Жизни и реальности Сальваторе

Мастер кивнул:

– Так и думал. Попробую справиться в этих рамках.

Мастер сделал шаг к ручью.

– Камень справа!

Мастер уклонился – снаряд замедлился, почти завис в воздухе, – и перехватил камень в воздухе. С тревогой огляделся в поисках бросавшего. Пациент лежал на алтаре, но…

– Спит?

– Как сурок, – заверил его Матео.

Ну да, подумал Мастер. Перестраховался. Если бы этот парень проснулся, одним камнем дело бы не обошлось. Когда в последний раз пациенту ввели недостаточное количество снотворного, оператора погребло под бредом испуганного сознания, пытавшегося избавиться от постороннего вмешательства. Матео называл это идиотией, но факт оставался фактом: пробуждение могло стоить жизни.

Мастер подошёл к ручью и, разбежавшись, перепрыгнул через него. Уже в полёте ему в руку вонзилась ярко оперённая стрела; он упал, перекатившись через плечо. Из кустов выскочили существа, до пояса напоминавшие саламандр. Две части разных видов были соединены чисто технически: огромные головы и крохотные верхние лапки выглядели непропорциональными по отношению к длинным человеческим ногам кофейного цвета. Потрясая копьями, существа ринулись на Мастера. Что-то на миг смутило его – что-то неправильное – но раздумывать было некогда. Он проговорил команду для Иглы – и в руках материализовалась нагината.

– Как там? Ты далеко зашёл, у нас плохо видно.

– Терпимо, – ответил Мастер, лениво отмахиваясь от саламандр. Их было штук семь и они оказались бы хороши против любого случайного вторженца: задавили бы силой. Но, как все защитные механизмы спящего мозга, умом не отличались и сильно мешали друг другу. Опытный Мастер вяло погонял их вокруг алтаря, затем начал теснить к ручью – заходя в него, они со звуком открываемого шампанского превращались в пену, – но в этот момент краем глаза увидел, как ещё одна тень перемахнула через ручей. На автомате он преградил тени дорогу мечом, но та вдруг, вместо того чтобы ринуться прямо на острие, расценивая его как врага, перемахнул через него и устремился к алтарю. В его руке сверкнул нож.

Кетцалькоатль, сидевший на стене, не сводил глаз с Мастера.

– Бай-я, – только и сказал Матео.

– Четвёртый?! – Мастер выдернул стрелу из плеча, бросил во мчавшегося к алтарю и громадными шагами помчался за ним. Саламандры заверещали: часть бросилась догонять Мастера, часть, неуклюже толкаясь, поспешила занять позиции для обстрела чёрного человека.

– Да, – Матео говорил, как стрелял из пулемёта. – Дьявол! Это какая-то чушь, этого не может быть. Идиотия! Да, да ещё одно сознание. Модистка ищет источник.

Модисткой он обзывал Закройщика.

Стрела тем временем преодолела расстояние и срезала незнакомцу кисть руки вместе с ножом. Та бесшумно соскользнула к подножью. Ниндзя обернулся к Мастеру; из его плеч возникли ещё две руки. Мастер приостановился, поражённый.

– Как это неясно?! – орал в наушниках Матео, забывший отключить микрофон. – Это ж экспериментальная технология, все машины на учёте! Что ты несёшь, идиот?!

Ниндзя с трёх рук швырнул в Мастера сюрикены. Тот выпустил нагинату из рук (она тут же исчезла), упал, пропуская звёздочки над собой, и те попали в саламандр. Трое из стражей пациента превратились в пену. Мастер перекатился, схватил отрубленную кисть с ножом в одну руку, материализовал нагинату в другую и перешёл в наступление. Ниндзя продвигался к алтарю, отбрехиваясь звёздочками, которые Мастер парировал трофейной кистью.

Кетцалькоатль смотрел на Мастера.

– Ага, …это так просто сделать, тут три человека страхуют… – продолжал орать Матео.

– Он меняет внешность.

– Чито? – в наушниках затопали; затем раздалась новая порция ругани.

Ниндзя ускорялся; вскоре вся правая рука оказалась истыканной сюрикенами. Мастер был вынужден спрятаться за ступень. Поток звёздочек кончился; выждав немного, мужчина выскочил из укрытия, но было поздно.

Ниндзя вонзил три сюрикена в беззащитное тело на алтаре и исчез.

Пациент захрипел; судороги выжимали его, как полотенце. Он упал с алтаря и, корчась, скатился к подножью лестницы.

Кетцалькоатль поднялся на ноги и взмыл в воздух.

Землю начало трясти, словно в агонии.

– Выбирайся, Нуэстро. Он умирает.

Мастер всё-таки сбежал вниз по лестнице и перевернул пациента лицом вверх.

Изо рта бедняги тянулась ниточка крови. Мастер прижал пальцы к его шее – пульс не прощупывался.

1. Зрение

Если долго движешься сквозь вязкое пространство, вроде воды, то будто растворяешься в нём. Не остаётся никаких границ тела; однообразие движений лишает тебя их, делая одним целым с волнами вокруг, будто ты – тоже только волна. В такие моменты я спрашиваю себя: в чём же всё-таки граница между «я» и «не-я»?

Однажды я твёрдо ответил себе: эта граница проходит там, где начинается боль. Где ты цепляешься за камень, медузу, водоросль, астероид и ощущаешь, как что-то пронзает поверхность, а потом жжёт что-то внутри в ответ.

Но, ответив столь поспешно, я вскоре понял, что допустил ошибку. Ведь мы испытываем боль не только потому, что наткнулись на астероид, и даже не только потому, что запасы иссякают и мы можем вскоре умереть из-за этого; мы испытываем боль, когда видим, что может погибнуть кто-то другой, когда видим несправедливость, когда видим что-то плохое, происходящее в нашей стране или на другом конце галактики. Значит ли это, что и эти вещи тоже я? Из моего рассуждения выходит, что да. Моя семья – это я, и моя страна – это я, и моя планета – это я, и даже галактика – если мы можем осознавать, что происходит с ней и с каждым её жителем в отдельности, и сердце наше при этом обливается кровью, царапается кошками.

Но ведь очевидно, что я – это только я, верно?

Вот взять меня. Я всего пару часов назад стартовал с Земли и лечу сквозь открытый космос. На борту у меня важный груз. Не то, чтобы я сильно в нём понимал, но это: а)Рассыпчатый груз, поэтому в полёте применяются специальные контейнеры и центровка типа а-32; б) Неопасный, невзрывчатый, неядовитый, поэтому протокол АИ-20 не используется.

Вот груз – это я или не я? По моим рассуждениям – я, поскольку я переживаю за него. Но тут можно сказать, что я переживаю не как за себя, но как за вещь, важную для части человечества.

Но что важно для человечества – важно и для меня, ведь если будет форс-мажор, я не скину груз в космос и не убегу, а донесу до конца, хоть бы это и стоило мне жизни. Как патетично это прозвучало! Но ведь так уже было, и ситуация чудом не разрешилась моей гибелью. Вдобавок, тогда со мной были люди, вы представляете, каким позором было бы погибнуть?!

Вот, вот, я опять сел на своего конька. «Сел на своего конька» – это наш командир так говорил, тридцать лет с ним отлетали, бок о бок, плечо к плечу. Я для него был лучшим другом и первым товарищем; конечно, я перенял от него много словечек и прочего.

Сейчас он на пенсии, нянчит внуков на Земле. То-то он их строит, по всем законам космического флота! Постели своими руками застилают за двадцать секунд, так-то. Я им иногда всякие байки рассказываю, память-то у меня получше будет, чем у командира. Иногда видео показываю из космоса. Пацаны тоже хотят к звёздам, но сын вот у него – крыса сухопутная. О. Я это вслух сказал?

А я на пенсии, грузы вожу. Важные грузы. Без них не выживут дальние колонии, или будут сильно стеснены. Вот что они будут делать без селения? Селений – важное топливо, дешёвое, лёгкое, экономичное, энергоёмкое. Тонна колонию в миллион человек будет обеспечивать теплом на протяжении года! А без него? Холод, иногда до -200. Что это за жизнь? Для биологического по происхождению существа это смерть, как она есть.

Или вот пайки. Бросишь, улепетнёшь от опасности, не довезёшь (хотя инструкция это позволяет) – и сразу кто у нас в группе риска? Дети и старики, как самые слабые. А на детях голод очень сильно отражается: развитие не так пойдёт, жизнь не так сложится, вся колония пострадает.

Ну вот. Кажется, я понял. Груз – это тоже я, потому что важен, как для меня самого, и как за себя, за него боюсь, не отделяя от себя.

Солнце по левую сторону смотрит холодно на меня. Чужое такое; незнакомое, словно кричишь старому товарищу «Привет!», а он тебя не узнаёт или не хочет узнавать. Оно здесь само другое: ожесточилось, заматерело. Будто узнаёшь его с другой стороны. Земле-то оно – мама, хоть и строгая, а здесь – только одно из многих сияющих красавиц. Не знает, что для меня – особенное: и лучи подобны волнам морским, и протуберанцы вразлет, словно крылья птицы, и свет – такой, что в сердце застревает осколком.

Не хмурь брови, солнышко. Я вернусь.

Интермедиа 1

Это было давно, но это важно.

Важно – для Мальчика.

Мир так устроен, что несчастья, если они решают случиться, не обходят стороной детей, и в рассказах о чудесном спасении младенцев из бури ключевое слово, увы, «чудесный».

Корабль, на котором Мальчик и его семья должны были добраться до берегов Нового Света, попал в шторм. Потом Мальчик почти не помнил об этом. Помнил лишь, как открыл глаза на песке – мокром, склизком, холодном, словно кожа какого-то древнего существа. Океан бранился и бросался на пляж, окатывая Мальчика брызгами своей ярости.

Спустя годы он узнал, что всю семью спасли – лишь его одного течение унесло к берегу. Но это потом; тогда ему казалось, что он остался один-одинёшенек. Он кое-как поднялся на ноги – от холода они отнялись – и побрёл к огням вдалеке, часто оступаясь, падая, поднимаясь, снова падая.

Подобравшись к одному из домов, – такие можно найти хоть в Европе, хоть в Америке, – Мальчик упал в кустарник. Собираясь с силами, чтобы продолжить путь, он услышал лающую и стрекочущую речь обитателей дома: они пели, смеялись и много, много говорили. Не разобрать было даже отдельных слов, звуки сливались в малоприятную кашу, и Мальчик, испугавшись, не стал показываться на глаза обитателям домов. Наоборот – он забился под окно, за кустарник, где его ни за что не заметили бы, а заметив, не стали бы проверять: мало ли, что прячется во тьме, верно?

Мимо прошли, горланя песни, какие-то мужчины. Свет из окон окрасил в красный их лица и мощные шеи; глаза горели каким-то нездоровым, недобрым огнём, и Мальчик лишь молился неведомо кому, чтобы его не заметили. Когда они исчезли в доме, он хотел уйти, – куда? он и сам не знал, – но подняться снова сил не было.

В щеку Мальчику ткнулось холодное. Скосив глаза, он увидел белую собаку с большими треугольными ушами. Мальчик было опять испугался, но собака помахала хвостом и улеглась ему на ноги.

Стало тепло.

Опять пошли мимо те мужчины. Провожая их глазами, Мальчик неожиданно для себя чихнул. Его заметили: один оглянулся и что-то угрожающе пролаял, указывая в сторону Мальчика. Если быть точным – во тьму, скрывавшую его.

Собака приподнялась и зарычала.

Мужчины захохотали и ушли.

Удостоверившись, что опасность миновала, собака вернулась на место. Мальчик гладил её тёплую шерсть.

Они долго сидели так, прежде чем напротив них остановился мужчина в шляпе и странном, будто сшитом из шкур, костюме. Свет, лившийся из окна, не давал понять, стар он или молод. Когда он повернулся боком, Мальчику показалось, что это старик, – настолько странным выглядел профиль с сильно загнутым назад лбом и выступающим носом; а встал прямо – будто ровесник старшего брата Мальчика. Широкое лицо, глаза – навыкате, но не круглые, а чуть раскосые. Взгляд был направлен прямо на Мальчика; тот сжался в комок и подумал, что собака опять зарычит, но она завиляла хвостом.

Мужчина что-то произнёс.

Мальчик затаил дыхание.

Мужчина сказал ещё что-то – теперь слова звучали иначе, гортанно и длинно.

Потом в голове Мальчика заговорил голос.

«Ты чей, Мальчик?»

Ему вспомнился корабль; пришла на ум покинутая семья.

Он заплакал.

Мужчина оглянулся, что-то сказал кому-то за спиной. Подошёл. Собака вскочила и лизнула его руку.

«Приставала, – услышал Мальчик добродушное, – отойди уже от Мальчика. Не видишь, он голоден?»

Собака виновато замахала хвостом и отошла. Затем всё-таки вернулась и быстро лизнула Мальчика в щёку.

Незнакомец протянул ему руку.

«Пойдём», – сказал он. «У меня лучше, чем здесь, под дождём»

Мальчик согласился. В конце концов, даже собака признала этого человека.

2

2. Зелёный

Удивились дева с рыцарем. Спросили принцессу:

– Правда ли это?

– Правда, – сказала принцесса, шмыгнув носом. – А лучше б не был! Тиран! Тираннозавр!

Понурился дракон, в землю смотрит: стыдно стало. Помогли Рыцарь с девой ему на лапы подняться, извинились за раны, ему нанесённые. И он перед ними повинился, что, не разобравшись, в бой бросился, и подарил каждому по склянке зелья исцеления, чтобы загладить вину. А сам целое ведро того зелья достал и как начал пить! Пил-пил, пил-пил – недопил, оставил.

– Как зовут вас? – спросил дракон, когда раны затянулись.

– Я Рыцарь, – представился Рыцарь. – В большой город иду, осесть хочу да и прожить там остаток дней своих.

– Рано тебе осесть, время подвигов не минуло, – сказал дракон, глазами зелёными сверкая. – Не в твои годы, о, не в твои! А ты, дева?

– А я Валькирия. Ищу работу по справедливости, – сказала дева и крылом стальным повела.

– По справедливости! Будто есть она нынче на свете, – проворчал Дракон. – А я – Дракон. Хочу отвезти дочку свою в новый замок. Старый ироды-воры разрушили. Да дочка сильно его любила, уходить не хочет. А я говорю: будешь ты на пепелище какая Принцесса? Принцессам замки нужны, там красиво и не обидит никто. Так и поругались. Вы забирайтесь мне на спину, доставлю всех к нам в новый дом. Чаю попьём.

Понравились Рыцарю и Валькирии слова дракона. Приняли они приглашение. Начали они втроём звать Принцессу, а она ни в какую. Сидит в платье грязном, когда-то зелёном и пышном, среди обломков мебели в уцелевшей комнате из разрушенной башни, и плачет:

– Не пойду с драконом!

Уж и пряниками её выманивали – говорила, что в шестнадцать лет пряники неинтересны, и ещё сильнее рыдала. Тогда, как взрослую, просили выйти, ведь зеркало большое разбилось и она осколками порезаться может – так по-детски говорила, что шрамы украшают современную женщину. До вечера проуговаривали – без толку. А как Валькирия внутрь через окошко крохотное пролезла да за плечо схватила – и вовсе заголосила:

– Спасите! Убивают! Дракон съесть хочет!

– Вот так она и кричала, когда я мимо пролетала, – сказала крылатая дева.

Вылезла она обратно с пустыми руками.

Покачал дракон головой, тяжело задумался: нахмурился, когти выпустил, по земле, окаменевшей от жара, забарабанил. Наконец, молвил:

– Что ж, раз дочь упёрлась, то будет у меня для вас поручение. Приведите её в новый замок, что у моря; а я буду ждать. Как приведёте, так награжу я вас по-царски… и чаю попьём.

Согласился Рыцарь. Работа несложная, а за неё награду обещают да чай в приятном обществе. И девиц негоже в беде оставлять.

– И я помогу, – сказала Валькирия. – Мне в радость. Да и на море давно поглядеть хочу.

Засмеялась прекрасная дева, и волосы её на ветру изгибались, как волны.

На том и порешили. Дал Дракон Рыцарю карту волшебную, чтобы в лесу не заплутали, да доспех, чтобы ни одна стрела не достала, да сундук волшебный, где принцессины вещи лежали.

Потом улетел. Тихо стало, спокойно; только звёздочки просвечивали, будто дырочки в тёмной ткани, которой кукольный театр накрыт, когда не используется.

– Ну что, добрый рыцарь, – спросила Валькирия, – как будем Принцессу выманивать?

Вспомнил тут Рыцарь про коня. Оставил дев, бросился к другу боевому, и вовремя: к тому уже подобрались волки. Радовались хищники лёгкой добыче, да недолго: отогнал их Рыцарь и привёл коня к разрушенному замку. А там Валькирия на колени встала, склонилась к земле-матушке, увещевает Принцессу:

– Ушёл твой Дракон. Не бойся. Выходи.

– Всё ты врёшь, дева-воительница, – отвечала Принцесса. – Притаился он в лесу, дыхание его могучее слышу.

Услыхал это добрый конь и заржал. Стыдно за него Рыцарю стало, осадил он его, чтобы деву пугливую не обидел. Но произошло ровно наоборот: услышала Принцесса конское ржание и обрадовалась.

– Ой, это у вас что, лошадка?

Заржал добрый конь во второй раз, и Принцесса вылезла на белый свет.

Хотела она коня приласкать, да Рыцарь тут ей и сказал:

– Ночь на дворе, прекрасная дева. Другу моему доброму надо спать, да и тебе, юная Принцесса, тоже. Завтра большой день настанет, далеко идти нам.

– Не ведите меня к отцу, – сказала Принцесса. – Вы не знаете, какой он, добрые путники. Придёте в его замок себе на погибель, и меня погубите. Съест он вас, а меня запрёт снова, чтобы молодых людей своим голосом манила, а он бы ими обедал. Замок не воры-ироды разрушили, а юноша, что зубов его избежал.

Переглянулись Рыцарь с Валькирией. Засомневались они, но не всё же не поверили Принцессе. Сказали ей:

– Хочешь ты или нет, но поедешь с нами.

– Что ж, люди добрые. Во время пути покажу вам, сколько зла сделал отец. Должна я вас спасти, – сказала Принцесса и повела их к реке – воды испить да умыться. После прямо там, на реке, Принцесса легла спать, а Рыцарь с Валькирией договорились: один спит, а другой – бдит, и наоборот потом поменяться. Уступил ей Рыцарь сон первый, а сам прислушивался да приглядывался. Тихо стало; во тьме лишь деревья шептались да река, отражая небо, едва заметно светилась. Залюбовался Рыцарь, да и не сразу заметил, как зажглись в чаще огоньки – глаза недобрые.

Воскликнул добрый молодец:

– Встаём, девицы! Враг близко!

2. Красный

Мастер выпал из арки. За его спиной части паззла, бывшего когда-то содержанием (сознания? души?) ссыпались во тьму. Мужчина встал на четвереньки; опираясь на арку, поднялся на ноги и прыгнул к пациенту. Снова – теперь в реальности – прижал пальцы к его шее, невольно вглядываясь в лицо.

Только что они все были для него одинаковыми. Одинаково бредовое – противоречивое, причудливое – содержание душ; одинаковые проблемы; одинаковое спасение. Лица сливались в одно.

Это лицо выделялось. Выделялось не широким носом, не щеками, не начавшими седеть волосами в бороде и усах.

Его не удалось спасти.

За его спиной что-то говорили и кричали. Мастер обернулся и посмотрел.

Матео, Игла и Закройщик заткнулись.

Мастер, отделяя слова паузами, произнёс:

– Что. Это. Нахуй. Было?

– Посторонний, – услужливо подсказал Матео.

– Я, …не сомневаюсь. Откуда он взялся?

Закройщик опустил глаза. Он был ещё совсем юным лаборантом, и, в общем-то, если остальные очень смутно представляли себе механизм работы портала, то он в лучших традициях современной молодёжи не представлял себе вообще ничего. Этот экземпляр, по крайней мере, обычно понимал, на какие кнопочки следует нажимать. Но сейчас Закройщик явно растерял последние крохи разума:

– А… Мастер… разве это странно, что там посторонний?

– Инструкцию читай, – огрызнулся Матео. – Может, тио, найдёшь для себя что-то новое. Слова «экспериментальное оборудование» тебе о чём-то говорят, нет?

– Ты, – сказал Закройщику Мастер. – Иди, обеги институт…

– Нуэстро, девять корпусов…

– Тогда только экспериментальный корпус. Хотя… дьявол! Я сам, – и, не слушая возражений, Мастер выскочил в коридор.

Он открывал комнаты и залы, но его встречала безмятежная пустота. Двери, дрожа, приближались – а затем резко убегали, и полутьма коридора заглатывала их. Где-то на стене высветилась трапеция: солнечная, почти летняя. Она растеклась по шершавой поверхности горячим золотом.

Лестница. Неровные ступени: одна смотрит вниз, другая – вверх, третья – щербатая, четвёртую – обкорнали, и если не знать, то можно упасть. Мастер преодолел пролёт несколькими точными прыжками.

Рывком распахнул дверь кафедры.

Там горели все лампы, несмотря на то, что закат глядел прямо в окна. Завкафедрой в окружении сменщиков Мастера радостно пили из чашек некую жидкость, по цвету напоминавшую чай.

– О, Мастер! Иди-и к на-ам! – замахала рукой одна из коллег.

– Кто-то из вас сегодня пользовался порталом?

– Мы ж не самоубийцы! – коллега фыркнула и засмеялась. Её поддержал другой, окосевший от большого количества «чая»:

– Э-тта твоя установка так опасна, што я в жизни не в св-воё дежурство туда – не пойду!

Мастер закрыл дверь, постоял секунду, глядя в пространство, затем помчался на лестницу, поднялся на три этажа вверх и постучался к охраннику. Когда тот, хмурый, открыл, Мастер выставил в зазор между дверью и стеной ступню и сказал:

– Мне нужны записи за последний час. ЖИВО. И не ври, что их нет.

Охранник проворчал («Чёрт неугомонный») – впрочем, добродушно. Он провёл знакомого в каморку и усадил за дополнительный компьютер, а сам продолжил лениво следить за происходящим на голографической 3д модели корпуса.

– Никто не пользовался установкой? – на всякий случай спросил Мастер.

– А чёрт его, – махнул рукой охранник. – Ничего необычного.

Мастер прокрутил появившуюся перед ним 3д модель корпуса часовой давности. Нашёл себя и команду; кафедру, в которой всё те же четверо начинали пить чай; уборщицу, лениво помахавшую тряпкой на втором этаже и ушедшую раньше положенного срока; самого охранника, внимательно следившего за Здэ моделью (на самом деле – спавшего; охранник умел спать с открытыми глазами, о чём с гордостью поведал Мастеру несколько месяцев назад). Конечно же, никто не работал параллельно с Мастером.

– А жаль, – пробормотал он.

Мастер заставил охранника вывести ему остальные восемь корпусов и проследил и за ними тоже. Ничего не найдя, Мастер извинился, обещался занести на неделе чай. Охранник спросил:

– Та что случилось-та?

– Чёрт его знает, – ответил Мастер, и охранник сочувственно покивал.

Мастер вернулся к кафедре. В распахнутых настежь дверях стоял Матео и что-то напористо объяснял, но, увидев, что Мастер приближается, замолк и посторонился. Мастер опёрся о косяк и заглянул вовнутрь.

Даже окосевший коллега теперь выглядел не столь пьяным.

– Мастер, – строго спросил завкафедрой, – это правда?

Люди растерянно смотрели на Мастера. Бывший окосевший залпом допил чай, задумчиво прополоскал им рот и проглотил.

– Если доступ получил человек, который не понимает всей важности происходящего, который воспринимает всё это как компьютерную игрушку, где нужно лишь пройти миссию… – Мастер обвёл взглядом лица. – Это огромный удар. Неподготовленные не должны получать доступ в чужое сознание. Если они погибнут сами – поделом. Но они губят других.

– Да ладно, – бывший окосевший моргнул и со вздохом потёр переносицу. – Поняли мы, поняли… не зря ж такой строгий отбор и привязка каждого к машине. А если ты спрашиваешь, не давали ли мы кому поиграться, то лично я – не давал. Можешь проверить, машина зачехлена, – он развёл руками и усмехнулся. – Я не самоубийца. Я знаю, чем это может обернуться.

– А у нас тоже было, – сказал вдруг коллега по фамилии Ковальски. – Но… мы зафиксировали присутствие третьего сознания и тут же вышли. Но после повторного входа он не возник и мы подумали, что это баг.

Потом они с Матео вернулись в кабинет. Там Игла и Закройщик всё так же осторожно собирали арку. Игла бранил подручного:

– Ты же… видишь, что она в ту сторону не складывается! Какого… ты её ломаешь? Покрути… вот!

Заметив, что зашли Мастер и Матео, он оторвался от своего занятия и спросил:

– Нашли?

– Нет, – Матео плюхнулся на пол, прислонившись спиной к столу, на котором лежал мертвец.

– Почему не вызвали службы? – спросил Мастер.

– А что мы? Мы вас ждали.

– Вызывай, – обратился Мастер к Закройщику, и тот, с явным облегчением оставив технику, бросился наружу. Игла пробормотал ему вслед что-то явно нелестное и вернулся к сбору.

Дело пошло быстрее. Матео, не выносивший тишины, заговорил:

– Такое ощущение, что этот тио хотел помешать Нуэстро. А? Как думаете?

– Вечно ты со своими идеями, – огрызнулся Игла.

– Ты мне тут не зубоскаль, тио. Я могу тебе так устроить, что вылетишь с работы жопой вперёд.

– Да ты всё можешь, не сомневаюсь. Может, это ты был? – спросил Игла, указывая почему-то на монитор. Взгляд его сощуренных глаз нацелился на Матео.

Мастер усмехнулся.

– Я? Я с вами был всё это время. А нынешние технологии не позволяют покидать физическое тело при контакте. Тио, ты что, идиот?

Игла потупился и продолжил деятельность по сборке машины.

Идти домой Мастеру не хотелось. Они с Матео взяли себе в забегаловке такос и устроились на парапете над рекой. Напившееся крови багровое солнце всё ещё садилось, краешком выглядывая из-за крыш. Окна верхних этажей домов, причудливо украшенных лепниной и почерневшими от времени скульптурами, светились алым. По противоположной улице полз когда-то блестящий металлический, а теперь порыжевший от ржавчины червяк-мусороуборщик. Занимал он добрую часть проезжей части, и паромашинам приходилось объезжать его по тротуару. Иногда он останавливался, издавал утробный звук, напоминавший вопль последнего динозавра, и выбрасывал через заднюю часть аккуратный свёрток размером с приличную клумбу. Вот и сейчас он остановился и ухнул; на верхнем этаже появилась бабка, вылила на червя помои и гордо удалилась.