скачать книгу бесплатно
Эрнест смотрел в сгорбленную спину Юрия. Ему показалось, что тёмный влажный круг от пота – это кровь…
Даша сидела в своей комнате. Она надела мешковатую толстовку и джинсы, вытерла полотенцем волосы. Палец болел саднящей болью. Она слышала их разговор. За время их дискуссии её ноздри то расширялись, то уменьшались. Из них вылетало горячее дыхание.
Она спрятала циркуль под рукав. На всякий случай. Зашёл Юрий, шаркая по ковру, за ним – Эрнест. Он посмотрел чувственными глазами то на отца девочки, то на саму девочку. В комнате повисла тишина.
– Юрий, вы…
– Привет, – сказал он. Юрий присел на край кровати, расположившись в открытую позу. Руки лежали на коленях, осанка – выпрямленная, глаза смотрели на Дашу. Тем самым, он показывал открытость по отношению к девочке. Подростков отпугивают замкнутые, скованные позы, и те тоже закрываются. Говорят же, что изменения в жестах и позе происходит на невербальном, подсознательном уровне. Юрий придерживал мнение о возможности управления мимики и прочего. В них сознания и психика зашифровала истинный код человека. Если человек умеют читать код твоих жестов, мимики и поз, он видит тебя насквозь – зрит в корень. Нет скрещенных на груди рук, ведь это бы показывала замкнутость человека и неуверенность в определённой ситуации. Просто открытость. Когда Юрий ещё ходил в детсад, он на даче наблюдал за цветами в ранее, утреннее время. Тогда бутоны цветочков не раскрывались. Следовало ждать, пока бутон откроется и покажет сердцевину с пыльцой. Наблюдать за раскрытием бутона – завораживающее зрелище. И когда тюльпан открывался, Юра без всякого сомнения рвался понюхать пыльцу. Почему? Детское ребячество. Он, будучи маленьким, насмотрелся сказок о «Аленьком цветочке» и «Дюймовочке». Поэтому Юра предполагал, что тюльпан, раскрывшись, тотчас же закроется. Он оперировал пословицей: «Куй железо, пока горячо!».
Юра ждал, уставившись на закрывшийся тюльпан, чтобы его съесть. Она откроется, заблагоухает. Не зря в ВУЗе Юре говорили, нет, вдалбливали, что дети – это цветы. Правда, этот назойливый, своенравный тюльпан под именем «Daria-Tulipa sylvestris» не раскрывался.
– Я не хочу причинить тебе зла, – сказал он, всплеснув руками. Установить доверительный контакт не только с трудными детьми, но с обычной компанией можно тремя секундами и активной жестикуляцией рук. Три долбаных секунды смотреть в лицо собеседника и рассказать что-то. – Когда-то я любил в детстве шоколад. Прям обожал. Однажды я переел его, и у меня заболели зубы. Мои родители были очень строгими – тебе повезло, что они у тебя не такие строгие, как были у меня – и те отвели меня к врачу. Это были восьмидесятые. Я помнил серию из Ералаша про стоматолога. Ты смотрела его? Нет? И вот, я помнил эту серию очень ясно. Я думал, что дантист – это вообще какой-то маньяк. Я так боялся его, кричал, сопротивлялся идти к нему в кабинет. Но в итоге я туда зашёл. Оказалось, врач был обычный добрый старик с белыми волосами, на ощупь шелковистыми – не знаю почему, но мне они казались шёлком, хоть я и не трогал его волосы. Он осмотрел мои зубы и нашёл кариес. Врач назначил мне очень мягкое лечение, и я даже рад, что тот не свернул мои зубы заодно с нервами. Мораль сей басни такова: не надо противиться тем, кто хочет оказать тебе помощь. А вдруг они хотят как лучше? Я это понял по примеру стоматолога. И да, после этого я отказался от шоколада.
Даша не выражала никаких жизненных признаков. Она уставилась в потолок апатичным лицом.
Юра почувствовал озноб: в жилах заледенело. Он сгорбился, но, поправившись, выпрямился. Дарьин тюльпан не раскрывался. Эрнест насупил брови. Морщины стали глубже на его лице. Он всё больше напоминал разъярённого Магнето в исполнении Фассбендера.
– Даша… Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, – сказал Эрнест.
Он боялся потерять дочь, несмотря на гнев и иступленный голос.
Родители ругают детей вместо того, чтобы сказать: «Я сильно за тебя переживал. Почему ты так ведёшь себя? Пожалуйста, не делай этого, потому что мне больно». Они говорят: «Ты такой-сякой, плохой неблагодарный ребёнок!». Они хранят переживания и истинные эмоции за замком. Им приятнее ругаться, нежели объяснить детям истинные причины эмоций.
– Даша…
– Извините, Эрнест…
Даша продолжала молчать. Она будто находилась в осовелом, сомнамбулическом состоянии. Юрий видел подобных людей на закоулках, грязных подворотнях. В барах, просто на улице. Пьяные люди, бомжи и затворники. Они клевали носом, перебрав с алкоголем.
Эрнест подошёл к дочери, схватил за плечи и с мягкостью потряс.
– Пожалуйста, милая, подумай о нас… – теперь и Эрнест почувствовал прогорклый вкус крови во рту – металлический.
– Даша, что случилось?
И Юрий дёрнулся, когда глаза Даши вспыхнули, засверкали инфернальным огнём. Он почувствовал жар и приоткрыл рот с мыслями: «Я в аду! Я в аду!». Агония сопровождалась немым криком умирающего. Крик, который никто больше не услышит, кроме заблудших душ. Но Барабенко не умер и не отправился в ад, чтобы там жариться на котле дьявола.
Даша вызывала у всех чувства ноющей боли – дисфории. Каково это существовать в мире, где твоё родно чадо, вскормленное твоим молоком, взлелеянное и выросшее под твоей крышей, отвергнет тебя?
Даша вмиг ожила, её лицо превратилось в яростное подобие японских масок. Она взвыла, вытащила из рукава циркуль и им в руку Юры. От лезвия циркуля осталась рваная кровоточащая рана. Юра подпрыгнул, словно его ударили током в тысячи ватт. Его рожа скорчилась, как от апоплексического удара. Тюльпан раскрылся, но выпустил зловонный ядовитый саван. И никакой пыльцы. Оказалось, что тюльпан – мухоловка, заманившая и потом сожравшая тебя.
Даша вырвала лезвие из рваной раны. Она вонзила циркуль в самые сухожилия. Брызнул фонтан крови. Капельки крови впечатались и навсегда застыли на обоях, некоторая часть попала на футболку Даши и на её лицо. Но большая облила Юрия. Лезвие угодила в сухожилие меж указательным и средним пальцем, прочертило рваные полосы и задела локтевую артерию. Вылетел фонтан алой, артериальной крови.
Эрнест застыл. Он давно не видел крови. Последний раз – когда ему показывали фотографии по делу расстрела какого-то красноярца. Пуля образовала во лбу убитого огромную прореху. Мозги кашицеобразными ошмётками валялись на снегу, а кровь покрыла его отрепья. Труп сфотографировали, и фото попало в архив НКВД. Дело засекретили, но Эрнеста имел доступ к архиву и, будучи историком, изучал дела расстрелянных. Но одно дело – смотреть на фотографию с кровью, другое – на настоящую.
Даша оттолкнула отца. Эрнест качнулся, с трудом не упав. Он ощутил саднящую боль, когда её ногти впились в его живот.
– Господи, я только сейчас заметил, что у неё кроссовки. Она была готова к этому.
– Эрнест! – отозвался сдавленный голос Юрия.
– Я…
Пред ним встала дилемма: спасти Барабенко от потери крови или погнаться за дочкой.
Если он погонится за дочерью, то рискует жизнью Юрия. Если тот окажет первую помощь Юрию, то потеряет дочь.
Юрий помогал Эрнесту. И он не должен бросить его в беде. Дочь можно поймать и во второй раз. Куда она денется?
Юра – инструмент спасения дочери. Тем более, тот столько сделал для Эрнеста, что выбор в сторону дочери станет предательством. Эрнест читал множество историй про предательства, когда один ввергает нож в спину доверившегося человека. Мазепа. Русские солдаты во времена ВОВ. А ведь с войны пришли мириады предателей, и Сталин их учуял. Он не терпел предателей на родине, поэтому уготовил военные репрессии. Среди своих – тоже одни предатели. Видкун Квислинг. Курбский. Гай Фокс и другие предатели в монолитном сборище. Во время сдачи диссертации магистра его однокурсник украл его работу и выдал за свою. Эрнесту пришлось писать новую диссертацию и терпеть предательство друга. Боль. Боль. А ведь дочь тоже предала его?
– Главное не волнуйтесь. Сейчас я принесу бинты и перекись. Чёрт, задело артерии. Придётся ехать в больницу. Здесь не далеко.
Он подставил руку под свои плечи и, ковыляя с Юрием, дошёл до кухни. Эрнест посадил Юрия на стул и, помчался к кухонному шкафу. Обвязав рваные полосы бинтом, Эрнест опять подставил массивную руку Юрия под плечи и понёс его по лестнице. Тяжесть его тела отдавалась ноющей болью в мышцах. Бинты уже взмокли, красные-красные. Эрнест пнул дверь. Яростный солнечный свет врезался в глаза. В сиянии солнца ему показалось, что кровь вспыхнула золотом. Но видение рассеялось, подобно туману в конусообразном свете фонаря.
Он пощупал правый карман, чтобы найти ключи от машины. Пальцы начали искать в ворохе мусора от фантиков и бумажек бородку ключа. Он занервничал, не находя брелок в кармане. «Чёрт, неужели я…» – Эрнест вытащил из кармана ключ на брелоке в виде пластмассового Петра Первого. Он нажал кнопку, и синяя «Тойота» забибикала.
– Ещё чуть-чуть, Юрий… Подождите, подождите…
– Просто Юра, друг. Просто называй меня Юра, – он хлопал Эрнеста по спине кровавой ладонью и улыбался. Улыбка вышла вымученной и натянутой. Глаза закатились, Юрий отходил.
– Осторожнее с ладонью, приятель, вдруг увеличишь потёки, – предупредил Эрнест.
В некоторой степени Юра сам был виноват. Он терял сознание при виде крови, чего не должно происходить с мужиками. Хотя, если бы он столкнулся с таким же кровотечением, то тоже бы потерял рассудок. Эрнест отбросил эти назойливые мысли. Никто не виноват, кроме её дочери. Она же ударила его циркулем. Никто не догадывался, что она прятала под рукавом лезвие.
Он открыл дверь, положил тело Юрия на заднее сидение.
Эрнест снял кофту, накрыл ею пропитанный кровью бинт. Ткань его одежды почернела, и сквозь пятна, похожие на кляксы Роршаха, проступили мелкие струйки крови
Одна деталь повторялась из раза в раз. Кровь. Эта деталь танцевала на главной сцене, посвистывая. А Эрнест с Юрием плясали под её дудку.
Или это мозг обманывает тебя, создавая иллюзорные галлюцинации?
Эрнест в ВУЗе ходил на уроки психологии – странное обстоятельство в историческом факультете. Преподаватель по психологии читал лекцию о галлюцинациях: «Даже нормальный человек может видеть галлюцинации. У некоторых людей глюки – это защитный механизм психики, сублимация», – рассказывал психолог. – «Но данный казус случается только с очень редкими людьми. Если человек находится в запущенной стрессовой ситуации, а другие психические защитные инструменты почему-то перестают работать (а этой иногда случается, в этом нет ничего странного), то мозг включает галлюцинации на недавних образах. Функции зрительной коры сливаются в эклектическом монолите с абстракцией мозга и возникают галлюцинации. Конечно, довольно лёгкие по сравнению с видениями психически больных, но нормальных людей это может напугать. Некоторые люди, пребывающие в стрессе, видят очень странные сны. Что ж, это галлюцинации во сне. Ваша психика таким путём справляет малую нужду. Психическая моча – это накопившийся стресс с разной желчью, токсинами и тем, что по обыкновению бывает в моче. Поставьте себя на её место: вам было б приятно терпеть до туалета? Безусловно, нет. И после такого мочевого застоя психике приятно опорожнить пузырь. И когда механизмы защиты не работают, она испражняется иными способами – в этом эксцесса опять же нет».
Он сел в машину.
Моча.
Автомобиль тронулся и понёсся к больнице. Некогда ждать «скорую». К тому моменту, как они приедут, Юрий скончался бы от потери крови.
Моча. Моча. Психическая моча.
Он посмотрел в зеркало. Кожа – бледное полотно. В глазах чернело, и Эрнест чувствовал, что почва под ногами теряется. Он взлетает.
Моча?
Придётся практиковать глубокое дыхание или медитацию, чтобы без участия галлюцинаций вывести желчь. Когда это закончится? Похоже, Эрнест, никогда. Где она бродит? Зачем ей сбегать?
Машина попала в пробку. Эрнест ударил по кожаному рулю. Посмотрел на заднее сидение. Юрий клевал носом, глаза находились в полузакрытом прищуре. Мужик держался, чтобы не потерять сознание. Левая ладонь Юрия с немощностью сдерживала мелкие струи крови. Салон перепачкался. Ком тошноты подкатил к нему. Он отвернулся, взял себя руки. Отец учил маленького Эрнеста, чтобы тот всегда держал хвост пистолетом. «Иначе, сынок, ты не выживешь в этом мире», – говорил он. – «Будь крокодилом: один глаз спит, другой смотрит на жертву. Короче, будь бдительным». После назидательных речей отец вытаскивал папиросы и закуривал их. Клуб сизого дыма узорчатой пеленой скрывал его заскорузлое лицо, спрятанное под ковбойской шляпой.
Эрнест свернул машину. Виднелась больница. Приступ слабости пропал. Он скучал по отцу. В последний раз живым он его видел в онкологии. Эрнест тогда учился в ВУЗе. Он сидел в коридоре с прищуренными глазами, наполненными обжигающими, раскалёнными слезами. Отец смял ковбойскую шляпу, яростно сжимал его и разжимал. Локти уперлись в джинсы. Он тоже плакал. Мать плакала, прислонившись влажной щёчкой в его осанистую спину. В пустом больничном коридоре стояла мусорное ведро. В ведре лежала смятая пачка сигарет с надписью: «Курение убивает!». На следующий день отец Эрнеста застрелился. Он написал в прощальном письме, что не сможет стерпеть боль от опухоли во рту. Дал наставления сыну, чтобы тот сигарет в рот не брал. Конец.
Он припарковал машину. Взял под руку Юрия:
– Не теряй сознания, приятель. Слышишь?
– Да…
Юрий приходил в себя.
– Плёвое это дело, Эрнест. Мне жаль твою дочь. Она…
– Поговорим потом, хорошо?
– Ты должен… спасти её.
– На что ты намекаешь?
– Она хочет совершить суицид. Что ей остаётся? Я обдумал это, находясь на грани потери сознания. Но я не знаю, где она совершит это.
Юрия перехватили медики. Они бесновались у ног Эрнеста, а тот… Тот опустился на стул, погрузил задубелые, мозолистые пальцы в копны волос. Больница функционировала и двигалась в быстром темпе. Врачи, медсёстры и посетители толпились, сгрудились у кабинетов врачей, выстроились в очереди. Он продолжал сидеть в прострации, пока оживлённая больница функционировала своей жизнью в виде сплошного муравейника. Говорят, что гены самоубийцы передаются через поколения. Дед – внучка.
«Прощай, сынок…».
«Прощай, папа… я тебя ненавижу».
«Прощай, сынок… я тебя люблю».
Он двигался на абсолютном автоматизме. Его повели куда-то. Эрнест закрыл глаз, открыв, оказался в палате Юрия.
– Привет, – произнёс он.
– Привет, – сказал Эрнест.
– Уже вечер, – Юра сидел в больничной койке, указывая на сумерки за окном.
– Не ожидал.
– Помнишь, я тебе говорил про суицид? Это самый вероятный исход.
