скачать книгу бесплатно
Люди в крике изливают всю боль, ненависть, гнев – одним словом дерьмо, накопившиеся в них. Пускают его, и гной на душе пропадает, но остается вымораживающая пустота. И мы чувствуем одиночество, обездоленность, и так начинается второй круг скапливания дерьма, пока опять мы его не выпустим через крик.
«Ты больше не Джигаго. Это имя после всего того, что ты прошёл, больше не подходит тебе. Ты должен называться по-другому. А „скунс“ не способен выдержать таких испытаний. Поверь».
Меня расслабил ответ неизвестного, и я упал на колени, опустил голову и… вздохнул от облегчения. Засмеялся с радостными слезами и вскинул руки к мраморным небесам.
Пробуждение. Я открыл глаза, пошевельнулся. Тело затекло, и при движении меня вонзили тысячи жгучих иголок. Я застонал, зажмурил глаза. Высунулся из пещеры, встал во весь рост, разминая «заснувшее» тело.
На горизонте алел восход. Я удивился этой красоте, изумился ярко-багровому свету звезды. Но в то же время ужаснулся земли, на которой я стоял.
Куча сломанных деревьев, перекошенных и раздробленных веток. Лес превратился в полупустыню с руинами и обломками. На каждые десять метров валялись мёртвые деревья. Они либо лежали сгоревшими от молнии, либо переломанными.
Я с ужасом и опустошением шёл по лесным руинам, перешагивая через сломанные стволы деревьев. На земле зияли сотни дыр.
От зелени ничего не осталось. Земля стала бледно-каштановой без единого кустарника, травы. Там не будет ничего расти лет сто.
Торнадо опустошило реки, и на их месте находились рытвины и засушенные каналы. Рыбы лежали на берегу, раскиданные на земле с высунутыми языками. Некоторые бились об нагретую солнцем почву, открывая и закрывая О-образный рот. Жабры то и дело раскрывались, поглощая свежий воздух.
Огромному, могучему лесу, хранившему призраков, духов и зверей пришёл конец. Я видел лишь пустыню, бесплодные земли и руины. И я стоял на обломках, глядя на красивый кровавый горизонт. Великолепная природа, сочетающаяся с другой, более мрачной и ужасной её частью, где царствовали убытки от зверского катаклизма. Этакая тёмная сторона прекрасного и мирного, её противоположность. Страх, смерть, разруха. Катастрофа. И красота закатов, песни чирикающих птиц, прекрасные пейзажи. А на противоположной части холста зияет пустота, пропасть и бездна. А если заглянешь в неё, то увидишь нечто ужасное.
Да, если существует добро, значит, обязательно есть и зло. Они никак не мог жить без друг друга. Не будь зла, не будет добра. Не будь ужасного и пугающего, например катаклизмов и смертей, инфекций и хищников, не было бы красивых видов лесных массивов.
И я остался один среди хаоса – нечто среднее между добром и злом.
10
– ДЖИГАГО!
Я обернулся и увидел группу индейцев. Их лица, бледные и тусклые, оживились при виде меня, стоящего посреди разрухи. Они подскочили ко мне с распростёртыми объятиями. Странно, что в былые времена эти индейцы не спешили радоваться при моём появлении.
– Джигаго, господи… Ты единственный живой?! – спросил Кикэла, низкорослый коренастый мужик с глубокими морщинами на квадратном лице.
– После ужасного урагана мы прервали испытание. Весь лес, в котором всё дело происходило, не стало. Он превратился в пустыню! – говорил мне под нос Кэлетэка.
В их голосах слышалась радость. Кикэла ударил меня в бок, улыбнувшись и сказав, что я молодчина.
– Слушай, а ты точно единственный выживший? – спросили они.
– Не сомневайтесь. Я прикончил Нуто и уже следовал по лентам, и тут появился ураган.
– Боже мой, – всхлипнул Мэкья. – И как ты спасся?
– Скрылся в пещере под обрывом, – ответил я отсутствующим, блеклым голосом.
Они посмотрели на моё тело и ахнули.
– Что с твоим телом? – спросил Нээлниш.
Я посмотрел на руки, перепачканные в крови, пунцовые от ссадин и порезов. Взглянул на грудь и живот, где раскрылись прежние раны и появились новые. На ногах засохли корочки от ссадин и проколов. Я исхудал на килограмм десять и стал выглядеть как ходячий мертвец.
В моём выражении лица появилась брутальность, отчего группа индейцев смотрели на меня, будто на другого человека. Они и не ожидали, ха-ха, что увидят в конце испытания меня, сопливого сына вождя. Эти сплетники ставили на то, что я помру при первых же минутах испытания.
И я глядел на них осуждающих, могучим взглядом. Смотрел, и в голову приходила мысль, что они такого в своей жизни, что пришлось мне пережить, не испытывали. Минимум они поубивали сверстников и вышли победителями. Но чтобы упасть с водопада полуживым телом с распоротым животом и выжить, чтобы выбраться с реки, излечить и зашить раны, скрываться отшельником в лесу, а потом убить главного убийцу испытания – нет. И чтобы они ещё и ураган пережили бы – тоже нет.
Я смотрел на них глазами, полными боли, страдания. И они чувствовали эту энергию и силу в моём тревожном взгляде, отчего они сжались, а улыбки поблекли.
Мы молча шли до племени, ничего не спрашивая. Я мечтал поскорее вылечиться. Но я не мечтал о старой жизни, потому что она ускользнула от меня в хорошем смысле слова. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И я стал другим человеком. Мужчиной. Из нытика превратился в стойкого, сильного характером и духом человека, пережившего самые ужасные кошмары.
– Что с отцом? – спросил я, когда мы добрались до племени. Никто не выходил из домов, потому что на дворе стояло раннее утро. Люди только-только просыпались.
Группа индейцев, услышав мой вопрос, переглянулись перепуганными взглядами. Один даже вздрогнул и потёр лицо от наступившего пота.
– Ну… – протянул Нээлниш, пытаясь подать мне информацию мягче.
Я с тревогой посмотрел на них, остановившись.
– Понимаешь, Джигаго…
– Не называй меня… – начал я, но они продолжили:
– …твой отец…
– Да что с ним?! СКАЖИТЕ БЫСТРЕЕ!
– …он похоронил тебя.
Я раскрыл рот, и слова неприятным, желчным комом повисли в глотке. В том числе и крик. Сердечная боль зажглась и заколола в груди.
– Как он мог?
– Идем, – сказал Мэкья и потянул меня за руку.
Я не сопротивлялся. Глаза остекленели, я опустил голову.
Они привели меня к реке, которую дети окрестили «тьмой» из-за её характерного цвета. У берега стоял огромный серый булыжник, а на нём написали:
«Мой сын. Пусть духи леса не надругаются над твоим телом».
Я посмотрел на руки, ноги, живот, грудь – на зияющие раны, пульсирующие и вспыхивающие жаром. Я посмотрел на палец, где оторвался ноготь. Хах, отец-отец, знаешь ли, твой гребаный булыжник, похоронивший меня, не помог. Надо мной надругались, причём со смаком!
– Я жив… – сказал я. Губы шевелились сами по себе. – А значит…
Я ударил ногой по булыжнику, и тот упал, расплескав мутную воду реки.
– Да, так будет лучше, – услышал я собственный голос и повернулся к группе индейцев, со скорбью смотрящих на меня. – Чего вы грустите! Я жив, чёрт возьми!
Они заулыбались, но выражение их лица показалась мне натянутой и наигранной.
– Давайте, приведите меня к отцу.
Отец лежал на кровати, глядя в потолок. Он проснулся, но каждое раннее утро глядел в пустоту, собираясь с мыслями. Он называл это время «прихорашивание головы», когда ты настраиваешь ум на нужный лад перед рабочим днём. Рядом с ним лежала спящая жена – моя мама. Даже во сне она оставалась красивой и привлекательной, в то время как некоторые женщины храпели с открытым ртом.
Я приблизился к их кровати. Проводники, нашедшие меня в разваленном лесу, ждали у входа в индейскую палатку. Я подошёл, и губы мои шевельнулись против моей воли. Я планировал полюбоваться родителями две-три минуты и приступить к делу, но рот не слушался:
– Пап…
Отец вздрогнул, вскочил с кровати и посмотрел на меня огромными, гигантскими глазами.
– Это ваш сын… – сказали проводники у входа. – Вождь, он единственный выживший в испытании. По праву он может считаться мужчиной.
– О боже… неужели это сон? – сказал отец.
– Хватит, папа, нести бред, – ответил я и обнял его.
Слёзы полились на его плечо, и в груди у меня заколола боль, усиливавшаяся, когда отец тоже зарыдал и обхватил меня немощными руками.
Его ладони, лежавшие на моей мокрой от крови спине, испачкались. Он почувствовал это, но не противился.
Проснулась мать, и она воскликнула с изумлением: «О Господи! Джигаго! Ты вернулся!». Она присоединилась к отцу и тоже обняла меня.
Я перестал плакать. Слёзы иссякли. Я посмотрел на них, потом взглянул на тело, алое, искорёженное от ран, порезов и гематом. Такое неестественное и ужасное. На нём останутся шрамы – вечное напоминание о испытании, где я изменился. И стал сильным.
Прошёл один год. За это время шаманы вылечили мои раны, но шрамы остались. Причём грубые и большие. Я сосчитал двенадцать штук на животе. А на руке нашёл семнадцать порезов, превратившиеся в мелкие полоски. Если я ходил с неприкрытым торцом, то многие всматривались на эти шрамы. Самый большой находился в области живота, в его середине. Именно туда вонзились рога глубже всех.
Меня переименовали из «Джигаго» в «Нокоу», что означается с индейского «лес». Я многое пережил в лесу, поэтому вождь сошёлся на этом варианте.
Я стал заниматься охотой, рыболовством. Меня спрашивали о самом испытании, и я с удовольствием, временами с неохотой рассказывал им эту историю. Почему с неохотой? Потому что кошмары прошлого могли вернуться.
Наше племя перекочевало на восток, потому что на восстановление нашего леса ушло бы минимум тридцать лет. Почва стала непригодной для выращивания овощей и зёрен, реки иссушились, пропала рыба, а дичь ушла в другие края.
Мои отношения с отцом нормализовались. Мы общались на многие темы, и я поддерживал его, не оставлял в беде, и он поступал также. Но во мне таилась обида. Почему он похоронил меня? Почему отказывался верить, что я смогу победить в испытании? Почему потерял надежду ещё перед испытанием, когда мы стояли на горе и слушали бубен шамана? Почему он не дал мне никаких советов, в то время как другие отцы давали наставление сыновьям? Когда я смотрел на них, счастливых сына и отца, во мне созревала зависть. Но я не находил ответа, что, может, дело не в окружающих, которых я виню, а во мне самом. Может, стоит сначала изменить себя, а потом уже менять мир?
До моей головы в юношескую пору не приходили подобные мысли.
Отец скончался месяц назад, и эта потеря далась мне с трудом, но я пережил её. Я не стал винить в смерти отца людей, не стал ныть, не стал загонять себя в страдания. Да, я погоревал. Да, я плакал. Да, тяжесть нависла в душе, но наша прерогатива – справляться с трудностями, а не сдаваться. Они делают нас сильнее. И потеря близкого человека сделала меня ещё сильнее. Я смирился с отсутствием отца и продолжил жить.
Что с ним стало? Отца укусила змея, и после двадцати четырёх часов хворы он скончался. Шаманы с бубнами и барабаном не помогли. Горячие слёзы и молитвы матери – тоже. Я в то время охотился с группой в лесу, и мы пришли под вечер и узнали о гибели отца. Я уронил тушу кабана, и боль разлилась раскалённой струёй по сердцу и груди.
Вождём стал староста Пэчуа. Он возглавил племя под новое правление. Траур по умершему отцу стоял в племени целых две недели, и никто не мог приступить толком к делу из-за скорби. Признаться, в первое время мне давалось с трудом охотиться. Не мог сконцентрироваться на цели. Мысли уходили в воспоминания об отце.
Один раз я увидел двух оленей во время охоты, и мои соплеменники их не заметили. Одного из них я узнал – тот самый олень в испытании, который вспорол мне брюхо и кинул в реку, а потом спас мне жизнь. А второй… мне показалось, что вторым оленем был мой отец. Он переродился в оленя и смотрел на меня с нового обличья. Они оба убежали, скрывшись за деревьями. А я остался, глядя в пустошь леса.
Наблюдатель
«Суицид – главный символ того, как сложно быть человеком».
– The School of Life. Перевод In Cor Cadit.
– Насколько больней, чем быть укушенным змеёй, иметь неблагодарного ребёнка, – произнёс мужчина нестройного телосложения со скованными плечами. Он ходил по аудитории семинария, разворачивался со сгорбленной спиной, поправлял на грубом орлином носу очки в роговой оправе. Чёлка его жидких русых волос падала на лоб, и тот убирал их на место, на массивный череп. – Это из «Короля Лира» нашего любимого Уильяма Шекспира. И насколько это изречение соответствует правде, нашей нынешней обыденности.
В тёмном семинарии собрались люди 25—40 лет. Они слушали лекции о воспитании детей. В гуще разных лиц виднелась физиономия Эрнеста Тверского. Сквозь круглые линзы тонких проволочных очков его глаза застыли на лекторе. Он навострил уши, слушая выступающего. Эрнест пригладил рыжевато-русые волосы, провёл пальцы по щетинистому подбородку и взял карандаш. Он написал слова лектора в блокнот.
– И мы не знаем, в чём мы, родители, виновны. Казалось, мы сделали всё, – говорил выступающий, отмеряя сцену шагами, – чтобы чадо жило счастливо. Мы лелеяли их, баловали, ласкали, но те не ценят то, что у них есть. Их ум направлен на достижение больших желаний за счёт родителей. За счёт нас с вами, – он повернулся ко слушателям, и те вздрогнули от его выражения лица. Лицо пылало отчаянием: глаза увеличились в подобие круговидных шаров, рот – приоткрытый, а на губах… немое восклицание. Он протянул руку в необъятное пространство, словно Гэтсби пытающийся коснуться кончиками пальцев зелёного огонька на противоположной стороне причала. Он не видел озабоченные лица родителей. Он видел неблагодарных детей, которые причинили ему боль. – Они не ценят то, что имеют. Они не ценят ваши старания. И в итоге вырастает в будущем монстр – ребёнок в теле взрослого, неспособный к зрелой жизни и впадающий в отчаяние при проблемах. Кто знает, может, из этого вырастет бездарь, бомж или преступник. Поэтому наша цель, как родителей, воспитать в детях рациональное зерно. Наша цель – сделать их способными к полёту. Ведь матери птенчиков учат же их летать, правильно? А почему бы и нам тоже нет?
Прошёл час, и Эрнест подошёл к лектору. Он не зря записался в семинар по воспитанию, а ведь эта тема не на шутку тревожила его. В это время оратор разговаривал с другими родителями. И, дождавшись, пока тот ответит на их вопросы, он обратился к нему:
– Здравствуйте, – поздоровался он. – Меня зовут Эрнест Тверской.
– Рад знакомству. Впрочем, моё имя вы знаете.
Они пожали друг другу руки. В начале семинара он назвал своё имя, с красноречивым пылом усмехнувшись: «Я Юрий Барабенко – от слова барабан, если что».
– Да, знаю, Юрий. Вы так хорошо объяснили эту проблему…
– О, это только первый день семинара. И эта лекция – вводная часть к очень серьёзной проблеме России. Наши дети – это наше будущее. Разве мы хотим, чтобы наше будущее было лишено светлого из-за наших ошибок в воспитании?
– Можете не сомневаться, я приду. У меня тут такой случай…
– Говорите, – сказал Юрий.
Юрий учился на социального педагога. Он вёл практику в детских домах, в неблагоприятных семьях и выезжал даже в Африку, где целые сутки изнурял себя волонтёрством. Юрий устроил даже акцию по защите детей, правильному их воспитанию и информированию родителей с помощью бега. Он побежал с Красноярска в Москву, развернулся и помчался к Петербургу. К нему присоединялись люди, бегали за его компанию в знак важности поставленных им проблем. За ними следил весь интерне. Им давали пожертвования, и основная цель – набрать нужную сумму для решения всероссийской проблемы. Они пробежали, избороздили почти всю Россию, пока не набралась нужная сумма. Юрий упал замертво на асфальт, решив, что это его предсмертные минуты, но самые счастливые. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым и радостным, что выполнил цель. Его повезли в городскую больницу, где поставили диагноз инфаркта. Благо, они бегали близ окраин Хабаровска. Врачи постановили, что причина инфаркта – чрезмерный бег, который нагружал сердце. После такой вести Интернет взорвался, и Юрий Барабенко стал известным как общественный деятель. «ЗАЩИТНИК ПРАВ ДЕТЕЙ И ИХ БЛАГОГО ВОСПИТАНИЯ, ЮРИЙ БАРАБЕНКО ЧУТЬ НЕ УМЕР ВО ВРЕМЯ СВОЕЙ АКЦИИ», или: «ЮРИЙ БАРАБЕНКО, БЕЖАВШИЙ ЦЕЛЫЕ МЕСЯЦЫ ПО ВСЕЙ РОССИИ, ПОПАЛ В БОЛЬНИЦУ С ИНФАРКТОМ, КОГДА НАБРАЛАСЬ НУЖНАЯ СУММА ДЛЯ АКЦИИ ПО ЗАЩИТЕ И ВОСПИТАНИЮ ДЕТЕЙ» – гласили заголовки газет. Ноги ещё долго болели, но выполненная цель заставила Юрия забыть о них.
– У меня дочь, – начал Эрнест.
Юрий смотрел на лицо собеседника. Чем-то он напоминал ему Майкла Фассбендера: рыжеватые волосы, уложенные в небольшой косой пробор, широкий лоб, глубокие морщины и выразительный нос.
– Она – неблагодарный ребёнок, выразились бы вы, поговорив с ней. Она вечно сидит в своей комнате, никуда не выходит, ни с кем не разговаривает, сидит на телефоне. И она стала страшной. Мы с женой сами в шоке от неё. Она изменилась. Раньше дочка была общительной, а сейчас…
– Как типичный мерзкий подросток, – подсказал Юрий.
– Да, точно
– Судя по описанию, ей где-то четырнадцать.
– Верно, ей четырнадцать.
– Стоит понять, что в таком возрасте большинство подростков замыкаются в себе, становятся скрытыми от родителей. И это понятно из-за пубертатного периода, характерного такими переменами в личности ребёнка. Он начинает взрослеть – это тяжёлый путь, когда меняется тело и, собственно, сознание. Подростковый период характерен вашими претензиями. Да, они противны нам, родителям, привыкшим к нежности малых лет, когда дочка могла сесть вам на колени и спросить совет. Но она взрослеет, поэтому не пощекочешь её за ушко, не поцелуешь на ночь. Им будет стыдно, такова сущность подростков. Они любят вас…
– Я понимаю, – сказал Эрнест, – что это подростковый период…
– …но всё-таки, – гнул своё Юрий. – Воспитание нужно, даже чрезвычайно необходимо, чтобы насовсем не потерять связь с ребёнком.
– Слушайте… При всём моём уважении, Юрий, я нашёл выбивающуюся деталь.
– И что же?
– Некогда ночью – она ложится спать в три часа, иногда даже с четыре, а просыпается в обед – дочка закричала, взвизгнула. Я проснулся. Жена сказала, чтобы я проверил. Я открыл её дверь – а она всегда закрывает дверь своей комнаты, будто таким образом хочет показать свою замкнутость и отрешенность от родителей – и вы не поверите, что я там увидел.
– Что же? – в горле пересохло. Этот Эрнест заинтриговал его.
