Жизни и реальности Сальваторе

Они с удовольствием начали обучаться друг у друга, и порой подолгу смеялись, катая во рту то или иное слово. Только имя Мальчика для них оказалось сложным, и он так и остался Мальчиком; тем более, что сам Учитель так называл его.

Учитель был строгим. Он никогда не повышал голос; но стоило ему посмотреть, как ребята бросали спорить, хулиганить или просто лениться. Большую часть времени они прибирались, таскали и грели воду, мыли посуду, готовили, учились драться и лишь немного Учитель натаскивал их на то, что Мальчик про себя называл магией.

«Всему своё время», – говорил Учитель, не разжимая рта.

Правда, один из новых знакомых Мальчика, по имени Божий Дар, отнёсся к нему не очень хорошо: толкался, не разговаривал с ним, подкладывал уховёрток в еду. Поскольку Мальчик успел немного изучить местный язык, он спросил у других, в чём дело. Ответ в общих чертах он получил следующий:

– Он был новеньким в предыдущий раз. Мы заставили его выполнять задания. И ещё смеялись над ним, потому что он злой. А он думал, что мы смеемся над новичком. Теперь новичок ты, но мы смеёмся не над тобой, а с тобой, потому что ты хороший. А он завидует.

Ребята даже собирались и несколько раз били Дара, но после этого тот только злее подстраивал гадости Мальчику. От убийства или увечий со стороны ребят ученика спас Учитель. Как-то раз Дар своровал обувь Мальчика и нёс по направлению к реке, а Учитель шёл из деревни, что находилась на том берегу. Брови его взлетели вверх; он усмехнулся и бросил лишь:

«Идиот».

Этого хватило, чтобы испуганный Дар помчался в дом быстрее Учителя и вернул обувь на место.

Вещи Мальчика он трогать перестал, но долго ещё кидал в него злые, обиженные взгляды.

4

4. Горький

8 января 83 года пути.

Я проснулся, с трудом переводя дыхание. В горле комом встала горечь. Я хотел протянуть руку за стаканом с водой, стоявшей на тумбочке – и не смог. На груди словно что-то сидело, прижимая к постели; я смотрел сквозь темноту, невольно ожидая увидеть это что-то. Конечно, это был всего лишь мой недоразбуженный мозг. Но мне чудилось: скрежет стали, железный привкус во рту, бескрайний пляж – и я. Я, голем – пойманная хитроумным магом душа древнего воина, вживлённая в тысячу мечей, обречённая вечно испытывать скрежет и ржавчину… ведь и маг умрёт, а я останусь жить.

Наконец, моё тело вернуло способность двигаться. Сон отступал медленно, тянулся, точно жвачка, окутывая сознание. Я с трудом понимал, где нахожусь. Даже мелькнула мысль – неужели я опять впал в кому? – но тут же прошла. Потеряй я сознание во второй раз, от меня точно бы избавились. В первый за меня кто-то сильно поручился. Может быть, мать.

В это утро, чтобы сбросить неприятный осадок после сна, я перед работой отправился в симулятор реальностей. Там столкнулся с капитаном – человеком лет на пятнадцать старше меня, родом из Иккетно. Тот дружелюбно спросил:

– Что, соскучился по просторам?

– Да, есть такое, – согласился я.

– Я собрался на рыбалку, – капитан кивнул на ближайший автомат, – как, отправишься со мной?

Я согласился. Симулятор озера был одним из моих любимейших. К рыбе я оставался равнодушен, а вот править лодку – это как двигаться без границ и всякое такое. Чувствуешь, что свобода в твоих руках. Может быть, потому я и выбрал пилота, раз мне самому в капитаны путь был заказан.

Кэп – милой души человек. Но порой я подозреваю, что Иккетно его выдвинули для продвижения своих целей, а наши их просто не раскусили. Впрочем, какая разница, если главное – это успех миссии? Можно поступиться гордостью и всяким таким.

Порыбачили. Точнее, я правил, капитан рыбачил. С воплем, достойным охотников древности, он выловил огромного сома – коричневого в чёрную крапинку, с огромными жёлтыми глазами. Пока мы втаскивали рыбину на борт, она ударила хвостом и перевернула лодку кверху дном. На этом время сеанса кончилось – таймер по умолчанию выставлен на двадцать минут, – и мы вывалились в реальность. Я бы с удовольствием включил кабину снова, ещё на полчаса и всякое такое, но капитан в привычной извиняющейся манере спросил:

– С курсом необходимо разобраться, ты помог бы?

– А что разбираться? Я пятого исправил его. Вчера проверял, всё в порядке.

– Сучки да задоринки, что с этим сделаешь?

Я согласился. В конце концов, пойти толком и некому, да и отношения у нас с капитаном сносные, не хотелось портить. Отправились в рубку; там я с удивлением обнаружил, что курс прежний, который был выставлен до пятого числа – на центр облака.

Помянув злым словом глупых пилотов Иккетно, я сцепился с компьютером за корректировку данных. Капитан нарезал вокруг меня круги и с умным видом вставлял замечания. Обычно это всякое совсем к делу не имеющее, но одно заставило меня напрячься:

– Так, да? А затем круто бери к созвездию Валькирии, не прогадаешь.

Я замер.

…волны волос. Брови – птичий полёт. Глаза…

Я спросил, стараясь не выдать своего замешательства:

– Какой Валькирии?

– Условное созвездие в этой части неба, – капитан лёгким движением руки развернул на весь экран карту. – Звёзды за последние двадцать лет сдвинуты, прежних групп нет. Я переименовал, видишь? Рядышком с Драконом и Горгоной.

– Эх, кэп, – подавляя в себе растерянность, улыбнулся я. – Тебе б в звездочёты или поэты, а не в капитаны. Давай к Валькирии. Мне нравится название.

Капитан не обиделся. Мы достроили курс, он вбил его в компьютер и остался на вахте, а я наконец отправился на завтрак.

Вообще-то общий приём пищи я пропустил, так что теперь я был намерен ограбить кухню. Когда-то аппарат выдачи обедов работал строго в определённые часы, но лет двадцать назад наши умельцы его взломали. Там, конечно, рядом сидит Эн, но стоит ли говорить, что она-то мне позволит взять всё?

– Закончилось, – сказала мне она в ответ на мою просьбу. Оторвалась от микроскопа и начала что-то шустро набирать на клавиатуре. От неё опять пахло тревогой. Так и привыкну скоро. – Сегодня все особенно голодные – от нервов, должно быть. Ты чего не пришёл?

– Не успел. Капитану помог.

– Трудяга, – улыбнулась Эн.

– На какой ферме брали? Нет, не буду их есть сырыми, – поспешил я уточнить, видя, как Эн открыла рот. – Я их принесу, загружу в автомат и всякое такое.

– На второй. Но ты там не бери, лучше сходи на третью. Там только-только проросли. И будь осторожен. Мы выяснили, – Эн коснулась разобранного микроскопа, – что в водорослях из четвёртой фермы содержатся психотропные вещества.

– Откуда?

Эн пожала плечами.

– Мутировали. Так бывает. Особенно если следить за этим очень тщательно, – она презрительно фыркнула.

– Кто-то знает?

– Нет, мы боимся сказать. Как бы это не привело к возникновению нарко… – она замолчала. – Хотя не должно: эффект, который они оказывают, необратим. Если вдруг захочешь, чтобы твоя крыша съехала…

– И ты мне так легко советуешь брать водоросли из непроверенной фермы?!

– Мутация не передаётся через три зала, уймись.

– Я проверю. Дай-ка мне эту штуку, как её…

Закатив глаза, Эн вручила мне анализатор. И я быстро отправился вниз по коридору.

Уже метрах в двадцати от цели мне в нос ударил странный запах – вроде ацетона. Я замедлил шаг, почти неслышно дошёл до фермы водорослей и заглянул вовнутрь; ничего. На всякий случай я прошёл дальше и дёрнул дверь второй, но и там было пусто, только мерно шипел автомат, подававший в кадки питательный раствор. Почти успокоившись, я заглянул в первую ферму.

У кадок с водорослями стоял Индиго с большим ящиком в руках. Он методично погружал в него ложку и сыпал в воду какой-то белый порошок.

4. Солёный

Маг создал голема из тысячи мечей,Воин нынче в железном теле заточён;Обязан подчиняться силе мажеских речей!Выпьем же, братья!О том, кто в мечах заточёнСтану слово брать я!

– Buenos noches! – прохожий-погожий монету уронил, почти в сомбрер попал, как не прервать песню, дабы поблагодарить да поздороваться? Вот и улыбка по лицу его мимоходом скользнула, и пошёл себе дальше, подпрыгивая. Странный! Как все мы под этим странным солнцем, так-то, transeúntes!

Но тревога, мать честная и мать родная, не отпускала, ни на светлый шпиль Санта-Марии не глядя, ни под солнышком добрым не истаяв. Вон и песни какие петь вынуждала – тоскливые да пугающие. Даже Балда нахмурился, да деву свою скрипучую отложил, да спрашивает:

– Ты чтой-то, Чичо, фантасмагорию нагромождать вздумал? Нечасто ты этим балуешься.

– Поверишь, Балда, али нет – а сердце в печёнку лезет, – я отвечал, гитару к себе прижимая.

Увидел Бальтасар, что я agitado, ещё сильнее заволновался, спрашивает:

– Бить будут иль обойдётся?

– Joder, ni lo sé.

И был меж нами тот самый краткий миг единства душ, о котором столько поют пииты: слова перевода не требуют, звезда с звездою говорит, солёные слёзы роняя, и по тону ясно, хоть и негласно. Так что мы посмеялись да и давай дальше играть – что ж мы, просто так к подземелью приходим, гнев на себя навлекая? Э-э, не дождётесь – не сбежим, не утечём, песню святую заместо креста на вампира уложим, что твои священники!

Воин, что помнит время, когда был человеком,Нынче томится в теле железном,Болью ему упиваться остаток свой века.Выпьем же, братья!О страдальце железномСтану слово брать я!

Набежала на солнце тень – ни лучика ни видно, ни осколка. Дождь издалека загрозился, заворочался, народ честной в дома заспешил, пора бы и нам, да Балда музу схватил, кричит:

– Ещё одну, Чичо!

Что ж я, un monstruo, людей музыки лишать? И что, что один такой, что, что сам музыкант? Что? Пока песня кому-то нужна, хоть какому слушателю – звучать она должна, что твой соловей, так-то.

Рукою взмахнёт – и поднимет мечиДухов воинов, павших в битвах,Отец же всех войн жалкую жизнь влачит.Выпьем же, братья!О подвигах, битвахСтану слово брать я!

И подошли к нам, не соврало сердце моё лядащее. Подошли – все в чёрном, без бисера и без великанов, с клыками зато да с намереньем нехорошим.

– Вы, – говорят, очи долу опустив, – нам не нравитесь. Беспорядки наводите да людей разводите, а за место не платите.

– С каких пор честному музыканту платить за улицу надобно? – оскорбился я, даже гитарою в воздухе затряс, но быстро опомнился и подальше от них свою бесценную-крутобокую убрал.

– С вот этих, – отвечают, – а то сами хотим петь, чтоб вещи для вампиров важные звучали.

Эх, и хотел я сказать, что песни наши и упырям нужны, да не было старичка того, что поздравлению нашему радовался. А без него что городить? Всё враньём объявят, да с позором выгонят, ибо каждый упырь всё друг про друга ведает, а всё хочет, чтобы про него, родимого, ничего не знали.

Стоят, в общем, злыдни, лапу протягивают, Балда уже в шляпу нашу лезет – а скудная нынче шляпа, народу мало, упырей не устроит, укусят ещё! А тут вижу – встаёт на месте Бальтасар-скандалист гремящий, вот-вот монетами кидаться начнёт, дай бог, чтоб ещё серебряными, а то тяму хватит медными упырей посыпать…

Прыгнул я к нему и на ухо выдал:

– Играй. На скрыпке своей.

– Чего?

– Играй. Я не говорил тебе, но игра твоя mágico, – вижу, не верит, горсти готовит к метанию, и быстрее шепчу: – Ты любого можешь увлечь, это тебе Чичо не соврёт. Вон как упырю наша музЫка нравилась! А как ты играть будешь, так уведёшь их, хоть в речку, хоть в костёр, хоть на кол, sabes?

– Не знаю, – упрямый Балда, всем балдам балда. – Но поверю. А что твоя музыка?

– А что моя? Ты, главное, играй.

Швырнул под ноги Балда шляпу да монеты – до небес звон стоял, аж упыри дрогнули, – распрямился, приосанился, штаны подтянул да и взялся за скрипку. Эх, плаксивая, не подведи! И вы, упыри, не подведите – ишь, уши раскрыли, изо рта клыками светят! Нечего!

Заиграл Балда, нет, не Балда – Бальтасар, музыкант, то бишь алхимик чувств человеческих и даже тех, кто людское в прошлом оставил, и полилась в уши музыка, что вино в рот. А и отринуть хочешь, как глядь – само у губ обретается и вовнутрь плещется, вдаль манит-зовёт! Заплясали упыри – неуверенно, тихо, а как violino взвизгнула – так и вовсе разошлись: кто вприсядку, кто впримашку, кто вподпевку! Вот веселье-то у перехода разыгралось! И Бальтасар стоит с глазами распахнутыми, ничего не прозревающими, точно музыка сама рождается!

– К реке! – в ухо ему кричу, иначе не услышит, в творение своё внезапное и дивное погрузившись. – Утопим их!

– Разве ж тонут?

– Не тонут, как всякий кал, да музыка всё сможет!

Поверил Бальтасар, двинулся прочь по дороге, а упыри, как обезьянки дьявольские, за ним бегут, танцевать не переставая! И я следом, хохочу, точно дурак какой, да на гитаре тихонько подыгрываю.

До стены крепостной как довели, так и вывели – и дальше, по дороге. А упыри не замечают, глаза поволокой закрыли и наяривают свои танцы, точно в Эдем попали. Ах, Dios mío, хоть бы до реки дотянуть!

А вот и она, тело в русле лениво переворачивающая, волнами-одеялами укрытая. Бальтасар смотрит на меня, и в душе его такой восторг, что будто к дитям вернулся!

– Давай, Балда!

Гитара моя от смеха взвыла, на следующее глядя: упыри как танцевали, так с обрыва вниз и попадали, точно лемминги. Бальтасар даже играть перестал, подошёл да за край глянул опасливо, да и сообщил эдак недоверчиво:

– Не всплывают…

– И не всплывут! – я ну хохотать! И гитара со мной, осколочек солнца мой ненаглядный, проводник мой в мире безъязыком. А что делать? Кому, как не нам, упырей в шею гнать, если всё остальное бессильно?

Бальтасар тоже давай хохотать, вместе со скрипкой своей, – и так и проплясали до самой темноты.

4. Кислый

Надежда есть всегда. В это сложно поверить, когда космос смотрит прямо в тебя чёрными своими зрачками, и не поймёшь, что он таит в себе – кислую радость, светлую горесть? Но надежда – есть, это я говорю, как преемник великих поколений человеческих душ (хоть от меня, возможно, это слушать и смешно).

Космос – не чуждая и опасная среда. Он видится мне девушкой, которую нужно покорить; девушкой другой культуры, другого языка и другой реальности, но в целом вполне достижимой и знакомой.

И прекрасной. Только взгляните в эти огни в её глазах! Эти осколки света, что застревают в твоём сердце! А линии полей, напоминающие размах крыльев благородной птицы! А волны лучей! Определённо, она стоит смерти.

Хотя нет, постойте, умирать я не намерен, по крайней мере, не в ближайшее время. И космос, знаете, разочаруется, и у меня есть задача. Как ни странно, но, хотя пространство вокруг кажется враждебным, на самом деле оно словно помогает, словно хватает за руку и указывает, что ждёт впереди странника вроде меня.

Одна ошибка, один неверный поступок или даже слово – и я буду отвергнут или даже низвергнут; но за много тысяч лет человечество научилось не совершать некоторых глупых ошибок.

Вот и сейчас путеводная моя звезда (кажется, это так называется?), мой неведомый и невидимый ангел-хранитель безмолвно указала мне на препятствие впереди. Ангел-хранитель; не верится, что такими словами думаю именно я. Впрочем, где есть разум, там необходима вера, а где есть вера – есть иррациональное, необходимое, чтобы не сойти с ума; объясняющее, пусть и неправильно, происходящее вокруг, и ведущее по истинному пути, даже если на самом деле это – всего лишь собственная интуиция в образе чего-то неуловимого, что угадываешь лишь по отдельным, едва заметным, повторяющимся чертам.

Я доверился космосу, отклоняясь от заданного курса, и вовремя – вскоре я обнаружил, что по сильно вытянутой эллиптической орбите со страшной скоростью мчится небольшое тело: нечто среднее между планетой и астероидом. Он будто имел двигатель, так быстро он мчался! Только чудо спасло меня от встречи с этим телом, и мне оставалось лишь надеяться, что я переживу это многотрудное путешествие в гигантском пустом пространстве.

4. Острый

Первым, что услышал Мастер, покинув сознание старика, был жалобный вой Закройщика:

– Мастер, он проснулся!

– Человек-косяк, – зло шипел Матео. – Человек-грабли. Человек-миллениум…

– Ну-ну, – с усмешкой сказал Мастер. Он прислонился к арке с внешней стороны и схватился за бок, где фантомно болела исчезнувшая рана от сюрикена. – Всё обошлось. Да и с миллениумом ты палку перегнул, здесь случай потяжелее…

Матео плотоядно усмехнулся и показал Закройщику кулак. Лицо у того вытянулось.

– Зря вы его так, – вставил Игла, не отрываясь от монитора. Когда же Закройщик просиял, добавил: – Ныть же будет, что опять злые дяди его критиковали… и переделывать заставляли свои ошибки… и что опять три часа переделывал то, что должен был сделать за пятнадцать минут…

От хохота Матео согнулся впополам. Не то, чтобы шутка была хорошей, просто связной явно перенервничал за прошедшие полчаса. Закройщик заиграл желваками, но промолчал.

Только сейчас Мастер заметил, что в кабинете собрался почти весь коллектив, работавший с экспериментальными установками. Смотрели с ужасом, словно ожидали, что и в реальности Мастер прибавит к росту пять метров и покроется железом.

– Ты как? – спросил Ковальский.

Мастер пожал плечами. Игла отвернулся от мониторов, и, хмурясь, сказал:

– Ему нужно пройти диагностику. Готовьте оборудование.

Взгляды собравшихся метнулись к Мастеру. Он кивнул: «Исполняйте», и несколько человек покинули помещение. Старик на кушетке медленно сел и подмигнул Мастеру совершенно обыкновенным серым глазом.

Диагностику Мастер прошёл за час. Заглянул к охраннику – тот, хоть и не спал, но снова не заметил ничего необычного, – и тут же вернулся в кабинет. Там Игла и Закройщик собирали арку.

– Куда собирать! – остановил их Мастер. – Дежурство не кончилось. Где Матео?

Игла и Закройщик переглянулись.

– Закончим на сегодня, – произнёс Игла. – Тебе необходим отдых. И повторная диагностика. Неизвестно, как могло отразиться это изменение на твоей психике.

Мастер на миг скривился, словно перебрал с острыми приправами. Затем, справившись с собой, предельно вежливо заметил:

– Иглов, вы уже несколько лет не мой научный руководитель. Больше не ваша прерогатива давать рекомендации. Тем более в сфере, открытой мной.

– Не заносился бы ты, – кольнул Игла.

– Хочешь сказать, никому не даю изучать эту область и оттого столько проблем? А где они, эти короли Артуры медицины, достойные вытащить сознание из головы человека и погрузиться в него, кхм, с головой?

– Я! – радостно поднял руку Закройщик. Мастер только отмахнулся.

– Хватит разговоров. Время не терпит, – он поглядел на настенные часы. – У нас ещё двое сегодня. Должны успеть проработать хотя бы одного. Где этот дьявол Матео?

– А чито дьявол-то сразу, – пробормотали за спиной с явно набитым ртом. Мастер обернулся: Матео стоял в дверях с открытой пачкой начос в руках.

Мастер шагнул в чёрный портал, и тут же пространство расцвело линиями – красными, жёлтыми, синими, зелёными, двойными и одинарными, тонкими и широкими. Они прошивали пространство насквозь, словно целясь в Мастера, но он двигался – условно – вперёд, не замечая ничего.

– Нуэстро, – в наушниках вперемешку с голосом Матео раздавался хруст. – Тут друг твой извинения передаёт.

– Который?

– Который Агуха. – Матео опять захрустел начос. – Остренько!

В этот момент чёрная бездна с линиями кончилась; Мастер обнаружил себя в лесу. С высоких деревьев, кроны которых терялись где-то под небом, свисали лианы. В зеленоватом сумраке парили силуэты птиц; раздавались странные вопли, похожие на обезьяньи. Под ногами шелестел ковёр из папоротников, на листьях которых висели светившиеся фиолетовым цветы.

– Неправильно ты всё делаешь, брат Нуэстро, – продолжал Матео, – колбасу нужно к языку держать, читобы вкус стал ярче; а тебе нужно было отдохнуть, потом ещё обследоваться. А лучше – самому себя обследовать, пару грантов получить. Первый человек, решившийся на изменения облика в реальности сна!

– Пациентам нужнее. Да и о чём ты? Я первый? – хмыкнул Мастер. На его пути возникло гигантское бревно высотой до груди. Он огляделся; конца-краю этому исполинскому бревну видно не было.

– Первый для академиков, ясен-прекрасен.

– Чёрный человек для них первее, – Мастер попробовал вскарабкаться, но руки скользили по влажному мху и листьям, не цепляясь за поверхность дерева. Он запыхался, отошёл на несколько шагов назад и сел на землю.

– А вот не шёл бы в арку, не надо бы было лезть, – прожамкал Матео. – То есть, не лез бы, и с бревнами бороться бы не надо было. Вон и Агуха подтверждает.

– Пусть Агуха молчит и помогает. Его не языком чесать посадили. Тебя это тоже касается.

– Касается! Меня всё касается, Нуэстро, и совсем не теми частями тела, что я бы предпочёл! И, кстати, ты не знаешь, является ли Чёрный человек человеком. Может, это Чёрный бог.

– Человек, – Мастер увидел, как из папоротников поднимаются светлячки и бесшумно выстраиваются в линию, ведущую куда-то вправо, в зеленоватую дымку.

– Маршрут построен! Извольте вертать направо, – сообщил Матео с набитым ртом и тут же, без перехода, продолжил: – Если человек, то что-то у него с головой.

– Псих, или человек, принимающий вещества, – тропа светлячков быстро привела Мастера к обрубку гигантской ветви, прямо из завязи растопырившему пять отростков, точно пять пальцев. Мастер, подпрыгнув, схватился за один, раскачался, допрыгнул до соседнего, находившегося выше, поставил ноги на дерево, схватился за третий, подтянул тело и наконец оказался на верху. Тут же скользнул вниз – но по другую сторону бревна.

– Странная штука. Спорим, что в реальности ты бы такое не проделал, Нуэстро?

– В реальности я бы и пытаться не стал.

Матео издал странный звук – промычал и одновременно, кажется, поперхнулся своими острыми начос.

По тропинке светлячков Мастер спустился к реке; на берегу, накренившись, стояла лодка с вёслами в уключинах – бери да езжай. «Не ходи вдоль реки, там живёт древний бог, коль пойдешь вопреки – возьмёт на зубок» – запели фальшивые мальчишеские голоса. Мастер огляделся, но певцов не увидел; зато заметил в отдалении, на тропе позади себя, чёрную тень.

– Он здесь, – произнёс Мастер, торопливо сталкивая лодку в воду.

– Погоди, кто? – включился Матео. Судя по голосу, только что он смеялся почище коня. – Модистка? Тут Агуха Модистку отчитывает, опять на компьютере ересь генерит.

– Чёрный человек.

– Дьявол! – Матео бросился что-то вопить Игле с Закройщиком, но, кажется, зря: Чёрный Человек стоял поодаль и наблюдал.

Мастер запрыгнул в лодку и оттолкнулся веслом от берега.

Чёрный Человек стоял и смотрел.

– Не лень же придурку, – ворчал в наушниках Матео. Мастер молчал; течение само несло посудину, ему оставалось лишь направлять её, чтобы не напороться на случайный камень. Берега покрылись камышом; под водой заскользили тени, но Мастер не вглядывался: если не атаковали сразу, опасности не представляют.

Из камыша ввысь выскочила белая птица, и, замерев в воздухе, проорала Мастеру что-то негодующее.

– А как же, – сказал ей оператор. – Мне тоже это не нравится.

Следом за птицей из камыша высунулась мальчишеская голова. Мастер усмехнулся: он понял, что это за место.

– Псссс! Эй! – привлекал внимание мальчишка. Далее он шептал что-то неразборчивое; Мастеру и не полагалось слышать. Осознав, что не понят, мальчишка выругался и исчез в осоке. Затем его лицо снова появилось; активно замахали руки, складываясь в то в крест, то в молитвенный жест.

Мастер понимал: это значило «не ходи».

И также значило, что сейчас ему непременно нужно туда.

Больше не обращая внимания на кривляние мальчишки, он бросил лодку вперёд. Скоро из зеленоватой дымки показался причал; показался старик с чуть раскосыми выпученными глазами в окружении разномастных мальчишек. Выражения лиц Мастер заметил разные: от беспокойства («Ой что сейчас с ним будет!») до довольства («Получит сейчас от Учителя! А нечего по воде гулять»).

Мастер направил лодку к причалу.

– Ну? – спросил старик. Ему было как будто сложно, непривычно говорить: с таким трудом размыкались сухие губы. – И чем это ты занимаешься в свободное время?

– Гуляю, – отвечал Мастер. – По воде.

У двоих из детей лица приняли ещё более злорадное выражение. Ну всё, жди наказания!

Но Учитель вдруг шагнул к нему в лодку и сказал:

– Вот тогда и правь, раз умеешь. Я люблю гулять по воде; да настроения самому лодку катать нет.

Под ошеломлёнными взглядами лодка оттолкнулась от причала и поплыла обратно в зеленоватый туман. Мастеру вдруг подумалось, что это похоже на путешествие души в царство мёртвых; и может быть, на самом деле это вовсе не так страшно, как казалось когда-то; быть может это – спокойствие, плеск волн, туман, хранящий в себе силуэты прошлого и, возможно, даже будущего…