В этом аду – ты мой рай

А я смотрел.

На то, как Кейт откидывает волосы за плечо.

Как касается пальцами бокала.

Как пьёт мимозу – не торопливо, с выдохом, как будто пробует мужчину, не глотая.

Нико наклонился к Энн.

Шепнул.

Она рассмеялась.

Они встали.

Она первой. Он – следом. Руками на её талии. Поцелуем в шею.

Пара, как из рекламы. Счастье, как из шаблона.

Кейт усмехнулась. Покачала головой.

И вот тогда – я повернулся к ней.

Но я знал: если она сейчас скажет хоть одно слово, хоть одну фразу – я не дождусь заката.

Я поцелую её.

Так, как будто это война.

И это будет самая красивая капитуляция в моей жизни.

Не твоя. Но и не его.

Я отвечал на звонки, как будто весь ад спорил, кто из них прокричит мою фамилию громче.

Каждые двадцать минут – Лука.

Каждые двадцать минут – тревога.

И страх.

Страх – правильный, острый, лояльный.

Он боялся ошибиться. Он боялся меня.

И, чёрт возьми, правильно делал.

– Если ты ещё раз спросишь меня про бумаги по Салери, – сказал я, не повышая голоса, – я пришлю их тебе в гробу. Вместе с последним штампом.

Он мяукнул в ответ и отключился.

Бар.

Стекло от пола до неба.

И море. Это было не «отдых». Это была – иллюзия.

Босс не отдыхает.

Босс управляет.

Даже с видом на адскую синеву, даже если кровь пахнет солью.

И сквозь стекло – я увидел её.

Кейт.

Она вышла с нижней палубы – как будто этот мир был её подиумом, а моя жизнь уже началась… без меня.

На ней была туника. Лёгкая, почти прозрачная. Ткань соскользнула с плеч, и в ту же секунду я понял: все мои решения сгорают в одном единственном взгляде.

Белое бикини. Такое белое, что каждая тень на нём – уже преступление.

Оно держалось на бретельке – тонкой, как нерв. Как будто на ней висело всё моё самообладание.

А кожа… Это была не бронза. Это был огонь.

Тот, от которого не спасают. Тот, который вдыхаешь – даже зная, что сгорит изнутри.

Она легла на шезлонг.

Взяла книгу.

И всё.

Она была спокойна.

Как будто её не смотрел мужчина, способный стереть с лица земли полконтинента.

Она – читала.

Как будто никто не молчал в баре наверху, вслушиваясь в дыхание её плеч.

К ней подошёл стюард.Подал коктейль. Она кивнула. Улыбнулась.

Я видел эту улыбку.

И понял, что всё. Мой день закончился, так и не начавшись.

Я больше не контролировал ничего: ни сделки, ни бумаги, ни собственное тело.

Появились Нико и Энн. Как декорация счастья, которое не просит разрешения.

Они смеялись.

Говорили о чём-то лёгком. Он тронул её волосы, она засмеялась.

И я видел каждую реакцию на лице Кейт. Каждую морщинку у уголков глаз. Каждую эмоцию, рождённую между строками книги.

Я знал: если я не перехвачу эту женщину сейчас – кто-то сделает это вместо меня.

А я не делюсь.

Я резко сказал:

– Поднимись.

Нико поднял голову, увидел меня за стеклом и, нахмурившись, пошёл вверх по лестнице.

Через секунду он вошёл в каюту.

– Что? – сказал он. – Надеюсь, не очередной срочный труп?

Я налил себе виски. Медленно. Без ответа.

Он знал: если я молчу – значит, будет хуже, чем труп.

– Сегодня вечером – встреча. Здесь. На яхте. Человек важный.

Нико приподнял бровь.

– Это же отпуск. Девчонки здесь. Что мне им сказать?

Я налил себе виски – медленно, чтобы не сказать лишнего.

– Это не проблема. Один человек. Придёт, поужинает, скажет, что хотел – и уйдёт.

Нико сдался.

– Главное, чтобы она потом не рассказывала, как слушала разговоры о людях, которые исчезают без следа.

– Ты думаешь, я не знаю, с кем и о чём говорить?

Он усмехнулся:

– Просто иногда забываешь, кто ещё слушает.

Он ушёл.

А я остался.

С бокалом.

С её образом.

С планами, в которых кровь и лаванда пахнут одинаково.

И если вечер пройдёт гладко – ночь… Ночь будет либо концом моей войны, либо началом её сценария.

А я давно знаю: она – не та женщина, в которую играют. Она – та, которую читают. Но до конца – не дочитывают. Потому что начинают сгорать с первой страницы.

Я поднялся первым.

Палуба второго уровня была пустой, как вычищенный разум после длинной ночи. Только лёгкий запах соли, подогретый утренним солнцем, и шелест воды у корпуса. Я выбрал место под навесом – не из-за солнца, а потому что спиной к морю всегда легче читать выражения лиц. Особенно когда речь идёт о партнёре.

Валерио пришёл вовремя, как всегда. Его шаги были ровными, туфли звенели по лестнице как метроном. Он не любил говорить лишнее, но всегда знал, что сказать, чтобы поставить точку. Или два выстрела.

– Красиво у тебя, – бросил он, не глядя по сторонам.

– Ты пришёл не за пейзажем, – ответил я, поднимая бокал и не приглашая сесть – он сам знал, где его место.

Он уселся напротив. Сел как человек, которому всё равно, чей это трон. Но я знал: Валерио уважал правила. Свои. А я – знал, как заставить их работать на меня.

– Дело в Милане, – начал он, вытащив из внутреннего кармана аккуратно сложенные документы.

– У кого оно теперь? – спросил я, не глядя на бумаги.

– У нас. Почти.

Я поставил бокал, наклонился вперёд, локти – на колени. Его глаза искали мою реакцию, но я держал лицо как лёд. Я не играл в покер – я в нём жил.

– Почти – это когда половина в морге, вторая – в бегах? – спросил я.

Он улыбнулся. Он знал, что я люблю, когда чисто.

– Первая – уже в списке похорон, вторая – звонит нам завтра. Боятся.

– А должны уважать.

Я взял папку, пролистал первую страницу – на второй уже понял: расчёт верный, цифры – точные. Один из наших будет наблюдать, один – подкупать. Остальные – не наше дело.

– Что с Марчиано? – спросил я, возвращая папку.

– Переехал на юг. Или делают вид. Его жена в Неаполе. Сын – в Швейцарии.

– Сына верни, – сказал я, вытирая пальцы салфеткой. – Через адвоката.

– И что скажем?

– Что мы – семья. Заботимся.

Валерио усмехнулся.

– Ты стал мягче.

– Нет. Просто начал с другого конца.

Мы замолчали. Вдалеке плеснулась волна, лениво, как девушка, вытягивающая ноги в шелке. Я наблюдал за чайкой, которая пролетела мимо и не осмелилась сесть.

– Ты доволен? – спросил он спустя минуту.

– Я спокоен, – ответил я.

– Это не одно и то же.

– Я умею жить с первым. Второго давно не ищу.

Он налил себе вина. Без разрешения. Но я не возразил. Иногда партнёры должны чувствовать, что им позволено чуть больше. До тех пор, пока они помнят, кто наполняет их бокал.

– Валерио, – сказал я, глядя вглубь бокала. – Ты когда-нибудь боялся, что станешь похож на тех, кого убрал?

Он не сразу ответил. Потом – выдохнул:

– Каждый раз, когда смотрю в зеркало.

Я кивнул. Честность – редкая вещь среди мужчин, умеющих стрелять в затылок и говорить о морали в той же фразе. Я ценю редкое.

Он встал. Я не удерживал.

– Останешься на ужин, – сказал я.

Он посмотрел на меня, приподнял плечи и легко улыбнулся – по-итальянски, как будто это правило, а не ответ:

– Con piacere. С удовольствием.

Мы молча пошли вниз, по ступеням с верхней палубы. Он шёл рядом – ровно на полшага позади. Так идут не подчинённые. Так идут те, кто умеет ждать момента, чтобы вырваться вперёд.

И именно в этот момент она вышла.

Кейт.

В купальнике. Волосы собраны. Книга в руке.

Она шла к своей каюте, не оглядываясь.

Она знала, что на неё смотрят.

И именно поэтому не смотрела ни на кого.

Валерио остановился.

Посмотрел ей вслед.

Потом на меня.

– Это твоя?

– Нет.– Я не соврал. Но добавил – с тем спокойствием, в котором уже слышится финал: – И не твоя.

Он молча кивнул. Как человек, который понял: вот теперь – всё по-настоящему.

А я… Я не просто стал соперником.

Я стал тем, кто за женщину пойдёт войной.

А я – не люблю войны.

Я их выигрываю.

Я знал, что ужин будет напряжённым. С Валерио Тарини иначе не бывает. Он не приходит за пищей – он приходит за властью. И ты кормишь его ровно до того момента, пока он не решит – кто кого съест.

Он говорил. Я слушал.

Он предлагал. Я вёл игру.

Всё шло по сценарию, написанному холодной рукой. До тех пор, пока воздух не наполнился запахом.

Я почувствовал её раньше, чем увидел. Это было не просто предчувствие – это был запах.

Не банальный сладкий след, а вечерний, дорогой, сложный.

Как напоминание о коже, которую однажды уже трогал – но не до конца. Oud Satin Mood. Аромат женщины, которая не просит внимания. Она им дышит.

Она знает, что любое пространство принадлежит ей – если она решит войти.

И она вошла.

Плавно, без надобности произвести впечатление.

Платье было красным, но не ярким – скорее глубоким, как бокал мерло, в который ты смотришь перед тем, как сказать то, что менять уже не сможешь.

Сатин скользил по телу, как будто сам выбирал, где быть ближе.

Открытые плечи. Линия ключиц. Движение бёдер. Всё – как музыка, которая давно знает свой ритм.

Я не обернулся сразу.

Я не идиот.

Я знал: если вдохну слишком рано – вечер закончится не делом. Желанием.

Но я вдохнул.

И всё, что я строил за этот день – планы, встречи, сценарии – пошло к чёрту.

Потому что она двигалась – и каждый её шаг был вызовом.

Не мне лично – Миру.

Валерио, разумеется, заметил её сразу. Я слышал, как он передвинул стул. Медленно. Как мужчина, который вдруг понял – он здесь не главный.

– Ваша подруга выглядит так, будто знает, как разрушать мужчин, – сказал он. Тихо. Но с огоньком. Как будто уже выбирал, с чего начать.

Я не повернул голову. Просто ответил:

– Она не разрушает. Она оставляет выжженное поле.

Он усмехнулся.

Но я знал: в его голове уже шёл торг.

первой появилась Энн.

В теле – лёгкость. В глазах – сияние.

На ней было платье, которое женщины не покупают сами. Его дарят. Его снимают. Его помнят.

С ней – Нико.

Рука на талии.

Голос тихий, но уверенный.

Как у человека, который знает, что у него в жизни всё на месте. И главное – рядом.

Энн поцеловала его в щёку – чуть медленнее, чем делают это вежливые жёны. И чуть ближе, чем принято на людях.

Она села напротив Валерио. И своей улыбкой стерла с лица вечернюю холодность.

– Ну что, – сказала она, – теперь мы все в сборе?

Я кивнул.

Потому что не хотел говорить.

Кейт, oна подошла к столу.

И не посмотрела на меня. Именно поэтому – я не сводил с неё глаз.

Валерио чуть подался вперёд – как будто почувствовал, что теперь у него появился вопрос, который важнее любых инвестиций.

Она не принадлежала этому вечеру. Она была тем, что его ломает. Не врывается, а… Разбирает, как волна разбирает берег: медленно, но без шанса.

Я налил вино. Почувствовал, как стекло стало горячим в пальцах.

Потому что она села.

Словно эта яхта была её.

Словно я – гость.

И в ту секунду, пока она приглаживала подол платья, я понял: если Валерио скажет хоть одно слово не в том тоне – я больше не буду обсуждать бизнес.

Я буду смотреть, как кто-то теряет язык.

– Прекрасный вечер. Я Валерио Тарини. Друг Данте.

– Кейт Вандер, – ответила она, повернувшись.

Улыбка – лёгкая, сдержанная. Именно такая, какую мужчины принимают за приглашение, хотя на самом деле это барьер.

– Подруга той, с кем сегодня Нико, – добавила она.

– Энн – украшение этого ужина, – мягко заметил Валерио, кивая в сторону Энн. – Мы с Нико знаем друг друга давно. Он, пожалуй, единственный человек, которому я доверяю, не проверяя дважды.

Нико усмехнулся, откинувшись в кресле.

– Потому что ты знаешь: я проверяю за тебя.

– Именно, – подтвердил Валерио. – А значит, у меня есть время наблюдать за тем, кто действительно интересен.

Он снова повернулся к Кейт.

– И вы здесь… – начал он, но она уже развернула ответ:

– В отпуске. Ничего подозрительного, обещаю.

Энн рассмеялась тихо, потянувшись за бокалом.

– Кейт – единственная женщина, с которой на отдыхе становится интереснее, чем в реальности.

– Я не люблю подозревать, – сказал Валерио. – Люблю знать.

– Тогда, быть может, расскажете, чем вы занимаетесь, Валерио?

Он сделал глоток, слегка усмехнулся.

– Дела. Проекты. Разрешения. Я человек, который не любит, когда его обманывают.

– А кто любит? – сказала Кейт, склонив голову. – Хотя… некоторые специально для этого женятся.

Он рассмеялся. И я знал этот смех – он не из веселья, а из азарта. Он был зацеплен. Уже.

Её поза – чуть боком. Рука с бокалом. Глаза – с холодным блеском. Она не соблазняла. Она существовала.

И этого было достаточно, чтобы Валерио захотел большего.

– А вы знаете, чем занимается Данте? – спросил он.

Она чуть приподняла бровь. Лицо стало резким. Умным. Холодным. Недосягаемым.

– Мы не обсуждали. И не думаю, что такие вещи – для разговоров за ужином.

– Но вы здесь. С ним. Значит, доверяете.

– Я здесь с подругой.

Энн тихо тронула руку Кейт.

– И со мной, надеюсь, ты чувствуешь себя в безопасности? – сказала она с улыбкой, в которой было больше заботы, чем легкости.

Кейт посмотрела на неё и кивнула.

– С тобой – да.

– Простите, – продолжил Валерио, – иногда мне трудно сдерживать любопытство.

– А мне – снисходительность, – парировала Кейт.

Она говорила, как куратор с голосом шёлка, но в тембре – уголь. Сухая, точная. Без флирта. А значит – опаснее любого флирта.

Валерио отвечал. Он подбирал фразы, как коллекционер подбирает раму. Он знал: эта женщина не из тех, кого соблазняют – её распаковывают, как редкую гравюру, буква за буквой.

И он начинал. Словами, взглядом, паузами, – тем, что мужчины называют искусством ухаживания, а я – началом конца.

Валерио смотрел на неё, как коллекционер, который не может определить – перед ним подделка или единственный экземпляр. Он делал это вежливо. Он умел. Так смотрят те, кто привык забирать.

– Кейт, – сказал он, и я заметил, как он произнёс её имя с почти избыточной мягкостью. – А у вас есть мужчина?

Я посмотрел на неё.

Не потому что не знал. А потому что хотел услышать, что она скажет. Как она скажет.

Она не засмеялась.

Не закатила глаза.

И не отвела взгляда.

Наоборот. Она откинулась на спинку стула, как будто за её словами должна быть не реакция – а тишина.

– У меня нет владельца, – сказала она. – Я не вещь. Я не принадлежу. Только если это мой выбор.

И в этот момент, чёрт побери, она не просто ответила.

Она отрезала.

Слово за словом.

Каждую возможность поставить на неё цену.

Каждую попытку подойти ближе, чем нужно.

Валерио кивнул. Сдержанно. С уважением. Но я видел – он не привык к женщинам, которые ставят границы так, будто они вооружены.

И в этой паузе, на грани чего-то слишком острого, как лезвие ножа – вдруг, с лёгкой улыбкой, но без наигранности, заговорила Энн:

– У Кейт нет мужчины. Но есть характер, из-за которого лучшие из них теряют равновесие.

Она посмотрела на Валерио.

Тихо. Прямо.

С тем самым женским чутьём, которое невозможно объяснить.

– И я бы на вашем месте не пыталась приручить. Даже с бокалом такого хорошего вина в руке. Это не та женщина, к которой подходишь с привычками. Только с намерениями.

Валерио улыбнулся. Но теперь – чуть иначе.

Как будто понял: охота отменяется.

Теперь – только дипломатия.

А я…

Я сидел напротив.

С бокалом в руке.

С дыханием чуть сбитым.

И с желанием, которое перестало быть простым, с чётким пониманием: эта женщина не из тех, кого удерживают.

Если она останется – это будет выбор.

Её.

И если она уйдёт – я сломаю мир, но сделаю так, чтобы она передумала.

После ужина Валерио поднялся из-за стола. Всё выглядело вежливо. Почти церемониально. Он пожал мне руку – крепко, будто мы не бизнес-партнёры, а два игрока, которые не договариваются, а тестируют границы друг друга. Я смотрел ему в глаза. Ни жеста. Ни слова. Только взгляд. Мы оба знали, где мы находимся и кого делим молча.

Потом он повернулся к ней.

Спокойно.

Будто этот вечер был ради неё.

Наклонился так, как делают это те, кто привык, что им не отказывают, поцеловал её в щеку. Ближе к уху.

Туда, где остаётся не прикосновение – а память.

И произнёс:

– Я не мог не поцеловать вас. Вы прелестны. Умны. Редкая комбинация.

Я не пошевелился.

Не потому что не мог. Потому что не имел права.

Но внутри – всё сжалось.

Не из ревности.

Из знания.

Из точного, разрезающего понимания: этот мужчина вёл себя так, будто мог быть угрозой.

И я – не позволю.

Он ушёл.

Она смотрела ему вслед.

Тихо.

Спокойно.

Как женщина, которая всё поняла. Но не сказала. Ни слова.

И я понял – она слышала всё.

Не то, что он сказал.

А то, что было между его словами.

Как и я.

Ты можешь владеть яхтой, поваром, столом.

Ты можешь контролировать встречу, контролировать угрозы, контролировать чёртов шторм.

Но ты не контролируешь женщину, которая решила – быть свободной.

И я видел, как её свобода смотрит на меня.

И как моя – умирает.

Иногда ты боишься, что потеряешь её.

Но ещё страшнее – что кто-то другой поймёт её раньше.

Без прикосновений

После разговора с Валерио, после того как на борт поднялись те, кого Нико назвал «бизнес-партнёрами» Данте, я почувствовала, как воздух изменился – не ощутимо, неуловимо, а на том уровне восприятия, где запах страха прячется за парфюмом, а интуиция кричит шёпотом.

Это был не аромат духов, не след вечернего макияжа, не знакомое напряжение от мужского взгляда, а нечто иное – состояние пространства, которое вдруг стало плотнее, холоднее, глуше.

Я знала, как пахнет опасность. Её не спутать с ничем – это как озноб на сухой коже в тёплом помещении, как тонкий звон в ушах, как внезапная пустота в груди, в тот момент, когда ты понимаешь: здесь не просто встречаются ради контракта, здесь делят сферы влияния, здесь молчат не от вежливости, а потому что каждое слово – это выстрел.

Я увидела вооружённых мужчин на другой яхте. Они не прятались, но и не демонстрировали себя. Просто стояли – слишком неподвижно, слишком спокойно. Люди, у которых за спиной – не охрана, а приговор. Оружие под пиджаками, взгляды без эмоций. Это не был бизнес. Это была система, в которую входишь не по контракту, а по венам.

И я поняла, что попала туда, где правила написаны кровью, где даже тишина охраняется.

Я ничего не сказала. Потому что иногда молчание – не признак незнания. Это выбор. Единственный способ выжить, когда ты – не гость, а свидетель. Я не знала, куда мы попали, Энн, но я знала, что нам надо выбраться, и чем раньше – тем больше шансов, что нас не затянет в этот мир, где дружба означает лояльность до могилы, а женщина может стать частью декораций, которые снимают после сцены.

И всё бы было проще, если бы не он.

Данте.

Он даже не дёрнулся, не выдал ни одного жеста, способного сказать о слабости – лицо оставалось спокойным, голос уравновешенным, а поза безупречно собранной, как у человека, привыкшего быть центром в любой комнате.

Но я видела. Не глазами – кожей. Как внутреннее напряжение в нём сменило ритм. Как всё, что он держал в руках – ход вечера, интонации за столом, микродозы власти в бокалах и взглядах – вдруг стало хрупким.

Я почувствовала, как в этом мужчине, умеющем управлять всем – от рынка до молчания, – появилась едва заметная трещина. И знала – это из-за меня. Из-за того, как я вошла. В платье, которое нельзя назвать просто красным – это был цвет решения. Цвет, в котором нет вопроса «заметят ли». Это был не наряд, а намерение. Он знал. И именно поэтому – сжался.

Но внутри я уже знала – он во мне.

Валерио был вежлив, он флиртовал, как мужчина с образованием и сдержанностью, он играл словами, подбирал тон, выстраивал ритм. Он наклонился и поцеловал меня в щёку – не по-европейски, не из приличия. Он знал, куда целовать женщину, чтобы она потом вспоминала это не как жест, а как ощущение. Я почувствовала это касание – не губами, не кожей. В затылке. В позвоночнике. В животе.

И всё же, когда он ушёл, а я смотрела ему вслед, во мне не осталось лёгкости или желания. Осталась тревога.

А когда я перевела взгляд на Данте – поняла, что он видел всё.

И знал. Не просто то, что произошло. А то, что я чувствовала. Потому что он знал меня уже больше, чем должен был. Глубже, чем можно. Интимнее, чем позволено.

Я смотрела на него – и знала: этот мужчина уже живёт во мне. И если кто-то из нас проиграет, то не потому что сдался, а потому что слишком долго думал, что держит контроль, в то время как пламя уже пошло по венам.

Теперь я боюсь не того, что он опасен. Я боюсь того, как сильно я его хочу.

Вечер растянулся, как ленивый выдох, медленный и тёплый, будто кто-то, кого ты любишь, встал с дивана, не разбудив. Всё стихло. Даже смех, такой лёгкий днём, будто его было слишком много и он устал. Остался только шелест воды и ветер, пахнущий солью, деревом, возможно вином, но больше всего – чем-то таким… честным.

Простой, невидимый запах тишины, в которой наконец можно было дышать.

Я стояла босиком у поручня, пальцы ног уже, наверное, покрылись солью, и даже это ощущалось не как дискомфорт, а как доказательство, что я не сбежала. Что я осталась. Что я здесь – до конца, каким бы он ни был.

На губах – тонкий привкус шампанского. Или поцелуя. Не уверена. Они давно начали сливаться. Вечер был слишком долгим, чтобы отличать то, что хочешь, от того, что уже случилось.

И тогда – он.

Данте.

Он появился не громко. Просто – был. В руках – бокал. Шампанское играло в лунном свете, словно понимало, что его никто не ждал, но оно всё равно пришло.

Как мы. Друг к другу.

– Ты подаёшь алкоголь, как будто хочешь меня соблазнить, – сказала я, не поворачиваясь, но зная, что он смотрит. Не просто на спину, не на волосы – в меня. Всю.

Он усмехнулся – тихо, тепло, почти не для меня.

– Если ты думаешь, что я так соблазняю женщин, – проговорил он, – ты переоцениваешь шампанское.

Я взяла бокал. Медленно, почти церемониально. Чтобы ощутить прохладу стекла, чтобы прочувствовать тяжесть его взгляда на моей руке, на пальцах, на запястье, которое можно было бы удержать – но пока не нужно.

– После этого отпуска, – вздохнула я, глядя в воду, – я стану алкоголичкой.

– Неплохой способ пережить реальность, – отозвался он, и на мгновение его голос прозвучал так, будто он знает. Всё.

И о реальности, и о побеге, и о том, сколько нужно вина, чтобы снова начать дышать.

Мы молчали. И ветер – такой ласковый в середине дня – теперь тронул мои плечи как напоминание. Что можно снова закрыться. Что ещё не поздно уйти. Что всё это – почти. Почти чувство. Почти разговор. Почти шанс.

Но я вдруг поняла: я не хочу защищаться. Не хочу играть. Не хочу делать вид.

Просто – быть.

– От чего ты бежишь, Кейт? – спросил он. Не требовательно. Не с упрёком. А как человек, который не боится услышать правду, даже если она будет про него.

Я не посмотрела на него. Только – вперёд. Туда, где море растворяется в небе, где не видно горизонта, где не нужно выбирать сторону.

– От мужчины, – сказала я. – От себя. От чувства, которое обмануло.

Он молчал. Но это было молчание не из вежливости, не из недосказанности.

Это было – согласие. Слушание. Настоящее. То редкое молчание, в котором тебе не нужно оправдываться.

– Я не жалею, что ушла, – продолжила я. – Я жалею, что осталась с ним так долго.

– Он знал, кого теряет?

– Нет.

– Повезло ему. Не понял. Не почувствовал. Не потерпел.

Я усмехнулась. Но внутри – было уже не больно. Просто… спокойно. Как после финала, который больше не нужно переписывать.

– А ты? Потерпишь?

Он сделал глоток. Повернулся ко мне. Его лицо – тёмное, как гладкая сталь в полумраке, как линии сна, который ещё не стал явью.

– Я терплю бизнес. Людей. Решения. Но не женщин, – ответил он. – Женщины – либо остаются, либо уходят. И не спрашивают разрешения.

Я кивнула. Потому что это было по-мужски. Прямо. Без игры. Без запятых.

– Так, Данте… – я облокотилась на перила, чувствуя, как холод входит в локти, как реальность возвращается сквозь тело. – Расскажи. Чем ты занимаешься?

Он усмехнулся. Легко, как человек, который знал, что этот вопрос прозвучит.