скачать книгу бесплатно
– Я тоже не выдержу…
В голове родилась идея. Чёрт!
Поднявшись на ноги, дрожащие под весом моей туши, я проковылял к склону. Двигался с неторопливостью, прощупывая почву под ногами. Конечности стали ватными после того, как безудержный олень сбил меня и выпотрошил живот. Мне ещё повезло, что его острые рога не пустили мои кишки. Хотя… всё кончилось бы быстрее, чем в нынешнем положении. Откуда этот олень появился?
Я спускался по склону. За собой оставлял мелкие капли крови, поэтому любой первопроходец обнаружил бы мой след.
Выжать в лесу и перебороть конкурентов – непосильное испытание. Почему я до сих пор жив?
Моих сверстников с детства приучали к мужеству. Их вырастили стоическими и твёрдыми бойцами… Что с ними теперь? Я не ожидал, что меня поместят в экстремальные условия, но они-то готовы к ним. Они-то вынесут испытание, тем самым оправдав звание настоящего мужчины. А я? Я несчастный малец, которого изувечил олень… Ха-ха, ОЛЕНЬ! Какой-то несуразный олень уделал меня. Если бы сверстники узнали, то заржали бы и умерли со смеху. «Как тебя уделал олень?! Это же надо так! Мы тут умираем от самого страшного и опасного, а ты… просто не угодил оленю?!».
Я не вынесу позора. Пусть не найдут мой покорёженный труп. Пусть грязное тело, искромсанное до месива и висящее безжизненной тушей на колких ветвях, исчезнет. Испариться. Или пусть его съедят птицы и звери до такой степени, что опознать меня станет настоящим испытанием. Пусть рассказывают сказки, что я ушёл, а не умер. Но смерть… она манила.
Я стоял на краю обрыва. Смотрел вниз – на стометровую бездну с кучей сосновых верхушек.
Разум мутнел. В израненном животе чувствовалось саднящая резь. То и дело капала кровь на землю и запечатывалась на ней бордовыми пятнами.
Я прикусил губу. Пальцы задрожали, сжимаясь в кулак.
«Джигаго, это всё?! Ты кончишь жизнь ещё позорнее, чем рассчитывал? Думаю, ты усиливаешь своё клеймо не только труса, слабака, щенка, но и самоубийцы. Ты недостоин меня! Слышишь?» – скандировал голос отца, хрипловатый и низкий. Старческий. Он бился эхом в ушах.
«СЛЫ-Ы» – долетел один отрывок с одного края.
«ШИШЬ?!» – присоединился другой фрагмент с противоположной стороны.
Голос отца, раздробленный на частицы, смешивался, тонул в смеси собственного отклика. Оно витало густым роем жужжащих насекомых. О да! Жужжащие насекомые. Голоса превратились в противных летучих тварей. Я отмахивался от них рукой, но они не исчезали:
«СЛЫ».
«ШИШЬ?!»
«СЛЫ-Ы-Ы-Ы».
«ШИ-И-ИШЬ?!»
«СЛЫ-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы»
«ШИ-И-И-И-И-И-И-И-И-И-ИШЬ».
Я не выдержал и спрыгнул. Спрыгнул, чтобы, врезавшись после головокружительного полёта в верхушки сосен, успокоиться, когда голоса стихнут. Придёт тьма… смерть… отец… насекомые… оставили меня в покое.
Я летел. Да. Взмывал над воздухом, как орёл. Но я не расправлял крылья. Я не издавал победного вскрика. Я не…
Солнце стояло над горизонтом. Я увидел лес. Он приближался и приближался ко мне. Свистящий ветер гнал мне в лицо. Свист ветра тонул в моём крике. Несмотря на разорванные связки, я испустил последний вопль… предсмертный.
Я врезался в верхушки сосны. Она угодила мне в живот, где пестрили сотни алых ран. Я измазал кровью дерево. Приземление отдалось болезненным импульсом. Меня откинуло на другое дерево, где я уже врезался спиной об несколько толстых ветвей. Они сломались, не выдержав мой вес. Острые сучья царапали тело, когда я летел над множеством крон, сквозь которые с трудом просачивался свет. Я также ломал ветви. Одна часть мозга приказала против моей воли схватиться за дерево. Поздно. Лучше умереть быстро, чем долго. Рука попыталась схватить ветвь. Она сцепила её крепкой хваткой, но скорость падения не позволила её дольше удержать. Она сломалась. Я почувствовал хруст – вывих локтя. Испустил глухой стон, переворачиваясь в воздухе. Не обратил на новую болячку никакого внимания, потому что сотни других разгорались с новой силой. Я врезался то в один ствол сосны, то в другой, каждый раз ломая за собой кучу ветвей, чьи сучья резали кожу в кровь.
Я упал. Тут же почувствовал мороз. Я поднял голову, приоткрыл глаза, застланные кровью. Вода. Меня уносила река. Приземление получилось мягким за счёт этой реки.
Её холодное течение уносило меня в другие края. Насыщенно-красные узоры снова начали рисовать воду. Я расслабился. А ведь зачем волноваться? После такого падения, где я заработал мириады переломов и ушибов, я уж точно не останусь в живых! Остаётся отдаться течению, пуститься на самотёк. Судьба решит мою участь – участь жалкого труса, который решил избавиться от испытаний лёгким путем.
Холод ласкал, успокаивал тело от огня, вызванного болью.
Я закрыл веки.
Сколько прошло минут? Пять или двадцать? Время перестало существовать. Меня окутал туман, ласковый и нежный. Испытание кончилось! Я получу заслуженный отдых. Я не сомневаюсь. И вы там сами расхлёбывайте мои проблемы. Нечего молоть чушь про силу характера, необходимость страдания для взросления. Я выиграл вас, обыграл, обвёл за нос, как маленьких детей. Я сломал систему. А вы тут мучайтесь сами…
Течение внезапно оборвалось. Я открыл глаза и заметил, что река переходила в водопад. Дёрнулся, попытался схватиться за берег. Да, опять та больная часть моего разума, надеющаяся на хороший конец, тянущаяся к жизни и светлому. К чёрту! Руки схватили край булыжника, глубоко вклиненного в землю. Я бы мог удержаться в течении реки, на самом краю водопада и выплыть на берег, оставшись живым. Но… но… я отпустил булыжник, и сильный поток воды унёс меня с обрыва.
Я уже не мог контролировать тело, когда летел по течению водопада. Меня колошматило в разные стороны, но в итоге я приземлился в воду. Моё тело вынырнуло из пучин, и унесло новым быстрым потоком. Тело двигалось, как лодка. Я находился в сознании и задавал один вопрос: «Почему я до сих пор жив?!».
Меня остановило. Ветка низко склоненного дерева схватила за мой ремень, болтающийся на поясе.
Я приподнял голову. Увидел рядом собой рыб.
– Только не это… нет… – прошептал я.
Рыба вонзилась зубами мне в ногу. Остальные вцепились, словно кровожадные волки, в живот. Они вгрызались острыми зубками в раны.
– А-А-А-А-АЯЙ!!! – закричал я.
Рыбы продолжили трапезу. Вода скрашивалась в багровые краски. Боль вернулась. Она возвратилась во всём её воплощении: тупая, острая, ноющая, колкая, саднящая и так далее. Заныло в спине, где синим цветком появились синяки. Ушибы и переломы отдавались тупым отголоском измученного тела. Открытые раны, откуда сочилась кровь, кололо и резало. А острой болью трещали укусы. А всё в совокупности заставило меня закричать на весь лес иступленным, ужасающим воплем. Я оторвал прицепившихся рыб от тела. Раскидал их в стороны. Схватился двумя руками за дерево и пополз на берег. Ноги выбрались из холодной реки. На голени остались следы малюсеньких зубов. Но, несмотря на их крошечность, они нанесли немало боли. Я перекатился с дерева на землю.
Лёжа на берегу, я отдышался. Заставил лихорадочное дыхание угомониться и привёл в спокойный ритм. Сердце билось барабанным боем. Я лежал и чувствовал ВСЮ боль. Она проникла в глубины тела, вплоть до костей. Я привстал. Из живота торчали три ветви. Из потрескавшихся губ вырвался глухой стон. Руки дрожали. Я не могу их вытащить. Ты что издеваешься?! Зачем вытаскивать? Я планировал умереть.
Но тут мне пришло невероятное осознание происходящего. Умереть не получится. Я чувствовал себя как-никогда живым, ощущая боль до самых костей мозга и нервных окончаний. Чёрт возьми! Я чувствовал каждую рану, пульсирующую и жгущую.
– Ха-ха-ха-ха!
Я схватил сучья, вонзившиеся в живот, и вытащил. Я сморщил лицо, скривился от внезапной боли. Кровь потекла струёй из раны. Также вытащил и другие сучья, каждый раз вскрикивая.
Я улыбнулся, разглядывая острые обрубки веток. Кровь на них набухала кроваво-багровым. Я откинул их в сторону, встал на прямых ногах, прощупывая твердую почву. И засмеялся:
– ХА-ХА-ХА-ХА-АХ-ХА-ХА!
Я пришёл к выводу, что любовь к жизни настаёт через страдания и мучения. Когда ты ощущаешь на своем теле боль и раны. Я живой… чёрт… не поэтому ли стоит ценить каждый момент жизни, пусть даже незначительный и пустяковый? Боль… приводит в чувства, что мы… живы как-никогда. И когда она не перестаёт тебя мучать, то желание жить усиливается, чтобы больше эту боль не чувствовать.
Раз судьба кинула мне вызов, то я должен принять его, а не прятаться.
Я повернулся к лесу и проковылял в дебри. Улыбка так и не сходила с лица, пока я не заснул.
6
Я снял хвостик, связанный нитью. Отрезал комья взмокших волос ножом. Кинул их в багряное пламя, где те свернулись в оранжевые крючки и затлели, превратившись в пепел. Они в основном мешали. Практичнее ходить с короткой причёской.
Я взял камень и сломал край ножа. Отточил его в форму иглы. Я видел, как мать делало что-то похожее, чтобы с помощью неё сшить одежды. Иногда она зашивала раны пораненным индейцам.
Я завязал нитку к игле и начал… Сглотнул и стёр наступивший пот со лба. Игла пронзила рваный край раны. Я застонал, сжав зубы и скорчив сморщенную гримасу. Выдохнул. Вдохнул. Стиснул зубы. Я продолжил: игла прошла через один край к другому, и нить стянула два конца рваного месива. Проделал несколько заходов, и образовал некие зигзаги из нити, свисающие над внутренностями. Я стянул нить, и рана закрылась.
– Отлично. Так-с, – я опустился, чтобы разорвать нить от узла, взял нож и срезал.
Такими темпами я связал самые большие раны. Кровотечение остановилось. Но мелкие порезы остались и беспокоили меня. Также я не связал колотые раны, нанесённые сучьями.
Я лёг на землю, греясь у костра. Огонь шуршал, трескался. Дрова тлели сияюще-алым цветом. Я находил во всём этом нечто магическое: лежать у шуршащего костра, в глубинке леса, ночью, и беспокоиться о ранах. Помимо порезов болела спина, усеянная пурпурными гематомами и рдяными синяками. Также и вывих локтя, который я не в состоянии пока вправить, и перелом ребра.
Я закрыл глаза. Куда ещё безнадёжнее может быть? Улыбнулся.
Отец… Он, сидя у костра вместе со мной, по обыкновению то курил, глядя на огонь, то смотрел на меня. Мама же рассказывала легенды, и я, будучи маленьким засранцем, их слушал.
Я заплакал. Мне не хватало их двоих. Да, они воспитали слабого характером индейца. Но я остаюсь сыном великого вождя. По моим жилам течёт кровь предков… Ах да, кровь утекла с кучей порезов, колото-резаных ран и гематом. Какая ирония! Значит, мой бред не прокатит.
Я чувствовал силу, несмотря на общую слабость. Словно кто-то стоял за мной и держал кулачки, что я выиграю в испытании.
Мечтать невредно, дружище… Спокойный ночи…
И я закрыл глаза и уснул мертвецким сном.
Я проснулся от колкой боли в животе, раскрыл глаза и увидел птицу, чей чёрный клюв углубился в один из порезов. Господи, не дают мне даже отдохнуть, сочтя меня за мёртвого – одинокий кусок мяса возле тлеющих остатков костра. Я стиснул зубы, чувствуя, как сердце подскочило в груди и замерло в глотке.
Тем временем, клюв птицы окрасился в кровавый. Я и не подозревал, что их пасть может быть такой острой. Птица подняла голову, и я заметил, что из клюва у неё вытекает мягкий фарш. Чёрт! Я врезал птице кулаком, и та с чириканьем и тёмным шлейфом перьев ударилась о дерево. Скатываясь со ствола, она оставляла за собой полоску бордовой крови.
Я приподнялся с глухой болью в животе, вытер пот и принялся рассматривать рану. В ушах бился частый пульс. Пожалуйста, пусть рана окажется незначительной… пожалуйста, боже… Дьявольская пташка выклёвывала небольшой порез, где кровь не успела сгуститься. Она, конечно, откусила мясо, но не так много, чтобы рана оказалась смертельной. Тем не менее, я плюнул в сторону птички и сморщил лицо в гневную гримасу.
Приподнялся на дрожащих ногах и проковылял до речушки. Перестраховка ещё никому не мешала. Я не мог на сто процентов рассчитывать, что никакая зараза не попала в кровь.
Ноющая боль не отходила. Я скривился от её позывов. Упал на колени. Из ноздрей вырывалось тяжёлое, импульсивное дыхание. Закрыл глаза, застланные капельками холодного пота. Вены вздулись на лице. Успокойся, Джигаго. Тебе остаётся промыть рану, и боль отойдёт. Но она усиливалась и из ноющего характера перешла в лихорадочный. Я начал хворать от внезапного жара и мигрени. Из пореза чувствовал волны огня, разливающегося по телу, как лава.
Я заставил себя приподняться и дошёл до реки. Омыл руки в ледяном течении, пригоршнями намочил лицо. Я пришёл в чувство и вскричал от бодрости. Зубы начали стучать от холода. Я стиснул их и набрал новую пригоршню воды. Подставил трясущийся живот.
Я не мог собраться. Дыхание не слушалось, и грудь шла ходуном. Руки затряслись, и вода расплескалась. Никчёмная тряпка. Хватит страдать хернёй! Не позорь отца, щенок!
– Ну же! – заорал я юродивым воплем и вылил воду на рану.
Я согнулся от жгучего приступа боли в порезе. Лицо набухло пунцовыми красками, и я разинул рот, отчего потекла слюна. Закрыл пасть, зажмурил глаза и встал.
Жар отходил.
– Хух, чёрт возьми… – я дошёл ровной поступью до привала.
Костёр потух, и на его месте тлели обугленные остатки ветвей.
Вчерашняя ночь надолго засела в памяти. После чудесного спасения от кровожадных рыб (или же от утопления?) я доковылял до уютной глубинки леса. Повалился на комья листьев и заткнул ими кровоточащие раны. Отлежался, приходя в себя от шока, чувствуя накатывающие приступы боли, и встал. Листья намокли до предела, и я бросил их в стороны и заткнул кровотечение новыми, более свежими. Оторвал племенную бандану, которую я надел перед испытанием. На её ткани находился рисунок нашего племени – мертвый силуэт медведя и возвышающийся величественный индеец. Этот бред придумали старосты племени для того, чтобы индейцы могли различать друг друга из разных племён. Тем самым, они предотвращали побеги в другие селения индейцев и случайные стычки между племенами. От бессмысленности банданы я разорвал её и туго завязал живот, где порезы и раны были набиты листьями.
Полежал так часика два или полтора, прокручивая в голове эпизоды прошлого. Например, как отец учил меня стрелять из лука.
Теорию я закрепил, допустим, правильное расположение рук и стойка при выстреле, а вот практику не освоил. Отец ругался, когда я не мог удержать в руках лук и тетиву. Стрелы сыпались или отпружинивали в стороны. Отец заводил одну шарманку: «Господи, и это мой сын! Почему ты такой неудачник?! Почему ты не можешь нормально удержать лук в руках, размазня?! Тряпка!». Я не выдержал и бросил лук на землю и растоптал его. Выхватил стрелы и сломал их надвое. Я захлёбывался от криков, когда орал на отца. Мои руки махали в сторону, сжимаясь то в кулаки, то расплёскиваясь перед лицом отца. Папа смотрел на меня с выпученными глазами, готовыми не выдержать речь неблагодарного сына и заплакать. Он бы зарыдал, черт бы меня побрал, но вот не решился. Он дал себе обещание, что даст мне отличный пример стойкости. Мол, рыдание – признак слабости. Он боялся показать слабость, чтобы потом я поймал его на этом и обвинил, что сам тот ничем не отличается от меня. Но он держался. Я видел в его больших глазах страх, удивление, недоумение от навязчивого вопроса: «Неужели эту едкую речь говорит мой сын? Почему он так меня ненавидит?». Я же напротив рыдал в промежутке криков и обвинений.
В тот вечер мурашки прошлись по спине, и я с апатией смотрел в одну точку, проклиная самого себя за такую жестокость с отцом.
Когда воспоминания, от которых моё сердце изливалось кровью, кончились, а кровь перестала течь, я с осторожностью поднялся. Не хватало по пути свернуть ногу. Вывихнутая рука напоминала о себе, когда приходилось поднимать что-то тяжёлое.
Я пошёл по лесу, собирая сухие ветки. Собрал хворост, свернул их холщовым поясом и дотащил до места привала. Признаюсь, приходилось останавливаться и садиться на землю, когда кровь снова продолжала течь. Я носил хворост на правой руке, так как левая вывихнутая не осилила бы этот груз. С горе пополам я дошёл до привала, бросил хворост и прилёг. Отдышался. Встал, сложил хворост в костёр.
Да, теорию я схватывал на лету, поэтому мог в уме сконструировать костёр, но когда дело доходило до практики – беда. Я целых полчаса возился с кучей ветвей, чтобы сложить их правильным образом. Когда же сложил, то нужен был огонь.
Я взял палку и начал крутить её туда-сюда вокруг своей оси. Я крутил и крутил чёртову палку, но огонь так и не выходил. Я напрягся, и моё лицо покраснело, а вены на руках набухли. Я быстрее и сильнее начал тереть палку о толстую ветку. Появилась маленькая искра, образовывавшаяся на месте трения. Я улыбнулся до ушей и подул на неё, но она… потухла. Я закричал и кинул палку, ударив кулаком по хворосту. Насыщенный спектр боли прошёлся по месту вывиха, и я упал на землю со стоном, корчась и перекатываясь по листьям. Вдох… выдох. Я зажал палец зубами, чтобы боль не усилилась. Она прошла, и я привстал, глядя на хворост.
– Чёрт…
«Никогда не надо сдаваться, Джигаго. Если у тебя не получилось выстрелить из лука, это не значит, что всё потеряно. Соберись, не отчаивайся и снова…».
«Закройся, пап! Ты несколько минут назад кряхтел о том, что я щенок, неспособный даже лук держать в руках. Отстань от меня, дай мне побыть в покое!».
«Джигаго, я не…».
Но я уже ушёл, не предприняв попытки научиться. Я сдался. Кстати, где мой лук, который выдали при начале испытания? А, когда меня сбил олень, то они попали со мной в реку. Их унесло в далёкие края. Я оставался беззащитным, не считая ножа. В дальнем бою я не смогу метать нож. В ближнем вряд ли он меня выручит.
Стоп…
– Почему я об этом раньше не подумал?
Я встал, вытащил из ножен лезвие и вырвал клочок травы с земли. Присел на корточки. Я положил траву под хворост, оставил места для воздуха в диаметр с пальцем внутри костра. Взял нож и поднёс его к траве. Посмотрел на землю. Обнаружил камень размером в мой кулак. Гранит или кремний. Он-то мне и пригодится. Я зажал камень в одной руке, а в другой держал нож.
– Давай!
Я ударил камнем по лезвию. Не вышло. Стиснув зубы, сжав покрепче камень и нож, повторил. Камень врезался в лезвие, и несколько оранжевых искр полетели в траву. Она затлела, и приподнялся короткий столб дыма. Я сиганул в третий раз по лезвию, и появился новый фонтанчик искр. Трава зажглась, и заплясали рыжие язычки пламени. Я улыбнулся.
– Хух! – оставил нож и камень в сторону и прилёг.
Я стоял над остатками костра, прокрутив всю хронологию событий о том, как развёл огонь. Улыбка не спадала с лица. Я гордился собой, но старался не переусердствовать в этом. А то гордость затуманить рассудок. Да, это первый шаг. Да, я справился с ранами. Но это лишь начало.
С этими мыслями я накрыл песком потухший костёр и пошёл искать еду.
Я не нашёл ни одного грибочка или ягоды за время собирательства. Может, я в неправильных местах смотрел, или дождь смыл кусты с малиной или ежевикой. Куда бы я ни заходил, в какие бы норы не заглядывал, меня ждала одна и та же картина: отсутствие еды.
Я в сотый раз заглянул под листок кустарника в надежде, что обнаружу чернику или клубнику. Ничего. Я встал с корточек, скривился от боли. Поиски еды всё сильнее вымораживали моё состояние и рассудок. Я ходил сам не свой. Ноги с трудом держались на земле, а голова раскалывалась от жара. Я присел. Выдохнул. Ещё второй заход, и я откинусь в агонии. Может, это и к лучшему, ведь…
Я вытер тонкий холодный слой пота со лба и приподнялся. Что на меня нашло?! Я ощутил себя как-никогда живым, когда стигматы расцветали на моём теле кровавыми ранами. Они также раскрываются, когда отчаявшийся человек вскидывает с воплем руки и читают молитву. И легкое недомогание не должно сбить меня с пути. Какого чёрта?! Я, что ли, зря выбирался с реки, чувствуя пульсирующую боль в теле? Она пронзала меня иглами и выводила из забвенья в реальный мир. В жестокие реалии, где правит страдание. Я зря мучился, что ли, зашивая раны? Я зря старался, когда пытался зажечь костёр? Нет…
Я пошёл по тропе. Ягод и грибов попадалось от силы три штуки. Я собрал на пройденном пути 5 мелких ягод и один сгнивший гриб, но продолжал идти, забравшись в самую чащу. Лес становился гуще и теснее, а кроны деревьев скрывали утренний свет.
Уже битый час я ходил по лесу. Колючие кустарники царапали лодыжки и икры. Я находился в центре непонятного мне чудовища под названием лес. Оно не принимало меня, заставляло страдать и ходить вокруг да около. Лес. О дивное место, но столь же ужасное по своему обаянию. Лес играл со мной, как кот над мышкой, и лишь затем съедал – проглатывал растерзанную, настрадавшуюся тушу. Что этот кусок мяса успел подумать перед гибелью?
Я выбрался из кустарника. Тонкая струйка крови потекла по жилистым ногам. Я остановился и посмотрел в те труднопроходимые дебри. Лес пытался что-то до меня донести. Пытался сказать, что не всё в жизни получаешь на блюдечке. Когда я грел задницу в теплом коврике, накренившись над пылающим рыжим костром, я и не подозревал, что ребята моего возраста испытывают тяжести на своих измождённых плечах. У кого нет трудностей? У сына вождя племени.
Я упал на колени. Слёзы пошли дорожками. Признаться, они разъедали сильнее, чем раны на теле, потому что били в самую душу. Я взглянул на небо, застланное облаками. И закричал. Выплеснул боль, страдания, и жалость, и ненависть по отношению к самому себе. Вены вздулись на лице одутловатыми узлами. Разгорячённая кровь прильнула к перекошенную лицу. Вороны с пронзительным карканьем разлетелись, будто кто-то расплескал золу по небу.
Я опустился. Встал. Вытер слёзы и продолжил путь. Дорога. Куда она вела?
Я выбрался в глубинку с пологим оврагом. Собрал три ягоды.
Я почувствовал сильный гнилой запах, шедший со склона оврага. Запах разложения. Я подобрал ветку в качестве трости и начал с осторожностью спускаться. С каждым пройденным шагом вонь становилась отчётливее. Я услышал жужжание мух и спустился со оврага, увидев…
