В этом аду – ты мой рай

– Гостиница, в которой ты живёшь. Клуб, где ты танцевала. Бар, где ты пила. Ресторан, где ты елa. Всё это – моё.

– А ещё?

Он допил. Поставил бокал. Медленно. Почти осторожно.

– А ещё я – человек, который впервые за долгое время не хочет думать о работе. Потому что рядом – женщина, которая смотрит сквозь тебя. И не боится увидеть, что там.

Я замолчала. Не потому что не знала, что ответить. А потому что внутри всё уже сказано. Он попал. Прямо в точку. Прямо в меня.

Мы стояли в тишине. Двое. Без попытки обмануть. Без прикосновений. Без лишнего.

Просто – с правдой.

И, может быть, впервые за всё это время…

мне не хотелось бежать.

Даже от себя.

Не подходи ближе

Я разговаривал с Лукой почти два часа. Висел на линии, глядя в темноту, пока яхта покачивалась, а сигналы проходили сквозь города, пограничные станции, фонари чужих улиц и чужих решений.

Он нервничал. Как всегда. Пытался понять, куда пойдут финансы, кто с кем заключил сделку, и сколько человек надо будет убрать, если всё пойдёт не так. А я слушал. Без спешки. Без комментариев.

Я знал: чем дольше ты молчишь, тем больше они сливают.

Когда он наконец выдохся, я отключился – и почти сразу зазвонил другой номер.

Валерио.

Конечно. Он не любит ждать.

Я ответил.

– Говори.

– Мы всё обсудили, – начал он, – но я всё же должен спросить.

– Валерио, только не начинай.

– Эти девчонки. Ты уверен, что они не создадут нам проблем?

Я молчал секунду. Две. Столько, сколько нужно, чтобы голос стал ледяным.

– У Нико всё просто, – продолжил он. – Его девочка – влюблённая дурочка. Смотрит на него, как на спасение. Она ничего не увидит, даже если поставишь ей факты на лоб. Но вторая… эта Кейт…

Я сжал телефон.

– Она умна. Она опасна. У неё взгляд – как рентген. И в отличие от подруги, она не пьёт доверие, как вино. Она его сначала нюхает, потом пробует, и только потом – делает вид, что проглотила. Я чувствую, Данте. Это не просто женщина. Это вопрос.

Я выдохнул. Медленно.

И сказал:

– Не думай.

– Что?

– Я сказал – не думай. Ты же знаешь меня, Валерио. Знаешь, как я работаю. Знаешь, что я не привожу на яхту женщин, которых не могу контролировать.

– Она не выглядит, как женщина, которую можно контролировать.

– И поэтому она здесь, – ответил я. – Потому что я не контролирую её. Я решаю, что делать, если она выйдет из-под контроля. И поверь – я знаю, что делать. Я не позволю ни одной юбке разложить наш стол. Ни одному взгляду – испортить структуру. Ни одной женщине – разрушить порядок, который я строил не руками, а жертвами.

Я говорил не громко.

Но каждое слово звучало, как выстрел в телефонной трубке.

– Если она станет проблемой – я решу это.

Лично.

Быстро.

Без лишних вопросов.

И в этот момент – я почувствовал движение за спиной.

Нечёткое. Лёгкое. Как поворот сквозняка.

Я обернулся.

И увидел её.

Кейт.

Тонкий пеньюар. Шёлк на плечах. Ноги босые. Взгляд – прямой.

Без ужаса.

Без истерики.

Только… знание.

Она стояла у двери.

И слышала.

Всё.

Я не сдвинулся. Не опустил телефон.

Просто посмотрел на неё.

И в голосе, который разрывает не уши – внутренности, сказал в трубку:

– У нас всё под контролем.

Я сказал: всё.

Она не двинулась.

Не ушла.

Но я видел – её тишина теперь была уже не женской.

Она была – выбором.

Тишина – это приговор

Я не знаю, сколько именно я слышала. Может быть – слишком много. Может – как раз столько, чтобы перестать быть той женщиной, которая стояла босиком на палубе, с бокалом в руке и надеждой в груди.

Интонация Данте – резкая, холодная, точная, как хирургический надрез. Голос не мужчины, который рядом с тобой, а мужчины, который может решить тебя.

Не любить. Не потерять…

А решить, как вопрос.

Как проблему.

Как сбой в системе, в которой слишком много смерти, чтобы позволить себе сентиментальность.

– Если она станет проблемой – я решу это. Лично.

Я не знала, что боль может быть такой тихой.

Я не помню, как дошла до каюты. Не оглядываясь.

Не думая.

Не дыша.

Только одно: два дня.

Осталось два дня.

Я должна продержаться. Не позволить себе сорваться. Не позволить себе поверить, что он потом всё объяснит. Что там, в голосе, было что-то ещё, кроме правды.

Я вошла.

Закрыла за собой дверь.

Прислонилась к ней.

Закрыла глаза.

Тело дрожало не от страха.

От сдержанности.

От того, сколько внутри хочется разорваться, выстрелить, закричать, вылететь за борт, разбить себе руки о поручни.

Но я не сделаю этого.

Потому что это – его стиль.

А я не буду его зеркалом. Я буду тишиной, в которой он потом захлебнётся.

Морская качка теперь казалась не покачиванием, а падением.

Вниз. Глубже. В себя.

Я села на край кровати. Ткань пижамы прилипла к коже. Она больше не казалась лёгкой. Я чувствовала всё: каждую нитку, каждую складку, каждый шов, как будто тело решило напомнить, что оно – настоящее. Живое.

И что всё, что он видел – было моим доверием.

Обнажённым.

Теплым.

Ждущим.

Теперь – спрятанным.

Я не плакала. Мне больше нечем было.

Просто… сидела.

И в голове – снова его голос.

Холодный.

Деловой.

Голос человека, который умеет держать бокал и нож с одинаковой грацией.

Он никогда не врал. Он просто не говорил.

А я додумывала.

Как идиотка.

Как женщина, которая верит не словам, а глазам, прикосновениям, молчанию.

Я знаю теперь больше, чем хотела.

И меньше, чем нужно, чтобы простить.

Мне нужно выбрать момент.

Не эмоцию. Не сцену. А момент.

Через два дня – мы сойдем на берег.

И тогда я уйду.

Без сцен.

Без штурма.

Просто – исчезну.

Но до тех пор… я должна стать тенью.

Тенью самой себя.

Чтобы он заметил.

Чтобы он понял, что тишина – не прощение.

Это – приговор.

Я проснулась раньше солнца. Душ не освежил – он просто помог убрать с тела ночь.

То, что не смыть словами, иногда можно смыть водой. Иногда – только сделать вид.

Надела купальник – чёрный, лаконичный, почти строгий, и полупрозрачную накидку. Волосы оставила распущенными.

Шляпа – широкая, чтобы спрятать половину лица.

Очки – большие, чтобы не видно было ничего. Ни мыслей. Ни чувств.

Босиком вышла на палубу.

Ветер был тёплый.

Море блестело.

А трое уже сидели за столом. Энн смеялась – громко, светло. Рассказывала какую-то историю, в которой мы с ней были юными, глупыми и влюблёнными в одинаковых парней. Нико что-то поддакивал, подтрунивал. Данте… просто смотрел.

Я почувствовала его взгляд раньше, чем подняла голову.

Он поднялся, чуть кивнул.

– Доброе утро, Кейт.

– Доброе, – ответила я тихо.

Тон был вежливый. Без тени. Без тёплого остатка ночи.

Я села.

Нащупала вилку. Взяла омлет.

Медленно.

Без лишних движений.

Не поднимая глаз.

– Мы думали сегодня выбраться в город, – сказал Нико. – Прогуляться, может, сделать пару покупок. Ты с нами?

Я кивнула.

– Немного воздуха – это хорошая идея.

Я знала, что не говорю правду. Мне не нужен был воздух.

Мне нужно было выбраться хотя бы на несколько часов из этой вежливой тюрьмы. Но они не должны были об этом знать.

– Я поеду с вами, – сказал Данте.

Фраза была брошена, как якорь. Легко. Но я почувствовала: это не забота. Это – контроль. Он не хотел выпускать меня из виду. Не хотел потерять. Не хотел – позволить уйти.

Я ничего не ответила. Просто продолжила есть.

Вкус омлета был таким же, как и утро. Безвкусный. Красивый.

Очки скрывали всё. Он не знал, куда я смотрю.

Но я смотрела на море.

Не на него.

Энн что-то пошутила. Я улыбнулась.

Смех за столом продолжился. Тёплый, живой, не подозревающий.

Только Данте молчал.

Он знал.

Он чувствовал.

Что я здесь – только телом.

Что всё остальное… уже смотрит в сторону берега.

Где, возможно, я наконец вспомню, как дышать.

Точка невозврата

Ни поцелуя. Ни ночи. Ни тела под телом. Ни имени на губах. Только взгляды, паузы, движения на грани, – как если бы кто-то поставил свечу на ветру и смотрел, как пламя трепещет, но не решается задуть. Только то, что можно было бы назвать прелюдией, если бы было хоть что-то после. Но не было. Ни слов. Ни касаний. Ни того, что оставляет следы на коже. Было – напряжение. Было – притяжение. Была – предельная близость, в которой не случилось самого главного.

Я не трогал её.

Не держал.

Не шептал на ухо.

Не гладил кожу так, как хотел.

Я не оставил ни одного знака, чтобы потом предъявить миру: «Смотрите, я был рядом». Только внутри – пепел.

Но сегодня утром, когда она вышла в чёрном, – не в платье, а в трауре, в тонкой ткани, легшей на плечи, как саван по утерянной возможности, – я понял: я что-то потерял.

Не тело. Не момент.

А шанс. Шанс, который знал, чувствовал, держал у сердца – но не взял. И теперь это движение, этот лёгкий разворот плеч, как будто она уже не моя, даже если никогда и не была – резанул меня, как лезвие.

Эта накидка, свободно спадающая с запястья, была не просто одеждой. Она была флагом. Прощанием. Символом чего-то, чего не случилось – но должно было.

Она не посмотрела на меня. Ни разу.

Улыбалась Энн. Отвечала Нико. Шутки. Лёгкость.

Ветер играл её волосами, и она позволяла.

Но всё это – не для меня.

Я был рядом. На расстоянии руки. И при этом – в изгнании.

Я стоял за стеклом, за стеной, за тем, что сам не осмелился пробить.

Я не знал, что она слышала.

Не знал, когда именно это случилось – когда голос, сказанный в телефон, стал гильотиной.

Я знал только одно: она ушла. Уже. Душой, сердцем, решением.

И это знание было острым. Жгучим.

Как если бы мне срезали кожу с груди, оставив только нервы и боль.

Она смотрела на море. Как будто там – спасение.

А я – тонул.

Внутри.

Без возможности всплыть.

Я никогда не боялся женщин. Ни одной. Я знал, как смотреть. Как брать. Как быть тем, от кого теряют контроль.

Но Кейт… Она не сопротивлялась.

Не играла.

Она просто отступила.

Так тихо, что никто, кроме меня, даже не заметил.

Так по-женски, что это было не жестом, а приговором.

И теперь я хотел её так, как не хотел никого в жизни.

Не из-за её красоты. Не из-за ума. А потому что она – уже ушла.

Ушла вглубь себя. И я это почувствовал кожей.

И стало страшно. По-настоящему.

Потому что я не успел.

Не коснулся.

Не забрал…А уже теряю.

Она ела омлет, как будто это ритуал. Как будто вкус больше не имел смысла.

Носила чёрное, как будто оплакивала – не нас, не меня. Себя. Свою наивность. Свою веру. Или ту женщину, которой позволила открыться. И молчала.

А молчание – не обида. Не гордость.

Это – прощание.

Вежливое. Непрошенное. Необратимое.

Я знал – если не сделаю шаг, она уйдёт.

Не сейчас. Не завтра. Но так, что и следа не останется. И тогда уже будет не больно – будет пусто.

А я всё ещё не дотронулся… А уже горю.

Она сидела на носу яхты. Там, где ветер мягче, где шум воды не глушит мысли, а словно укачивает их, как колыбель.

Книга в руках.

Бокал с чем-то прохладным.

Пальцы лениво перелистывают страницы.

Взгляд – не поверхностный. Не беглый. Настоящий.

Она читала, как будто мир перестал существовать. Или… делала вид, чтобы мир действительно перестал.

Я наблюдал. Издалека. Не потому что не мог подойти, a потому что чувствовал: шаг – это разрушение.

Разрушение того хрупкого острова между ней и всеми нами.

Зазвонил телефон. Она вздрогнула. Едва заметно.

Как женщина, которая ждала звонка. Не случайного. Не светского. А звонка, который подтверждает: всё решено.

Поднялась.

Взяла трубку.

Отошла. Не спеша.

Разговор я не слышал – ветер унёс слова.

Но лицо видел, cосредоточенное, cпокойное.

Не испуганное.

Готовое. Так смотрят, когда внутри всё уже решено. А снаружи – осталась только форма исполнения.

Когда она закончила, вернулась.

Забрала книгу.

Положила между страниц палец. Аккуратно. Почти с нежностью.

И я знал.

Она уходит.

Не в этот миг. Но скоро.

И не потому, что надо.

А потому что решила.

И самое страшное – без истерики.

Без сцены.

Без пощёчины…Тихо. Как женщина, которая слишком сильно чувствовала – и поняла, что это стало опасно. Для неё. Для нас обоих.

Я задержался на палубе, потому что не знал, каким шагом идти за ней. Быстро – и это будет погоня. Медленно – и это будет слабость. А мне, чёрт возьми, вдруг стало страшно показать, что мне не всё равно.

Что я сломлен её спиной, этим мягким движением, в котором не было ни упрёка, ни гнева. Только тишина. Такая тишина, которая бьёт сильнее любых слов.

Я стоял, опираясь на перила, как будто пытался удержать равновесие не телом – душой. Как будто если сдвинусь, то всё сорвётся – и я вместе с этим.

Нико подошёл, что-то сказал – но я не расслышал. Голоса вокруг стали шумом. Море – белым шумом. Воздух – давлением.

Я знал, куда она пошла. Знал, как она закроет за собой дверь. Как уронит книгу на постель. Как сядет. Или встанет к окну.

Я знал.

И всё же стоял. Как идиот. Как мужчина, который привык действовать, но в этот раз оказался не вооружён решением.

А потом – пошёл.

Медленно. Без шагов, а как по воде – будто каждый метр был глубиной.

Спустился по трапу.

Прошёл коридор.

Остановился у двери её каюты.

Не постучал.

Просто стоял.

Потому что впервые не знал, как быть.

Рука зависла у ручки. Я почти коснулся – и не дотронулся.

Что я ей скажу? Что я не хотел, чтобы она всё слышала? Что не имел в виду? Что с Валерио – это просто стратегия? Она ведь не дура. Она не простая. Её не купить объяснением, потому что она чувствует больше, чем слушает.

Я стоял, пока дыхание не стало хриплым. Пока сердце не забилось не в ритме, а в сбое. Пока я не понял: если не открою эту дверь сейчас – потеряю всё.

И я постучал.

Раз…Тишина.

Два…Тишина.

– Кейт, – сказал я. – Открой.

Медленно.

Ровно…Никакой угрозы. Никакой власти.

Просто голос. Человеческий. Уязвимый.

– Кейт… пожалуйста.

И в этот момент… Не дверь открылась. А что-то во мне.

Потому что я вдруг понял, что впервые в жизни прошу.

Не приказываю.

Не забираю.

Прошу.

И если она не откроет – я не войду…

Она не открыла.

Лимонное утро

Мы сошли с яхты в город, который пах белым вином, лимонной цедрой и камнем, нагретым солнцем. Здесь всё дышало медленно: как женщина, которая знает цену своим движениям, – и именно поэтому никому не торопится их отдавать. Туристы бродили по мощёным улочкам, улыбались, фотографировали двери и витрины, влюблённые пары делили мороженое, дети смеялись, а я – шёл за ней.

Не рядом.

Позади.

Не слишком близко, чтобы мешать. Но достаточно, чтобы никто другой не подошёл.

Она была в оранжевом платье. Коротком, кружевном, будто сотканном из полуденного солнца, которое не обнажало – оно приглашало мечтать. Оно не кричало: «смотри на меня», – оно как будто говорило: «ты не забудешь», колыхалось при каждом её шаге, поднималось чуть выше, обтягивало талию так, как будто её обнимали даже в отсутствие моих рук.

Платье не кричало. Оно жгло. Не как вызов – как необходимость.

Энн, улыбаясь, повернулась ко мне:

– Ты всегда берёшь с собой столько охраны, даже если просто идёшь поесть мороженое?

Я ничего не ответил. Только кивнул телохранителю, и тот отступил на полшага назад.

Я не объясняю свои правила. Тем более – женщинам, которых я не хочу защитить лично.

Кейт ничего не сказала. Ни слова.

Она просто смотрела на витрины, на город, на ткани, на кольца, на подвески в ювелирных.

Не покупала – смотрела.

Как будто рассматривала не вещи, а их обещания.

Она заходила в один бутик, потом в другой. Поворачивала голову. Улыбалась продавцу. Иногда – медленно водила пальцем по стеклу. И в этот момент я ловил себя на том, что завидую стеклу.

Потому что оно ближе. Потому что оно отражает её лицо. Потому что оно знает, что она чувствует.

Я говорил по телефону. Говорил чётко, быстро, не теряя фокуса.

Но взгляд…Взгляд был на ней.

Она заходила в маленький магазин украшений.

Там было тихо, свет падал сверху, на витринах играли отблески. Она сняла очки, медленно, как будто впервые не пряталась. И я увидел её глаза.

Нет, не взгляд.

Их спокойствие.

Оно не было моим.

Она наклонилась к стеклянной витрине, разглядывала тонкое кольцо, цепочку, браслет. Поднесла к запястью. Примерила – не на себя, а к себе. Сравнила с кожей, с платьем, с руками, которые я так и не держал.

Мимо проходили мужчины. Некоторые оборачивались.

Я чувствовал, как внутри всё сжимается. Не от ревности – от бессилия.

Я мог бы щёлкнуть пальцами – и весь этот город встал бы.

Но я не мог заставить её повернуться ко мне.

Она вышла.

Снова медленно.

Снова – с тем шагом, от которого все вокруг становились чуть-чуть медленнее.

На перекрёстке её платье подхватил ветер.

И она смеялась – не громко. Но достаточно, чтобы этот звук остался у меня где-то в теле. В груди. Между рёбер.

Я догнал её на секунду.

Только чтобы пройти рядом.

Только чтобы сказать:

– Всё в порядке?

Она обернулась. Улыбнулась.

– Прекрасно, Данте. Этот город такой… лёгкий. Я бы осталась в нём навсегда.

И пошла дальше.

А я… остался.

Стоял.

С телефоном в руке.

С людьми вокруг.

С городом, который не знал, что его улицами только что прошёл мой ад – в оранжевом платье.

Главная улица будто была создана для тех, кто умеет смотреть.

Плитка под ногами была тёплой, как хлеб.

Витрины – стеклянные обещания того, что тебе ничего не нужно, кроме этого момента.

На скамейках сидели пожилые пары, дети тянулись к мороженому с липкими руками, а продавцы фруктов смеялись громко – с тем беззаботным акцентом, который разоружал даже мою паранойю.

Я шёл чуть позади. За ней.

Кейт остановилась у перил – тех самых, что выходили на круглый источник с прозрачной водой и буйными травами, будто город выдохнул зелень в самое сердце себя. Она стояла там, выше всего, что я когда-либо хотел контролировать. Как память, которую невозможно удержать – только прожить.

– Кейт, – крикнул Нико, – тебе тоже мороженого? Энн берёт шоколадное. А ты?

Она повернулась. Спокойно. В её взгляде был соль, свет и упрямство.

– Я не люблю шоколад, – сказала она. – Я буду лимонное.

Энн хохотнула, прижавшись к Нико.

– Вот она – настоящая женщина. Её не купишь шоколадом. Лимонное – это её стиль. Острый, чистый, с послевкусием.

Кейт улыбнулась. Тихо. Без слов.

А я… я отошёл, потому что не мог смотреть, как она улыбается не мне.

Я свернул в переулок – узкий, как сомнение. Там, между двумя старинными домами, кафе выставило столики прямо на улицу. Синие стулья, белые скатерти, яркие горшки с цветами, как из детских рисунков. Женщины за соседними столами спорили о чём-то важном, одна держала газету, другая – бокал, третий – целый мир, помещённый в улыбку. И мне вдруг стало завидно. Всем, кто умеет жить без контроля.

Я заказал холодное белое. И смотрел.

Кейт взяла мороженое у старика с серебристыми волосами.

Он что-то сказал – она засмеялась. Снова спросила. Снова попробовала.

Клубничное. Фисташковое. Манго.

Она светилась.

Он был доволен. Старик.

С глазами, повидавшими больше закатов, чем я – женщин.

А перед ним стояла та, что могла бы разрушить любого – и даже не заметить.

Женщина с телом, словно идеальный скандал, и с улыбкой, будто созданной, чтобы разбивать бизнесменов, генералов, поэтов.

Я пил вино и не чувствовал вкуса. Я чувствовал только её.

Нико и Энн подошли ко мне. Он сказал:

– Данте, мы пойдём. Немного пройтись и вернёмся на яхту. Не скучайте.

В его голосе была лёгкость человека, у которого всё просто: женщина рядом, день – в лужёной чаше вина, а ночь впереди – как продолжение счастья.

Я кивнул. Не стал задерживать их, потому что хотел остаться с ней. Хоть на шаг ближе.

Она села напротив. Огляделась.

– Здесь прекрасно, – говорит она. – Здесь можно жить. Без мыслей. Без проблем. Без… всего.

Я смотрю на неё. Долго.

– Ты хочешь жить здесь?

– Если бы могла – с удовольствием.

Она улыбается. Но не так, как раньше. Сейчас – как человек, который впервые говорит о себе, не играя роль.

Я не отвечаю. Просто допиваю вино.

Она встаёт. И мы выходим.

Солнце скользит по крышам, тени становятся длиннее.

И в этот момент, на углу, у нас на пути – пара. Муж и жена. Пожилые. Он – в светлой рубашке. Она – в голубом платье с маленьким ожерельем.

Они останавливаются. Женщина смотрит на Кейт.

– E voi due… siete perfetti insieme. (А вы двое… вы идеально подходите друг другу.)

И он, её муж, хлопает меня по плечу.

С любовью.

Как будто я давно женат на Кейт – и просто веду её в ресторан, как это делают по выходным.

Кейт делает вдох. Хочет ответить. Наверное, сказать:

– Мы не…

Но я подхожу.

Обнимаю её за талию.

Крепко. Но мягко.

– Grazie, – говорю я. – Siete adorabili.(Спасибо. Вы восхитительны.)

Она замирает.

Смотрит на меня.

Ни слов. Ни шутки. Ни укола.

Просто – смотрит.

И в этом взгляде – вопрос.

Но ответа пока нет.

Пока.

***

– Почему ты им не сказал, что мы не пара? – спросила я, когда мы свернули в переулок.

Он шёл рядом. Неспешно.

Рядом – но не близко.

Тишина между нами была плотной, как июльский воздух перед грозой.

– А зачем? – ответил он, не глядя. – Ты хотела их расстроить?

– Они бы пережили, – сказала я. – Старики. Но не дураки.

– А я? – он остановился. – Я бы пережил?

Я замерла.

Посмотрела на него. Он повернулся ко мне, лицо в полутени. Свет падал сверху, подсвечивая скулы.

– Это… – я сжала пальцы. – Это просто неловко. Я хотела сказать правду.

– Правда, Кейт, – он сделал шаг ближе, – это то, что у нас ничего не было. Но никто не сказал, что между нами ничего нет.

– Это разные вещи.

– Не для меня.

– Ты обнял меня. – Я смотрела прямо, в его лицо. – Как будто имел право.

– Я не спросил…Я просто сделал. И ты не отстранилась.

– Я растерялась.

– Нет, – сказал он тихо. – Ты хотела. Хоть на секунду. Хоть в этой улочке. Хоть для этих двух стариков, которые поверили, что в мире ещё есть такие, как мы. Ты хотела, чтобы кто-то поверил.

– Может быть, – я вздохнула. – Но не потому что ты.

Он усмехнулся. Без иронии. Почти… с болью.

– Я не предлагаю быть с тобой из жалости, Кейт.

– А из чего ты предлагаешь, Данте? Из контроля? Из страха, что я уйду?

– Я предлагаю – быть. Пока ты ещё рядом.

– А потом?

– Потом… – он подошёл ближе, настолько, что я почувствовала тепло его ладони рядом с моей. – Потом я научусь дышать, когда ты уйдёшь.

Я хотела ответить.

Остро. Жёстко.

Защититься.

Но не смогла.

Он смотрел на меня, как смотрят те, кто не умеет просить, но делает это молча, через взгляд, через дыхание, через шаг, через прикосновение, которое ещё не случилось.

– Скажи мне “нет”, – прошептал он. – Если это “нет”, скажи.

– Я… – Я качнула головой. – Я не знаю. Я боюсь. С тобой – это не «сладкое». Это «слишком».

– А без меня – это «ничего», – ответил он. – И ты это знаешь.

***

Она отвернулась.

Не с упрёком, не с демонстрацией обиды – а как женщина, которая знает, что ответ уже в её спине. И этого достаточно.

Поднялась на борт яхты легко, без театра.

Стюарт подал ей руку на последних ступенях трапа, и она приняла помощь – как будто принимала возможность исчезнуть.

Не попросив. Не объяснив.

Я остался на причале.

Просто стоял.

Смотрел, как её силуэт исчезает за стеклянной дверью палубы.

И в какой-то момент она стала просто воздухом, которого мне уже не хватало.

Я умею всё.

Я могу взять любую.

Могу завладеть ею, если захочу.

Я привык, что мне не отказывают.