скачать книгу бесплатно
Увидел преющий, разлагающийся труп. Стрелы торчали из плоти. Дряблая бледно-мраморная кожа сползала с черепа. На теле были ярко-изумрудные очаги инфекций. В мясе и в кровавом месиве копошились мухи.
Комок желчи и рвоты подступал в горло. Я съёжился и отошёл в сторону. Голова пошла кругом. Откуда это? И после некоторых лихорадочных раздумий ко мне пришёл ответ: труп – часть испытания. Никому не секрет, что придётся убивать, чтобы сохранить собственную жизнь. Боже, почему ты устроил мир так, что людям приходиться карабкаться по мертвецам, иначе сам свалишься и сам станешь трупом? Я жил в уютном, комфортном мире, где я никого не трогал, и меня не тревожили. И внезапно меня вырвали в жестокую реальность: раны, смерть, убийства. Зачем все эти трудности, если можно оставаться в приятном коконе до конца жизни? Зачем смотреть правде в глаза, лицезреть всю её сущность и неприятные черты, если достаточно кормить себя сладкой ложью?!
Я присел на ковёр преющей листвы. Сжал их в кулаки, и те, захрустев, превратились в прах. Я опустил голову, слыша бешеные ритмы сердца.
– Эй!
Я в страхе разинул рот и дёрнулся. Отскочил и пополз спиной в сторону.
– Чего ж ты пугаешься? – засмеялся голос. Знакомый.
Я посмотрел на горизонт и увидел папу, но молодого. Морщины остались на его бронзовом лице, но их поубавилось, что придавило ему свежий, молодой вид. В глазах сверкала дерзость, юношеский пыл и… веселье. Они смеялись. Чёрт, а я раньше видел в глазах отца лишь боль и усталость. Казалось, я встретился с другим человеком. Отец в молодости не познал ужасов войны. Через три месяца он отправится с кучкой других индейцев воевать, не подозревая, с чем он столкнётся. С войны он вернулся другим человеком: угрюмым, молчаливым и мудрым. А тот, что стоял передо мной, пока оставался наивным и задорным… Пока…
– Отец?
– Ха-ха-ха! – надорвал он животик, с трудом не повалившись на землю. – Какой я тебе отец? Ты мне в братья годишься, малой!
– Мм… что… ты здесь делаешь? И… – я опустил взгляд на труп, испускаюзщий вонючие газы.
– А… труп… не бойся… Это, конечно, мерзко, но я видел тысячи свиных и лисьих туш. Поэтому труп человека – не такая ж сенсация.
– Завидую, – сказал я и съёжился, посмотрев во второй раз на тело. Из опухшей ноздри мёртвого вышла муха и залезла в рот. Я приготовился блевануть.
Раздался зычный возглас. Я поднял голову и увидел появляющийся силуэт. Услышал хруст гнилой листвы под ногами. Аккуратные шаги охотника. А я – жертва.
– Я тебя настигну! – закричал силуэт, прыгнув через овраг.
Он приземлился у ног убитого. Индеец, вооружённый стрелами и луком, оценил разложившееся мясо и сморщил нос от отвращения. Его лицо сменилось с азарта на недовольство. Какой-то недоумок прикончил беднягу, опередив его и оставив с носом. Он сжал рукоятку лука и плюнул в сторону.
– Ничего-ничего, – заверещал охотник. – Я найду этого стрелка и засуну эту стрелу, – он вытащил из трупа одну из стрел, – в его задницу!
Он швырнул её в сторону и пнул тушу, чтобы убедиться, что его умертвили до конца. Охотник перевёл дикий взгляд на меня. В то время, когда он вскочил с оврага на низменность, я притворился мёртвым. Так как раны затянулись не до конца, а мой измождённый вид создавал впечатление живого мертвеца, я решил рискнуть. Тем более, на кону стояла моя жизнь.
Пока я страдал непонятной хернёй, мучаясь с подступающей рвотой и иллюзорным появлением молодого отца, меня настигли. Поймали как несчастного кабана, запутавшегося в ветвях.
Я сглотнул и закрыл глаза, когда охотник начал подходить ко мне. Он приближался медленными, хищническими шагами. Истинный леопард, настигающий жертву врасплох. А потом он вонзается острыми клыками в глотку и разгрызает её в кровавое месиво.
Я перестал дышать, но сердце продолжало истеричное биение.
– Он выглядит свежим, – пробормотал охотник.
Я услышал шорох натягиваемой тетивы.
– Ты ж моё золотце! – прошептал он ласковым тоном.
Охотник опустился на корточки. Я чувствовал, как он подставил лук в мое лицо. Наконечник холодной стрелы упирался мне в нос.
– Если ты ничего не сделаешь, то он тебя убьёт, – услышал я голос отца.
Чёрт! Может, стоит сдаться? Что?! Сдаться после всего, что ты прошёл: через страдания, боль, муку и любовь к жизни?! Если я проявлю слабину, то никогда не увижу неба, не увижу удивлённое, но радостное лицо отца, когда я пройду испытание и явлюсь к нему. Они уже зарыли тебя в яму и похоронили. Так докажи им, что можешь показать, какой ты мужчина со стальным характером. Покажи им шрамы, оставленные после испытания!
– НЕЕЕТ! – закричал я пронзающим воплем. Мой рот раскрылся в букву «О», и слюни полетели в лицо охотника. Казалось, он и не ожидал, что так всё сложиться.
Охотник замер в оцепенении и со стеклянными глазами. Он расслабил тетиву, и я выбил из его рук лук. Стрела вылетела в другую сторону. Я вытащил нож и вонзил в горло охотника.
И тут он пришёл в движение. Охотник упал на спину, схватился за мои руки, вонзающие нож в горло, откуда сочился фонтан алой крови. Он запищал в немом крике помощи, заерзал на земле, пытаясь встать. Но я давил на него с невероятной силой.
Если бы я находился в здравом, трезвом уме, то никогда бы не решился на первое в моей жизни убийство. Мне бы не хватило духа, чтобы располосовать глотку человека – живому существу! Но на меня что-то нашло: в крови циркулировал адреналин. Он наполнял жилы, из-за чего я становился диким и безудержным. Зрачки расширились.
Я смотрел на него с буйной ненавистью. Злоба придало силы, и я крепче всадил нож в горло противника.
– Кто здесь жертва?! Кто здесь грёбанная жертва?! – кричал я, а он извивался в боли и отчаянии. Он смотрел на меня с жалостливыми глазами, говорившими: «Пожалуйста, не надо! Пощади! Пощади!». А мои глаза в ответ: «Не-е-ет».
Адреналин меня опьянил, из-за чего я на заметил, как он высвободил ногу под моим телом. Охотник сморщил лицо и ударил мне в пах.
– А-а-аргнх! – завопил я, схватившись за промежность.
Охотник перекатился на бок. Его руки схватили рукоятку ножа.
– Ах ты, тварь… – прошептал я и привстал, чтобы закончить начатое.
Охотник вытащил нож. Лучше бы он не вытаскивал его… Столб багровой крови хлынул из огромной зияющей дыры, просверлённой в глотке. Он зажал рану, но кровь не перестала идти. Ладони окрасились в бордово-рубиновый цвет. Несчастный издал несколько всхлипов и замер. Я перешагнул через него и опустился на корточки. Его лицо застыло в агонии. Ужас, запечатлённый на его физиономии, не будет отходить целые дни, пока все мышцы лица не расслабятся. Глаза остекленели. Кровь начала засыхать мелкими, редкими пятнышками на его щеках и подбородке. А фонтан, шедший из горла, продолжал струиться. На земле появилась тёмная лужа.
Я встал, взял нож, очистил его об ткань банданы убитого охотника. Взял его стрелы и лук. В сторонке сидел отец и смотрел на меня. Я повернулся к нему. На его лице застыло недоумение, смешанное со страхом.
– Ты так жестоко его убил, – сказал он. Но тот скорее удивился не жестокости убийства, а тому, что я на такое способен.
– Только не говори, что убивать – это плохо. Несколько дней назад ты говорил, что я ничтожный слабак, неспособный зарезать свинью. А теперь… СМОТРИ! СМОТРИ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ! Я ПРИКОНЧИЛ ЧЕЛОВЕКА! ДОВОЛЕН, МАТЬ ТВОЮ! – Я начал махать ножом перед отцом. Его лицо скривилось сильнее в недоумении. – Я тебе доказал всё, что нужно было. И дело не в жестокости! Меня переполняла… страсть, которая заставила делать того, чего бы я не сделал в здравом уме! Но я уже знаю, каково это! Все первые убийства совершаются не в хладнокровном расположении! Они переполнены адреналином, а потому же обретают спокойствия, когда убивают во второй, третий, четвертый раз…
– О чём ты? – выдавил он. – О чём ты говоришь?!.
Я вздохнул. Я начал кричать на него, забыв, что передо мной находиться не старый отец, а молодой. Юный папаша ничего не разобрал, а вот прежнего отца моя речь кольнуло бы…
– Не важно, – сказал я и махнул рукой.
7
Вечерело. Багровые сумерки сгущались на горизонте. День подходил к концу.
Я устроил привал возле одной речушки. Рыжие язычки пламени плясали над хворостом. Когда я грел руки, запачканные запёкшейся кровью, над костром, то они дрожали. Судорога проступала в них, и я не мог отточить острый конец ветки. Я ронял нож, не мог удержать предмет в руках более 10 секунд. Вся эта тарабарщина появилась с костром. До этого я перешерстил четверть леса и собрал корзину ягод, разбил лагерь и костёр у берега.
Мои руки отказывались подчиняться мне. Я почувствовал острое покалывание в сухожилиях запястья. Присел на землю, глядя на пляску огня. Хворост трескался и тлел в жерле пламени. Приятное ощущение для слуха. В племени такого не услышишь. Ты находишься в одной индейской суете: то на охоту надвигаешься, то на очередное мероприятие с бубнящим шаманом, то сидишь в палатке и от безделья считаешь ворон на небе. Обыденность нагнетает. Она лишает нас гармонии. Хах, красивое слово. Созвучное. Отец говорил, что гармония – это благополучие во всем племени. Никто не враждует, не крадёт ничего у других, выполняет обязанности. Я плюнул в сторону. Что за бред? Настоящая гармония заключается в сожитии с природой.
Я сидел у журчащей реки. Наслаждался легким холодным ветерком, исходившим от берега. И в то же время я смотрел на ласкающий глаза огонь, слушал его трескание и приятное шуршание. Я стал частью природы, а не его обособленным компонентом. Я существовал с ней в гармонии. Вон, прочирикает птица, перелетающая с одной ветки на другую. Вон, сверчки в густой траве исполняют в оркестре природную симфонию.
Дрожь проходила, глаза слипались. Я начал клевать носом.
С каждым прожитым часом в лесу я начинал ценить природу. Стал одним целым с ней. Вначале я проклинал испытание. Моменты, когда меня изувечило дитя природы, бросило в реку, оставило сотни незаживающих, болезненных ран. За это я поклялся сжечь этот чертов лес. Но раны заживали. Да… я не мог найти объяснений этому. Порезы стягивались. Головная боль с жаром, припадками паранойи и страха отходили.
Меня уносило в сон. Я лежал и храпел, а раны переставали болеть. Они казались уже не такими острыми. Смягчались. От них хоть и останутся шрамы, но те послужат вечным напоминанием моей трансформации.
Я начал взрослеть. Я познал истинную сущность боли, страданий, жестокость этого сурового мира. Чуждого людям.
На следующий день я охотился за зайцами.
В голове возникали навязчивые мысли, но они не пробивали во мне слезу или жалость. Мнение насчёт того, что иногда необходимо перерезать человеку глотку, крепчало. Когда ты становишься жертвой, овечкой, поджавшей хвостик при виде волка, ничто тебе не поможет. Никто не выручит. Вся надежда лежит на тебе и на то, как ты поступишь в экстренных ситуациях.
Я вышел на поляну и увидел нескольких зайцев, кувыркающихся в траве. Да, милые создания. Они подёргивали малюсеньким носиком, шевелили лапками и прыгали. Я улыбнулся.
Заурчал желудок, и я убрал смех с лица. Спрятался в траве, лёг на живот и вытащил лук. Прицелил стрелу на зайца. Двух я не убью, но одного прихлопну точно. Я сощурил глаза. Главное не промахнуться. Эти зайцы попадаются один на миллион шансов.
Я натянул сильнее тетиву. В стрельбе у меня опыта было, как у пловца в скалолазании. Я надеялся на удачу и инстинкт.
– Слишком туго натянул тетиву, – услышал я предостерегающий, недовольный голос.
Я вздрогнул, с трудом не выпустив стрелу и не распугав зайцев.
Повернулся в сторону, где услышал голос, и увидел молодого отца, лежавшего на спине. Он жевал сено и выплёвывал её, если попадалось плевое зерно.
– Если расстояние среднее от добычи, то натяни тетиву на средней мощности. Не сильно, но и не слабо. А то не долетит или перелетит.
Я послушался его. Он разбирался в этом лучше моего. Да и он помог мне с прошлым делом. Я ослабил руку, и тетива натянулась на средней силе.
Заяц скакал по поляне. Я прищурил глаза, облизнул губы. Подождал секунду, чтобы перевести дыхание. У одного из зайцев вскочили уши, словно он услышал, как я дышу и натягиваю тетиву. Его носик задёргался, а глаза, тёмные-претёмные, начали сверкать.
– Не тяни резину, – фыркнул сквозь зубы отец, выплюнув жеваное сено в сторону. Оно измельчённой, полужидкой субстанцией полетело на травку, где и засохло под светом солнца.
Я выпустил воздух из лёгких и стрельнул. Стрела полетела по наклонной. Бедное животное не успело даже дрогнуть. Стальной наконечник стрелы пронзил бурую шерстку, углубился в мясо и застрял там, вперев во внутренности. Заяц упал и издал посмертный всхлип. Остальные его братья разбежались по поляне.
– Убей сразу двух зайцев! – посоветовал отец, и я вскочил с укрытия, вытащив ножик из пазухи.
Я прыгнул в сторону, помчавшись за убегающими зверьками. Признаться, они оказались проворнее, чем я рассчитывал. Один из них залез в норку. Те, кто успел сбежать первыми, оказались самыми быстрыми, молниеносными и сильными.
Мне попался в руки медлительный толстобрюхий заяц. Он не смог втиснуться в нору, и я схватил его за лапы. Зверёк начал дёргаться. Он выглядел бедным и жалким. Несчастное существо цеплялось за борт жизни ногтями. Что ж, я тоже боролся за право существование.
Мне стало не по себе. Природа установило жёсткое, суровое правило: «Выживает сильнейший. Сильнейшие борются за право жизни, а другие останками низаться на их пути». Будучи наивным мальчиком, я и не подозревал этого сермяжного рока.
– Прости, дружок, – сказал я зайцу, чьи глазки заблестели от жалости. В его зрачках отражался мой нож. Животное начало сильнее дергаться.
Я не стал тянуть страдания зверьку и закончил без промедлений.
Мёртвая, окровавленная туша упала на землю.
Я очистил ножик в траве, засунул за пазуху и собрал добычу. Один свежий заяц, другой – упитанный и жирный. Его мясцо поможет восстановить сил.
Я собрал стрелы, лук и встал, чтобы продолжить путь.
– Парень, неплохо получилось. Сразу двух зайцев прикончил, – сказал отец.
Мы шли бок о бок через дремучий лес. Наши разговоры затянулись, и казалось, что я не такой одинокий. Отец разряжал нависшую неприятную атмосферу дремучего леса, где царил сумрак и мрак. Я видел искривлённые силуэты, застывшие в дерево. Прелый ковёр листвы хрустел под ногами, как сгнившие кости ломаются под весом. Ворон сидел на ветке одного гнилого дуба. Его тёмные глаза сверлили в душу, заглядывая в самую её глубь. Он смотрел на меня со злобой, ненавистью и угрозой. В его угольных перьях застыла сгустившаяся кровь. Между ветками обросли серебряные паутины, где в центре сидел паук с алым черепом на брюхе. Его длинные, загрубелые лапы кончались острыми коготками. А в заду могло выскочить ядовитое жало. Но отец…
Он смеялся и шутил насчёт деревьев, казавшиеся в темноте монстрами. Он пинал гнилую листву, и те взлетали верх. Над вороном он поглумился: показал ему язык и начал каркать. Ворон съёжился. Он будто почувствовал себя в неловкой ситуации, где его честь и достоинство уязвили. Птица с обидой вспорхнула и улетела. Отец подзывал его обратно, умолял вернуться, просил не обижаться на него и плюнул, когда попытки кончились провалом. В паука он кинул камень, и паутина разорвалась, а тельце насекомого сплющилось. Вся гадость повылезало из брюха паука. Густая блекло-желтая смесь вышла из тела и испачкала камень. Лапы паука задёргались и замерли в агонии. Отец взял ветку и пошевелил лапками. Он говорил голосом паука, хриплый и гнусавый: «Эй, Джигаго смотри, чё этот придурок сделал! Он меня расплющил камнем! Всё мое дерьмо вылезло из задницы. Прошу не ешь его! Умоляю! Это было для моих детей!».
Мы ржали, надрывая животики. Я согнулся в три погибели от его выходок.
Мы вышли из дремучего леса. Пожалуй, если бы не он, я бы надул в штаны со страху. Но надул со смеху.
В первый раз жизни отец показался мне хорошим приятелем и собеседником.
Мы вышли на лесополосу. Вдруг я увидел людей. Два охотника гонялись за индейцем. Последний оказался израненным, весь в кровавых ссадинах и кровоподтёках. Он с трудом успевал убегать от агрессоров, стрелявших из лука. Несмотря на общий вид, парень изловчался уклоняться от стрел.
– Скройся! – сказал отец и схватил меня за комья волос. Я пригнулся за деревья лесополосы.
Мы из укрытия наблюдали за убегающим парнем.
– Нужно ему помочь? – спросил я.
– Не уверен… – прошептал отец.
Я взял лук и прицелился в одного из догоняющих.
– Ты что творишь?! – завопил отец. – Ты забыл?! Это испытание! Никто друг другу не помогает, выживает сильнейший, и становиться мужчиной.
– А почему они вдвоём нападают на одного?! Это же нечестно!
– Пойми, в испытаниях нет чести. Только люди, которые выживают и становятся сильнее под напором трудностей. Он должен сам вывертеться из передряги. Больше никто не помогает…
– Нет, – покачал я головой и вытащил лук и стрелы.
Я прицелился в одного и выпустил по очереди десять стрел. Они вонзились ему в спину, одна – в руку. Бедолага повалился на землю, и от его трупа пошла тёмная лужа крови. Его напарник остановился и с шоком поглядел на труп. Я выскочил из склона и выпустил три стрелы. Одна из них влетела ему в глаз, другая попала в живот, третья промахнулась. Он согнулся, выплюнув кровь изо рта. Индеец вытащил стрелу из живота, и из колотой раны выглянули розовые кишки. Они вываливались из живота.
Я сшиб его с ног, вытащил нож и ударил три раза. В моих глазах застыли слёзы. Кровь брызнула в лицо, остальная часть испачкала руки и ноги. Я встал и очистил нож о траву, и скрыл его за пояс. Посмотрел на застывшего в оцепенении парня. Им оказался Абукчич – сын Каканиви и Миджиси. Его назвали «мышью» за проворность и ловкость, свойственная грызунам. Из-за худобы он пролезал во многие ущелья и узкие места. Мог с легкостью скрыться в лесу и поджидать кролика или фазана.
– Воу, Джигаго?! – вскричал Абукчич. – Неужели ты… до сих пор жив?.. и ты убил двух людей! О, ужас!
Я насупил брови. Они рассчитывали, что я умру первым же в испытании. Я сжал кулаки, и вены на руках вздулись и сгустились.
– НЕТ! Пожалуйста, НЕ УБИВАЙ МЕНЯ! – закричал Абукчич и попятился от меня.
– Стой!
Он замер.
– Я хотел спасти тебе жизнь вообще-то… а не убивать.
Он скорчил рожу, и я не проглядел в ней какой-то хитрости и ехидного замысла.
– Да? Оу! Спасибо тебе, спасибо… – Он приблизился ко мне, но с осторожностью. Посмотрел с глазами, полными надежды. Положил руку на мою и сжал её в знак благодарности.
