Жизни и реальности Сальваторе

Он вёл корабль.

«Принцесса!» – мысленно воззвал он. «Принцесса!»

Она не отзывалась.

Щупальца драли, жали, разрывали друг друга, и в зелёной тьме было неясно, кто побеждает.

Щупальце ударило прямо по кораблю. Поправка: ударило бы; Рыцарь в последний момент сдвинул громаду корабля в сторону.

Он посмотрел внутрь судна – внутрь себя – и увидел, как Валькирия сидит на полу каюты, прижав голову беспамятной Принцессы к груди – глаза закрыты, губы шевелятся, моля о чём-то, волны волос разметались по плечам, разлёт бровей собран в упрямую линию.

Заныл осколок в сердце.

Рыцарь бросил корабль вперёд.

Влево.

Чуть правее.

Правее. Крутой поворот.

«Я здесь!» – запоздало отозвалось во тьме.

Тело Рыцаря было связано. Но он протянул другие – невидимые – руки в танцующую в воде муть; и в них легли призрачные ладони.

8. Зима

Я вколол себе блокатор обоняния: запахи страха и гнева, царивший на корабле, душил, мешал думать.

Затем, не теряя время, отправился к изолятору – маленькой каюты, отличавшейся от остальных лишь размерами и пустотой обстановки. Забарабанил в дверь.

– Фред!

– Я здесь, – откликнулся он. Я живо представил себе, как брат презрительно кривит рот. – Вот дрянь…

– Дрянь, – согласился я. – Дряньская дрянь. Нужно что-то придумать, Фред, пока этот урод всех не…

– Я думаю, я думаю! Раз меня посадили сюда, у меня есть время, так?

– Так. Да, это так.

– Значит, это к лучшему. Продумаем свою защиту, – Фред старался держаться уверенно, но почему-то мне казалось, что если бы не блокатор, меня бы вырвало от чужого ужаса. – Я врач, меня скоро выпустят, там и…

Он вдруг заорал. Вот так, без перехода, без объяснений.

– Фред! – я ударил кулаком в дверь, но, конечно, с таким же успехом я мог бить стену. – Что там?

– Уйдите, твари! Во-о-он!

Я метнулся в каюту по соседству и забарабанил в дверь. Мне открыла сонная девушка из Иккетно чуть старше меня. Я протянул руку ладонью вверх:

– Ключ!

– Что? – она не поняла. Потом Фред завопил снова; она вздрогнула, достала карточку из кармана комбинезона, выронила, опустилась на корточки, подняла и протянула мне. Я схватил ключ и помчался к двери. Фред уже не кричал; что-то глухо ударилось о стену и наступила тишина. Я приложил карточку к двери, та отъехала в сторону – и мы увидели.

Между левой и правой и стеной расстояние – не больше полутора метров, но зато от двери до дальней стены было не меньше двух. У дальней стены стояло ведро, теперь перевёрнутое, и вода – хорошо ещё, чистая, – расплескалась по полу, смешиваясь с кровью. Кровь была везде: на полу, на стенах у выхода, на дальней стене. К нам синхронно обернулись две твари; одна держала оторванную руку, вторая сидела на корточках напротив Фреда. Живот последнего был вспорот, и сизые кишки вывалились на пол.

Я выхватил бластер и выстрелил два раза. Девушка из Иккетно закричала и упала на колени, закрывая лицо руками.

Твари сохраняли вертикальное положение ещё секунду; затем медленно опустились на пол.

– Совершенно непонятно, как они попали в камеру, – говорил мой троюродный племянник Алекс. Фреда уже увезли в медблок – он ещё дышал, – и теперь мы с ним обследовали помещение. Иккетно тоже прислали своего представителя, спеца по безопасности; вот и сейчас он попытался вставить:

– Ясно! Через вентиляцию.

Алекс, наш спец, его проигнорировал.

– Возможно, эти штуки могут проходить сквозь стены. Как думаешь? – обратился он ко мне.

– Иккетно изучали. Я без понятия. Я думаю, их кто-то подложил заранее, чтобы убрать Фреда.

– У инопланетян машинная природа, – вставил Иккетно. – Индиго и Супербьянка обследовали и выяснили, что это нечто живое, заключённое в машинную оболочку.

Мы с Алексом переглянулись.

– Они как будто пришли целенаправленно прикончить Фреда, – заметил Алекс, – именно Фреда. Но, возможно, сказалось то, что он был изолирован. Повторюсь: мы ничего о них не знаем.

– И как, по-твоему, они узнали, что мы не скоро сможем придти к нему на помощь? И зачем они его убили?

– Хотели посмотреть, что у него внутри?

Меня передёрнуло.

– Я отправлюсь к Индиго, посмотрю на инопланетян в разрезе. Бывай, – Алекс пожал мне руку, кивнул парню из Иккетно и направился вверх по коридору. Иккетноид, спохватившись, побежал за ним:

– Стой! Нельзя, Индиго сказал, там ещё не закончили…

Помедлив, я отправился за ними; ничего больше, кроме как смотреть на роботов-уборщиков, отмывавших пол и стены от крови, не оставалось.

Вход в исследовательскую лабораторию охранял Беби – бугай ростом под два метра. Впрочем, Алексу стоило только соврать:

– Индиго звал.

– Для чего? – подозрительно спросил Беби.

– Отчитаться по месту преступления.

Беби подумал и посторонился. Затем спросил, указывая на нас:

– И эти?

Алекс оглянулся и увидел меня.

– Да, он со мной.

– И я! – вскинулся Иккетноид.

– А ты для чего?

– Для того же самого!

Оставив их браниться, мы вошли в отсек.

На кушетке лежал разобранный инопланетянин. Индиго и его помощница пристально изучали его; но когда мы вошли, они замолкли.

– Посторонним вход запрещён, – произнёс Индиго. Алекс парировал:

– Иттелутак имеют право знать. Это необходимо для расследования.

Индиго секунду изучал его; затем отвернулся.

– Ладно. Смотри, эти организмы представляют собой симбиоз биологического организма и машины…

И он начал объяснять. Сначала сдержанно, но затем, когда увлёкся, начал объяснять, какие трубки предназначались для дыхания, какие – для питания, какие механизмы за что отвечают, и я, не удержавшись, поинтересовался:

– И всё это ты успел понять за два дня?

Индиго замялся.

– Эти организмы очень простые. Ты бы сам пришёл к тем же выводам, если бы изучал их.

Алекс прижал палец к губам, но я не смог не продолжить:

– С каких пор ты разбираешься в технике? Твоя специальность, если я правильно помню, биология.

Индиго жалко улыбнулся. Переглянулся с помощницей и начал:

– Каждый на этом корабле должен разбираться…

– А может быть, у тебя есть ключ, и ты просто впустил туда этих тварей? Тварей, которых сконструировал сам?

«Не дави на него», – одними губами произнёс Алекс, но я не сдавался.

– Зачем тебе это, Индиго? Зачем? Фред показался тебе опасным, и ты его убрал? Дьявол… дьявол!

Алекс отстранил меня.

– Пожалуй, мы пойдём. Ещё один вопрос. Они могут проходить сквозь стены?

– Всё возможно, – развёл руками Индиго.

Вечером меня вызвал дед.

– Расскажи, что было сегодня днём, – потребовал он. – Только без этой чуши про Индиго, ладно? Просто перескажи… события.

Я рассказал. Конечно, без «чуши» не обошлось: дед заинтересовался моими словами, сказанными в кабинете.

– В этом может быть здравое зерно, – наконец, произнёс он.

– Дед? Ты серьёзно? – я почувствовал, что улыбаюсь. – Я наконец донёс до тебя истину? Чёрт, дед…

– Нет, я не о том, – отвечал он, барабаня пальцами по столу. – Я о безопасности. Смерть Фреда…

Я сглотнул.

Значит, всё-таки смерть.

– …наступила вследствие халатности Иккетно. Вопиющей халатности. Или они передоверяют безопасность нам…

– Они этого не сделают, дед. Они стремятся контролировать всё.

– Молчи. Молчи, внук. Я тебе слова не давал. Я сам знаю, что не дадут, – дед снова забарабанил пальцами по столу. – Скорее на корабле наступит настоящая зима со снегом, чем они согласятся. Но и подобного я больше не потерплю. Мы разделим корабль.

– Дед! Нет, чёрт… нет! – я взмахнул руками. – Я ведь не об этом! Дед! Не нужно нас делить, это плохо! По отдельности мы станем слабее! Нужно просто убрать убийцу!

Конечно, кто бы меня послушал.

Когда я пришёл в пока ещё общую столовую, Индиго подсел ко мне.

– Отвали, – сказал ему я.

– Я думал, тебе будет приятно знать, что ты догадливый. Их сделал я, – свет от экрана падал на лицо Индиго, и тот аж светился.

– Ты не очень-то скрывался.

– А зачем? – Индиго солнечно улыбнулся.

8. Внутри

Вскоре я увидел ещё один объект.

Правда, он не был похож на планету ни формой, ни составом; в последней присутствовала немалая доля органического, первая была странна. Неправильная овальная форма переходила в нечто длинное, завершавшееся треугольным чем-то. Когда я подлетел поближе, треугольник раскрылся наподобие клешни и попробовал схватить меня; но я легко увернулся и помчался по своему курсу, а он не делал попыток догнать.

Встретил ли я иную разумную форму жизни? Было ли это огромным организмом, эдакой космической птицей, или космическим кораблём, построенным совершенно по иным принципам, в других условиях? Иногда мы просто оказываемся не готовы к загадкам, что встанут на нашем пути; может быть, не хватает ресурсов, или перед нами в этот момент стоят другие задачи. И впервые столкнувшись с неизведанным, мы воспринимаем его как неожиданное препятствие, и, вместо того чтобы подождать, подумать, как действовать, мы мчимся мимо или пытаемся взять нахрапом. Хорошо, если потом мы понимаем, что мы миновали. Хорошо, если разгадка добра или нейтральна. Хорошо, если она однозначна. Но если разгадка темна и непроста, или просто отличается от всего, что мы знали ранее…

Разве не жаль тогда, что пробежал мимо, не повернув головы?

Разве не жаль, что не разгадал её – раньше или вообще?

Что даже не попытался?

8. Весна

Los novatos[30] собирались вокруг нас, словно вокруг невидимого костра. Они вслушивались жадно в нашу música, а затем вперёд кидались, точно ищейки, и в первые ряды прорывались, оттесняя других, но там их подхватывала музыка-защитница – и они кружились в танце. Тогда задние ряды, сердясь, начинали рваться к нам, хватая передних за плечи и волосы, вырывая куски бледного мяса. Они щерили клыки и вцеплялись зубами в шеи, выгрызая куски, отшвыривали невезучих назад и сами стремились к нам.

А то что ж! О добром поём, о вечном, оно и мертвяку приятно, так-то – хоть и имеют свою музыку и свои песни, о крови да о la muerte, а вот поди ж ты…

Да что это я случай-то упускаю? Поглумиться-то как следует, а?

И запел.

Вампир вернулся домой,Весь в крови и соплях,В ушах скопился гной,И слизь во всех щелях.Вампир уныл и жалок,Ведь не досталось крови,Зато досталось палок:Он мелкий и убогий.

И Чичо не соврёт: танцевали! Танцевали, и радовались, что я их в лицо оскорбляю, и даже не думали возмущаться. Только ручонки свои тянули когтистые, все в какой-то жидкости, что осталась на пальцах, когда куски друг из друга рвали.

Вампир – фанатик смерти:Её хвалил повсюду.Пришли родители и детиИ огребла паскуда.Вампир! Не мучь живущий люд!Заткнись и молча жуйСвекольный суп, пока даютЕго, а не жирнющий …

– Я устал, – Бальтасар сказал и сел на пол.

– Ничего, – вполголоса я отвечал, – ничего… ты главное играй, да? Juegue[31]… вон смотри, уже солнышко поднимается… лето, оно рано поднимается, так-то… это Чичо не соврёт… ещё полчаса juegue, ладно? Ещё полчаса…

Скрипка уже не смеялась и даже не плакала – хрипела, кашляла надсадно, выплёвывала ноты, но держалась. Держался и Бальтасар. Я пел и оглядывался: ну что, солнышко? Что, золотое? Выглядываешь? А ты посильнее высунься, то-то мы тебе благодарны будем!

Вот и первые лучи упали на вход в подземелье. Вампиры, кто не успел отшатнуться, воплем изошли да паром и сгинули; остальные вокруг нас теснее сбились, к нам поближе рвутся, и вижу я их истинные лица: глаза, бельмами закрытые, лица, все в крови да слизи, бледные да высушенные, что у твоих мумий, и зубы наружу.

– Вставай, – пою Бальтасару, будто песню какую, – вставай, amigo mío! Вот так… – Бальтасар, шатаясь, поднимается, и скрыпка его еле-еле слышна. – На меня опирайся, ага… а теперь иди. Вот туда, к выходу. Да-да, вот так… – пошатываясь, Бальтасар делает шаг. Мне приходится той рукой, что играл, поддерживать его: музыкант чуть не падает. Круг сужается с моей стороны: ведь я не играю. Коготь одной упырихи, с набухшей на конце слизистой каплей, касается моего носа, и я делаю движение, будто собираюсь его укусить; упыриха отдёргивает руку и хохочет. – Так, так, так, так. И ещё раз, и ещё, и мы просто мо-лод…

Бальтасар спотыкается и падает.

Хорошо, что реакция у меня что надо! Бросаю я свою пятиструнную и схватив Балду, тащу к свету.

Dios te salve, María, ruega por nosotros pecadores, ahora y siempre, ruega por nosotros pecadores, ave María[32]!

Балда орёт: кто-то вцепился в его ногу. Идти и тащить двоих тяжело, но я делаю ещё шаг и оказываюсь под весенним солнцем.

Ещё два. Два шага: вытащить Балду.

Балда снова орёт.

Шаг.

Кто-то тащит его туда, во тьму. Я упираюсь, не отдаю. Падаю; земля бьёт по щеке. Я продолжаю тащить Балду на себя. Тогда он перестаёт быть безвольным мешком, рычит и лягает кого-то.

И его отпускают. Балда оказывается на этом свете и тут же садится, разглядывая ноги: она поцарапана, на второй отсутствует ботинок.

Но живой. Живой.

Хоть и без скрыпки.

Интермедиа 8

В тот день Дар прибежал особенно взволнованный.

– Мальчик, – сказал он, – у меня проблемы.

– А что ещё у тебя может быть с такими-то знакомыми? – съязвил Мальчик, не отрываясь от книги.

– Задница дьявола! Я не шучу, Мальчик! Это не из-за банды!

– Ага, – Мальчик перелистнул страницу.

– Мамой клянусь!

– И что ты хочешь?

– Мне нужна твоя помощь. Скоро день всех мёртвых, так? Мы с парнями подумали и решили… что надо отомстить этим сукиным сынам, которые приплыли на эти земли много лет назад. Опять убить их. А на следующий день всех мёртвых – ещё раз, да? И так всегда, чтобы они и являться перестали на эту землю!

– Учитель оживляет их не для этого, Божий Дар, – Мальчик помедлил. – И я не понимаю, зачем это вам. Хотите показать, какие вы крутые?

– Нет, какого дьявола ты так думаешь! – взвился Дар, но Мальчик был непреклонен.

– Тебе-то я верю, друг мой. А вот им… они думают иначе, чем ты. Помогать им я не собираюсь, что бы они ни попросили.

Дар осыпал Мальчика ругательствами, но тот не слушал.

Дару пришлось уйти ни с чем.

После размолвки с другом Мальчик теснее сблизился с остальными Учениками. Они часто ходили в лес, тренировались оживлять зверей или вваливались без приглашения в чужие сны. Так что ни для кого не было секретом, что Мальчику нравится Кармелита из деревни – глаза, взгляд которых оставляет осколочек в сердце, густые волны тёмных волос, брови вразлёт, – и чем занимается банда, в которой находится Дар.

– Он с детства был непростой, – говорили ученики, и Мальчик был с ними согласен.

У него хорошо получалось проникать во сны, и совсем не получалось оживлять. Собака Приставала, скончавшаяся от старости, после оживления стала послушной и бездушной куклой; все говорили, что это странно, ведь проникновение в сны связано с оживлением напрямую, и что по идее Мальчик должен быть лучшим. Ребята даже пытались объяснять Мальчику, как это связано, но он всё равно не понимал.

– Вот ты оживил Приставалу, да? – объяснял ему самый толковый. Сам он тоже оживлять не умел, но видел действия Мальчика со стороны и очень хотел помочь. – Но выжег все привязки, разрушил волю! Как же душа вернётся туда, где нет воли, нет воспоминаний?

– Я хожу по снам и ничего не выжигаю.

– Так потому что ты ничего не трогаешь! А трогать начинаешь – цунами какое-то! Надо бережно, осторожно, понимаешь?

Мальчик ушёл в лес, подальше от остальных, нашёл там труп ягуара и оживил. Вроде и аккуратно – но всё равно не получилось.

День всех Мёртвых проходил как обычно. Души приходили, принимали угощение, шутили над мальчишками, радовались и сетовали на мелкий дождик.

Затем кто-то заметил, что пропал Дар, и Мальчик отправился его искать. Он осмотрел все комнаты, заглянул даже к Учителю, но ничего не нашёл. Он уже хотел вернуться во двор, когда вспомнил про дальнюю комнату – комнату Учителя.

Он прошёл по коридору до неё и открыл дверь.

За ней был тёплый осенний вечер; в открытое окно влетали светлячки, шелестели крыльями мотыльки. Печально кричала какая-то ночная птица; почти человеческим, женским голосом.

У окна стоял человек в старинной одежде – мёртвый, – и в руке у него был зажат окровавленный кинжал. На полу, запрокинув голову, сидел Дар и глядел слепыми раскрытыми глазами в потолок. Под ним расползалась чёрная лужа.

Человек оглянулся на Мальчика.

Уроки Учителя не прошли даром. Прежде, чем дух кинулся на ученика, тот вскинул руку, удерживая его, и бросился к Дару.

Дар был непоправимо мёртв.

То, что было дальше, Мальчик помнил смутно.

Учитель ещё не позволял им оживлять самим, и правильно. Выжжешь пути – потом будет только сложнее, но…

Мальчик не мог оставить труп Дара.

Сотворяя свободной рукой пассы, Мальчик очень боялся, что и Дар тоже останется пустой…

Но он тяжело всхлипнул и открыл глаза.

Сам.

– Больно, – сказал.

Рыча, Мальчик повернулся к пленному мёртвому и открыл портал в его душу. Не помня себя, он взбежал, буквально взлетел по ступеням высокой пирамиды до самой вершины, где лежал вопящий от ужаса испанец; над ним, кажется, стоял какой-то бог – у него были зелёные перья, – но Мальчик не смотрел. Взревев что-то небесам, он опустил оказавшийся в руке кинжал на лежавшее на алтаре тело.

Человек захрипел и издох.

В тот же момент по руке, державшей кинжал, поползли письмена. Руку Мальчика пронзила острая боль; словно что-то пылало и жгло, глодало, стирало его. Он скрючился и завопил.

Из воздуха появился человек: индеец, украшенный, как и бог, зелёными перьями. Одной рукой он перехватил кинжал, другой ударил по кулаку Мальчику:

– Отпусти! Отпусти! Отпусти!

Когда же пальцы разомкнулись, индеец ударил этим кинжалом Мальчика в живот, и всё померкло.

Мальчик очнулся. Что-то твёрдое легко ударило его по плечу, по спине; он поднял голову, сделал вдох и чуть не ушёл под воду.

– Хватайся, – сказали ему. Мальчик схватился за весло, за протянутую руку; ему помогли влезть в лодку. Кашляя, он упал на дно.

– Где я? – спросил он. Высокий индеец, украшенный длинными зелёными перьями, ответил:

– В глотке бога.

Мальчик понял.

– Я жив?

Индеец погрузил весло в воду.

– Да.

– Почему?

– Кетцалькоатль не любит человеческих жертв. Но я за тебя поручился.

– Учитель, – понял Мальчик. Индеец ничего не сказал: выискивал что-то глазами. Они находились в пещере, и блики воды играли на стенах; казалось, будто они двигаются.

Наконец, он указал вперёд и жёстко произнёс:

– Красный колибри. Не спускай с него глаз.

Мальчик посмотрел. Колибри была скорее малиновая, на его взгляд, на какое это имело значение?

Дождавшись, когда лодка приблизится, колибри отлетала ещё на несколько метров и вновь замирала. Индеец правил; всё его тело покрывали письмена, похожие на те, что жгли Мальчику руку на вершине пирамиды. Он тут же посмотрел на свои пальцы; но его кожа была чиста.

Долго они ехали в молчании. Мальчик думал о пирамиде и о человеке на алтаре; о гневном зелёном боге и молчащем Учителе. Наконец, он осмелился спросить:

– Вы злитесь на меня, Учитель?

– Нет. Не на тебя, – отвечал индеец.

Всё так же в молчании они продолжили путь. Затем река обмелела, иссохла, лодка исчезла; Мальчик обнаружил, что они на пустыре, и индеец – снова Учитель, в его обычной одежде, и лицо его покрывают привычные морщины.

«Вставай», – приказал Учитель. Мальчик подчинился, и они побрели к дому.

Ученики, включая Дара, высыпали во двор. Учитель остановился перед ними.

– Пусть случившееся сегодня будет уроком всем нам, – сказал он и хотел было пройти в дом, когда Дар окликнул его:

– Учитель! А… я виноват. Меня наказывайте, не Мальчика. Это я бля***а, я виноват.

– Я знаю. И ты уже наказан.

Дар побледнел. Брови его взлетели вверх.

– Ты мёртв. Мёртвые не могут путешествовать по чужим душам. Они лишены своего магического дара. Более того, теперь ты навечно привязан к нему, – Учитель указал на Мальчика. – Вечно будешь жить в страхе, не передумал ли он давать тебе силы для жизни. Не отнимет ли твою драгоценную жизнь во второй раз.

– Дар, я никогда… – начал Мальчик, глядя, как опустились голова и плечи Дара.

– Молчи. Я говорю с ним. Твой друг великодушно оживил твоё глупое тело, вернув в него душу. Ты живёшь только за счёт его сил. Это и есть твоё наказание, – произнёс Учитель и исчез в доме.

Ученики с жалостью смотрели на Дара.

9

9. Рука

Чувствовали себя молотыми-перемолотыми[33], а главное что – живыми. Живой – это хорошо; конечно, не тогда, когда предаёшь всех и вся, чтоб самому выжить, а когда глупостей наворотил да вот жив остался – это да. И понесло нас в эти катакомбы! Отправились бы на улицы, петь да плясать, нет же – место отстоять да отсидеть надо, ишь…

Хорошо, что кончилось хорошо, так-то.

Сидели мы на солнышке, к стене прислонившись. Во тьме перехода шуршал кто-то, да вот не страшно это было: граница тени всё дальше и дальше отходила, вот и глаза горящие да руки смердящие тоже всё дальше и дальше отбрасывались. Какой-то добрый человек, косясь на нас удивлённо, хотел было нырнуть прямо в когти алчущие, да я окликнул:

– Не ходил бы ты, мил человек. Мы вот оттуда.

И на Балду показываю, что лежит да стонет.

Посмотрел-посмотрел человека глазами выпучившимися да и обратно повернул.

Так-то.

– Ну что, Бальтасар, пора нам по домам да отоспаться, а завтра бой наш продолжим, – сказал я, но Балда вдруг ответил:

– Нет.

Опешил я, все опешившим опешивший.

– Как это нет?

– Нет, – Балда начал подниматься на ноги. – Я не… скрипку тяжело найти, да и…

– И что? Хоть десять тебе подарю, хочешь?

– Откуда? Да и… это неважно. Я понял, Чичо. Ты говорил правду: вампиры здесь сила. Сначала я не поверил, но… – он наконец поднялся и теперь смотрел на меня сверху вниз. – Ты прав.

– Я говорил о другом. Бальтасар, нельзя сдаваться!

– А зачем не сдаваться? У них всё! Они – все – упыри! Даже… даже… ну все, понял, дурак? И я, если стану упырём, буду… что-то решать в этом городе. Что-то значить. На меня не будут смотреть как на… мешок с едой.

– Да никто и так не смотрит. Из нормальных, из живых, понимаешь? – меня настигало ощущение ужасной, неотвратимой ошибки. – Бальтасар, ты серьезно? Разве тебе мало рассказов, как это – быть мёртвым?

– Я посмотрел, – он усмехнулся. – Не так страшен чёрт… тоже веселятся, тоже живут, а? Только сил да власти у них поболе, чем у тебя да у меня.

– Да что тебе та власть?

– А то, что я вёл вампиров на верную гибель, и они не сопротивлялись! И я подумал, дурак, что музыка всемогуща. Тогда я пришёл на следующий день, – Бальтасар сделал паузу. – И ничего.

Я отвернулся к стене. Камни, из которых она была сложена, выглядели старыми; их местами покрывал мох, они потемнели и обкатались, соединились, став почти одним целым, лишившись обычных для таких построек зазоров.

– А как же твой дед? Тот, что погиб зря из-за кровососов этих лядащих…

– Просто не буду повторять его ошибки. Не буду умирать вообще. Да и что, дурак я – для всеобщего блага жизнь отдавать? Когда вон там – сидят и пируют?

– А как же музыка, Бальтасар? Ты… если ты умрёшь, ты потеряешь свой дар.

– И что? Что мне даёт эта музыка, Чичо? Хочешь, сам стой да дурачься, людей смеши. Серьёзные люди идут в вампиры.

– Пиявки.

– Это ты их так называешь, – он оттолкнулся от стены. – Ну, я пошёл.

Я кивнул. Не верилось в эту его… глупость никчёмную и откровенную!

Шатаясь, он начал подниматься по лестнице, но вдруг обернулся.

– Если ты хочешь, я, когда стану вампиром, буду тебя прикрывать.

– Иди в задницу дьявола, – отвечал я.

Бальтасар криво улыбнулся и продолжил восхождение.

Где-то вдали раздался грохот – похожий то ли на гром, то ли на обвал.

Это рушился кусок миро-здания.

9. Нога

16 января 83 года.

Когда я пришёл в рубку, там в кресле пилота против обыкновения сидел, капитан. Он комфортно вытянул ноги и читал что-то с экрана; но, услышав, как отворилась дверь, торопливо нахмурился.

– И долго будут эти сучки да задоринки? – грозно спросил он. Тон так не вязался с его добродушным видом и этими задоринками, что я отвернулся, пряча улыбку.

– О чём ты?

– С разделением корабля, пилот. Вашей семье всё равно достались самые невыгодные отсеки.

– Зато пока никто не умирал. А у вас?