Жизни и реальности Сальваторе

– Эту-то жалко! В такой по дворцам, а не по пляжам следует ходить.

И Принцесса послушалась – оделась в простое, до колен, и давай девушки по пляжу друг за другом гоняться! Хотели и Рыцаря с конём в игру втянуть, да Рыцарь отказался, а конь, хоть и друг боевой и добрый, да неразумный, и всё больше интересовался травой и яблоками.

Вскоре увидели они рыбака: сети огромные он лодку погрузил да и плыть уже собирался, когда Валькирия к нему подлетела. Сначала он испугался; а затем Валькирия поделилась с ним хлебом из принцессиного сундука, и старик успокоился.

– Скажи, дядюшка, – нараспев произнесла Валькирия, – не видел ли ты поблизости дракона? Большого, зелёного, крылатого.

– Как же, видел, – сказал рыбак. Переглянулись Валькирия с Рыцарем радостно: вот и конец пути близок! Но продолжил путник: – Летит, огнём дымит и всё пред собой поливает. Деревню разорил, что по соседству стоит, ни камня, ни косточки не оставил – одна разорённая земля.

– Да, папочка такой, – согласилась Принцесса. – Ему только не угоди, мигом всех построит!

Переглянулись Валькирия с Рыцарем ещё раз.

– Детские фантазии! – шепнула она ему, и смехом залилась. Тревожно стало Рыцарю; но ничего не поделаешь. Поблагодарили они рыбака, дали ему хлеба да вина и пошли дальше.

А тревожно было Рыцарю не только от того, что неясно было, чего от Дракона ждать. Совсем близок был конец пути, ещё немного – и они с Валькирией разойдутся навсегда.

Думал он, думал – что сказать, что сделать? – ничего не придумал. Вот ведь досада: с мотыльками-однодневками обещанья текли рекой, речи были слаще мёда, а здесь…

Пришлось стрелять чаек: и досада уходила, и к ужину еда набиралась.

Так и шли, пока не проголодались. Затем остановились, чаек ощипали и съели. Принцесса быстро уснула – умаялась за день; хотела Валькирия отнести её в сундук, чтоб не под открытым небом спала, да вдруг схватил её Рыцарь за руку.

– Что такое, доблестный Рыцарь? – удивилась Валькирия. А он держит, и глаз не сводит, и слова не может сказать – словно не Рыцарь, а обратно в Оруженосца обернулся. – Ещё немного, и я закричу.

Тогда он и поцеловал её. Глаза у Валькирии, что свет хранят, от которого долго-долго держится осколочек в сердце, стали испуганными, и брови взлетели, точно крылья наизготовку – будто завет он какой нарушил; Рыцарь даже пожалеть успел, что это сделал, но она сама руками его плечи обвила и приникла своей грудью к его широкой груди.

И поцеловал он её снова.

И было что – ни в сказке сказать, ни пером описать.

5. Начало пути

Мои органы чувств (можно ли их так назвать? Впрочем, если я мыслю и существую, то могу называть что хочу и как хочу, верно?) выдали сигнал: «Другой корабль». Я приблизительно измерил расстояние и понял, что находится он близко, и с моей стороны уже поздно менять курс. Да и хотел ли я его менять? Каждая минута дорога для меня и для тех, кто меня ждёт. Даже если бы я увидел корабль издали – я бы не повернул в сторону.

Не могу соврать: мне стало не по себе. Мне даже стало в какой-то мере кисло, как бывает от лимона или жопки муравья – капитан рассказывал о своём детстве много раз, так что я знаю и о таких земных вещах. Эта часть космоса малоиспользуема, и большой риск встретить разного рода маргинальных личностей, а мне в моём положении это было бы очень нежелательно. Мой груз для них, может, ничего и не стоит, и погибнуть просто потому, что случайно оказался в этой области, было бы крайне обидно; вдвойне обидно, что мой груз правда важен, но подобным личностям обычно плевать.

Медлить было больше нельзя: мы сближались, и я подал сигнал.

«Н-4Зстр0 «Сальваторе». Груз на планету РК-34-б-5»

Корабль молчал, и я было решил, что точно встретил неприятных существ, когда последовал ответ:

«С-39тая1 «Мария». Исследовательская миссия»

Исследовательская миссия! Это чудесно. Всегда любил науку, не в последнюю очередь по той причине, что она породила меня.

– Люди на борту есть? – прозвучало по лучу. Капитан сказал бы, что он ощутил себя как ребёнок, которого спрашивают «Есть ли на борту взрослые?». В общем-то, он и был таким как бы взрослым, который отвечал за мирок команды.

– Нет. Только я.

– Ясно. Далеко забрался. У тебя проблемы?

– Двигатель повреждён.

– Это серьёзно. Позволишь посмотреть?

– Да, – я обрадовался: если космонавты смогут починить двигатель, я доставлю груз в кратчайшие сроки. Значит, задача будет выполнена. Как не радоваться?

Мы с «Марией» начали стыковку. Сначала мы замедлили скорость и, кружась, сблизились, примеряясь к ритму друг друга. Затем она скользнула с берега вниз, в воду – она двигалась немного неуклюже, но была так мила. Её голова тут же показалась над водой, и мне хотелось коснуться, но я знал: рано, ещё совсем рано, и вопреки этому моему знанию она двинулась ко мне, широко разводя изящные руки в стороны, а я неожиданно сам для себя наклонился и поцеловал её.

Тепло. Обволакивающая мягкость.

Женственность.

Казалось бы, откуда мне это знать? Но это на самом деле не так удивительно, как могло бы показаться, ведь я имею доступ ко множеству фильмов, и книг, и всех этих «ощущалок», рассчитанных на среднего человека, и даже имею пару тысяч записанных воспоминаний, и… и всё же, Мария была прекрасна. Смеясь, она обвила мою шею руками и потянула за собой, в глубину, и я не мог держать нас обоих – я повлёкся за ней, в бескрайнюю, бездонную синь, тепло сплетающихся рук и ног. Она поцеловала меня в губы, в щеку, в шею, и, приблизив пухлые губы к моему уху, прошептала:

– Сальваторе, у тебя всё совсем печально. Тебе нужна полная замена межпространственного двигателя, а это могут сделать только на планете. Как тебя выпустили с Земли?

– Это не ко мне вопрос, – сказал я, пытаясь бороться с мороком, но мягкие губы и настойчивые руки не позволяли мне сохранять разум чистым.

– Жаль, что мы не можем тебе помочь. Удачи.

Я жадно приник к её губам, смутно понимая, что вот-вот наступит разлука, и желая оттянуть момент, когда я останусь висеть один в пустоте, и всё равно, морок она или нет, но вот она, в моих руках – но вот поцелуй закончился и она, улыбаясь, разжала руки, ускользнула вниз. Я попытался удержать её, но иллюзия кончилась, и я увидел, как «Мария», отстыковавшись, продолжает свой путь к звезде-толстушке с единственной планетой.

Интермедиа 5

Мальчишки были маленькие, а Учитель – строгий. Нет, он на них не кричал – он и говорил-то вслух нечасто. Он на них смотрел. От этого взгляда казалось, что самое твоё бытие – глупая и досадная ошибка, и вот-вот по указке Учителя Мироздание найдёт тебя и выжжет пламенем справедливости.

Поэтому они его боялись больше, чем сеньора Крикуна из деревни – тот, конечно, орал, и наподдать мог, если под горячую руку попадёшься, но его Мироздание не слушало. Может, он и сам это понимал, раз так сильно вопил: надеялся, что хоть кто-то заметит его недовольство.

Учитель стал допускать их до занятий и, честно говоря, не поощрял больше ничего. Обычно на сообщение о том, что ученик увлёкся музыкой, или танцами, или просто бегает к девкам в деревню, он произносил что-то вроде «Хммфмф», а затем вечером происходил разговор.

Так, после совместного концерта Мальчика и Дара он каждому устроил взбучку.

– Тебе он что говорил? – хмуро спросил Дар на следующее утро, когда Мальчишки вне очереди варили похлёбку на всех.

– Что это слишком ответственно для меня, – Мальчик пожал плечами, – Так, как он обычно это говорит. И смотрит так… ты знаешь.

– Да-а-а.

– А тебе?

– Что я дурак, – Дар шмыгнул носом и вытер его о запястье. А затем засмеялся: – Ну а что? Дурак и есть!

И они продолжили играть – но теперь не в доме, поскольку Учитель всегда был начеку, а в деревне. Там за музыку их полюбили – больше, чем других учеников, – при встрече радовались им и даже подкидывали кое-какие гроши.

А вскоре у Мальчика появилось ещё одно любимое дело.

Лодка.

Он нашёл её на берегу – оставленную и одинокую, как он сам после шторма. Пожалев лодку, как живую, Мальчик толкнул её к воде, забрался вовнурь сам. Весёл не было; но Учитель несколько раз обронил кое-что насчёт воздействия на мир без применения физической силы.

Повозившись, Мальчик с грехом пополам довёл лодку до старой брошенной пристани; и ему воображалось, что он – капитан судна, преодолевающего широкий-широкий и злой океан.

С тех пор, когда удавалась свободная минутка, он стремился к ней. Он и друзей звал, но те боялись: если уж Учитель злится на музыку или искусство владения мечом, то что уж говорить про лодку?!

Вот и в тот день Мальчик катался один. Вода реки пронзала глаза бликами, оставляя в сердце сладко саднящий осколок; солнце грело, словно помогая пловцу, и неугомонный ветер дул туда, куда нужно, делая волны похожими на кудри. Над рекой реяли чайки, и их изогнутые крылья вразлёт изящно вписывались в пейзаж.

Он уж возвращался, когда из камыша высунулась мальчишеская голова. Это был Дар.

– Псссс! Хэй! – привлекал он внимание Мальчика. Далее он шептал что-то неразборчивое; Мальчик только хмурился, показывая, что не понимает. Тогда Дар выругался – Учитель регулярно заставлял его мыть язык в наказание за крепкие слова, – и исчез в осоке. Затем его вытянутое, смуглое лицо появилось вновь; активно замахали руки, складываясь в то в крест, то в молитвенный жест.

Испуганный, Мальчик ускорил лодку: он хотел быстрее добраться до места и расспросить Дара, что же случилось.

Из-за поворота показался причал, а на нём Мальчик увидел своих товарищей и Учителя. Выражения лиц были разные: от беспокойства («Ой что сейчас с ним будет!») до довольства («Получит сейчас от Учителя! А нечего по воде гулять»). Мальчик секунду думал, что, может, успеет повернуть обратно, но его заметили: Учитель взглянул на него и сложил руки на груди. Мальчик направил лодку к причалу.

– Ну? – спросил старик, когда остроносая красавица стукнулась боком о дерево. – И чем это ты занимаешься в свободное время?

– Гуляю, – отвечал Мальчик. – По воде.

Лица у учеников приняли ещё более злорадное выражение. Вот глупость сказанул! Ну всё, жди наказания!

Но Учитель вдруг шагнул в лодку.

– Вот тогда и правь, раз умеешь. Всякий приличный человек любит гулять по воде; да настроения самому лодку катать нет.

Под ошеломлёнными взглядами лодка оттолкнулась от причала и поплыла обратно по реке. Мальчик правил, наслаждаясь солнцем; всё вернулось на круги своя, и даже больше того – Учитель признал его увлечение! Сердце радостно скакало в груди.

Но вдруг – тяжело и даже грустно – ему подумалось, что эта поездка на лодке похожа на путешествие души в царство мёртвых; и может быть, на самом деле смерть вовсе не так страшна, как казалось когда-то; быть может это – спокойствие, плеск волн, туман, хранящий в себе силуэты прошлого и, возможно, даже будущего…

Мальчик понял, что это не его мысли.

«Учитель, – спросил он мысленно, – неужели вы…?»

Учитель искоса поглядел на него.

«Молчи и греби. А то эти твои друзья опрокинут лодку»

Мальчик осторожно поглядел в воду, но никого внутри неё не увидел.

На следующее утро двое из учеников исчезли. Оставшиеся бросились искать и нашли одного в деревне; он ничего не помнил о том, как жил у Учителя, и мнил себя сыном крестьянина. Даже боялся их, как и прочие дети – так натурально, что от него быстро отстали, напоследок обозвав сумасшедшим.

Тогда Мальчик пришёл к Учителю и спросил его: «Что с ними случилось?»

– Не все достойны владеть силой, которой я обучаю вас, – отвечал Учитель.

А на следующий день был праздник Всех Мёртвых.

6

6. Мизинец

Видит Бог, видит Мария да Иисус видит: честно ждали мы несколько дней. Крепились, упырей за сотню шагов обходя, но всё было тихо – так это ж никакой мочи не хватит сидеть в тени да temblar[18], что твой мыш под полом! De todos modos[19], прибыли. Поглядели друг на друга, а играть-то и не решаемся: пасмурно, люд ходит, поди разгадай – честной иль упырий. То-то, говорят, упыри чеснока не любят!

Стоим, смотрим друг на друга, как это говорится? Хвосты поджали. Ни Балда, ни я сказать ничего не решаемся. Ослы и есть. Так бы и стояли до конца времен, пока я молвить не решился:

– Пора играть всё в одну карту[20].

– Чего? Какие карты? Мы же вроде играть собрались в музыку.

– Сам ты в музыку играешь, Балда. А я ей живу. Вот и готов всё поставить, так-то.

– А-а-а, – протянул Балда, будто понял, но я-то вижу: no aprendió nada[21]. – Так начинаем?

– Я думаю вот как, – начал я. – Ох, много я помыслил-поразмыслил, мозгами раскидал да накидал, и вот что думаю. Раз им не нравится наша música здесь, мы спустимся и будем играть её там.

– Прямо там?

С неприязнью поглядел Бальтасар на подземелье, я бы даже сказал – с ужасом.

– А что? Твоя волшебная музыка да моё волшебное пение вместе – всех с ума сведём да и прочь!

Я думал, что Бальтасар, как обычно, хмыкнет-хихикнет, но он маску трагическую нацепил и стоял. Никак так сильно боится? Вот так Чичо прямо и спросил: боишься за искусство да свободу жизнь положить, юный балда?

– Боюсь, – сказал он, – что будет зря. Вот как Сан-Фелисе… её же жители города сто лет назад строили. Мой прадед на этой стройке погиб. Думали – будет маленькая общая красивая церковь, пастора пригласим, свободный город, чин чином. А пришли эти упыри, – Бальтасар сплюнул, – и всё захапали себе. Деньги за церковь с людей дерут и в карман кладут. Пастора своего поставили, так он вон! На крови прихожан как разжирел… так ради чего мой дед погиб, чтобы эти наживались? Ради чего мне жизнь класть?

– Ну не хочешь класть, так не клади, вот нашёл трагедию, – уж чего-чего, а ввязываться в споры о месте упырей в городе нашем я не хотел, но вот действовать мне не терпелось, значило ли это в конечном счёте переход к лучшей жизни или победу духовную над клыкастыми тварями. – Я сам положу, что мне надо, а что не надо, так не положу, что я, tonto[22] какой? И ты сам разбирайся, что класть хочешь, а на что положить, нянька я тебе? Хочешь – мизинец себе отрубай, хочешь – чего покруче, я смотреть тут тебе не буду!

И с этими словами я сделал шаг в подземелье.

Эх, вот уж не думал-не гадал, что побывать в этих катакомбах придётся, а вот поди ж ты – сам выдумал, сам иду, сам tonto и есть. Хорошо хоть Балда не балда, верно говорит: зачем спускаться в самое пиявочное логово? Разве что хочешь наутро одной из тех мумий стать, что на полках лежат – места свободного ещё много, ложись да жди.

А потом меня сзади топот настиг, и понял я: Балда есть Балда.

– Подожди! Я тоже, – сказал он так твёрдо, что, даже имей я с самого начала намерение его переубедить, я бы скорее себе лоб отшиб об его упрямство, чем что-то растолковал бы. Так что мы с гитарой весело тренькнули да и спуск продолжили.

Светло ещё было, захочешь – не споткнёшься (а хотелось, каюсь). А там вдали жаровни горели большие, в чашах каменных, резных. Их Балда увидел, скривился, будто от запаха мерзкого. Хотя, если hablar lisa y llanamente[23], здесь и впрямь несло. Что там в глубинах, я и думать не желал.

Переглянулись мы, ударили по струнам, музыку пришпоривая, да и запел я во всё горло… сам не понял, что запел. Из моего горла рвались звуки, чтобы витать вокруг, сопровождая пение устрашающим воем, подобно привидениям. А что же – отчего не водиться здесь разного рода духам умерших, если учесть, сколько кровушки честной было выпито в этом месте?

– Хором! – завопил я, и затянул невообразимое в этом месте:

Quidam ludunt, quidam bibunt,quidam indiscrete vivunt.sed in ludo qui morantur,ex his quidam denudantur.

Балда закатил глаза до самого затылка, но сменил ритм, мастерски подстраиваясь под мои вихляния голосом. Вот что значат эти ваши университеты!

Ай люд честной как начал останавливаться да вслушиваться, подпевать да притоптывать – любо-дорого смотреть! Вот такие они, горожане: как при свете да под присмотром, так боязно, а как el oscuro[24] наступает – ноги сами впляс!

Сыграли мы песню, вторую, третью, уже и вижу – смеркается, идти пора, пока упыри не повылезали. Толкаю Балду, чтобы сворачивал в футляр свою шарманку, да смотрю – глаза у него квадратные, точно в вылитое из окна ступил. Оглядываюсь и вижу… святая дева Мария, убереги!

Не люд честной это вокруг, а упыри злокозненные – клыками сверкают, глаза что кровь, танцуют, а сами на нас смотрят: как прекратим, так набросятся и выпьют.

– …Продолжай играть!.. – завопил я меж строками, а Балде и командовать не надо – скрипкой орудует.

А их всё больше, больше: вон и голова города мелькнул, а вокруг его прихлебатели вьются, плащами шуршат, инструмент задевают точно нарочно – чтоб сбить нас с пути музыки и тут-то и съесть. А вон милейшая женщина, что молоко на рынке продаёт, и мой сосед на меня скалится, – то ли одобряя, то ли радуясь возможности поквитаться.

Сколько же здесь горожан?

Всё теснее их круг, все ближе мертвенно-белые руки; снова цепляются за одежду, и грязь под ногтями черна, как наступившая ночь.

6. Большой палец

Жизнь – это высшая ценность. Хотя не сомневаюсь, что после подобного заявления меня охотно бы вызвал на дуэль какой-нибудь рыцарь: они объявляли высшей ценностью честь. А до неё была воинская доблесть, и считалось, что те, кто погиб в бою, окажутся в одном мире с самими богами – а значит, в некоторой степени приравненными к ним. И если ясно, что честь и доблесть зависят от того, как понимает их народ, о котором идёт речь, то что есть жизнь? С этим, казалось бы, тоже всё ясно, но… не для меня. То есть, я думаю, что я жив. И капитан думает, что я жив, и помощник капитана думает аналогично. Даже трудяги с «Марии» так считают. Но если спросить, например, того техника, на которого следовало уронить ящик – увы. Он бы покрутил большим пальцем у виска, и до некоторой степени был бы прав. Ведь со мной нельзя, допустим, выпить водки после работы, или посмотреть футбол. Разве же ж можно меня тогда считать живым?

Я отвратительный собеседник. Можете меня не переубеждать, я знаю, что это так, знаю тем самым безусловным знанием, что есть у каждого живого. Правда, оно иногда нас подводит, и остаётся лишь лететь в пустоте навстречу… гибели? Своей цели?

Когда-то говорили «идти навстречу судьбе», но я-то точно в неё не верю. Нет, нет, нет, я не фаталист, хоть и верю в смешные образы интуиции и её неясные знаки (как я говорил, без подобной веры не обходится ни один разум). Я разделяю мнение, что у всего в мире просто есть большая или меньшая вероятность, а то, что мы принимаем за безукоризненный ход механизмов, – только череда ошибок, которых мы по некоторым причинам не заметили. Как в моей судьбе: можно сосредоточить внимание на моих победах и некоторой части поражений, совершенно выкинув остальные (например, для облегчения их восприятия), и наблюдатель будет считать, что я безупречен. Безупречномудрый, – так шутит старший внук командира. А вся суть в том, что мои победы состоят из моих ошибок. Целого кладбища ошибок, которые я допускаю и исправляю раз за разом. Вот даже сейчас.

6. Безымянный палец

А наутро отправились они дальше.

Только Принцесса вокруг бегала, хитрая-хитрая, и как-то сказала Рыцарю:

– Я всё видела, – и тут же, посмотрев ему в глаза, поправилась: – слышала. Я понимаю, вам надо, но не могли до папиного дома потерпеть, кольцо на безымянный палец надеть?

А потом она не по-королевски показала язык и убежала, вздымая босыми ногами облачка песка. Но не разозлился Рыцарь. Не таков он был, чтобы на юных дев сердиться: сплюнул да и Валькирию обнял.

Нечего.

Так и дошли они до места, где земля нависала над морем, роняя вниз камни, как слёзы. Камни лежали грудой у подножья – никак не пройти. Подумали Рыцарь, Валькирия да Принцесса, подумали – да и повернули назад: по лесу обойти было бы проще.

Но услышал Рыцарь лязг стальной. Это из-за камней враги-недруги показались, целятся из луков, мечи наизготовку. Кричат враги-недруги:

– Отдайте нам Принцессу!

И самый главный враг, с огромными усами, в воздухе мечом потрясает.

– Отдайте нам Принцессу, не то худо будет!

– Костьми ляжем, а не отдадим, – сказал Рыцарь. Валькирия его за рукав дёрнула, да поздно: ухмыльнулись враги-недруги и кинулись в бой.

Доблестно боролись наши герои: налево рукой Рыцарь махнёт – улица, направо – переулочек; Валькирия пролетит – точно жатву снимет. Всё хорошо, только погиб конь, друг боевой, и оплакать его не было времени, и даже не заметили этого поначалу: лишь услышали, как Принцесса зарыдала.

Вдруг иссяк поток врагов-иродов. Меньше их стало, меньше, а вот последние в лес убежали. Обрадовались Рыцарь с Валькирией, что злых людей в бегство обратили. Смотрят – а Принцессы нет!

– Где Принцесса? – спросил Рыцарь. И ответила Валькирия:

– Кажется, в лес побежала.

Зарычал Рыцарь, точно зверь лесной, и бросился за врагами-иродами: ясно же, что где они, там и Принцесса! Даже Валькирию крылатую обогнал, так быстро мчался.

Почти врагов, бежавших последними, настигли, как на светлой весёлой полянке Рыцарь увидел: из земли выросло фиолетовое, покрытое крупными присосками щупальце, схватило разбойника и раздавило в кровавую кашу.

Замерли Рыцарь с Валькирией. Слышат – крики боли и муки; смотрят – бьются разбойники с щупальцами, одолеть не могут: сминают их щупальца, ломают, как ломают деревья, как иные ломают зубочистки.

– Я посмотрю… как там Принцесса, – произнесла дрогнувшим голосом Валькирия. Рыцарь неопределённо пожал плечами: давай.

Взмахнула крыльями Валькирия, взлетела. Выше щупалец не получалось, мешали деревья, и у Рыцаря невольно замерло сердце – то самое, с осколком, – когда он увидел, как Валькирия ринулась в самую середину. Но вера его не оставила, и не зря: легко лавировала между щупальцами Валькирия, и как они не пытались добраться до неё – не смогли. На миг исчезнув из виду, крылатая дева вновь появилась, и через пару мгновений уже опустилась на землю рядом с Рыцарем.

– Ты не поверишь, – тихо сказала она. – Это… Принцесса.

Он понял.

– Она там? Где конкретно?

Валькирия сглотнула; её глаза, обычно солнечные и яркие, затянуло тучами.

– В середине. Существа.

– Мозг? – Рыцарь понимал, что спрашивать об этом жестоко.

Но так было нужно.

– Н-наверное. Я впервые такое вижу.

Рыцарь кивнул. Сморщился так, словно ему пришлось прыгать со сломанной ногой. Сказал:

– Я применю одну технику. Старинные технологии рыцарей. Это останется нашим секретом?

Валькирия тоже кивнула. Вытерла со щеки слезу.

Тогда Рыцарь повернулся к ней спиной и раскинул руки.

Тысяча мечей. Они лезли из земли, точно ростки странных растений; они летели откуда-то издали, обрубая оставшиеся ветви деревьев и кустов. Поеденные ржавчиной и новенькие, украшенные камнями и совсем бедные, сломанные пополам и целые. И при каждом мече Валькирия увидела призрачного воина; и один из воинов взял из её руки её меч, и она лишь отшатнулась, узнав в нём убитого много лет назад врага.

И мечи вступили в бой с щупальцами, превращая их в слизь. Рыцарь, точно ведомый потусторонним голосом, двинулся к центру боя; когда Валькирия его окликнула, даже не обернулся. Тогда она пошла за ним, хотя крылья просили: взлети в небо и никогда не возвращайся!

Мечи победили. Среди крови и слизи, среди плоти обрубленных деревьев, людей и щупалец они искали Принцессу – а нашли на светлой подстилке из мха, в круге, нетронутом недавней битвой.

Она будто спала. Рыцарь ругнулся; клинки попадали на землю, напоминая Валькирии затаившихся кобр. Не страшась их, она бросилась к Принцессе, чтобы пощупать пульс; ощутив его, улыбнулась, положила голову девушки на колени и чуть трясущимися руками стала гладить её по волосам.

– Рыцарь?..

Принцесса разлепила глаза – фиолетовые, в цвет щупалец. «Тихо, тихо, тебе нужно отлежаться», – сказала ей Валькирия, но девушка продолжила:

– Я знала, что если это случится, то… ты спасёшь…

Принцесса тяжело сглотнула, и Валькирия быстро достала фляжку с водой и осторожно приложила к её губам, но девушка отвернулась к земле и закончила фразу, всё так же блаженно улыбаясь:

– …сказку.

6. Средний

9 января 83 года.

Я открыл глаза, с трудом втягивая в лёгкие воздух. Перевернулся на постели, свесив голову вниз – так почему-то дышать стало легче. Кошмар колол что-то внутри, пугал, и я старался вытеснить его, пока, вспомнив наставления Предатора, не расслабился и не заставил себя переключиться на другие мысли.