скачать книгу бесплатно
Курортник взял в два пальца прядь на бороде и скрутил ее в косичку. Затем взял другую и скрутил ее тоже. Затем принялся за третью.
– Не волнуйся ты так, – говорю, – наверное, волк сам убежал. Увидел твою офицерскую осанку и испугался.
– Слушай, вы меня уже заебали своим офицером, – говорит.
– Разве?
– Да. Я вам никакой не офицер.
– А вот и офицер!
– А вот и нет!
Повисло неловкое молчание.
– А кто тогда?
– Никто. С чего я буду отчитываться? Иду себе по электричке. А тут вы.
– Да они же психи, не обращай внимания, – сказал кто-то из пассажиров.
– Этот с саблей точно псих, а толстый его дурачит.
– Никого я не дурачу, с чего вы взяли? – сказал я.
– Почему тогда лезешь ко мне с офицерской осанкой, а? – Курортник свирепел. – Почему, я спрашиваю?! Ты ко мне лезешь?!
– А почему страшно, когда кот сидит на лестнице? – спросил Толик. – И почему у людей такие смешные голоса?
Я развернулся и пошел прочь из вагона. Толик за мной. Остаток пути мы проехали в тамбуре возле кабины машиниста.
– Что за люди, – говорю. – Разве можно с ними вообще что-то делать.
– Они никогда ничего не понимают, – сказал Толик. – Я привык.
Минск, эта цитадель порядка, это средоточие церемоний, эта купина, неопалимая ни холодом, ни жаром, ни презрением провинции, не просто торопился, а кубарем бежал. Площадь гвоздила и секла, хлестала и струилась деятельностью, напором и жестокостью. Не успели мы остановиться, чтобы понять, куда идти, как преградили путь проходившему полчищу. В меня неуклюже втолкнулась одна маленькая девочка, не сумевшая так ловко нас обойти, как ее родители. В детстве можно выдумывать версии из следствия, а не из причины, но больше ничего хорошего в нем нет. Толик взял девочку на руки и передал матери.
Тут я заметил, что к нам направились трое легавых.
– Смотри, кто идет, – говорю. – Наверное, из-за того, что ты девочку трогал.
– Нет, – говорит. – Жена настучала. Зря сказал ей, что едем в Минск.
– Ты серьезно? Сказал ей?
– Это была ошибка, признаю.
– Что!? Зачем мы вообще ехали? Я, я, я голодный, я злой…
Менты вели себя расслабленно и высокомерно. Как двоечники на переменке. Из кармашков росли рации, в местах преломления мундиры переливались, как голографические открытки.
– Серьга вроде есть, – сказал один.
Второй снял с Толика кепку и оголил морщинистый ожог, маленький и сплюснутый, словно старая ягодица.
– Херня вместо лба, – говорит. – Все сходится. Пойдешь с нами.
Меня будто не замечали.
– Сохрани мои вещи, – сказал Толик и передал мне рюкзак и ножны.
– А я, – говорю.
– Тоже проблем хочешь? – спросил мент.
– Нет, – сказал я и опустил глаза.
Они увели Толика в подземный переход, и оставили меня в одиночестве посреди площади. Проезжая часть была заставлена заглушенными такси, между ними по тесной полосе машины ездили медленно и кучно, как на параде. Я тупо и безрадостно провожал их глазами. Без Толика было некуда идти и нечего делать.
В зеркальном вокзале отражались неприветливые люди, расчетливо экономящие все свои действия. Даже те, кто курил или сидел с газетой, курил или сидел неприветливо и напряженно. По асфальту катался и подпрыгивал клочок волос. Тут столько людей, и каждый роняет хотя бы по одному волоску, когда бежит в метро, и эти волоски встречаются и катятся вместе. Один клочок получается похожим на шар, другой на растрепанный нимб, а третий на ползущего по мрамору морского конька. Всюду рекламные плакаты – меня позабавил мужик, державший под мышками два арбуза, которые, когда я к ним приблизился, оказались головами его детей. Все они счастливо улыбались оттого, что не приходится мучиться беготней.
Когда мне было восемнадцать, я искал лучшей жизни и поехал работать в Минск. Из этого ничего не вышло – за несколько лет сменил кучу работ, от курьера до строителя, но денег так и не заработал. Минские частники меня постоянно кидали. Истекал испытательный срок, потом месяц или больше, до первой зарплаты, а когда приходило время платить, частник не отвечал на звонки. Кто-то поступал еще хуже – обещал заплатить, но с задержкой, и задерживал настолько, что мне не на что становилось жить, и я вынужден был уйти сам.
Еще и с жильем была постоянная тягомотина. Я не мог позволить себе снять квартиру, потому приходилось проживать со случайными людьми, обычно студентами, и хорошо, если были деньги на отдельную комнату. Долго жить на одном месте не получалось, либо студенты съезжали, либо владелец, следивший за рынком жилья, повышал плату, или продавал квартиру и просил освободить площадь. Иногда я жил напрямую у хозяев квартиры, часто это были одинокие старушки, реже бедные семьи, которые таким образом зарабатывали. Жить так было невыносимо, я постоянно переезжал. Переезд за переездом. И везде одно и то же. Я ни с кем не сдружился за эти годы, только потихоньку начал пить.
Тем не менее, о самом городе и о том времени память у меня осталась светлая. Какая-то особенно молодая, похмельная и таинственная. Это одна из причин, почему я решил туда съездить. Обрадовался возможности вернуться в молодость.
Через площадь Независимости вышел на проспект. Зачем-то спешил, непонятно куда, и совсем не получал удовольствия. Отметился на любимых местах и спустя час ничего о них не помнил.
Ко мне привязалась собака, за ней другая. Чутье подвело их, и они думали, что я их накормлю. Я их погладил и попросил искать в другом месте. Кажется, они поняли. А люди меня разочаровали – если мы встречались глазами, они расфокусировали взгляд и делали вид, что задумчиво смотрят в пустоту. Почему-то я помнил минчан другими – смелыми, раскованными, более независимыми, чем мы, а они еще более разъединенные и одинокие, и боятся смотреть другому человеку в глаза. Все ходят в наушниках и рассматривают тротуар, и задевают прохожих проводами.
Конечно, я был зол, и Толик не шел из головы. Не хотелось возвращаться в Слоним без него. И от контролеров бегать не с кем, и вообще тошно с людьми без его чувства юмора.
Стыдно было, что его забрали, а я струсил.
Жену его я не винил, ее действия обусловлены непониманием. Меня больше расстроило то, что ей помогло государство.
Я привык считать, что у нас есть свобода, но на самом деле ее очень мало. Все государства – концлагеря, не зря так было сказано, и я по-настоящему это увидел. И забор вокруг границы, и патрули, охраняющие совсем не нас, и неравноправие между блатными и простыми кастами.
Свободны у нас лишь бездомные собаки – вот из кого нельзя извлечь выгоду. Это последний класс городского дна, истинные подонки человечества. Только они, шатающиеся на краю общества, способны смотреть людям в датчики зрения.
Глава седьмая. Великая хартия вольностей
Я летел в ночном небе и смотрел, как стадо коров спасается от кошмарной угрозы. Вдруг в прихожей затрясся телефон. Узнав мой номер, Толик звонил каждое утро.
– Снова твой блаженный звонит! – крикнула Ольга.
Я скинул одеяло, вышел в прихожую и поднял трубку. Перед глазами стоял виденный сквозь звезды бег коров. Толик хохотал и стучал по кнопкам – связь подавлялась звуками тонального набора.
– Это я! Я… придумал …!
– Привет, – говорю, закрыв глаза. – Опять разбудил.
– Мы должны построить… идиота! Выходи!
– Через пятнадцать минут.
– На нашем месте, – сказал Толик и повесил трубку.
Солнце за окном висело низко и походило на божество. Я прошел на кухню, вскипятил воду в чайнике. Поставил чай на подоконник, сел рядом на табуретку и уставился в окно. Зашла Ольга и для отвода глаз полезла в крупы.
– Куда собрался? – спрашивает.
– Не знаю. Толик что-то придумал.
– Ты заметил, что нам никто, кроме него, не звонит?
– Это потому, что у тебя нет друзей.
– Да, и вот я подумала, – а зачем мне телефон? Зачем ишачить на работе и оплачивать твои звонки?! Чтобы ты потом по помойкам шлялся?!
– Никто тебя об этом не просит.
Вообще-то у нас были совместные сбережения, но я не опускался до того, чтобы о них напоминать.
– Я, может, тоже хочу уволиться! – раскричалась она. Должно быть, долго держала в себе.
– Уймись, пожалуйста, – сказал я. – Мне надо идти.
На улице солнце еще больше походило на божество. Свет вращался в небе по слепящим орбитам и слоями ложился на сухую землю.
Толик ждал меня на карьере, и с собой у него была стопка книжек. Он рвал их на страницы и бросал под ноги.
– Слышал меня, Андрюша? – говорит. – Будем делать большого бумажного идиота.
Его ожог покрылся ежиком волос, к серьге была приделана золотая цепочка. Рвал он плохо – много бумаги оставалось на корешках.
– Ну что ж, прекрасно, – отвечаю.
– Когда я придумал, была ночь. Я увидел идиота, стоявшего во дворе, и вскочил!
– Приснилось, короче.
– Нет. Я спал, но не приснилось. Придумал.
– И это будет большой бумажный идиот.
– Представь только, – сказал он и посмотрел в небо. – Большой, как пятиэтажка.
Я тоже посмотрел.
– И вправду большой, – говорю. – Но этих книг нам не хватит.
– Это последние. Я рвал всю ночь.
До меня стало доходить.
– И где бумага?
– На полу.
– Бля, – говорю. – Это ж сколько ее там. Всю квартиру, наверное, завалил.
Толик самодовольно улыбнулся.
– В точку.
– Так что ж ты ее без присмотра оставил. Сидел бы там.
– Зачем?
– Уверен, что ее никто не тронет?
Он изменился в лице и оглянулся на дворы.
– Я даже не подумал об этом. Надо скорей возвращаться.
Спрыгнул с камня, спешно собрал лежавшие под ногами листы, переложил мне в руки и побежал вверх по склону. Я с прижатой к груди стопкой не торопясь пошел за ним.
Он ждал меня возле подъезда, переминаясь от нетерпения.
– Ну что же ты! Не тормози!
Я оставил стопку листов у входа, Толик взбежал по лестнице и с разбега всадил ногу в дверь своей квартиры. Вставленные в косяк щепки посыпались на пол, а дверь не открылась – с той стороны ее блокировала бумага.
– Не сметь! – крикнул Толик и протиснулся в щель. Я надавил на дверь и протиснулся за ним.
Бумага покрывала всю прихожую от стены до стены, подпирала трельяж и стекала в зал, где возле пустого книжного шкафа скапливалась в горку. В море бумаги дрейфовали обложки и корешки.
Мария стояла в дверях спальни и рыдала, вся как заплаканный глаз. Сергей и Володя стояли по щиколотку в бумаге и пытались сгрести ее в одну большую груду, которая при нашем появлении расползлась во все стороны.
Как арбузы, выросшие в кубическом ящике, сыновья Толика повзрослели в пьянстве, потому имели плохую нервную систему и часто бывали подвержены ураганам истерик. Но сейчас ветры не дули – наверное, для этого им нужен был свежий воздух. Сергей и Володя вели себя воспитанно и скромно.
А, это они просто трезвые были.
– Папа, – сказал Сергей, – смотри, что с нашими книжками!
– Я уже видел, – ответил Толик. – Никуда не годится.
