Жизни и реальности Сальваторе

1

1. Слух

Мамма мия! Глянул на верх лестницы и девку бородатую узрел: идёт в накидке, какие чернявки порядочные носят; маленькая, хрупкая, а из-под капюшона бородища до пупа торчит!

Пригляделся – тьфу, пропасть: не борода это, а волосы длинные, в косу не собранные. Не зря велят девкам распущенными не ходить! Привидится эдакое чудо, вовек не открестишься. Вот так, да: сама-то безобидная, мимо прошла и даже не взгляд не кинула, а образ не таков: за тобой пойдёт, ночью явится, когда душа беспомощнее младенца, зыркнет да голосом своим стены сотрясёт – vaya[1]! Образы – они порой опаснее, чем люди, так-то, это вам Чичо не даст соврать.

Бальтасар, а попросту – Балда, отвлёкся от своей ненаглядной ссссс… крыпки и воззрился туда же, куда и я. Эх, девка уже мимо прошла да со спины только и виднелась – а увидел бы товар лицом, то-то мурлыканьем и поперхнулся бы. А нынче он лишь почесал широкую, что твой ламанш, переносицу да вопросил:

– Что, Чича, смотришь? Гарпию увидел?

– Мамка твоя, – сказал я, – Чича, а я Чичо.

– А чего это тогда я Балда?

Сколько времени прошло, а всё он притерпеться не может. Балда и есть.

– Потому что почётно. «Притчу о Попе и работнике его Балде» читал?

Бальтасар покачал пшеничной головой, вздохнул глубоко, щурясь чуду волосатому вслед. Зря старался: девка уже под землю спустилась, не разглядеть.

Да. Все менестрели как менестрели – по площадям бродят, по ярмаркам да кабакам, – а мы вот, около входа в подземелье. На самой лестнице, проводники в мир иной, так сказать. Места больше нет в городе, отовсюду гонят, осталось что? Узкие улочки да катакомбы. Нет, оно, конечно, можно было бы и под землю углубиться, но кто у нас в вечную тьму стремится? Либо фанатики, что костям тлеющим-скалящимся поклоняются, либо сами знаете кто. И последние часто трапезничают первыми, а те всё равно идут: вера пуще неволи. Что тем, что другим музыка что третья губа. Впрочем, поговаривают, что есть люди, которые ходят через подземелье просто так – удобнее мол добираться, – но я в подобную чушь не верю. Лучше по улицам петлять, рискуя стать мишенью для помоев, чем пищей оказаться.

Хотя – кидают монеты, кидают, да, это Чичо не соврёт. Чичо сам удивляется.

Удивляется, и места своего в жизни не отдаст, так-то.

– Так это выходит, – пораскинув мозгами, начал Балда, – что ты Поп? Попо… попос… попадопулос…

И начал слово так и сяк вертеть, в зубы ему заглядывать, по бокам стучать да прислушиваться. Музыканты с поэтами – все они такие, балды и есть.

– Ну, ну, хватит, – наконец, оборвал его я. – А ежели продолжишь, поступлю с тобой как поп… другой, из песенки про собаку. Которая мясо съела. Закончил инструмент терзать?

– Нет ещё, – Бальтасар встрепенулся и продолжил колки крутить да из струн плач извлекать. Любит он это дело; у меня инструмент всегда в порядке, я это и так знаю, как про руку вот или палец на ноге. Конечно, у него violino, у меня гитара, это вещи разные, как Италия и Испания, но суть не в этом.

Играет Бальтасар, конечно, не в пример богато. На слёзы может пробить, и на смех, так что и мертвеца вынудит монетку кинуть. Я лишь бренчу, как чувствую. Но! Ежели молодому таланту направление не давать (когда наставлением, а когда и пинком добродушным), цена ему будет – un ojo morado[2] под глазом.

– Облака сегодня вон какие дождём обпившиеся, скоро начнут тошнить, – я кивнул на небо, где и впрямь облака чиркали животами по выглядывавшим из-за крыш шпилям Санта-Марии-Нашенте, белой и прыгающей, что твоя невеста перед тем, как её выведут к жениху. – Пасмурно, нечисть ходит. Ты б поторопился.

– Да что их бояться! Дождя надо бояться, инструмент испортит, а мертвяки чего… колом их, да и всё дело.

Вот, пожалста! А я что говорил? Молодой талант прямо-таки взывает к дружескому пинку. Кой я и исполнил. Бальтасар потёр зад и заныл, что я его совершенно не уважаю, и никого не уважаю, и сам я дурак, и не собирался он под землю лезть, так, в шутку сказал, а я слишком серьёзный. Пара человек тут подле нас остановились и ну хохотать! Потеха – два шута дерутся!

– Чичо, за что вы его на этот раз? Опять замечтался о джунглях и диких попугаях?

– За дело – да под зад, – отвечал я, и рядом остановились ещё несколько граждан. Захихикали:

– За дело! За дело!

– За дело задело, стекло да и спело, – под взрыв смеха я поклонился. – Будьте добры проваливать! Нам распеваться надо.

– А вы и распевайтесь, кто вам мешает? – в тон мне отвечали из толпы; я покривлялся для приличия, а затем схватил свою ненаглядную пятиголосую и запел:

In taberna quando sumus,non curamus, quid sit humus,sed ad ludum properamus,cui semper insudamus.[3]

Не вставая с земли, Бальтасар подхватил мелодию своей плаксой-скрипкой, вдруг платьем взмахнувшей да в пляс пустившейся. Эх, такими дев бы в танец увлекать, вон как ту, что мимо плывёт: волны волос в поток косы вплетены, брови разлетаются птичьими крыльями, осколочки света в глазах несёт, а кожа солнцем поцелованная. Мельком мне улыбается: «Правильно, Чичо. Все там, под землёй, будем. Спой в путь весёлую»

– Дурак застольную поёт! – веселятся люди живые и мёртвые, подле нас останавливаясь. Я продолжаю:

quid agatur in taberna,ubi nummus est pincerna,hoc est opus, ut queratur,sed quid loquar, audiatur.

Бальтасар сохраняет лицо, а у самого скрипка поёт да взвизгивает в восторге. Вечер полнится смешками, улыбками, люд честной да не очень замедляет шаг. Ай и вовсе пускается в пляс, а мы что? Балда да Чичо – вот и весь сказ. Не забудьте звонкую монету!

Muchas gracias!

1. Вкус

Жил-был Рыцарь. Много славных подвигов совершил он на своём веку, но однажды понял, что устал, и решил на уйти на покой. Взял коня, взял узелок, с которым все дороги в царстве исходил, меч верный повязал на пояс да и отправился в путь.

Долго ли, коротко ли ехал, да вдруг конь добрый встал посреди дороги. Как ни уговаривал рыцарь, как ни грозил – не идёт дальше.

Спросил его рыцарь:

– Лес да лес вокруг, друг мой. Что же ты тревожишься?

Не ответил конь, лишь заржал печально.

Спешился Рыцарь, привязал его к дубу и отправился поглядеть, что же напугало друга боевого. Поворот миновал, смотрит – а там, впереди, лес выжжен и дым стоит столбом. Тени в нависшем небе мелькают крылатые, сквозь шум да треск голос слабый кричит:

– Спасите! Дракон!

Выхватил Рыцарь меч и бросился сломя голову в дым да гарь. Увидел он разрушенный замок, камни по округе размётанные, и Принцессу, что пряталась средь обломков.

– Не бойся меня, – сказал Рыцарь Принцессе, – я спасу тебя.

Послушала Принцесса Рыцаря, вылезла на белый свет. Только побежали они прочь, – как закричал змей крылатый! Затряслась от страха мать сыра земля, попадали деревья обгоревшие, камни запрыгали как лягушки! Не устояли на ногах Рыцарь с Принцессой, грянулись оземь. Кричит дева:

– Спаси меня, Рыцарь! Вот он, чудовище!

Поднялся Рыцарь и увидел, что Дракон летит на них: глаза злые, красные, из пасти огонь рвётся, стволы в труху превращая, камни черня. Рыцарь пригнулся, уворачиваясь от пламени, и как змей над ним низко-низко оказался, выпрыгнул вверх! Мечом змея поганого по шее рубанул, да вскользь прошёл клинок. Заскрежетала надломанная чешуя, вновь закричал дракон, ударил хвостом – отлетел Рыцарь да о камень ударился. Опустилась рядом с ним вторая тень; приготовился молодец к бою, но сказала она:

– Не губи! Сама с драконом борюсь.

Посмотрел на неё Рыцарь и увидел деву, да не простую, а с крыльями, и каждое перо в тех крылах было из стали. Красавица была та дева: волосы – что волна морская, брови – что птичий полёт, а в глазу осколочек света, такой, от которого образуется осколок в сердце.

По нраву пришлась дева Рыцарю. Сказал он:

– Не погублю, коли поможешь с драконом совладать.

На том и сговорились. Взлетела дева, каждым пером-кинжалом воздух разрезая, и закричала что-то дракону. Он взревел, чуть не уронил небо на землю, и за нею погнался! Вот-вот съест!

Низко-низко над землёй пролетела дева и в обломках замка спряталась. Дракон следом за ней было ринулся, огнём вперёд себя землю поливая. Рыцарь скрылся за камнем, а как змей мимо пролетал, мечом ударил – прямо туда, где в первый раз чешую змею надломил. Заскрежетали доспехи драконьи. Грянулся змей оземь, блестящую кожу кровью и грязью покрывая. Встал над ним Рыцарь, поднял меч, чтобы убить Дракона.

И вдруг увидел, как по щекам змеиным стекли две слезы.

Рыдая, спросил Дракон Рыцаря:

– За что убить хотите, воры-ироды? За дочерью моей пришли? Так не отдам я её!

1. Обоняние

5 января 83 года пути.

Я открыл глаза.

Некоторое время я, конечно, смотрел во тьму каюты. Рядом радостно пиликал будильник; я не ставил на него человеческих голосов и всякого такого, чтобы давать мозгу поменьше пищи для кошмаров, но помогало слабо, ну а если честно – никак.

Я нажал на кнопку, отсчитал пять секунд и отпустил. Будильник стих; я нащупал баночку с ароматизатором и вдохнул – запах мяты и яблока заставил глаза открыться. Точнее, глаз – правый после вчерашнего заплыл.

Я дотянулся до сенсора и, помедлив, включил свет. Выбрался из спальной капсулы.

– С добрым утром, – сказал себе я.

* * *

– Что это у тебя? – спросила Эн. Её тщательно выщипанные брови взлетели к линии волос. Она немедленно потянулась потрогать мой фингал – для таких людей, как она, естественно желание дотронуться до всего, что они видят, – но я знал эту её особенность и мгновенно отодвинулся:

– Эн, руки.

– Так болит? Как ты умудрился?

– Упал.

– Все вы падаете, – она поморщилась и повернулась к загоревшемуся на экране рабочему столу индивидуальной ИИ. От Эн дохнуло тревогой, и это был острый запах, напоминающий запах валидола. – В медпункте был?

– Ага, опять свалиться от тамошних запахов? И вообще я не для того пришёл.

– Для чего? – в голосе Эн, конечно, мелькнуло раздражение.

– Уж не отбирать твою занудную работу…

– Молчал бы.

– Извини, – после паузы произнёс я. – Ты химию любишь, а я…

– А у тебя природные способности. Говори, зачем пришёл, – Эн не оборачивалась, и я уже по-настоящему пожалел, что нагрубил ей.

– Там тебя вызывали. Снова что-то с пищевыми водорослями.

– После этого идиота Индиго у нас всегда «что-то с водорослями». Ты не заметил?

– Вряд ли дело в Индиго. У него же биология на «отлично», помнишь? Проекты у него хорошие. Скорее, дело в том, что мы вышли в зону неизведанного открытого космоса. Флуктуации, странные выбросы, излучение… и всякое такое. Может, пора обследовать экипаж утром и вечером?

– Давай я это обсужу со специалистами? – она раздражённо хлопнула по кнопке. Экран ИИ погас. Вдруг Эн оглянулась на меня как-то робко, даже застенчиво: – А что… действительно зарегистрировали выбросы?

– Было дело. Я сильно не вникал. Ты знаешь, моё дело маленькое: улепетывать вместе с кораблём от эпицентра.

– Я всё равно поставлю вопрос о профессионализме Индиго, – заявила Эн, слезая с высокого стула. Кто-то когда-то сказал, что отсутствие опоры под ступнями при сидении полезно, и никто до сих пор не удосужился это утверждение проверить. Эн взяла меня под руку, и я сморщился на мгновение. – У тебя рука дёрнулась. Где ты так упал?

– В грузовом. С верхнего стеллажа. А потом ещё ящик упал на меня, ну и всякое такое.

Вот знает дед, кого посылать к Эн. Кого другого она отправила бы подальше: «заниматься своим делом», как она это говорит. Со мной же прошла по вившемуся спиралью коридору до питомника и, остановившись в дверях, покачала головой:

– Не будь идиотом хоть ты. Кто сильный и ответственный старший брат?

– Я.

– Ну так будь сильным до конца и иди в медпункт!

Я покивал, – она успокоилась и наконец исчезла в кабинете – но, конечно, не пошёл. Начиналось моё дежурство, а задержка была чревата. У нас с Иккетно и так в последние пару лет натянутейшие отношения, и уж такой повод для скандала, как превышение времени работы пилота, они точно не упустят. А это, в свою очередь, скажется на нашем полёте и нашей миссии.

Нет, я не спорю, за восемьдесят три года в открытом космосе всякое такое бывало. Я сам все эти отчёты видел. Трагичнейшее видео записали в июне тридцатого… до самой смерти эту картину сохраню в памяти: там моя пра-прабабка, вся в кровище и с синяком на пол-лица, докладывала, что сын капитана сошёл с ума и перерезал пол-экипажа, но его самого ликвидировали. Вроде бы это просто слова, и отчёт канцелярный, сухой, а страшнее ужастиков. Особенно тогда, когда начинаешь понимать: как мало условий нужно для гибели человека в несущейся сквозь звёзды рукотворной коробке. Или ещё была трагедия пятьдесят пятого: дети стали рождаться уродами. Даже фотографии к отчёту прикладывали, их я тоже видел. Но разгадка оказалась проста и даже примитивна: чем ближе к центру галактики, тем выше радиационный фон. Увы, к сожалению экипажа, учёные на Земле не предугадали, насколько сильным окажется излучение.

В итоге нас осталось две семьи: Иккетно и Ителлутак.

Давненько на нашем корабле патовых ситуаций не было. Вот от безделья и грызутся, едят поездом – или как это правильно говорится? Космические феномены не в счёт подобных происшествий – в конце концов, для корректировки проложенного компьютером курса и нужны на корабле целых четыре пилота.

Ныне я вызвал лифт и спустился в рубку. Едва я перешагнул порог, как Старр воскликнул:

– Наконец-то!

Он поднялся на ноги, оглянулся на меня, стараясь улыбаться приветливо. Но в эту секунду до меня добралась вонь. В ушах зашумело, фингал заболел, мышцы глаза задёргались. Сощурившись, словно смотрел сквозь дым, я одним прыжком добрался до панели управления кондиционером, нашарил его на стене и включил его на полную мощность.

Стало чуть легче.

– Хочешь сказать, он пахнет? – ошеломлённо спросил Старр. – То есть, ужасно пахнет?

Я искоса глянул на него. Обычный серый комбинезон был украшен какими-то совершенно детскими вышивками, изображавшими звездолёты и планеты, отчего рабочая одежда стала похожей на пижаму. Волосы, лоснившиеся от обилия геля, он тщательно убрал назад. Предположительно – на свидание намылился.

– Иди и убери этот запах, если не хочешь, чтобы твоя барышня сбежала на другой конец корабля. Конечно, если это не Джоанна. Джоанне хоть что, у неё насморк пожизненно…

– Это не Джоанна!

– Ладно уж, храни свои секреты, – я выжал из себя улыбку. Скорее бы этот дятел вышел. И где только вонялово откопал? Неужто сам синтезировал? Корабельная ИИ всякого такого не делает…

Старр не уходил. Он нерешительно поднялся, оглянулся на экраны и перевёл взгляд на меня; потупился.

– У тебя что-то на лице. Сходи в медпункт, а я…

– Давай ещё учить меня, – огрызнулся я. – Я в порядке. Иди производи впечатление на свою пассию… побыстрее.

Старр двинулся вдоль одной стены, а я пополз по противоположной. Запах усиливался, у пульта став едким. Мой незаплывший глаз сощурился.

Перед тем, как, видимо, окончательно исчезнуть из помещения, Старр опомнился и крикнул традиционное: «Тихого неба!»

Вместо ответа я буркнул нечто невнятное. У меня сжимало горло и слезились глаза.

Кое-как я добрался до кресла. Начал садиться в него – но всё никак не мог сесть, проваливаясь всё глубже, глубже, глубже во тьму.

1. Осязание

– …поступил сегодня, – Матео взъерошил шевелюру. – Потерял сознание прямо на улице, ударился головой… – он обратился к лежавшему на койке безликому мужчине: – Ну и сюрприз тебя ждёт, тио, как мы тебя вытащим…

Мастер усмехнулся.

– Не сглазь.

– Ты теперь веришь в эту чушь, Нуэстро? – Матео закатил глаза. – О всемилостливые и достопочтенные боги, за что я с тобой связался… тио, тио, не шалаш ставишь, дьявол тебя в зубы! – он подскочил и замахал руками на Закройщика с Иглой. Игла, вопреки прозвищу низенький и толстый, огрызнулся:

– Без тебя не разберёмся.

– Два года с техникой работаем, – поддержал его молоденький Закройщик. Уж он-то точно работал меньше. Матео ответил руганью, обличая вруна.

Мастер вздохнул и отвернулся. Он услышал, как Игла, дождавшись конца словесного потока, спросил:

– Я думал, сегодня дежурит вторая бригада.

– А они не берутся, говорят, случай сложный… – Матео выругался ещё раз.

Наконец, металлическая арка была установлена. Игла соединил её проводами с висками безликого мужчины; аккуратно обрил пациенту небольшой участок кожи на затылке, прикрепил датчики и туда. Затем подключил провода и арку с тремя компьютерами. Закройщик вколол пациенту снотворное.

– Первый готов, – сказал Игла, открывая ноутбук. – Система подключена.

– Второй готов, – произнёс Закройщик, повторяя её движение со своим компьютером. – Связь установлена. Проверка!

Мастер дунул в прикреплённый к наушникам микрофон. Матео показал большой палец:

– Связь есть.

– Включаем, – Мастер переключил тумблер на арке; по периметру её зажглись красные лампочки. Закройщик словно загипнотизированный смотрел, как внутри неё возникает и раскрывается, заполняя ограниченное железкой пространство, бутон темноты. Матео прикрикнул на Закройщика, чтобы следил за состоянием систем. Мастер мысленно усмехнулся: всё равно ведь будет смотреть, как в первый раз, сколько на него не кричи. Завораживает парня зрелище; сам хотел бы туда.

Увы: непригоден.

Кинув на Мастера косой взгляд, Закройщик отвернулся к экрану. Оператор тут же забыл об ассистенте; он несколько раз глубоко вздохнул, готовясь к нырку. «В путь», – сказал себе он и перешагнул порог.

В начале была темнота, и ничего, кроме тьмы, и лишь Мастер шагал в ней.

Затем во тьме возникли синие и жёлтые контуры треугольников; Мастер протянул к ним руки, но фигуры упорхнули. Звук льющейся воды пронизал пространство, отмеряя время; впереди расцвели круги. Побежал слева направо верблюд, из пустоты под ногами полезли кактусы и медузы; во тьме возник крылатый змей и спикировал на Мастера, широко разинув рот. На автомате Мастер закрылся рукой; змей пролетел насквозь.

– Его сознание крайне нестабильно, – сказал Мастер, продолжая шагать. – Много помех. Движение невозможно. Скажи Игле, пусть успокоит.

– Понял. Подключаем содержание твоего сознания.

Еще десять секунд во тьме цвели гигантские кактусы и медузы; затем всё растаяло.

Мастер ступил на горячий песок. Вокруг простиралась пустыня; волнами вздымались костлявые дюны с видневшимися в их телах рёбрами. Верблюд, не заметив подмены, продолжал бежать, ставя на листе пустыни бесконечные точки. Небо обрело цвет: серый.

Тишина.

Мастер остановился и огляделся. С севера к нему двигались худые детские фигурки – штук десять. Они то выпрямлялись, то причудливо изгибались, напоминая зверьков или первобытных богов; и, кажется, пели песню. Мастер вслушался.

Слова полузабытого им языка твердили: «Глянь вниз и покачай головой, глянь вниз и покачай головой, спустись и потряси ногой, спустись и потряси ногой, спрыгни к нам и подними мёртвых, спрыгни к нам и подними их, о Бог!».

Фигурки подошли ближе. Они танцевали, то растопыривая локти, то горбясь, то выпрямляясь, и делали всё это почти синхронно – как делали бы обычные мальчишки, придумавшие смешной танец и не в первый раз его исполнявшие. Вдруг они остановились; мелкий, кудрявый и без двух передних зубов мальчишка спросил:

– Ты пришёл, чтобы поднять мёртвых и устроить судный день?

– Иди к дьяволу, – улыбнулся Мастер.

– Иди в задницу дьявола! – воскликнул мелкий мальчишка, и остальные торжествующе загоготали. Другой, долговязый, услужливо указал на запад:

– Это туда.

Матео в наушниках хмыкнул и проворчал что-то одобрительное. Мастер кивнул («Туда, значит») и, выйдя из круга мальчишек, зашагал дальше.

Вскоре бескрайний песок сжался до размеров узенькой тропинки под ногами Мастера; с обеих сторон её теснила густая высокая трава, бесшумно ронявшая на плечи странника жёлтую пыльцу. Мастера закрыла тень; подняв голову, он увидел большую белую птицу.

– Наблюдает, – хмыкнул Матео: он обязан был смотреть за происходящим одновременно на мониторах Иглы и Закройщика, а также за своим, где транслировалась картинка из глаз Мастера. – Осторожный.

– Странно. Я думал, что у него отказали защитные механизмы.

– Как бы этот тио нам сюрприз не преподнёс… – Матео отдалился от микрофона, но Мастер всё равно услышал, как он командует Закройщику: – Введи ещё снотворного, он оказался крепче… ага.

Так, в тени птицы, Мастер дошёл до развилки. Здесь белый спутник с криком взвился вверх и исчез из глаз.

– Именно тогда, когда ты мне был нужен, – укорил пациента Мастер.

– Что? – отозвался Матео.

– Ничего.

Мастер огляделся в поисках направляющих. Около одной из дорог, почти теряясь на фоне высокой травы, стояла высокая, в полтора человеческих роста, зелёная фигура; лицо её было закрыто, а из головы наподобие солнечных лучей торчали длинные перья. Длинное тело покрывали знаки цвета охры; по обе стороны бородатой маски зависли два розовых колибри.

У Мастера сжались кулаки.

– Кетцалькоатль, – сказал Матео.

– Это моё или его?

– Не видно. Мониторы не показывают. Агуха выясняет, – голос Матео был серьёзен. Агухой он называл Иглу. – Нуэстро, не подходи. Дьявол его знает, откуда он: из твоего, из его или…

– …или сам по себе, – закончил Мастер. В наушниках вместо привычного «О боги!» царила тишина. – Время идёт. В конце концов, откуда он ни взялся, он может помочь.

– Нуэстро, мать твою!

Мастер уже шагал к Кетцалькоатлю. Глаза за маской не отпускали его.

Подойдя к богу, мужчина поклонился.

– Пусть процветают твои владения, – сказал Мастер. – А жертвы всегда будут соразмерны.

Маска – впрочем, теперь Мастер видел, что это вовсе не маска, а лицо, – не дрогнула. Колибри продолжали парить у ушей бога, напоминая два крошечных огонька.

– Нуэстро, это он. Сам, – в голосе Матео звучала растерянность. – Может, ну его, а?

– Как здоровье моего учителя? – спросил Мастер, поклонившись ещё раз.

Бог молчал.

Зачем пришёл на стык двух сознаний? О чём думает эта древняя пернатая голова? Был ли он здесь всегда, или пришёл лишь на жатву смерти?

Матео думал ровно о том же.

– Нуэстро, иди от него. Кто знает, зачем пришёл. Живут без материального носителя, и дьявол его знает, что они такое и что у них в головах.

Бог молчал. Мастер ещё раз поклонился ему и сделал шаг в сторону, когда услышал:

– Не ходи.

Тугая петля обвилась вокруг ноги Мастера и дёрнула назад. Он смог сохранить равновесие и обернулся к богу. Кетцалькоатль смотрел прямо на него.

– Почему?

Молчание.

– Если я не пойду, пострадает человек. Я прокладываю сюда, в глубины души, путь, чтобы помочь. Это моя работа. Я не откажусь, если не пойму, почему.

Кетцалькоатль, казалось, удерживал его своим взглядом. Затем так же молча выгнул руку – она казалась совсем бескостной, резиновой – и указал на другую тропу.

Мастер поблагодарил его и зашагал дальше.

– Вот так, тио, да ты уговорил бога! – голос Матео затрещал в ушах. – Зомби буду, если это не значит успех!

Мастер хмыкнул.

– Зомби из тебя не очень-то получился бы.

– Не очень-то и хотелось, – в тон ответил Матео.

Мастер шагал по тропинке.

Долго ничего не происходило; только трава опускала жёлтые венчики, посыпая мастера пыльцой. Вскоре из зелёного моря справа вынырнула птица; издав вопль, она помчалась вперёд, но быстро потеряла высоту и снова пропала в траве.

Мастер увидел деревянное здание – ближайшей аналогией ему был бы сарай без крыши, – и поспешил вовнутрь.

Внутри здание оказалось каменным; стены покрывал мох, а посреди пола тёк ручей. Мастер сделал ещё один шаг – и стены разлетелись, по ширине напомнив мужчине стадион. Из земли, покрывшей пол, появились трава, деревца и кустики. У дальней стены, за ручьём, возникли ступеньки и алтарь. На алтаре лежал безликий пациент; на нависшей над ним стене на корточках сидел Кетцалькоатль. Он изменился – кожа стала белой, – но Мастер безошибочно узнал его. Ветер чуть прикасался к перьям бога, качая их; на нём была жёлтая нагрудная пластина в виде большой раковины, набедренная повязка, а на голове – высокая пятнистая шапка.

Бог смотрел прямо на Мастера.

– Я нашёл его, – произнёс тот, надеясь, что Матео его слышит. – Здесь всё ещё нестабильно. Парень совсем плох. При нём Кетцалькоатль.

– Агуха говорит, что если ещё раз запустит процесс стабилизации, расхерачит все мозги этому тио.