в тишине не двигаясь слыша стук своего сердца, затем прихватил лыжи и выскочил на улицу.
После спёртого протопленного марева внутри жилого комплекса, – Ивлину в последние дни казалось, что в комнатах стоит туман, смердящий табаком, затхлостью и смертью, – ледяной воздух и простор пьянили и раздували лёгкие словно паруса. Несмотря на скулившую совесть, Ломак находил доводы и аргументы для этой суки и бросал ей, как собаке «кости». «Он же обречён! – уверял он её. – А я ещё жив! И буду бороться за свою жизнь, но не с таким балластом… Я не сделал ничего плохого, и не сделаю! Просто он… он опасен в своём безумии и это факт! Сам того не понимая, он может поранить себя… или меня. Может устроить пожар, в конце концов! Вечером, я зайду к нему вечером и окажу всю помощь, какая потребуется!» Гаденькое чувство надежды что Корхарт умер, либо к вечеру умрёт, вспыхнуло слабым пламенем, но Ломак поспешил спрятать тлеющие угли, пока совесть их не нашла.
Было ещё светло, когда начальник вышел к намеченной точке, маркированной на карте, как «Высота двести шесть». Делая небольшие привалы, с торопливым потягиванием чая и сигарет, Ивлину потребовалась пара часов, чтобы добраться к ближайшей северо-западной возвышенности. Ещё минут двадцать ушло на то, чтобы взобраться на макушку скромного ледника, с осторожностью минуя расщелины и замаскированные вековым снегом трещины. Будучи уже наверху, белобородый запыхавшийся полярник скинул тяжёлый рюкзак и осмотрелся с высоты почти в двести футов. Брошенные у подножия ледника лыжи казались двумя спичками, кем-то воткнутые в рассыпанную муку, а тонкий след лыжни, ускользавший к горизонту, – нитью, соединявшей человека с домом.
Насколько хватало взгляда, пространство вокруг оказалось скованно ледяным капканом, своими редкими зубьями угрожавшему высоченному сине-фиолетовому небу, на котором уже солировали первые звёзды. Восток затянуло изумрудной дымкой, подпирающей предвечерний небосвод и, казалось, что луна совсем скоро опустится в болото, из которого ей выбраться уже не удастся.
Ломак выцарапал в снегу глубокую воронку, затем бережно опустил передатчик в лунку. Замкнув контакты, скрутив провода питания, начальник присыпал устройство снегом и слегка примял ботинком. По его расчётам, такой радиомаяк должен будет подавать сигнал в течении недели, пока холод и разряд не опустошат батарею. Если Эйдан запеленгует сигнал и сможет добраться к самодельному маяку, вернуться на базу для него не составит труда. «Двести шестая» была той высотой, которая восточным хребтом указывала как раз на базу – имея часы и немного мозгов, промахнуться было невозможно. Бросив у ног дымовую шашку, начальник с надеждой наблюдал, как в вечернее небо устремился оранжевый столб дыма, чуть сторонясь человека.
«Ты всё делаешь правильно, – снова вернулся вкрадчивый голос в голове. Как будто из-под тёмной лестницы показался острожный паук, куда его ранее загнали метлой. – Поздно, но правильно! Мальчишка уже может и не вернуться – не стоило его отпускать одного! Ты ведь уже думал об этом, не так ли? Ты думаешь, что положил на чашу весов совесть и жизнь салаги, а я вот вижу на весах семью, возвращение к которой ты просрал!»
– Пошёл ты! – выкрикнул Ломак, пряча лицо от ветра. Его взгляд с надеждой обшаривал дрожавшую от холода даль. – Какого чёрта я вообще тебя слушаю, паскуда! Я просто хочу, чтобы парень нашёл дорогу обратно…
«Врёш-ш-ш-ш-шь!.. – зашептал ветер в уши. – Мы оба знаем, что ты врёшь-ш-шь! Мы оба знаем, что ты готов!»
– Заткнись!
«С Роном всё кончено – и ты это прекрасно понимаеш-ш-шь! Согласись, что так легче, что он не жилец – и твоей вины в этом нет! Не так ли? Осознав это, ты решился – именно Рон не давал тебе сделать это… Он же твой друг, он наш-ш-ш друг!.. Мы же оба знаем, для чего ты хочеш-ш-ш-шь вернуть салагу… Но уже может быть поздно! Снега поглотили его, похоронили мальчишку, а вместе с ним и маш-ш-ш-ину! Наш-ш-шу маш-ш-шину!»
Скрипучий голос в голове «проговорил» последние слова с таким искренним сожалением, что начальник не удержался и ответил ему вслух:
– Надежда ещё есть! Лишь бы он не петлял и у него хватило топлива…
«Я же говорил, что ты готов!» – повторил жуткий голос без тени усмешки.
На какое-то мгновение вместо бескрайних снегов, перед глазами Ивлина дрогнули лица детей и жены; мужчина мог бы поклясться, что сквозь ветер слышит задорный смех дочек, а в стылой руке ощущает бейсбольный мяч, который только что подал сын. Пейдж собирает в столовой посуду и негромко щебечет с подругой по телефону, привычно зажав телефон плечом. Судя по всему, она накрывает на стол и протирает белоснежным полотенцем тарелки. Ломак отлично знает, что если сейчас выглянуть из-за стены и продолжать следить за женой, то он станет свидетелем её лёгких невесомых па вдоль стола, а когда супруга заметит соглядатая, то совсем трогательно засмущается и беззвучно начнёт ругаться в ответ…
– Я готов! – подтвердил начальник станции негромко, ожидая услышать слова поддержки от «паука», однако ответа не последовало. Вместо этого внутри оказалось темно, безжизненно и одиноко. – Я готов…
Любопытные звёзды уже как пару часов наблюдали за бредущим среди снегов человеком, вальсировали на морозе и подмигивали украдкой. Ещё издали Ломак увидел, как отчаянно пуста заметённая площадка для вездехода. Свет прожектора сиротливо приютился у здания, которое, казалось, пустым и необитаемым. Чем ближе приближался к станции Ивлин, тем тяжелее становились его мысли, и тем отчётливее слышался стон уставшего ветрогенератора. Заснеженные лопасти ветряка обрадованно задвигались быстрее, при виде начальника станции, призывно маня своими замёрзшими усталыми ручищами.
Ввалившись внутрь, захлопнув тяжёлую низкую дверь, Ломак словно уткнулся в нагретую вату – сразу стало и тепло, и тихо. С минуту он стоял в темноте, прислушиваясь к звукам в доме, но тот встретил хозяина слабым шорохом радиостанции и вкрадчивыми шагами секундной стрелки настенных часов. Ещё был тяжёлый запах смерти – неописуемый, всегда одинаковый и не всегда явственный, но это был именно он!
Ивлин коротко потянул носом и тут же опорожнил лёгкие, словно не хотел впускать в себя воздух, которым недавно дышал умерший человек. Сунув нос под высокий ворот, начальник станции угрюмо смотрел в ту часть здания, куда так боялся идти. Наконец, Ломак включил свет и, набравшись смелости, направился в комнату Корхарта не раздеваясь.
Рон был мёртв, но то, что увидел начальник станции, потрясло его до глубины души! Корхарт сидел на полу всем телом подавшись вперёд под острым углом; отведённая назад рука натянула трос и словно указывала на батарею – посмотри, что ты наделал! Забинтованная голова умершего безвольно свесилась вниз и, казалось, что Рон заглядывает в бездну, а натянутый трос удерживает его от падения. Очевидно, пытаясь покинуть кровать, в предсмертной агонии, Рон столкнулся с тем, что оказался накрепко привязан к батарее. Корчась в спазмах и стараясь освободиться, Корхарт лишь сильнее затягивал ловушку – трос, облачённый в скользкую силиконовую изоляцию. Затем несчастный принялся грызть трос, – и куски изоляции, валявшиеся на полу, – явно тому свидетельствовали… но затем… Затем Корхарт стал грызть свою руку: жуткая чёрная рана у запястья с разорванными сухожилиями и отвратительная лужа уже подсохшей крови у батареи…
Сидя на кровати умершего, Ломак долго курил и пил водку прямо из горлышка. Рыдал. Снова курил и снова пил, страшась снять мертвого друга из петли и поднять его поникшую голову. Плакал, сидя вполоборота, вспоминал былое и сглатывая слёзы, шмыгал красным носом. Привычно вращал на пальце обручальное кольцо и тихо разговаривал с подвижными бликами на стене – отражённые от метала пятна каруселью уносили раздавленного человека прочь из холодного гиблого места.
Немногим позже, тяжело поднявшись начальник, станции шагнул к покойнику и прислонил тело к стене, невольно заглянув в лицо. Белое, с синими пятнами, оно оказалось обезображено отвратительным кровавым оскалом и чёрным языком. Остекленелые глаза уже успели подёрнуться тем призрачным саваном, в который смерть пеленает взгляд умершего.
Чувствуя, как трезвеет с каждой секундой, Ивлин сходил за инструментом и вернувшись, перекусил трос, но не у запястья, как того требовала логика, а у батареи. Мысль о том, что ему придётся рыться в складках кожи, чтобы ослабить петлю, пытаться перекусить удавку и… и смотреть как кусачки рвут плоть, как рана снова кровит и… «Нет! Нет! Нет!»
Ивлин застыл в напряжённой позе у обмякшего тела, с руки которого вился длинный моток троса, собираясь в несколько петель. «Надо его будет снять! Если салага вернётся, он будет спрашивать откуда на руке покойника этот чёртов трос! Но это потом, пусть Рон… замёрзнет! И его рана замёрзнет!»
Расстелив на полу простынь, Ломак не без облегчения положил тело друга на ткань и, быстро накрыл свободными краями. Пару минут он стоял над саваном, вызывая в памяти образы, связанные с умершим и подыскивая слова прощания, но внутри царствовала пустота. Немая чёрная пустота.
Перехватив верёвкой ещё не успевшее окончательно закостенеть тело, Ивлин вытащил Корхарта на снег и положил на лыжи. Закинув верёвку на плечо, с трудом поволок за собой скорбную поклажу, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс. Устремив взор к звёздам, Ломак с горечью подумал о том, что образ больного и умирающего Рона вытеснил из памяти Рона, который был лучшим другом все эти годы…
– А помнишь, как-то в Бостоне к нам подсел французишка с волосами, как у пуделя? – прикрикнул Ивлин через плечо, борясь со стоном ветра, запутавшегося в лопастях ветрогенератора. Его суровое лицо расцвело слабой улыбкой, вызванной приятным воспоминанием. – Точно, дело было «У быка на рогах», он подсел, когда узнал, что мы только что вернулись с полярной станции. Он сказал, что является фоторедактором и работает на Гринпис, а когда подпил и узнал, что мы выполняли задание нефтяной компании, разозлился и стал кричать, что такие как он сохраняют планету, – а такие как мы делают всё, чтобы её разрушить. Да, и он сравнил нас с сутенёрами, продающими свою мать – Землю, – Ивлин остановился, тяжело дыша, перевёл дух и прикинул оставшийся путь – футов сто. – Ты повернулся к нему и ответил: «Зато нам не приходиться краснеть, забирая чек у нашего общего с тобой работодателя, приятель! Вот он – сутенёр, а ты – шлюха!» Помнишь, как «пуделёк» хотел на тебя наскочить, но ты ловко пихнул ему стул под ноги, и недотёпа упал, выбив себе зубы? Я, вот, помню! А картавого Бартелла помнишь? Когда тот провалился в свою первую полынью, ты сказал, чтобы он полоскал горло водкой и каждые десять минут выходил из палатки орать, иначе схлопочет воспаление лёгких… Ты помнишь эти крики полночи снаружи? Горшак и Дерек-снайпер так ржали, как только Бартелл выходил, что с трудом сдерживали слёзы, – Ломак остановился у запертой двери сарая и, отбросив в снег верёвку, добавил: – Вот мы и пришли, дружище…
Ивлин включил фонарик и сунул в моток старых сетей, свисавший клоками со стены. Освободив для покойника место, Ивлин с трудом поместил тяжёлое тело на престарелый стол, который давно следовало разобрать на дрова. Укладывая труп на импровизированный погост, начальник случайно задел незамеченный им гвоздь, который зацепился за тело и простынь. Ткань с треском разошлась, обнажив голову и часть груди умершего. Глубокая рана вспорола застывшее лицо покойника, скользнув вниз к острому подбородку. Не ожидавший вновь увидеть жуткую посмертную маску, Ломак застыл, и с минуту таращился в приоткрытые глаза мертвеца. Помня с каким содроганием, он закрывал их полчаса назад, Ивлин не решился повторить процедуру в тёмном заброшенном сарае. Вместо этого, он схватил фонарик и выскочил на улицу хлопнув дверью. Заметив в луче фонаря брошенные у входа лыжи, он замотал головой, и поддавшись суеверному страху, перекрестился. К дому Ломак добирался подгоняемый раскатистым гулом генератора и ожившим ветроуловителем на мачте – ветер гнал тяжёлые облака с запада, он нёс с собой бурю.
Как только начальник ввалился в помещение, дрожа и от холода, и от пережитого, он первым делом нашёл взглядом бутылку водки. Жадно припав губами к горлышку, Ломак не сразу совладал с собой, отбивая зубами дробь по стеклу. Сделав затяжной глоток, Ивлин рухнул на диван, а потом его непослушные губы сами собой зашептали: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Закурить сигарету, так же оказалось делом не лёгким – пальцы плясали и едва могли удержать помятую пачку.
– Так не пойдёт, так не пойдёт!.. – причитал Ломак, сжимая сигарету в зубах.
Спустя полчаса, тоскливый зов ветра за дверью растворился в баритоне Нэта Кинга Коула, мощно и громко зазвучавшего из динамиков в комнате связи. Порядком захмелевший и разнузданный Ивлин кружился посреди помещения с бутылкой бурбона в руке. Его заросшие рыжей щетиной щёки покрывали горючие слёзы, а среди опаленных усов торчал подслеповатый окурок.
– Для тебя, дружище, это для тебя! – орал начальник обожжёнными губами и жмурился на свет лампы. Его громоздкая фигура неуклюже кружилась между кресел и стола, едва ли не задевая мониторы и радиоаппаратуру. – Этой ночью они будут петь для тебя! Иди туда, где ты был счастлив!.. Где ты был счастлив, мой друг!
…Проснулся Ивлин от холода, причём замёрз у него именно нос. Пошевелившись под грудой верхней одежды, – видимо во сне он сгрёб на себя всё до чего смог дотянуться, – Ломак укрылся с головой и сонно зевнул. В стену постучал ветер и шумно полез на крышу. Что-то было не так, и начальник не мог заснуть, ворочаясь под грудой одёж. Внезапно мужчина порывисто сел и завертел головой: находился он всё ещё в комнате связи, соорудив лежанку из вещей прямо у длинного стола с навигационным оборудованием. Где-то совсем рядом искажённо и тихо плыла музыка, из коридора доносилось мерное тиканье часов, а также горел тусклый свет. Обычно, находясь в комнате радиосвязи Ивлин не слышал настенных часов из-за монотонного звука работавшего за стеной генератора… да и свет горел ярче, чем сейчас…
Ломак с трудом вскочил на ноги и бросился натягивать пуховик.
– Конденсат, конденсат упустил! – причитал он морщась, превозмогая головную боль. – Ты же не отбил наледь, старый дурак!
Хмельной и шаткий начальник едва не упал и с силой врезался бедром в стол. На пол полетели пустые бутылки, пара кружек, неряшливая пепельница, а также выскочившие из гнезда наушники. Скромное помещение радийной тот час утонуло в обволакивающем вокале Этты Джеймс, словно её чарующий голос только и ждал, чтобы его выпустили наружу, выбив «пробку» наушников… Ломак шарахнулся в сторону от неожиданности и, чудом устояв на нетрезвых ногах, кинулся в общую комнату. Прихватив стоявший у стены ледоруб, сунув в карман фонарик, начальник, пошатываясь направился через сеть коротких переходов в пристройку, где были смонтированы генераторы, питающие станцию электричеством.
– Твою мать, твою мать! Забыл ведь, падла! – повторял он, протискивая своё мощное тело через узкие коридоры. Его грязные стенания хрипло ложились на звучавший среди переходов нежный голос певицы. – Мудак! Напился… мудак! Замёрзнуть захотел, идиот!
В свете последних событий, запойный и вымотанный начальник станции напрочь забыл освободить от неминуемой наледи дренажные лотки двух бензиновых генераторов, постоянно тарахтевших в дальней части корпуса. Сбивать наледь было необходимо каждые три дня, о чём теперь красноречиво и напомнило чересчур тусклое свечение ламп.
Ивлин врубился плечом в дверь генераторной, как тараном, но вместо распахнутой створки получил болезненную отдачу и застонал от боли.
– Какого хрена? – воскликнул он в недоумении, осторожно толкая дверь снова.
Догадка о том, что вода хлынула через переполненные поддоны и замёрзла на полу, блокировав дверь, подстегнула и погнала полярника на улицу. Ломак бежал обратно тем же путём, минуя сеть коротких переходов и понимал, что нельзя терять ни секунды! Если сейчас же не перезапустить насосы и компрессор, замершая вода разорвёт систему отопления и тогда…
В свитере и с ледорубом в руках, Ивлин, шатаясь выскочил на улицу. Пропуская обжигающие удары ветра в лицо, полярник бросился к уличному входу в компрессорную. По засвеченному горизонту и потускневшим звёздам, он догадался, что близок запоздалый рассвет. Выдёргивая из снега поочерёдно то одну ногу, то другую, размахивая ледорубом и сильно кренясь, Ломак обогнул дом и замер, увидев, как поодаль на ветру бьётся незапертая дверь сарая. Сердце мужчины замерло, а затем заколотилось с бешеной скоростью. «Ты же сам её забыл запереть, мудак! – выдал отрезвлённый морозом мозг. – Посмотри какой ветер!»
Ивлин обогнул угол здания и оказался перед распахнутой дверью компрессорной, которую так же мотало ветром. Кляня разыгравшуюся бурю, Ломак ворвался внутрь и тут же зашлёпал ботинками по воде. Протрезвевший начальник в недоумении остановился и включил фонарь. Луч прожектора осветил залитый водой пол, от которого валил пар, наполняя тёмное помещение сырым тяжёлым туманом. Понимая, что никакой лёд не блокировал внутреннюю дверь, Ивлин скользнул лучом света к дальней стене и увидел ободранную обшивку двери, отогнутую ручку и немногочисленные следы крови.
«Медведь! – полоснула в голове жуткая догадка. – Здесь был медведь! Он же и в сарай забрался! Он почувствовал мёртвое тело!»
В страхе перед зверем, безоружный полярник сжал ледоруб понимая, что в схватке против хищника шансов он ему не прибавит. Ломак инстинктивно выключил фонарик, уповая на то, что медведь орудует в сарае, занятый трупом. Оставшись в темноте, притаившийся начальник станции услышал, как ветер снаружи растаскивает по словам звучавший из-за стены голос Фрэнка Синатры. «…Бывало, что я сожалел», – неслось по ту сторону двери, а ветер подхватывал и уносил голос к звёздам: «Но не стоит об этом упоминать…».
Развернувшись к выходу, и без того напуганный начальник станции чуть не вскрикнул – на фоне открытой двери он увидел мелькнувшие очертания человеческой фигуры и тут же услышал слабый всплеск воды.
– Эйдан? – позвал он тихо и сдавленно. – Ты вернулся?
Отчего-то Ломаку стало нестерпимо жутко. Утопая в горячей воде, вдыхая тяжёлый влажный воздух, Ивлин почувствовал леденящий озноб, заползающий под свитер… Начальник выставил перед собой фонарик и щёлкнул кнопкой. В бледном луче света стоял Корхарт, задрав острый подбородок кверху, и водил головой, будто принюхиваясь. От неожиданности и страха Ломак перестал дышать, едва не выронив ледоруб. Мутный взгляд мертвеца бился о стену света, словно пытался проникнуть за её пределы и отыскать сам источник. Посмертное увечье, полученное ржавым гвоздём, разорвавшим простынь, протянулось глубокой раной от нижнего века к подбородку, содрав кожу практически до кости – начальник не мог оторвать взгляд от раны, в складках которой подрагивали кристаллы замёрзшей плоти.
От ужаса и шока, Ломак прошептал слова, даже не вдумываясь в их смысл:
– Как… ты, дружище?
Казалось, мертвец только и ждал, чтобы услышать голос. Словно ему требовалось доказательство того, что по ту сторону луча, есть кто-то живой. Он резко бросился вперёд и сгрёб ледяными руками свитер полярника; его изуродованное лицо мелькнуло совсем рядом перед глазами, и Ломак ощутил ослепительный удар в челюсть, будто подбородком налетел на оголённый провод. Ивлин отшатнулся назад и, едва не упав, ошалело отмахнулся фонариком. Он почувствовал нестерпимую боль на своём лице и отступил ещё дальше, едва сдерживая крик. Мертвец шагнул за ним следом и попал в ореол света. Начальник увидел, как Корхарт подносит ко рту окровавленную рыжую крысу, и та стремительно пропадает в страшном чёрном рту, однако в следующее мгновение мозг завопил о том, что это вовсе не крыса, а часть щеки и бороды, оторванная страшным укусом…
Понимая, что вот-вот лишится сознания от ужаса и боли, Ломак дико заорал и ударил ледорубом сверху и наискось. Острое когтеобразное жало глубоко вошло в ключицу мертвеца и от сильнейшего удара тот осел на колени, словно его вколотили в пол. Корхарт не издал ни звука, – так и остался стоять в темноте с торчавшей из тела рукояткой, подобно указательному пальцу нацеленному на начальника станции. Ломак бросился к распахнутой двери, но в темноте плечом ударился об аккумуляторную стойку и упал в воду. Не в силах подняться, завывая от боли и ужаса, полярник на четвереньках пополз вперёд, с надеждой глядя в светлевший створ распахнутой двери. Горячая вода обжигала, но Ивлин рвался к двери гонимый запредельным ужасом.
Совсем рядом послышался гулкий удар и одна из бочек с грохотом упала на пол, разнося в темноте едкий запах топлива. Ломак резко обернулся и стал судорожно водить перед лицом фонарём, словно тот мог отпугнуть ожившего мертвеца. Свет лишь охватил переплетение вспотевших труб, ровные стопки аккумуляторов до потолка, и разом умолкшие генераторы. Накаченный адреналином мозг успел заметить разбитые манометры, вырванные провода и искалеченную теплоизоляцию двери. Мелькнула мысль, что мертвец пришёл в помещение привлечённый треском двигателей и светом, что он реагирует на раздражители и стоило бы выключить фонарик… погрузиться в воду, вжаться в пол и ползти, ползти к выходу!..
«…Теперь, когда слёзы высохли, всё кажется таким забавным…» – уверял старина Фрэнк за стеной, прогуливаясь по притихшей станции.
Страшный удар и вспышка нестерпимой боли в спине потрясли начальника станции. Ломак не мог сделать и вдоха, однако ужас заставили мужчину кое-как подняться на ноги. Он с трудом дотянулся до торчавшей из спины рукоятки ледоруба, но в этот момент мертвец сбил его с ног. Ивлин упал лицом вниз и выронил фонарик. Загребая руками горячую воду, он пополз к выходу, но ледяные костистые пальцы впились в лицо, в глаза, оттянули голову назад. Ломак взревел, чувствуя, как колени мертвеца упёрлись в спину, а его зубы сгрызают скальп с мокрой головы; он попытался подняться, но сил уже не хватало. Крича и захлёбываясь водой, он сопротивлялся всё меньше и меньше. Его слабеющие руки, бесцельно перемешивавшие влажный воздух, случайно подхватили остаток тросика, всё ещё обвивавшего руку покойника… да так и запутались в нём. Залитые кровью губы полярника какое-то время выкрикивали имя давно погибшей сестры и молили о помощи, а угасающий мозг всё ещё отказывался верить, что его заживо пожирает очнувшийся мертвец.
