В этом аду – ты мой рай

Я был на грани.

Но не двинулся.

Потому что в этот момент – я хотел, чтобы это был её выбор.

Весь я – стоял перед ней.

Сердце билось, как барабан тревоги. От осознания: она может забрать меня всего.Сейчас. Или уйти.

Я поцеловал её так, как целуют только один раз в жизни – когда знаешь, что до этого все прикосновения были подготовкой, и после – уже никогда не будет так.

Не нежно. Не резко. Не по учебнику. А как голодный мужчина, который слишком долго держал себя в руках, чтобы остаться человеком.

Я поднял её на руки. Она обвила меня – руками, ногами, дыханием. Не слабо. Не истерично. А будто так должно было быть. Будто тело её всегда знало, как лечь на моё. И в этот раз – вспомнило.

Я положил её на кровать. Простыни приняли её, как алтарь принимает святую. Медленно. Глубоко. С трепетом. И трепетом стал я.

Она раздвинула ноги. Не как женщина, которая играет. А как женщина, которая решила: “Теперь. И только так.”

Я лёг между. Языком прошёл по внутренней стороне бедра. Не торопясь. Как будто читаю её, слово за словом, пока не нащупаю строчку, которая дрожит. И когда дошёл до неё – настоящей, мокрой, ожидающей, – она не издала ни звука.

Но выгнулась. Так, что матрас застонал раньше её.

Я целовал её.

Не губами – смыслом.

Я шептал кожей, пальцами, дыханием.

Я вдыхал её аромат, вбирал её вкус, чувствовал, как она растворяется подо мной – не теряя себя, а раскрываясь.

Когда она застонала – это был звук из глубины. Как будто всё, что она держала, всё, что не сказала, не позволила, – вышло, наконец, в одном стоне.

И я поднялся.

Её глаза были полузакрыты.

Щёки – розовые.

Грудь – напряжённая, соски – звали.

Я скользнул ладонями вверх.

И сел на колени.

– Я пью таблетки.– сказала она, я сразу не понял о чём она говорит.

Она смотрела. тихо, серьёзно, и протянула мою руку. Поцеловала ладон, встала на колени. Села на меня, я не ожидал.

Я дал ей всё – инициативу, пространство, выбор.

Она двигалась плавно, медленно. Как женщина, которая больше не просит разрешения быть собой.

Она сидела на мне. Не на бёдрах – на сущности.

Не на коже – на линии, где заканчивается власть и начинается вера.

Кейт обвила меня ногами. Её бёдра сомкнулись вокруг моей талии, её руки – на моей шее.

Мои ладони лежали на её талии – не чтобы удержать,

а чтобы напомнить себе: я ещё здесь. Я ещё Данте. Даже если весь мой мир сконцентрировался в точке, где она сжимается, и где я медленно растворяюсь.

Она не трахала, oна вела. В ритме, которому я подчинялся не потому, что был слаб, а потому что внутри этого ритма была истина: интимность как акт этической капитуляции.

Её бёдра двигались не импульсами, а концентрированными волнами.

Вперёд.

Вокруг.

По кругу.

С точностью шахматиста и чувственностью женщины, которая больше не боится быть разрушительной.

Она смотрела мне в глаза.

Не как любовница.

Как зеркало.

Без жалости.

Без ласки.

Без попытки укрыть меня от того, что я сейчас – не хозяин положения. Я – гость в её решимости.

Как будто она вводит меня не в себя, а в новую модель мира, где власть – это согласие на равенство.

Где контроль – в том, чтобы сдаться.

Где тело – форма философии.

И оргазм – акт интеллектуального краха.

Я говорил ей “ты моя” не словами – дыханием, ритмом.

Я почувствовал, как её тело стало тише.

Не остановилось.

Тише.

Как буря перед первой каплей.

Как вселенная, втянувшая в себя дыхание.

Её бёдра всё ещё двигались, но в них было напряжение.

Электрическое.

Как будто её кожа вот-вот вспыхнет.

Грудь прижата к моей.

Губы приоткрыты.

Глаза – полузакрыты, но не от стыда.

От концентрации.

Она вошла в себя.

В глубину.

Где не я. Где даже не имя. Где – якоря, страхи, запреты, воспоминания, отказ от быть слабой.

И я почувствовал: в ней собирается нечто.

Огромное.

Древнее.

Свободное.

Она начала сжиматься. Внутри.

Как будто мышцы влагалища пытались выгнать меня и удержать одновременно. Как будто её тело спорило с душой, кто выживет.

И когда её движения стали короткими, а дыхание – резким, она открыла глаза.

Посмотрела на меня.

Глубоко. До последней клетки.

И в этот взгляд вложила всё: “смотри, как я падаю”.

И она кончила.

Я держал её.

Молча.

Пока её оргазм не стихал волнами.

Пока она не упала на меня,

как будто с высоты.

Как будто спаслась.

Я поцеловал её в висок.

Она дрожала.

И прошептала:

– Боже… ты это сделал со мной…

А я подумал: “Нет, Кейт. Ты это сделала сама. Я просто… не помешал.”

Грудь её вздымалась. Медленно. Как море, в котором потонуло слишком много кораблей, чтобы ещё один имел значение.

Моё сердце билось не в груди, а в теле.

Во всём.

В пальцах, которые больше не могли просто держать.

В челюсти, которую сводило от желания.

Я рванулся.

Не грубо – точно.

Схватил её. Резко.

И перевернул.

Она упала под меня, с лёгким выдохом. Не удивлением – согласием.

Голая спина. Грудь. Бёдра. Пульс на шее. Влажность между ног, которая не просила разрешения быть – она требовала быть взятой.

– Теперь моя очередь, – прошептал я. Хрипло. Слишком низко, чтобы это было голосом. Это было решением. Животным. Мужским. Без объяснений.

Я вошёл в неё резко.

Глубоко.

До конца.

Сразу.

Без пауз.

Она застонала. Не как женщина. Как инструмент, на котором играет не новичок – мастер.

Я начал двигаться.

Не просто ритмично – с точностью. С тем ритмом, который знал бы каждый полководец, если бы войны выигрывались телом, а не армиями.

Её руки разлетелись в стороны. Пальцы в простынях. Волосы по подушке. Колени прижаты к моим бокам.

– Данте… – прохрипела она.

– Тише, девочка. Сейчас… я.

Я сжал её запястья. Поднял руки вверх – над её головой. Прижал. Зафиксировал. Чтобы не убегала. Чтобы не забыла – чья она сейчас.

Мои движения становились жестче. Глубже.

Я вбивался в неё, как будто пытался стереть её прошлое. Забить её имя в её же тело. Записать себя в каждую клетку её желания.

Я наклонился. Поцеловал шею. Лизнул ключицу. Укусил за мочку уха.

– Моя, – сказал я. – Поняла?

Она не ответила.

Она выгнулась.

Именно так, как я хотел.

Я отстранился.

Взял её за талию.

Поставил на колени.

И вошёл снова – сзади. Жёстко. Без объявления.

Она застонала. Прогнулась. Подставилась.

Её зад был идеален. Как грех, в который не веришь, пока не согрешишь.

Я бился в неё, как в дверь, которую никто больше не откроет.

– Говори, – сказал я. – Скажи, чья ты.

– Данте… – стон.

– Нет. Громче.

– Ты… Господи, ты…

– Нет. Кто я тебе, Кейт?

– Всё… Ты всё…

Я вцепился в её талию.

Раз.

Два.

Третий толчок – до конца.

Глубоко, c нарастающим рыком в груди.

С ногтями, оставляющими следы на её бёдрах.

И кончил.

Внутрь.

Горячо.

Судорожно.

С тишиной в голове и взрывом в теле, c криком – глухим, задушенным, но настоящим.

Из самого нутра.

Из самой вины.

Из самого желания.

С проклятием на губах, которое стало молитвой, а я – уходил в неё, как в последнюю точку, где мужчина может быть не сильным, а – настоящим.

Пот. Мышцы. Сбившееся дыхание. Одна истина на двоих. Вот что осталось в комнате, когда я замер – над ней, в ней, с ней.

Я держал её.

Потел на неё.

Дышал в волосы.

Не мог оторваться.

И прошептал:

– Больше никто. Никогда. Ни один. Только я.

И она кивнула. Не потому что согласна. Потому что уже знала. Уже приняла.

И я поцеловал её – не в губы.

А в лоб.

Потому что после такого ты больше не мужчина.

Ты бог.

Но только для одной.

Мы лежали. Потные. Настоящие. Не влюблённые – принадлежащие.

Она уткнулась лбом мне в грудь.

А я впервые в жизни закрыл глаза и не думал, что это ошибка.

Впервые я хотел спать – рядом. Не потому что устал. А потому что, чёрт возьми, рядом была она.

И я знал – если сейчас, этой ночью, я с ней, то, возможно, в моей жизни всё ещё есть шанс. Не на прощение.

На живое.

На то, что нельзя купить, приказать, вынудить.

На то, что приходит – только если тебя выбрали.

Я больше не принадлежал себе.

С этой секунды – я был ею.

Целиком.

Без шансов на возврат.

Не как босс.

Как мужчина, которому дали имя на губах. И оставили рядом.

Слабость на завтрак

Кейт:

Я проснулась – словно после долгой разлуки с самой собой.

Воздух был тёплым, пронизанным золотой пылью света. Казалось, комната дышит. Помнит. Ждёт.

Простыни сбились к ногам. Тело ныло – не от боли, а от сладкой, вязкой полноты.

Я протянула руку к его футболке. Она висела на спинке кресла – небрежно, будто брошенная в спешке желания. Натянула её медленно, через голову – словно прикасалась к нему заново.

Ткань хранила остатки тепла, впитала его запах. Это было ближе, чем прикосновение.

Интимнее самого акта. Его запах на ткани – как он сам. Уже не рядом, но ещё не ушёл.

В ванной я долго смотрела на своё отражение – будто пыталась узнать ту, что осталась.

Глаза были сонными, затуманенными, почти чужими.

На шее – его следы. Следы губ, зубов. Ночь говорила языком преступлений, совершённых шёпотом. Признания, не сказанные вслух – только оставленные на коже.

Я умылась холодной водой. Не столько пробуждая лицо, сколько пытаясь разбудить себя, себя настоящую. Если она ещё здесь. А может, уже поздно?

На кухне пахло кофе. Горько, терпко. Почти чувственно. Будто вкус его губ всё ещё висел в воздухе.

Он стоял у окна. Телефон в руке. Голос – не мой. Тот, который он использует с другими. Строгий. Отстранённый. Мужской в том смысле, в каком не бывает между нами.

– Лука. Я дома. Если беда – al volo. Если просто нервы – перекури и забудь мой номер на сегодня.

Он отключился.

Его взгляд скользнул по мне. Улыбка – сдержанная, но тёплая.

Он подошёл молча.

Глаза – задержались на моих дольше, чем надо.

– Привет, – сказал он тихо. – Спала хорошо?

– Да… – мой голос едва слышен.

– Кофе будешь?

– Если можно… я не откажусь.

Он налил. Поставил передо мной чашку.

Сел рядом – слишком близко, чтобы остаться спокойной.

Повернул меня к себе. Осторожно, точно – будто я была струной, звучание которой он знал наизусть. Мои колени оказались вписанными в его. Всё, что нас разделяло, исчезло.

Растворилось.

Будто граница никогда и не существовало.

– Тебе было хорошо? – спросил он. Голос ровный, взгляд – прямой, пронзительный.

Он не спрашивал, он проверял.

Я медленно наклонилась. Коснулась носом его шеи – там, где ещё держалось тепло ночи.

– А тебе?.. – прошептала я. Слишком тихо, чтобы это было игрой.

Он усмехнулся.

– Я не ложусь с женщинами. Ни одна из них не стоит риска проснуться с дулом у горла. Но с тобой… Я спал. Как мальчишка, без страхов, без подозрений. Это было… чертовски опасное удовольствие…Это было новое…

Он встал. Отошёл на шаг. Обернулся.

– У тебя есть дела? Или мы сотрем этот день с лица земли – закроем шторы, отключим реальность, выбросим телефоны. Только ты и я. Один дом. Один грех. Один шанс. Я открою бутылку, которую берег для своей последней ошибки. И если ты скажешь «да» – мы останемся. Без оправданий. Без возврата.

Я рассмеялась.

– Ты не спрашивал, когда вытащил меня из клуба. Не спрашивал, когда закрыл за мной дверь. Когда занимался со мной сексом – словно заполнял тишину своей властью. А теперь спрашиваешь, хочу ли я остаться? Серьёзно, Данте?

– Ты сама полезла в чужие губы, чтобы доказать, что тебе плевать. Не спрашивай про то, где было тепло, если сама выбрала лёд. Хотела показать, что свободна? Убедила. Только не удивляйся, что я тоже не спрашивал, когда выносил тебя из клуба – пьяную, с чужими руками и поцелуем, который был не про страсть, а про вызов. Ты не была собой. Но уже была – моей проблемой. Я видел: ты тонешь. А кто тонет – не выбирает, кто его вытащит. Ты хотела быть чужой. А стала моей. Даже если ещё не поняла.

Я улыбнулась, уголками губ. Горько.

– Проблемой, Кавалли? Я думала, я была твоим ужином. На виду у всех. Перед каждым. В чёрном, с голой спиной.

Он рассмеялся, низко. Словно вкус поднимался из глубины – на язык.

– Я ненасытный. А ты… вкусная.

Я посмотрела на него. Повернула голову – как кошка, решающая: укусить или прижаться.

– Осторожно, Данте, – сказала я. – Голод – штука опасная, особенно если перепутать аппетит с одержимостью.

Пауза. Напряжение между нами – как натянутая струна.

– А Энн и Нико? – спросила я, едва дотрагиваясь взглядом до него.

– Остались на яхте. Я позвоню. Скажу, чтобы не волновались. Ты – со мной.

Он придвинулся ближе. До расстояния, где вдох – уже почти прикосновение. Где тишина – синоним желания.

Поцелуй был мягким ,медленным, глубоким – как ночь без снов. Он не просто целовал, он дышал в меня. Словно хотел исчезнуть внутри.

Раствориться.

Остаться – навсегда.

Его ладонь скользнула под майку, медленно. Прошла по коже – до тех пор, пока не нашла грудь.

Он сжал.

Не нежно.

Резко. С той самой силой, которая говорит больше, чем слова.

Как будто хотел напомнить: – Я не просто здесь. Я – в тебе.

– Я хочу тебя, Кейт. Не просто в постели. Я хочу, чтобы ты была моей. Полность…Без остатка.– Он смотрел в меня так, словно ещё секунда – и он сорвётся. – Я не понимаю, что ты со мной сделала… Но я хочу тебя так, что это становится опасным.

И это – не было предложением секса.

Это было признание.

Не словом, a дыханием, взглядомб прикосновением, которое знал только он.

Всё, что прозвучало – было лишь эхом того, что уже случилось. Между телами, в жестах, в молчании.

А теперь начиналось нечто другое, больше, глубже, тише, опаснее.

То, что должно было случиться – не между телами а между душами.

Я чувствовала вкус кофе на губах, терпкий, обжигающий.

Но недостаточный, как обещание, которое не стало прикосновением.

Он смотрел на меня, сидя рядом. Слишком близко – почти впритык. Словно воздух между нами уже был преступлением.

Его пальцы всё ещё лежали на моей талии.

Мы не отстранялись и не разрывали касания.

Как будто любое движение – было бы отказом от того, что уже произнесло тело.

– Я хочу тебя, – сказал он тихо. Слишком просто – для той бездны, что стояла за этими словами.

Как будто он сказал: – «Я уже упал». Просто… ещё держусь за край. Не уходи.

Это не было желание. Это было: «иначе – я не смогу дышать». Один шаг назад – и я распадусь на части.

Оттолкнула стул – мягко, почти бесшумно. Сняла его футболку.

Он смотрел. И в этом взгляде – было всё.

Я подошла ближе. Настолько, чтобы он уловил тепло моего тела.

– Тогда возьми меня, – сказала я. Тише, чем следовало.

Он поднялся. Без слов притянулся, как инстинкт, как жажда. Как последний шаг, после которого некуда возвращаться.

В его глазах не было тени сомнения. Только «да».

Безоговорочное.

Он не произнёс ни слова.

Но в этой тишине была решимость. И – что-то ещё. Что-то, отдалённо похожее на нежность.

Как будто внутри него боролись воля и жажда.

Его ладони легли на мои бёдра. Осторожно. Словно я была не телом – хрупкостью. Тем, что можно потерять, если сжать слишком сильно.

А в следующую секунду – он притянул меня. Резко. Как будто передумал бояться.

Без предупреждения. Так, как хватаются за воздух, если знают – следующего вдоха может не быть.

Мои ноги обвили его – легко.

Без усилия.

Мы столкнулись – телами, дыханием, напряжением, которое зрело слишком долго и теперь не просило прощения за то, что стало необратимым.

Он вошёл в меня Медленно.

С тишиной между нами.

С тем самым взглядом, который длился слишком долго.

Он держал меня за бёдра, Крепко, Властно, будто только в этом движении он мог не потеряться.

Я двигалась навстречу – в ритме, у которого не было имени, но он был наш.

Он не отрывал взгляда от моего лица. И я не могла закрыть глаза.

Мы не прятались, ни от тела, ни от света.

Вокруг – кухня, кастрюли, чашки, утро. Это было святотатство. На фоне запаха кофе и хлеба. Там, где должна быть жизнь – мы совершали исповедь телом.

Он шептал мне в ухо:

– Кейт… ты… – И замолкал. Имя с его губ уже было всем. Язык не мог вместить то, что происходило между нами.

Слова ломались. Не влезали в то, что происходило.

Я прижалась к нему. Не за теплом – за правдой.

Грудью – в сердце. Лбом – в дыхание. Чтобы он знал: я здесь.

– Не останавливайся, – сказала я. Не просьба. Приказ. Спасение.

– Никогда, – ответил он. Тихо.

Когда я кончила – это был слом. Что-то внутри разлетелось и собрало меня заново.

Я падала внутрь в тело. В ту часть себя, куда не заходила годами. Где всё было чужим. Где я не чувствовала себя. До этого.

Он остался во мне.

Без движения. Просто держал. Тепло, плотно, живо. Боялся отойти. Потерять то, что случилось.

Он не просто вошёл, он остался. Не телом, собой. Его присутствие не исчезло с последним движением.

Он молчал, когда я сползала с него. Вся в дрожи. Сжимая его волосы – чтобы не упасть.

Он поднял меня. Легко, держал меня, пытаясь прижать глубже, чем позволяет кожа. Искавший путь войти в меня всем собой. Без остатка. Я не сопротивлялась. Я просто была. В нём. В этом.

Он нёс меня, как присягу. Медленно, чётко. Без права на ошибку. Каждое движение – будто держал не меня, а свою правду.

Я чувствовала его дыхание, жар кожи, тяжесть каждого шага.

Шёл – как тот, кто уже всё решил.

Ванная встретила нас отражениями и тишиной. Свет падал тускло.

Поставил меня на пол.

Вода – горячая. Пар поднимался, обволакивал, прятал. Не выпускал наружу ни одного звука.

Его ладони снова нашли меня. Движения – мягкие. Без резкости.

Как будто знал: после огня нужен пар. После битвы – тишина.

Поцелуй был другим. Не вспышка. Не жадность.

Тихий, медленный, глубокий.

Это было не слияние. Это было разложение.

Он разбирал меня, на дыхания, на чувства, на атомы. На всё, что я прятала даже от себя.

– Ты мой наркотик, – прошептал он. – Я сел на тебя, Кейт. И не хочу лечиться.

Я прижалась сильнее. Вода текла между нами. Но не могла смыть то, что уже прожгло нас изнутри.

Я смотрела на него. Мокрое лицо. Настоящее. Пряди волос прилипли ко лбу.

Здесь не было мафии. Не было власти.

Только мужчина и он смотрел на меня, как тонущий. Как человек, впервые признавший зависимость. И нашедший в этом свободу.

Его руки скользнули по бёдрам. Он поднял меня, с силой, с нежностью, с надрывом.

Я снова была в нём.

Он двигался. Не телом. Всем собой.

Прижимал меня к кафелю, к стене, к себе.

Вдавливал, удерживал. Останавливал время.

Моё имя дрожало у него на губах.

Это не был секс. Это была сдача. Потеря контроля. Падение. Мужчина, которому подчиняются все, терял власть – во мне.

Он не выходил. Не отпускал.

Шептал без слов: – Останься.

Данте:

Я думал, утро – это сигареты, холодный кофе и расплата за ночь. Пока не проснулся – в её дыхании.

Она сидела на кухне. В моей футболке. Босиком. Ни макияжа, ни слов. В её взгляде не было страха. Только ясность. И усталость – после битвы, со мной, с собой.

Я налил кофе. Просто чтобы занять руки. Без чашки – я бы уже касался её снова. Она села напротив. И весь мир сузился: до ключиц, до линии шеи, до следов моих зубов на её коже. Метки. Свидетельства: Я был, я не ушёл.

– Я хочу тебя, – сказал я. Не просьба. Не команда. Признание.

Она встала. Подошла. Сняла футболку. Кожа в утреннем свете – не про секс. Про выбор. Осознанность. Смелость быть открытой.

Села на стол. Ноги обвили меня. Я притянул её – не как любовник. Как человек, нашедший то, что искал. И боявшийся – что не заслужил.

Когда я вошёл в неё, это не было обладанием. Это было падение. В неё. В себя. В то, чего боялся. В то, чего жаждал.

Она дышала. Как будто писала на моей коже историю. Без крови. Без вины. Без войны.

Мои пальцы врезались в её спину. Её ногти – в мою. Мы не были любовниками. Мы были свидетелями. Друг друга. Себя.

– Ты моя, – выдохнул я. Голос треснул. Она ответила – не словом. Движением.

Я чувствовал, как она теряет ритм. Это делало меня уязвимым. Я не хотел брать. Хотел быть тем, в ком остаются.

Я пришёл с прошлым. С руками, сделавшими слишком много. А она смотрела на меня, как на шанс. Как на правду, а не на грех.

Когда она кончила – кожей, взглядом, телом – я поцеловал её плечо. Остался в ней. Потому что я, Данте Кавалли, тот, кто привык приказывать, только что был прощён. Не словом. Присутствием.

Я не насытился. Даже после ночи, в которой её голос стал молитвой. Даже после того, как она скользила по мне, как огонь по пороху, оставлая ожоги, которые я не хотел лечить.

Я поднял её. Без слов. Как оружие, которое давно перестал контролировать. Она не сказала ни слова. Но в её молчании было больше, чем в любом признании.

Ванная. Пар. Вода. Я включил горячую. Кафель шипел. Я смотрел, как её волосы темнеют. Как капли скатываются по телу. Я дышал, как человек, который слишком долго сдерживался.

Я коснулся её губ. Поцелуй – медленный. Горький. Сладкий. Вино с ядом.

– Ты мой наркотик, – прошептал я. – Я сел на него.

Признание. Глухое. Настоящее. Без спроса. Без расчёта.

Я поднял её – как вчера. Когда она стонала моё имя. Когда я понял: с ней заканчивается моя независимость.

Я вошёл в неё в ванной, где даже тишина была душной. Плитка дрожала. Её спина – к стене. Её дыхание – на моей шее. Её ногти – в моей коже. Метки. Новые.

Она говорила телом: "Я тоже сгорю".

Я двигался – не ради удовольствия.

Ради спасения.

Ради власти, которую она держала надо мной – и не знала.

Ради боли, которую я прятал за тишиной.

Ради вины, которую никто, кроме неё, не сможет простить.

Ради себя – настоящего.

Потому что в каждом толчке я возвращал себе имя.

Потому что если не быть с ней – значит, не быть.

Она была не женщиной. Стихией. Моей. Единственной. В ней не было жалости. Была правда. Всё, чего я боялся. Всё, чего хотел.

Когда она закричала – я сжал её крепче. Когда кончил – уткнулся в её шею. Без слов. Без маски.

Я больше не знал, кто я. Мафиози? Мужчина? Монстр? Знал только: если она уйдёт – я разрушу всё. Если останется – сдамся до пепла.

Она сидела в кухне на столе. Ела хлеб с моих пальцев. С выражением лица, будто это искусство. Великий акт. Не трапеза.

Я смотрел. И думал: неплохо, для человека, который обычно уходит до утра. Для убийцы. Для вора. Для того, кто носит вину, как галстук – на выход.

Солнце било в окна с дерзкой искренностью. Мы не говорили. И не молчали. Это было между. Всё уже было сказано кожей.

Позже – пляж. Песок. Ветер. Её волосы в беспорядке. И я – рядом.

Персонаж, которого давно следовало вычеркнуть.

Но она смеялась, когда я нёс её в воду. Не пряталась. Не сдерживалась.

Брызги. Крики. Мокрые волосы на щеках. Всё это – наше. Мои пальцы на её животе. На её свободе.

Ни свидетелей. Только небо. Только море. Только её голос, звавший меня не именем страха. Именем любви.

Вода – тёплая. Как вино по коже. Пьянящая. Настоящая.

Я не думал. Не планировал. Не взвешивал. Я был с ней. Смеялся – как человек, которому вдруг простили всё.

И больше.

Она держалась за шею. Прыгала на мне…А я хотел утонуть. В ней. Без остатка. Без имени. Без прошлого. Без крови за спиной.

Потом – спальня. Шторы дрожат от ветра. Её кожа пахнет солнцем. Я медленно снимаю с неё одежду. Не тело – суть.

Она пробует сыр с моих пальцев, как будто это кусочек меня. Я отдаю. Без условий.

Она пьёт вино. То самое – итальянское, которое я когда-то купил, не зная зачем. Теперь знал, Для неё, Для этого момента.

Губы пахнут вином и чесноком. Глаза – тоской. Я хочу растворить её в себе.

Она говорит об искусстве. Страстно. До дрожи. И в этот момент – я хочу её. Не тело. Голос. Пульс. Горящие глаза.

– Ты понимаешь, Данте? Это – жизнь. Это дыхание цвета.

И я прижимаю её к стене. Футболка скользит вверх под моими пальцами. И всё остальное – дыхание. Глухое. Горячее. Признание. Грех.