Сибирский кокон

Sumrak

Сибирский кокон

Часть 1. Пробуждение Теней

Глава 1: «Город, который забыли»

Магазин «Рассвет», русская часть города.

Магазин «Рассвет» напоминал музей упадка. Над входом висела вывеска с отколовшимися буквами, оставившими лишь слово «свет» – ирония для города, где свет давно стал серым. Треснувшие витрины прикрывали обрывки советского плаката: «Экономика должна быть экономной!» – его края пожелтели, как страницы старой книги. Внутри пустые полки украшали таблички «Нет в наличии», написанные кривым почерком Марфы. Продавщица, похожая на сторожевого пса, переставляла банки с надписью «Горошек. 1991 г.», будто пыталась убедить себя, что ещё что-то осталось.

Из угла доносилось жужжание мухи, бившейся о стекло. На полу валялась пустая пачка «Беломора» – единственное, что здесь не украли.

Дверь ворвалась внутрь с лязгом. Иван, худой, как голодный волк, вошёл первым. Шрам на его скуле дернулся, когда он увидел пустоту.

– Хлеб есть? – спросил он, ударив кулаком по прилавку, едва не задев странный, тускло поблескивающий осколок металла, вплавившийся в старое дерево, – Марфа давно перестала обращать внимание на такие мелочи, оставшиеся после очередной пьяной драки или разборки за дефицит.  На стене позади Марфы висел календарь с Гагариным – апрель 1991-го, последний год СССР.

– Как в телевизоре говорят: «Временные трудности», – ответила Марфа, не глядя.

Серый, в куртке с выцветшей нашивкой «Комсомолец-ударник», засмеялся. Его нож блеснул в луче света, пробивавшемся через дыру в крыше.

– Искать не пробовала? – Иван наклонился к женщине, но в дверях возникла тень.

– «Уходи, пока духи не проснулись», – прозвучало тихо, но так, что даже Серый замолчал.

Аня стояла на пороге, чёрные волосы развевались на ветру, а амулет с медвежьим клыком мерцал у неё на шее. В её голосе не было страха – только холод тайги.

– «Твои игрушки здесь не работают, шаманка», – Иван выхватил нож, но в этот момент снаружи взревел мотор.

Серый рванул его за рукав: «Иван, это копы!»

«Волки» растворились в переулках, как дым. Аня переступила порог. На полу лежала потрёпанная газета «Правда» с заголовком «Реформы продолжаются». Марфа не подняла глаз, но заметила, как девушка положила на прилавок связку вяленой рыбы, обёрнутую берестой.

– «Для тебя. Чтобы знала – не все духи злые», – сказала Аня и исчезла так же бесшумно, как появилась.

Марфа дрогнувшей рукой поправила обвисший плакат «Слава КПСС!», превратившийся в рулон пыли. Иван, прячась за углом, услышал гул вертолёта. Ми-8, окрашенный в незнакомый, матово-черный цвет, без единого опознавательного знака, лишь с едва заметным, странным символом в виде закрученной спирали на хвосте, пролетел так низко, что с крыши посыпалась штукатурка. От низкого, утробного гула его двигателей у Ивана заложило уши, а Марфа почувствовала, как неприятно завибрировали банки на полках – звук был не похож на обычный вертолетный рокот, в нем была какая-то чужеродная, давящая мощь. Аня, уже скрывшаяся в переулке, почувствовала, как амулет на ее шее внезапно потеплел, почти обжигая кожу, и коротко, тревожно вибрировал – духи тайги явно не одобряли этого гостя.

Глава 2: «Волки и духи»

Лесопилка (штаб «Волков»), восточная часть города.

Цех №3 пах краской, которой в 1980-м писали «Даёшь пятилетку за три года!» – теперь лозунг шелушился как кожа змеи. Ржавые пилы, застывшие в полуразрушенных станках, торчали из темноты, как кости древнего зверя. Воздух пропитали запахи смолы, перегара и гниющих опилок. Посреди цеха горел костёр из разобранных паллет – пламя лизало жестяную банку с самогоном, а дым клубился под потолком, оседая на паутине. В углу валялся разбитый телевизор «Рубин» – экран проломлен, из него торчали провода.

Серый, рассекая воздух ножом, выводил в свете огня зловещие узоры. Его куртка с нашивкой волка блестела, словно мокрая шкура. Бородач, сидя на ящике из-под патронов, попивал самогон из кружки с гербом СССР.

– Эй, Бородач! Расскажи про духов! – крикнул Костястый, швырнув в костёр щепку.

Бородач, сидевший на ящике из-под патронов, хрипло рассмеялся:

– Говорят, у реки Колымажки кедры священные. Кто их рубит – того духи за пазуху заползут. Высосут душу, оставят пустую шкуру…

– Брешешь!» – Серый ткнул ножом в стену, где висел плакат «Береги лес!», изрисованный похабными надписями.

Бородач рассказывает следующую страшилку:

– Говорят, в тайге есть места, где лёд растёт, как стекло. Духи там заперты – ждут, когда их выпустят.

Иван швыряет в него щепкой:

– Хватит брехать!

Иван сидел в углу на ящике с надписью «Собственность Лесхоза №47», сжимая в руке ремень с пряжкой в виде орла. Кожа была потёртой, на концах – бурые пятна.

Флешбек:

Отец, пьяный, с лицом, похожим на размокший картон, в тельняшке и порванных кирзовых сапогах, бил его этим ремнём. «Ты слаб, как мать твоя! Тварь!»

Иван прижался к стене, пытаясь поймать рваный воздух. Удар. Ещё удар. Кровь на полу смешалась с водкой. На стене висел портрет Брежнева, покосившийся, будто стыдился происходящего.

– Иван! Ты чего? – окликнул Серый.

Он спрятал ремень под опилки, будто закапывая память. «Ничего. Думал, крысы шуршат».

Костястый, рыская по углам в поисках еды, наткнулся на ворону. Птица лежала у входа, шея вывернута под неестественным углом, клюв распахнут в беззвучном крике. Но страннее всего были ее глаза – они были подернуты какой-то мутной, желтоватой пленкой, а перья вокруг них казались опаленными, хотя следов огня не было.

– Гляньте! Она как… как будто орала! – парень отпрянул, бледнея.

Иван пнул тушку, и та отлетела к стене, где едва виднелся символ: спираль в треугольнике.

Петрович, старик в промасленной телогрейке, зашёл с ведром смолы. Увидев знак, он замер, ведро с глухим стуком упало на пол, расплескав темную жидкость. Лицо его посерело. «Опять… – прохрипел он, его голос дрожал. – Опять эта дрянь… Они близко… Как в пятьдесят третьем, когда камни с неба падали и люди болели синей хворью». Он торопливо схватил кисть и густо замазал символ смолой, будто пытался запечатать древнее зло.

– Кто близко? – Иван схватил его за рукав.

Петрович не ответил. Лишь бросил тревожный взгляд на потолок, где под самой дырой в крыше, несмотря на сквозняк и клубы дыма от костра, неестественно плотной стаей, почти не шевеля крыльями, висели вороны, образуя живую, пульсирующую черную воронку. Их карканье было низким, утробным, не похожим на обычные птичьи крики.

Глава 3: «Школа-призрак»

Заброшенная школа №2, окраина Колымажска.

Солнце пробивалось сквозь рваные облака, подсвечивая трещины в стенах школы. Над входом едва читалась надпись «Знание – сила!» – последние буквы отвалились, оставив лишь скелет лозунга. Аня перелезла через подоконник, разбитый ещё в 1980-х, и ступила на пол, усыпанный осколками стекла. Ветер гулял по коридорам, шевеля обрывки плакатов: «Слава науке!» трепетал, как призрак былых амбиций.

В классе на втором этаже сохранились полки с учебниками. Аня взяла потрёпанный учебник географии – на обложке карта СССР всё ещё была цела, хотя мир вокруг рассыпался. За спиной хрустнула ветка.

– Шаманы тоже воруют? – раздался голос.

Иван стоял в дверях, прижимая руку к подбитому глазу. За его спиной маячил Серый, сжимающий нож.

– Ваши люди сожгли наш лагерь в тайге. Духи этого не простят, – Аня сжала амулет, но голос не дрогнул.

– А ваши шаманы наслали болезнь на лесопилку. Бородач две недели блевал червями! Врач из больницы говорил, это из-за воды, но я знаю – это ваши проклятия! – Иван шагнул вперёд, наступив на пустую пачку «Примы».

– Это не мы, – она отступила к окну. – Ваши геологи отравили реку, копая свои ямы. Черви – плата за вашу жадность, а не наши духи.

Сирена милицейской «Волги» завыла у ворот школы. Участковый Горохов, толстый и краснолицый, высунулся из окна машины с мегафоном: «Выходите с поднятыми руками! Я вас всех в психушку упрячу!». Его голос дребезжал, как пустая бочка. Иван метнулся к лестнице, даже не взглянув в сторону милиции. Аня знала: Горохов никогда не полезет в развалины – он боялся призраков больше, чем бандитов.

Лестница в подвал скрипела, как кости старика. Аня спускалась, прижимая к груди карманный фонарик. Воздух густел, пахнул ржавчиной и чем-то химическим, словно здесь когда-то травили крыс.  Её фонарь выхватил из темноты несколько небольших, идеально круглых участков на бетонном полу, где пыль лежала ровным слоем, а по краям виднелись едва заметные, оплавленные следы, словно здесь когда-то стояло что-то, излучавшее сильный жар или энергию. Замерзшие лужицы рядом имели неестественно гладкую, почти зеркальную поверхность, не тронутую льдом, как будто вода в них обладала иными физическими свойствами.

В подвале груды парт образовывали баррикаду. На одной из них криво выцарапано «СССР». Аня оттащила парту в сторону, и луч света упёрся в сейф с печатью «Лесхозкомбинат №47».

Аня потянулась к заржавевшему рычагу сейфа, пытаясь его провернуть. Рукав ее старенькой куртки задрался, и на мгновение на предплечье, чуть выше запястья, мелькнул тонкий, выцветший узор – три маленькие, переплетенные спирали, почти незаметные на смуглой коже. В этот момент, когда ее пальцы коснулись холодного металла сейфа, показалось, что древний узор на коже едва заметно потеплел, словно отзываясь на близость к чему-то сокрытому.  Знак, который ее бабушка нанесла ей еще в детстве иголкой из медвежьей кости и соком каких-то таежных ягод, шепча древние слова. Аня всегда старалась его скрывать – в русской школе такое не приветствовалось, да и сверстники могли засмеять. Сейчас она об этом не думала, все ее внимание было сосредоточено на неподатливом замке. Дверца была покрыта толстым слоем ржавчины, а ручка, казалось, намертво прикипела к корпусу. Нож был бесполезен против толстого металла. Оглядевшись, Аня заметила в углу, среди строительного мусора, кусок ржавой арматуры, оставленный, видимо, еще во времена, когда подвал пытались укрепить. Поддев арматуриной край дверцы, она налегла всем весом. Металл заскрежетал, подаваясь с трудом. Пот выступил у нее на лбу, мышцы напряглись до предела. С отчаянным рывком, от которого арматурина согнулась, и громким стоном ржавых петель, дверца, наконец, поддалась, вырванная из проржавевшего нутра.

Внутри лежали папки, перетянутые бечёвкой.

Отчёт 1953 г.: «Обнаружен объект неземного происхождения. Экипаж погиб при падении. Зона аномалии вокруг места крушения вызывает гравитационные искажения».

Фото «Зона 12-К»: чёрно-белые снимки тайги, испещрённой воронками. На обороте – «Глубина 300 м. Сигнал усиливается».

Записка инженера: «Рекомендую эвакуировать персонал. Объект излучает сигналы, способные привлечь аналогичные суда. Более того, зафиксировано формирование локального энергетического поля вокруг объекта, подавляющего стандартные радиочастоты и вызывающего сбои в электронике. Последствия его расширения непредсказуемы.». Подпись съели плесень и время.

На стене за сейфом кто-то нарисовал спираль углём – точь-в-точь как на лесопилке. Когда Аня приблизилась, ее амулет с когтем медведя коротко, но ощутимо вибрировал, а в самом символе на стене ей на мгновение почудилось слабое, призрачное голубоватое свечение, тут же исчезнувшее. Аня сунула папку под куртку, но тут сверху донесся скрип.

– Что нашла, шаманка? Золото партии? – Иван стоял на лестнице, загораживая выход.

– То, что погубит вас всех, – Аня метнулась к чёрному ходу, спотыкаясь о разбитый глобус. Пластмассовый СССР треснул пополам по Уралу.

Сирена милиции завыла в метре от школы. Иван исчез, растворившись в тени, как и все «Волки». Аня выбежала во двор, где даже летом лежали островки снега. На них чётко отпечатались следы милицейских сапог.

Она не заметила, как из папки выскользнул небольшой, сложенный вчетверо лист кальки с нанесенной на него схемой расположения нескольких буровых вышек и странным, спиралевидным символом, помеченным как "Зона 12-К – эпицентр излучения". Листок бесшумно упал в пыль у основания сейфа.

Глава 4: «Пророчество бабушки»

Эвенкийское стойбище, чум бабушки-шаманки.

Чум стоял на краю поляны, где в 1960-х располагался лагерь геологов. Ржавые бочки с надписью «СССР», сломанные буровые установки и обрывки проводов валялись среди мха, как кости древнего зверя. Бабушка говорила, что духи тайги ненавидят это место, но не могут его покинуть – слишком много железа вросло в землю.

Стены из оленьих шкур пропускали запах дымокура – тлеющий можжевельник щипал глаза, но Аня знала: этот дым отгонял злых духов. На стенах висели амулеты: когти медведя, пучки волчьей шерсти, вышитые бисером обереги с узорами в виде спиралей.

Бабушка сидела на волчьей шкуре, подаренной геологами из «Метеора». Её пальцы, изъеденные временем и холодом, дрожали, когда Аня протянула ей папку с документами. Слепые глаза шаманки казались мутными, но видели то, что скрыто.

– Расколотое небо вернётся, дитя, – прошептала она, касаясь фото «Зоны 12-К». – Но теперь оно будет другим. Не просто дыра в ткани мира, а… саван. Саван, сотканный из тьмы и холодного огня, что накроет нашу землю, отрезав ее от солнца и звезд. Земля здесь больна, отравлена железом людей и слезами первых звездных странников. Эта болезнь, эта рана, зовёт чужих, как падаль зовет воронье. И придут не те, кто плакал синими слезами, а те, чьи сердца – камень, а кожа – чешуя змеи.

Она бросила в костёр горсть сушёных кореньев. Дым поднялся спиралью, повторяя узор на амулете Ани.

– Что значит «расколотое небо»? – спросила Аня.

– То, что упало в тайге в моей молодости… Они погибли, но их смерть оставила шрам, – бабушка провела рукой по шраму-спирали на запястье. Этот шрам остался у нее с той поры, когда она, еще совсем юной, нашла в тайге странный, теплый камень, упавший с неба. Камень пел ей песни звезд, но потом обжег, оставив этот знак, который иногда и поныне отзывается на зов небесных огней. – Теперь тайга, как магнит, тянет новых гостей.

Бабушка вытащила из мешочка коготь рыси, обёрнутый медной проволокой. На металле были выгравированы треугольники – как на схемах из подвала школы.

– Носи это, – сказала она, вешая амулет на шею внучке. – Коготь рыси – это дух леса, его чутье и сила. А медь, которой он обвит, и эти древние знаки – они откликаются на холодный огонь камней, что несут тени с неба. Они могут запутать их песню, ослабить их колдовство, если твой дух будет силен, а сердце чисто. Но берегись, дитя, ибо холодный огонь коварен и может обернуться против того, кто слаб.

Аня заметила, как дрожат губы старухи. За стеной чума завыли волки, а над тайгой, в стороне реки Колымажки, там, где по слухам когда-то давно упал первый "небесный камень", вспыхнул зеленый свет – пульсирующий, как сердце чудовища. В кармане куртки Ани дрожал компас, подаренный отцом. Стрелка, до этого лениво указывавшая на север, вдруг завертелась с бешеной скоростью, а затем замерла, указывая точно на источник зловещего зеленого зарева.

– Это из-за шрама? Из-за того, что упало в 53-м? – спросила Аня, указывая на спираль на руке бабушки.

– Они копали слишком глубоко. Разбудили то, что отравило реки. Теперь земля болеет, и болезнь зовёт других, – шаманка встала, её тень заплясала на стенах. – Когда холодный огонь коснется воды, когда река заплачет мертвой рыбой, а камни на берегу покроются инеем посреди лета, – знай, это они пришли. И тогда ищи на дне реки или у ее истоков то, что не принадлежит этому миру, но может стать ключом или проклятием. Начало конца будет там, где вода встречается с небом и землей.

Аня спрятала амулет под одежду.

Глава 5: «Пожар на СТО»

СТО Николая, русская часть города.

Ржавые ворота гаража скрипели, словно протестуя против вторжения. Иван и Серый вошли внутрь, где Николай, сидя за столом с фото афганских времён, чистил затвор автомата Калашникова. На столе стояла пустая бутылка «Столичной» с этикеткой 1988 года.

– Твоя «независимость» кончилась, – Иван швырнул нож на стол. Клинок воткнулся в плакат «Слава труду!», изображавший улыбающегося рабочего. – Половина выручки – или сгоришь вместе с железяками.

Николай не поднял глаз. Его руки, покрытые татуировками с датами «1979–1989», продолжали методично разбирать оружие.

– Думаешь, ты первый, кто ножом машет? В ущелье Панджшер я пацанов видел – те хоть с гранатой на танки шли. А ты… ты даже в техники не годишься.

Серый засмеялся, но смех оборвался, когда Николай поднял ствол.

– Завтра здесь будет пепелище, – прошипел Серый, пятясь к выходу.

– Попробуйте, – Николай щёлкнул затвором.

Склад СТО вспыхнул, как порох. Дым, затянувшись самокруткой из газеты «Правда», швырнул бутылку с бензином в бочку мазута. Огонь взметнулся к небу, окрасив дым в ядовито-фиолетовый цвет.

– Сволочи! – Николай выбежал из гаража, хватая огнетушитель. Но пламя уже пожирало ящики с маркировкой «Лесхозкомбинат №47».

Первыми примчались пожарные. Виктор Огнев, с шрамом через бровь, кричал в мегафон:

– Лёха, туши восточный угол! Геракл, проверь, не осталось ли людей!

Геннадий «Геракл», в закопчённой каске с надписью «Чернобыль-86», замер у края пожара. В пламени он разглядел оплавленный металл, переливавшийся как радуга.

– Такого я даже в зоне отчуждения не видел… – пробормотал он, поднимая обломок.

Лёха, новичок, уронил шланг, когда огонь рванул в его сторону.

– Соберись, сопляк! – рявкнул Виктор. – Или хочешь, чтобы Катя тебя трусом запомнила?

Иван, прижав руку к плечу, где торчал осколок, скрылся в переулке.

Пожар едва потух, когда Геракл протянул Виктору кусок сплава.

– Смотри: плавится, а внутри узоры… как микросхемы.

Виктор набрал номер на потрёпанном телефоне, который он держал для связи со своим старым армейским товарищем, имевшим когда-то отношение к геологическим проектам в Сибири:

– Семеныч, это Огнев… Помнишь, ты рассказывал про странные находки в пятьдесят третьем, в зоне двенадцать-К? Кажется, у нас тут что-то очень похожее всплыло… Да, металл, оплавленный, с внутренними структурами… Нет, кто сделал – без понятия, но маркировка на ящиках, где это хранилось, была "Метеор-47"… Ты не в курсе, что это за чертовщина могла быть?

Николай, обыскивая уцелевший гараж, нашёл металлический контейнер. Внутри лежали такие же обломки. На крышке – печать «Метеор-47. Сов. секретно».

– Чёрт. Это ж из их корабля – прошептал он, глядя на фото афганских товарищей. – Значит, старик Петрович не врал… и эти слухи про геологов, находивших "небесные камни"… все это правда.

Геракл и Лёха сидят на крыльце пожарной части. Между ними – бутылка самогона «первач» и две жестяные кружки. За спиной – разобранная пожарная машина с проржавевшим баком.

Лёха вертит в руках оплавленный фрагмент сплава. Геракл курит самокрутку, глядя на звёзды.

Лёха показывает сплав:

– Геракл… Ты же в Чернобыле был. Это… такое же?

Геракл хрипло смеётся:

– В Чернобыле фонтан светился голубым. Красиво, как в сказке. А на третий день у ребят волосы выпали клочьями, кожа слезала, как пергамент. Это… – тыкает в сплав. – Это хуже, Лёха. Оно не просто убивает. Оно, похоже, меняет саму суть вещей. Оно… живое, только по-своему, по-чужому. И ведь не плавится толком, Лёха. Языки пламени его лизали, а он только цвет менял, как хамелеон. Чтобы такую хрень расплавить, печка нужна, как в доменной печи, градусов под три тысячи, не меньше. А внутри… будто кто-то проводами его напичкал. Чудны дела твои, Господи… или кто там теперь вместо него.

Лёха опускает глаза:

– Я б свалил отсюда… Да Катя… Она верит, что всё наладится. Говорит, надо бороться, помогать людям. Она… она сильная, Геракл. Не то что я.

Геракл наливает самогон:

– Сильная, говоришь? Знаешь, почему у нее та кобра на шее наколота? В малолетке сидела. За кражу. Только крала она не для себя, а для младшей сестренки – у той почки отказывали, а на лекарства денег не было. Сестренку не спасла, а срок схлопотала. С тех пор она такая… колючая, но за своих – любого порвет. И верит, что если тогда не смогла, то сейчас должна. Ты, Лёха, если за нее держишься, то держись крепко. Такие женщины – они как якоря в этом дерьме… или как спасательные круги. Главное – самому камнем на дно не пойти. – делает глоток. – Или гробы.

Школьный архив, затемненная комната с папками 1950–60-х гг.

Елена Матвеевна, разбирая архив для урока литературы, находит потёртый дневник ученицы 1955 года, Лиды Соколовой – дальней родственницы молодого учителя химии, Дмитрия.  Среди стихов о любви и войне – строчки:

«Над тайгой спираль огня,

Где-то там кричала рысь

Папа шепчет: «То фигня!»

Но в глазах всё резко ввысь.»

Она листает дальше – на последней странице детский рисунок: синий объект над лесом, рядом фигурки в военной форме.

Елена Матвеевна (шепчет):

– Так это правда… Бабушка Лиды работала в «Метеоре».

Она замечает подпись на обороте: «Л. Соколова. 1953» – тот же год, когда упал первый корабль.

Диалог с Дмитрием («Химиком»):

– Дмитрий, посмотрите! Это дневник вашей… двоюродной бабушки, кажется. Они видели корабль… Ещё тогда! – она протягивает дневник.

Дмитрий, бледнея, берет дневник, вглядывается в детский рисунок синего объекта и фигурок в военной форме. – Спирали… как в тех отчетах, что показывал Петрович… и в документах из подвала… Не может быть… Значит, моя семья… они были свидетелями?

Глава 6: «Река двух миров»

Мост через реку Колымажка.

Русский берег был усыпан осколками бутылок и обрывками газет с заголовками «Приватизация!». На разбитой лавке криво висела табличка «Здесь был Вася» – последний след чьей-то попытки оставить память о себе. Эвенкийский берег дышал тишиной: ленточки на ветвях кедров шелестели на ветру, а каменный алтарь с медвежьим черепом напоминал, что здесь всё ещё говорят с духами.

Иван, прижимая руку к ране на плече, которую он получил от осколка во время взрыва на СТО, и которая теперь горела огнем под наспех наложенной грязной повязкой, споткнулся о ржавую цепь, перегораживающую вход на мост. Кровь сочилась сквозь пальцы, оставляя на заиндевевшем снегу темные, почти черные пятна. Аня, собиравшая у кромки льда последние уцелевшие коренья валерианы – бабушка говорила, они помогут успокоить мечущиеся души, – услышала его хриплое, сдавленное дыхание. Она не обернулась, но ее пальцы, сжимавшие пучок трав, на мгновение замерли. Духи реки сегодня были особенно беспокойны, они шептали о крови и боли.

– Духи реки рады – волк пришёл умирать, – сказала она, не оборачиваясь.

Иван прислонился к облупившемуся перилам. Его куртка, пропитанная гарью, дымилась, как тлеющий уголёк.

– Скажи спасибо… что не дал сжечь твой чум, – выдохнул он, сползая на колени.

Аня разорвала рукав своей парки, обмакнула ткань в ледяную воду и нажала на рану. Иван впился зубами в рукав, сдерживая стон.

– Духи любят тишину, – проворчала Аня, вытаскивая осколок пинцетом из сумки с травами.

Кровь брызнула на снег, но девушка быстро прижала тлеющую кору ивы к ране. Дымок поднялся в воздух, смешавшись с паром от дыхания.

– Не думай, что я теперь тебе что-то должен, – Иван швырнул к её ногам нож с гравировкой «За Волгу». На клинке, потемневшем от времени и запекшейся крови – то ли от стычек с «Тенями», то ли от более давних, еще довоенных разборок, – слабо, почти незаметно, под определенным углом проступали тонкие, как паутинка, синеватые прожилки, словно металл впитал в себя частицу той чужеродной энергии, что пронизывала теперь Колымажск.

Аня достала амулет – коготь рыси, обёрнутый медной проволокой, на которой были выгравированы древние треугольные символы, похожие на те, что они видели в документах из подвала школы. Положила его рядом.

– Это не для тебя. Чтобы духи не пришли за мной из-за твоей грязной крови. Когда амулет коснулся промерзшей земли рядом с ножом Ивана, медная проволока на нем едва заметно потеплела, а треугольники на мгновение вспыхнули тусклым, зеленоватым светом, словно вступая в резонанс с металлом ножа.