Сибирский кокон

Затем Серый, следуя инструкциям, полученным через черный коммуникатор, взялся за их импровизированное оружие. Он прекрасно знал, где Иван прячет свои немногочисленные, но такие ценные патроны к своему верному обрезу, и где «Тени тайги» хранят свои лучшие, самые смертоносные стрелы с костяными и обсидиановыми наконечниками. Незаметно, под покровом ночи, он пробрался к их тайникам и заменил порох в нескольких самых надежных патронах на бесполезный, мелкий речной песок, а тетиву на луках Орлана и других лучших стрелков «Теней» аккуратно, почти незаметно подрезал так, чтобы она предательски лопнула в самый ответственный, критический момент боя.

Через своих немногочисленных, но очень болтливых приспешников, которые еще имели какой-то доступ в лагерь Ивана или могли общаться с теми, кто колебался и сомневался, Серый начал активно, целенаправленно распространять ядовитые, разрушительные слухи. Он нашептывал оставшимся "Волкам", что хитрые "Тени" тайно воруют у них еду и специально, по указке своей шаманки, подставляют их под смертельные удары мутантов, чтобы ослабить и потом полностью захватить власть в городе. "Теням" же он через других своих агентов передавал, что Иван и его банда втайне презирают их древние обычаи, считают их дикарями и лишь временно используют их, а на самом деле готовятся предательски избавиться от них, как только те станут им не нужны. Эти ядовитые, полные лжи и ненависти семена раздора падали на слишком благодатную, измученную страхом, усталостью, голодом и взаимным, многолетним недоверием почву.

Используя свою новую, обострившуюся до предела связь с измененной Коконом и его хозяевами природой (или просто получая точную, оперативную информацию от Чиряка-биоробота через черный коммуникатор), Серый несколько раз с дьявольской точностью наводил небольшие, но очень агрессивные группы мутировавших волков или других, еще не виданных тварей на разведывательные или фуражирские отряды Ивана и Ани, выбирая именно тот момент, когда они были наиболее уязвимы, разделены или ослаблены. Эти внезапные, хорошо спланированные атаки не всегда приводили к большим человеческим потерям, но они страшно выматывали людей, заставляли их тратить последние, драгоценные патроны и стрелы, и, что самое главное, многократно усиливали паническое ощущение того, что враг повсюду, что спасения нет нигде.

Иван и Аня с растущей тревогой и отчаянием отмечали, что их и без того отчаянное положение ухудшается буквально с каждым днем. Испорченные, отравленные припасы, сломанное, ненадежное оружие, провальные, кровопролитные вылазки за едой, нарастающее, почти физически ощутимое напряжение и взаимные подозрения между их людьми – все это не могло быть просто чередой трагических случайностей или невезения. "Кто-то целенаправленно работает против нас изнутри, Аня, – сказал Иван ей однажды поздним, особенно холодным вечером, когда они, измученные и злые, анализировали причины очередной кровавой неудачи. – Кто-то очень хорошо знает все наши слабые места, наши тайники и наши планы. И этот кто-то – очень сильный и безжалостный враг." Аня молча кивнула, ее лицо было мрачнее тучи. Она тоже давно уже чувствовала это – неотступное присутствие какой-то темной, холодной, злонамеренной воли, направленной на их полное и окончательное уничтожение.

Лис, который после той страшной стычки у тарного комбината, где он едва не погиб, стал гораздо более осторожным, скрытным и наблюдательным, чем раньше, однажды заметил странную, знакомую фигуру, которая поздно ночью, скрытно, как вор, пробиралась к их небольшому складу с остатками драгоценного топлива… Фигура была очень похожа на Дыма… Позже, через несколько дней, он совершенно случайно видел, как тот же Дым что-то быстро, оглядываясь по сторонам, передавал одному из тех отмороженных парней, который совсем недавно, после изгнания Серого, открыто примкнул к нему. Лис долго колебался, но в конце концов решил рассказать обо всем Ивану, прекрасно понимая, что это может стоить ему жизни, если его страшные подозрения окажутся неверны или если Дым узнает об этом, но молчать он больше не мог – на кону стояла жизнь всех оставшихся.

Серый еще не знал, что его тайные, подлые действия начинают вызывать серьезные вопросы и подозрения. Он упивался своей новой, почти нечеловеческой силой, своим растущим влиянием на отчаявшихся и сломленных, и с нетерпением, с предвкушением садиста, ждал того момента, когда сможет нанести последний, сокрушительный, решающий удар по тем, кого он теперь считал своими смертельными врагами. Тьма, которую он так легко и охотно впустил в свое израненное, полное обид сердце, росла и крепла с каждым днем, с каждым новым злодеянием, окончательно превращая его в безжалостную, послушную марионетку коварных, невидимых рептилоидов. И эта страшная, ожившая марионетка была уже готова дернуть за все оставшиеся ниточки, чтобы окончательно обрушить и так уже хрупкий, держащийся на последнем издыхании мир сопротивления в проклятом, обреченном Колымажске.

Глава 36: Охота на Горохова

Участковый Горохов, съежившись от пронизывающего до костей, неестественного июльского холода, с опаской выглянул из-за обледенелого, покрытого инеем угла заброшенной котельной на самой окраине Колымажска. Его прерывистое, тяжелое дыхание тут же превращалось в густое, белое облако пара. Минус пять по Цельсию, которые проклятый Кокон установил, как свою постоянную, изматывающую температуру этого страшного, бесконечного лета, выматывали не хуже любого, даже самого лютого врага. Последние несколько мучительных дней он провел, как затравленная крыса, перебегая от одного ненадежного укрытия к другому, отчаянно пытаясь замести следы и найти хоть какой-то безопасный способ передать оставшиеся у него бесценные, смертельно опасные документы тем немногим, кто, как он теперь верил, мог бы ими правильно распорядиться – этому упрямому мальчишке Ивану и его новой, неожиданной союзнице, этой странной, сильной эвенкийской шаманке Ане.

Внезапно он замер, его сердце пропустило удар, а затем бешено заколотилось. По пустынной, занесенной грязным, перемешанным с сажей снегом улице медленно, но уверенно двигалась небольшая, хорошо организованная группа. Это были не случайные, оголодавшие мародеры, которых в последнее, смутное время развелось в Колымажске неисчислимое множество, и не жуткие, изменившиеся до неузнаваемости мутанты, чьи кошмарные, искаженные силуэты он уже научился с содроганием различать издалека. Эти шли слаженно, почти по-военному, внимательно, методично осматривая каждый темный закоулок, каждый заваленный мусором двор. И впереди… Горохов почувствовал, как ледяной, липкий пот выступил у него на лбу, несмотря на лютый мороз. Майор Семёнов. Его бывший начальник, так предусмотрительно и трусливо исчезнувший из города перед самым началом этого кошмара.

Но это был уже не тот Семёнов, которого он знал все эти годы… Этот Семёнов двигался с какой-то новой, неестественной, хищной, почти кошачьей грацией. Его обычно мешковатая, не по размеру милицейская форма теперь сидела на нем как влитая, идеально чистая, отглаженная, будто только что с вешалки… А взгляд… ледяной, отстраненный, совершенно бездушный, без малейшей тени прежней человеческой слабости, трусости или даже обычной усталости. На его шее, у самого воротника туго застегнутого кителя, Горохов с ужасом разглядел темную, уродливую, пульсирующую жилку, а кожа вокруг нее приобрела какой-то нездоровый, мертвенно-бледный, серовато-зеленый оттенок – верный, как он уже успел узнать из обрывков разговоров и собственных наблюдений, признак начавшейся необратимой трансформации или недавней имплантации какого-то инопланетного управляющего устройства.

Семёнов был не один. Его сопровождали трое – двое в темной, без каких-либо знаков различия униформе, очень похожей на ту, что носили бойцы зловещей группы "Восход", вооруженные короткими, футуристического вида автоматами, и один… тот самый Чиряк, бывший городской бродяга и пьяница, которого безжалостный Серый, по слухам, собственноручно превратил в своего первого, послушного подручного биоробота. Теперь это существо двигалось с такой же мертвенной, механической точностью, как и двое других его спутников, его пустые, горящие желтым огнем глаза бездумно, методично сканировали окрестности, не пропуская ни одной детали.

Стало предельно, до ужаса очевидно – Семёнов вернулся в Колымажск не просто так. Он теперь – не более чем послушная пешка в чужой, страшной игре, и его, без сомнения, послали сюда с одной единственной целью: зачистить все оставшиеся концы, уничтожить компрометирующие улики и того, кто слишком много знал. Искал он, без всякого сомнения, именно его, бывшего участкового Горохова. И те проклятые, бесценные бумаги, что огнем жгли ему сейчас карман старого, прохудившегося ватника.

Горохов, не дожидаясь, пока его окончательно заметят, инстинктивно нырнул в ближайший темный пролом в полуразрушенной кирпичной стене и со всех ног бросился бежать. Сердце отчаянно колотилось в груди, как пойманная в силки лесная птица. Он бежал, используя все свое многолетнее знание этого забытого богом города, петляя по узким, заваленным мусором проходным дворам, перелезая через обледенелые заборы и груды строительного мусора, прячась в темных, вонючих подворотнях. Несколько раз ему, казалось, удавалось оторваться от безжалостных преследователей, но они, словно стая хорошо обученных ищеек, снова и снова выходили на его след – возможно, у них действительно были какие-то специальные приборы для обнаружения или этот проклятый Чиряк-биоробот обладал обостренным, нечеловеческим чутьем.

После нескольких долгих, изматывающих часов этой отчаянной, почти безнадежной погони Горохов почувствовал, что силы его на исходе, легкие разрываются от ледяного воздуха, а ноги подкашиваются от усталости… Он из последних сил забежал в полуразрушенный, темный подъезд старой, обшарпанной "хрущевки"… и тут… почти нос к носу столкнулся с Марком. Молодой, еще совсем неопытный милиционер, которому Горохов несколькими днями ранее, повинуясь какому-то внутреннему порыву, передал часть тех самых секретных документов, похоже, использовал этот заброшенный дом как временное убежище или свой личный наблюдательный пункт.

– Степаныч?! – удивленно, почти испуганно прошептал Марк, с трудом узнав в этом запыхавшемся, измученном человеке своего бывшего, всегда такого тихого и забитого, участкового. – Что случилось? За тобой гонятся? Вид у тебя…

Горохов, тяжело, прерывисто дыша и прислонившись к холодной, облезлой стене, лишь судорожно кивнул.

– Семёнов… он… он вернулся… с какими-то новыми ублюдками… Ищут меня… за мной…

В этот самый момент с улицы донеслись громкие, нетерпеливые голоса преследователей и чей-то резкий, властный окрик. Марк мгновенно, почти профессионально оценил ситуацию. В его обычно немного наивных, мальчишеских глазах мелькнула неожиданная, холодная решимость.

– За мной, Степаныч, быстро! – почти беззвучно скомандовал он. – Я знаю тут один старый подвал, в который даже самые отчаянные крысы не суются – там еще со времен Гражданской Обороны хранились какие-то просроченные химикаты, вонь стоит жуткая, но для нас сейчас это, похоже, самое лучшее и безопасное укрытие.

Марк, несмотря на свою молодость и кажущуюся неопытность, оказался на удивление расторопным и сообразительным. Он быстро, уверенно провел измученного Горохова через запутанный, темный лабиринт сырых, заваленных хламом подвальных помещений, вывел его в соседний, совершенно безлюдный двор и привел к старому, давно заброшенному бомбоубежищу, вход в которое был почти незаметен за огромной грудой строительного мусора и старых, проржавевших бочек.

– Откуда ты знаешь это место? – спросил Горохов, с трудом пытаясь отдышаться и унять бешено колотящееся сердце.

– В детстве с пацанами лазили тут, клады искали, – криво усмехнулся Марк, его лицо в полумраке убежища казалось бледным и осунувшимся. – А что этому гаду Семёнову от тебя надо? Неужели из-за тех бумаг, что ты мне тогда дал? Они настолько важны?

Горохов с трудом покачал головой, его взгляд был полон отчаяния и какой-то мрачной решимости.

– Те, что я тебе отдал, Марк, были только самой верхушкой айсберга, так, для затравки. У меня осталось кое-что гораздо похуже, пострашнее. И, похоже, Семёнов, или те, на кого он теперь работает, об этом каким-то образом узнали.

Они устроились в одном из самых дальних, относительно сухих отсеков старого, промозглого бомбоубежища… Горохов, убедившись, что они здесь одни, с трудом достал из-за пазухи тщательно завернутую в несколько слоев полиэтилена и старую газету толстую, увесистую папку.

– Вот, – сказал он, и его голос заметно дрожал от волнения и пережитого. – Это то, за чем они так отчаянно охотятся. Здесь не просто старые, пыльные отчеты проекта "Метеор". Здесь… здесь прямые доказательства того, что наши "верхи" знали о существовании пришельцев, об их технологиях, еще в далеких пятидесятых. И не просто знали – они отчаянно, всеми силами пытались эти технологии заполучить и использовать в своих грязных целях. И, конечно же, как всегда, грандиозно провалились. А потом – все эти годы трусливо скрывали правду, безжалостно убирали всех неугодных свидетелей, таких, как мой несчастный брат. А эти… так называемые "синие духи", повстанцы… они ведь тогда, еще в пятидесятых, предупреждали наших. О "тенях, идущих с неба", о "каменной болезни", о грядущей катастрофе… Если бы их тогда хоть кто-то послушал… если бы им поверили…

– Понимаешь, Марк, – Горохов понизил голос почти до неразборчивого шепота, его глаза лихорадочно блестели в полумраке, – эти бумаги… там не только про "синих духов" и их пророческие предупреждения. Там еще и про то, как наши доблестные, но недалекие "Метеоровцы" уже в восьмидесятых, наплевав на все предостережения, снова пытались эти инопланетные технологии себе присвоить, как они втайне от всех экспериментировали с этими синими кристаллами, какие опасные частоты использовали, пытаясь их "разбудить". И про то, как они снова все провалили, вызвав целую серию необъяснимых аномалий и смертей, а когда уже здесь, в Колымажске, запахло по-настоящему жареным перед этим проклятым Коконом – они первыми, как последние трусы, драпанули из города, оставив нас всех здесь на съедение этим тварям. Если Семёнов теперь работает на этих… рептилоидов, как их там называют, то им эта информация нужна позарез, чтобы понять, как эффективнее противодействовать наследию повстанцев, как найти их последние укрытия и слабые места. А если он теперь снова с нашими вояками из "Восхода" связался…, то они хотят и все концы в воду окончательно спрятать, и, возможно, сами эти смертоносные технологии захапать, чтобы потом, когда все уляжется, размахивать ими, как новой, еще более страшной ядерной дубинкой. В любом случае, Марк, эти бумаги – настоящая бомба замедленного действия. И я не хочу, чтобы она взорвалась не в тех руках, или просто сгнила здесь, в этом подвале, вместе со мной. Я должен, я обязан передать это Ивану и Ане. Они… они другие. Они молодые, смелые. Может, они смогут найти правильное, достойное применение этим страшным знаниям. Или хотя бы просто выжить.

Они просидели в холодном, сыром бомбоубежище до глубокой, тревожной ночи, деля на двоих последние крохи хлеба и остатки воды из фляжки Горохова…

Под самое утро, когда силы были уже на исходе, а надежда почти угасла… они все же решили рискнуть и попытаться выбраться из своего временного укрытия… Но они опоздали. Страшно опоздали. Как только они, дрожа от холода и напряжения, с трудом выбрались из темного провала бомбоубежища во внутренний, заваленный мусором двор, их встретил резкий, властный, ледяной окрик:

– Стоять, Горохов! Дальше не уйдешь! И ты, щенок, – Семёнов презрительно кивнул на смертельно побледневшего Марка, – тоже здесь. Очень удобно. Как говорится, двух зайцев одним выстрелом.

Семёнов и его вооруженные до зубов люди стояли у единственного выхода из двора, отрезая им все пути к отступлению.

– Отдай бумаги, Степаныч, – голос Семёнова был лишен всяких человеческих эмоций, он звучал как скрип ржавого металла… – Моим новым Хозяевам очень нужна эта информация. И они очень щедро платят за лояльность и преданность. А за неповиновение – очень жестоко карают. Поверь мне, я знаю. У тебя еще есть ничтожный шанс умереть быстро и почти безболезненно. Не упусти его.

– Пошел ты к черту, майор… или кто ты там теперь, тварь, – прохрипел Горохов, его глаза горели тихой, отчаянной ненавистью. Он медленно посмотрел на окаменевшего от ужаса Марка, потом на толстую папку с документами, которую он все еще крепко сжимал под своим старым, рваным ватником. В его потухших глазах на мгновение мелькнула не только всепоглощающая усталость, но и какая-то новая, отчаянная, почти безумная решимость. – Не дождешься. Никогда.

Семёнов едва заметно, почти презрительно кивнул своим молчаливым людям. Двое в темной, безликой униформе тут же с лязгом вскинули свои короткие, футуристического вида автоматы. Чиряк-биоробот, издавая тихий, скрежещущий, почти механический звук, медленно, но неотвратимо двинулся вперед, его желтые глаза бездушно сканировали свои цели.

– Беги, Марк! Беги, сынок! – неожиданно громко, на последнем дыхании закричал Горохов, выхватывая из глубокого кармана своего ватника старый, еще дедовский, но все еще верный и безотказный револьвер системы Нагана образца 1895 года (он всегда, с незапамятных времен, с тех пор как нашел его мальчишкой на чердаке старого дома, тайно носил его с собой, заряженным последними тремя патронами, не доверяя ни казенному, часто клинящему ПМу, ни, тем более, нынешним временам, несмотря на все официальные запреты и строгие инструкции).– Бери эти проклятые бумаги! Передай Ане! Ивану! Пусть они знают всю правду!

Он выстрелил дважды, почти не целясь, в сторону нападавших, пули лишь бессильно чиркнули по прочной, темной броне одного из "восходовцев", не причинив ему никакого вреда, но это дало Марку несколько драгоценных, спасительных секунд. Марк, ошеломленный этим неожиданным, отчаянным самопожертвованием, инстинктивно схватил тяжелую папку с документами, которую Горохов с силой швырнул ему под ноги, и со всех ног бросился в узкий, темный проход между обледенелыми гаражами. Горохов, отстреливаясь из последних сил и пытаясь прикрыть его отход, получил несколько пуль в грудь и живот. Он упал на колени, но, превозмогая нечеловеческую боль, продолжал стрелять, пока в барабане его старого нагана не кончились патроны. Последнее, что он увидел в этой своей никчемной, прожитой зря жизни – это искаженное животной яростью, почти нечеловеческое лицо Семёнова и холодные, бездушные, пустые глаза Чиряка-биоробота, склонившегося над ним с каким-то отвратительным, мерцающим инструментом в когтистой руке.

Иван и Аня, услышав далекие, приглушенные выстрелы, донесшиеся со стороны заброшенной котельной, с тревогой переглянулись и, не сговариваясь, бросились к месту возможной схватки, но, как всегда в последнее время, опоздали. Они нашли лишь безжизненное, изуродованное тело несчастного Горохова, лежащее на грязном, окровавленном снегу, и несколько свежих, еще теплых автоматных гильз странного, не нашего калибра. Марка нигде не было. Но через несколько долгих, мучительных часов он, измученный, обессилевший и легко раненый в плечо шальной пулей, все же сумел добраться до СТО Николая и передал им бесценную папку Горохова, сбивчиво, захлебываясь от слез и ярости, рассказав о его последнем, отчаянном бое.

Тяжелая, почти невыполнимая миссия участкового Горохова была наконец выполнена. Ценой своей собственной, такой незаметной и, казалось бы, никому не нужной жизни он сумел передать им бесценный ключ к разгадке многих страшных тайн проклятого Колымажска. И его последняя, отчаянная жертва не должна была, не могла стать напрасной. Они обязаны были отомстить. И выжить. Во что бы то ни стало.

Глава 37: Сила амулетов

Объединенная группа Ивана и Ани, усиленная несколькими бойцами Николая и даже Геннадием "Гераклом", который решил, что хватит отсиживаться в баре, когда город гибнет, отправилась на вылазку к заброшенному тарному комбинату на окраине Колымажска. По слухам, там могли остаться какие-то запасы соли или сахара, которые сейчас были на вес золота. Они осторожно продвигались по заснеженному двору комбината, среди гор искореженного металла и обломков бетонных плит, покрытых толстым слоем инея.

– Что-то слишком тихо, – прошептал Орлан, его острый взгляд скользил по теням.

И в этот момент из-за угла полуразрушенного склада, словно тени, выскользнули они. Три массивных, бронированных биоробота, похожих на тех, что атаковали школу, но, казалось, еще более сильных и агрессивных. Один был вооружен кристаллическими лезвиями, другой – энергетическим разрядником, а третий, самый крупный, просто пер напролом, круша все на своем пути своими чудовищными, похожими на молоты, кулаками.

– К бою! – рявкнул Иван, вскидывая свой самопал.

Завязалась отчаянная, неравная схватка. Выстрелы из обрезов Ивана и Николая лишь оставляли на кристаллической броне врагов неглубокие вмятины или отскакивали с визгом. Стрелы Орлана, даже с его лучшими наконечниками, ломались, не причиняя вреда. Даже "коктейли Молотова", которые они швыряли, лишь на мгновение заставляли тварей замедлиться – их панцири, казалось, были устойчивы к огню.

Аня видела, как один из биороботов отшвырнул Бизона, как пушинку, и медленно надвигался на упавшего Ивана, занося свое кристаллическое лезвие. Времени на раздумья не было. В ее сознании вспыхнули образы: бабушка, передающая ей знания, синий кристалл, найденный в школе, его странное тепло и свет, символы повстанцев, которые они с Дмитрием и Искрой пытались разгадать. В этот момент все ее существо – ее воля, ее ярость, ее отчаяние, ее любовь к тем, кого она пыталась защитить, – сконцентрировалось в одной точке.

Инстинктивно, повинуясь какому-то древнему зову, она выхватила из-за пазухи свой главный шаманский амулет – коготь пещерного медведя, оправленный в серебро, к которому она недавно, следуя совету Искры, прикрепила маленький, но самый чистый осколок того самого синего кристалла. Она сжала его в руке так, что острые края впились в ладонь, и, выставив его перед собой, как щит, шагнула навстречу надвигающемуся на Ивана биороботу.

– Прочь! – выкрикнула она, и в ее голосе прозвучала не только ярость и отчаяние, но и какая-то новая, неведомая ей самой сила, от которой даже Иван, дравшийся неподалеку, на мгновение замер.

В тот момент, когда Аня выставила амулет, он неожиданно вспыхнул. Яркий, чистый, голубовато-белый свет, словно вырвавшийся из самого сердца синего кристалла, озарил мрачный, заваленный снегом и обломками двор тарного комбината, на мгновение затмив даже тусклое оранжевое сияние Кокона. Свет был не обжигающим, но невероятно интенсивным, почти ослепляющим.

Биоробот, занесший лезвие над Иваном, замер, словно наткнувшись на невидимую стену. Его желтые сенсоры судорожно замигали, он издал протяжный, скрежещущий звук, похожий на вой перегруженного механизма, и отшатнулся, прикрывая голову своими уродливыми конечностями. Два других биоробота, также попавшие в зону действия света, тоже остановились, их движения стали хаотичными, они пятились, спотыкаясь, их кристаллические наросты тускло затрещали, а у одного из них из суставов повалил легкий дымок.

Сияние продержалось несколько секунд, а затем свет начал быстро гаснуть. Аня почувствовала резкий, почти невыносимый упадок сил. Голова закружилась, волна тошноты подкатила к горлу, ноги подкосились, и она рухнула на колени в холодный, грязный снег. Казалось, из нее вытянули всю жизненную энергию. Синий кристаллический осколок на ее амулете, который так ярко вспыхнул, стал тусклым, почти молочно-белым, и неестественно холодным на ощупь, как будто он не просто "разрядился", а отдал частичку своей сути. На его поверхности, если присмотреться, можно было заметить тончайшие, как паутинка, микротрещины.

– Сейчас! Отступаем! – закричал Иван, видя, что биороботы начинают приходить в себя.

Им удалось вырваться. Биороботы, оправившись от шока, бросились было в погоню, но Аня, снова направив на них свой амулет, который теперь испускал лишь слабое, мерцающее сияние, заставила их замедлить шаг, давая своим товарищам возможность скрыться в лабиринте руин.

Они вернулись в свое убежище – бункер под СТО Николая – измотанные, с потерями, но живые.

Аня была потрясена тем, что произошло. Сила ее амулета, проявившаяся так неожиданно и мощно, пугала и одновременно вселяла надежду. Она рассказала обо всем бабушке, которая теперь жила вместе с ними в бункере, и Искре.

Бабушка Ани, узнав о случившемся, долго молчала, внимательно слушая внучку и разглядывая ее амулет, который все еще слабо светился в полумраке бункера. Наконец, она медленно кивнула, ее выцветшие глаза смотрели на Аню с какой-то новой, торжественной серьезностью.