Сибирский кокон

Волков быстро подключил к одному из уцелевших выходных разъемов пульта свой портативный анализатор спектра и катушечный магнитофон, который он прихватил из разбитого вертолета.

– Нужно записать все, что эта штука излучает или принимает, – пробормотал он. – Даже если мы сейчас не поймем, что это, потом, возможно, удастся расшифровать. Если будет 'потом'.

Внезапно один из самых больших, идеально ограненных синих кристаллов, вмонтированных в стену напротив входа, вспыхнул особенно ярко, почти ослепительно, заливая весь зал пульсирующим, голубоватым светом, и на гладкой, отполированной до зеркального блеска каменной стене напротив центрального пульта, словно на гигантском, невидимом экране, появилось нечеткое, дрожащее, сильно искаженное помехами, мерцающее изображение далекого, незнакомого звездного неба, а затем – схематическая, но пугающе точная карта Колымажска и его ближайших окрестностей, плотно окруженного зловещим, пульсирующим, ядовито-оранжевым куполом энергетического Кокона. От этого отвратительного купола, как ядовитые, хищные щупальца, тянулись к самой земле ярко-красные, тревожно пульсирующие энергетические линии, указывающие на какие-то конкретные, стратегически важные объекты в самом городе и в окружающей его бескрайней тайге. Изображение было крайне нестабильным, оно сильно рябило, искажалось помехами и грозило вот-вот совсем исчезнуть, но основной, ужасающий смысл был предельно понятен – повстанцы (или их древняя, все еще частично функционирующая, автоматизированная система) знали о существовании Кокона и, возможно, с самого начала отслеживали его смертоносное, всепоглощающее развитие.

– Они знают! – выдохнул Морозов, чувствуя, как по его спине, несмотря на тепло в зале, пробегает неприятный, холодный пот. – Они знают все, что здесь у нас происходит! И, возможно, знали это задолго до нас!

Он инстинктивно шагнул вперед, попытался что-то сказать, обратиться к этому призрачному, нереальному изображению, но оно дрогнуло в последний раз, исказилось до неузнаваемости и окончательно погасло, оставив их в таинственном полумраке зала, освещенном лишь мягким, спокойным, умиротворяющим сиянием древних, мудрых синих кристаллов. Система была слишком сильно повреждена или требовала гораздо более сложной, тонкой, профессиональной активации, на которую у них сейчас не было ни достаточных знаний, ни необходимых сил, ни времени.

Они оба, и Морозов, и Волков, внезапно, почти одновременно, поняли, что наткнулись на нечто невероятно важное, на то, что могло коренным образом изменить ход всей этой отчаянной, почти безнадежной борьбы. Эта древняя, забытая всеми пещера была не просто временным, спасительным укрытием от лютой стужи и смертельных опасностей враждебной тайги, а, возможно, единственным, уникальным ключом к пониманию всего происходящего и к спасению не только Колымажска, но и, может быть, всего мира. Но чтобы этот драгоценный ключ сработал, им нужно было гораздо больше знаний, гораздо больше энергии, и, что самое главное, им, возможно, нужна была срочная помощь тех немногих, кто в далеком, изолированном, замерзающем Колымажске уже начал по крупицам, рискуя всем, разгадывать древние тайны синих кристаллов и священных, многозначных символов. Их пути, пути военных и пути простых жителей Колымажска, пути науки и пути древней магии, должны были неминуемо пересечься. И как можно скорее.

Часть 4. Испытание Огнем и Льдом

Глава 31: Новые хищники

Ледяное, почти осязаемое дыхание Кокона все плотнее сгущалось над эвенкийским стойбищем, принося с собой не только физический холод, но и липкий, иррациональный страх, от которого стыла кровь в жилах. Оранжевое, ядовитое небо, даже глубокой ночью источавшее тусклый, тревожный, мертвенный свет, давило на плечи невидимым грузом, выстуживало насквозь старые чумы, коварно пробиралось под тяжелые меховые одежды. «Тени тайги» несли дозор на границе стойбища, их темные, закутанные в меха силуэты едва угадывались в призрачном, неземном сиянии, отбрасываемом светящейся, словно изнутри, корой деревьев на опушке леса.

Орлан, лучший лучник и один из самых опытных воинов стойбища, неподвижно, как каменное изваяние, замер у старой, корявой, покрытой инеем сосны. Его острые, как у ястреба, глаза, привыкшие различать малейшее движение в самой гуще ночной тайги, напряженно, не мигая, всматривались в предрассветную, угольную темноту. Рядом, припав к земле и почти слившись с ней, притаился Следопыт, его уши, чуткие, как у рыси, жадно ловили каждый шорох, каждый вздох замерзшего леса. Сегодня тайга молчала неестественно, пугающе. Даже беспокойные ночные птицы, обычно неумолчно перекликавшиеся в непроглядной глубине чащи, сегодня притихли, словно затаив дыхание перед чем-то неизмеримо ужасным.

– Слишком тихо, Орлан, – прошептал Следопыт, его голос был едва слышен в этой звенящей тишине, а дыхание мгновенно превращалось в облачко пара. – Духи леса замерли от страха. Беда близко.

Орлан лишь едва заметно кивнул, его рука непроизвольно, но крепко сжала гладкое, отполированное дерево его боевого лука. Аня, стоявшая неподалеку на невысоком холме и всматривавшаяся в сторону Зоны 12-К, откуда, казалось, исходила самая сильная волна ледяной тревоги, почувствовала, как ее родовой амулет на груди становится все теплее, а синие кристаллы в нем начинают вибрировать с нарастающей частотой.

– Они идут, – тихо сказала она, скорее себе, чем стоящей рядом Искре. – Они почувствовали нас. Нашу силу, наши обереги, сияние синих камней. Или… они пришли уничтожить то, что может им помешать, то, что не подчиняется их воле.

Внезапно эту гнетущую, почти осязаемую тишину разорвал вой. Протяжный, леденящий душу, почти невыносимый, он был совершенно не похож на обычный, привычный волчий зов. В нем отчетливо слышался какой-то чуждый, металлический скрежет, высокий, почти визгливый, режущий слух подтон, и какая-то глубокая, невыразимая, неестественная боль, словно несчастные звери выли не от голода или первобытной ярости, а от мучительной, чудовищной трансформации, происходящей в их телах, ломающей их изнутри. Собаки на стойбище, до этого лишь беспокойно, жалобно поскуливавшие и прятавшиеся в чумах, разом зашлись яростным, захлебывающимся, испуганным лаем, отчаянно рвались с привязей, пытаясь убежать или спрятаться.

Аня резко выскользнула из своего чума, на ходу накидывая на плечи тяжелую волчью шкуру. Ее сердце тревожно, болезненно сжалось. Теперь она была уверена – это не случайное нападение диких, обезумевших зверей. Это была целенаправленная атака, ответ на ту слабую, но чистую энергию, которую они пытались пробудить с помощью кристаллов повстанцев и древних шаманских ритуалов.  Ее родовой амулет с когтем медведя, к которому она после ритуала с бабушкой интуитивно добавила несколько мелких, но ярких синих кристаллов, едва заметно, но настойчиво потеплел у нее на груди, и она почувствовала, как ее сознание на мгновение обостряется до предела, позволяя смутно, как рябь на воде, предвидеть движения врагов на какие-то неуловимые доли секунды раньше. Она быстро посмотрела на бабушкин чум – оттуда не доносилось ни единого звука, но Аня знала, что старая шаманка тоже не спит, напряженно прислушиваясь к искаженному, полному боли голосу больной, умирающей тайги.

Вой повторился, теперь гораздо ближе, и к нему немедленно присоединились другие, такие же жуткие, неземные голоса. Из темноты леса, там, где тени подступали особенно густо и непроглядно, одна за другой, словно призраки из ночного кошмара, стали выныривать темные, приземистые фигуры. Сначала, в полумраке, показалось – обычные, крупные лесные волки, но что-то в их ломаных, неестественных движениях, в их странных, искаженных силуэтах было пугающе неправильным. А потом они вышли на узкую полосу тусклого, призрачного света, отбрасываемого теми самыми аномальными кристаллами, что вросли в землю на границе леса.

Глаза хищников горели неестественно-ярким, почти кислотным, немигающим желтым огнем, в котором не было и следа жизни или разума. Из их оскаленных, полных слюны пастей торчали неестественно длинные, зазубренные, как пила, клыки, отливающие тусклым, иссиня-черным, мертвенным металлическим блеском. У некоторых из этих адских волков под облезлой, свалявшейся серой шерстью отчетливо виднелись проступающие, как уродливые шипы, острые, как осколки битого стекла, синеватые кристаллические наросты на мощном хребте и лопатках, пугающе похожие на те самые синие кристаллы, что они находили у упавшего "огненного змея" повстанцев, но здесь они были искаженными, потемневшими, словно пораженные какой-то страшной, разъедающей их изнутри болезнью, превратившей дар в проклятие.

Первая пара этих жутких тварей, двигаясь с пугающей, нечеловеческой скоростью и какой-то дьявольской, мертвенной слаженностью, молниеносно бросилась на ближайший дозорный пост, где, дрожа от холода и страха, стоял совсем еще молодой Вихрь, самый юный и еще не обстрелянный из воинов «Теней». Он успел лишь инстинктивно вскинуть свое короткое, легкое копье, как один из мутантов сбил его с ног тяжелым ударом своего костлявого плеча. Кристальные, острые, как бритва, клыки с лязгом щелкнули у самого его горла. Вихрь отчаянно вскрикнул от острой, жгучей боли, когда острый, как кинжал, костяной шип, торчавший из лапы твари, глубоко полоснул его по плечу, разрывая мех и кожу.

– Тревога! Нападение! – закричал Орлан во все горло, одновременно выпуская свою первую, нацеленную стрелу.

Заря, обычно тихая и незаметная травница, сегодня сражалась с отчаянием львицы, защищающей своих детенышей. В ее руках был не только нож, но и тяжелая, просмоленная дубинка, которой она с удивительной для ее хрупкого сложения силой отбивалась от наскакивающих тварей. Гром, глухонемой богатырь, двигался в самой гуще схватки, его огромные кулаки обрушивались на кристаллические морды мутантов с такой силой, что раздавался треск ломающихся костей и кристаллов. Он не издавал ни звука, но его ярость была почти осязаемой. Даже юный Вихрь, едва оправившись от первого шока и ранения, нашел в себе силы схватить брошенное кем-то копье и присоединиться к обороняющимся, прикрывая спину более опытным воинам.

Аня, выхватив из ножен на поясе свой длинный, верный охотничий нож, уже неслась на помощь, ее сердце стучало, как загнанный в ловушку зверь.

Стойбище в одно мгновение ока превратилось в растревоженный, гудящий пчелиный улей. «Тени тайги» выскакивали из своих холодных чумов, вооруженные кто чем успел схватить – луками, копьями, тяжелыми охотничьими топорами, длинными ножами. Мужчины, немногочисленные, но отчаянно храбрые, быстро занимали заранее подготовленные оборонительные позиции у импровизированных баррикад из перевернутых нарт, саней и сваленных стволов деревьев, женщины и дети с плачем укрывались в самом большом, общем чуме в центре стойбища, который считался наиболее защищенным.

Мутировавшие волки атаковали уже целой, хорошо организованной стаей – их было не меньше дюжины, а может, и больше, они все прибывали из темной глубины леса. Они двигались не как обычные, дикие звери, а с какой-то чудовищной, почти разумной, тактической координацией, умело обходя расставленные ловушки, атакуя одновременно с нескольких сторон, пытаясь прорвать слабую оборону стойбища.

Разгорелся короткий, но невероятно яростный и кровавый бой. Тяжелые, каленые стрелы Орлана находили свои цели, но часто лишь бессильно отскакивали от прочных кристаллических наростов, покрывавших шкуры этих адских тварей, или ломались о их неестественно твердые, словно окаменевшие, кости. Тускар, могучий, седовласый охотник с тяжелым, окованным железом копьем, с яростным боевым кличем встречал атакующих мутантов, но его верное оружие, рассчитанное на самого крупного медведя или лося, с огромным трудом пробивало их чужеродную, неземную защиту. Несколько раз его крепкое копье с треском ломалось, когда он пытался пронзить закованную в кристалл грудь очередного нападающего.

Внезапно Аня вспомнила о своей последней находке в подвале старой школы – о том самом большом, идеально гладком синем кристалле, который теперь она всегда носила с собой в маленьком кожаном мешочке на поясе. Инстинктивно, повинуясь какому-то внутреннему чутью, она выхватила его. Кристалл был теплым, почти горячим на ощупь, и словно пульсировал в ее ладони. "Назад, тварь!" – крикнула она ближайшему мутанту, который уже готовился к прыжку, выставив перед собой руку с зажатым в ней ярко синим камнем. Волк, уже припавший к земле, на мгновение замер. Его горящие ядовито-желтым огнем глаза сфокусировались на светящемся кристалле. Раздался тихий, но отчетливый, сухой треск, синеватые, искаженные кристаллические наросты на его облезлой шкуре подернулись какой-то сероватой, пепельной дымкой, а сам зверь издал не яростное рычание, а какой-то растерянный, жалобный, скулящий звук и испуганно отшатнулся назад. Искра, юная шаманка, ученица бабушки Ани, увидев это, тут же достала свой личный оберег с несколькими вплетенными в него мелкими синими осколками, и вместе, сосредоточив всю свою волю, они создали перед собой слабое, едва видимое, но ощутимое энергетическое поле, от которого другие атакующие мутанты тоже инстинктивно, с каким-то первобытным страхом, пятились назад.

Отчаяние уже начало закрадываться в сердца немногих оставшихся защитников стойбища. Казалось, этим адским тварям нет числа, и их слепая, неукротимая ярость неиссякаема. Санька, младший брат Ани, который было забился от страха за большую груду заготовленных на зиму дров, не выдержал. Схватив длинную, горящую на конце головню из ближайшего, почти догоревшего костра, он с отчаянным, пронзительным криком бросился на огромного волка, который только что вцепился своими кристаллическими клыками в ногу одному из старых охотников. Горящая головня неуклюже, но с силой ткнулась в покрытый кристаллами бок мутанта. Сухая, свалявшаяся шерсть на нем мгновенно вспыхнула ярким пламенем, но вместо ожидаемого звериного визга боли раздался странный, громкий, шипящий звук, похожий на лопающуюся на огне смолу, а синеватые, искаженные кристаллы на его шкуре на мгновение вспыхнули еще ярче, а затем с сухим треском покрылись сетью мелких трещин, и волк, спотыкаясь и кашляя черным дымом, отскочил назад, яростно тряся головой, словно пытаясь избавиться от чего-то невидимого, что жгло его изнутри. Его желтые, налитые кровью глаза на короткий миг утратили свою нечеловеческую, механическую ярость, в них отчетливо мелькнул первобытный, животный страх перед всепожирающим огнем.

– Огонь! – закричала Аня, мгновенно увидев это и поняв. – Они боятся огня! Или… огонь как-то нарушает их… их связь с хозяевами!

Слово «огонь» стало для них спасением. «Тени тайги», хватая факелы, которые они успели зажечь, горящие поленья из костров, все, что могло гореть и отпугивать, перешли в отчаянную, яростную контратаку. Мутировавшие волки, столкнувшись с ревущим, наступающим со всех сторон пламенем, не выдержали. Их сверхъестественная, почти разумная слаженность мгновенно нарушилась, они начали в панике пятиться, а затем, поджав обожженные хвосты и жалобно, почти по-щенячьи скуля от боли и ожогов, бросились обратно в спасительную, холодную тьму ночной тайги.

Бой был окончен. На затоптанной, окровавленной земле, среди дымящихся, разбросанных головешек и темных пятен запекшейся крови, остались лежать три или четыре уродливые туши убитых мутантов. Стойбище с трудом подсчитывало понесенный урон: пятеро раненых, двое из них тяжело, включая молодого Вихря. Несколько старых чумов были порваны в клочья, скудные припасы еды и дров разбросаны и затоптаны.

Аня, тяжело дыша и чувствуя, как дрожат от перенапряжения ноги, подошла к одному из убитых волков. Рядом, опираясь на свое сломанное копье, стоял Тускар, его суровое, обветренное лицо было мрачным, как грозовая туча. Аня кончиком своего окровавленного ножа осторожно приподняла клочья опаленной, вонючей шерсти на пробитом боку мертвой твари. Под ней, прорастая прямо сквозь мышцы и кости, отчетливо виднелись искаженные, потемневшие, почти черные синеватые кристаллические структуры, похожие на раковую опухоль.

Бабушка Ани, опираясь на свою тяжелую палку, медленно, с трудом подошла к ним. Она долго, не мигая, смотрела на изуродованное, неестественное тело, затем подняла свои выцветшие, полные мудрости и печали глаза на внучку.

– Это не просто дикие звери, дитя мое, – прохрипела она, ее голос был слаб, но тверд. – Это эхо того проклятого "огненного змея", что упал с небес, исказило их души, превратило их в слепые, безмозглые орудия боли и разрушения. Их синие камни, что проросли в их телах, – это не защита и не сила, как у древних "звездных странников", а страшная, заразная болезнь, которая пожирает их изнутри и делает безумно агрессивными. Наша тайга больна. Смертельно больна. И пока мы не найдем способ исцелить ее или хотя бы надежно защититься от этой чужеродной хвори, здесь, на нашей земле, оставаться смертельно опасно.

Аня с силой сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Горькие, но справедливые слова бабушки были чистой правдой. Война за их землю, за их жизнь вступала в новую, еще более страшную, непредсказуемую фазу.

Вечером, когда всем раненым была оказана первая, примитивная помощь, а дозорные, усиленные оставшимися воинами, удвоили свою бдительность, старейшины рода «Теней тайги» собрались в самом большом, общем чуме на экстренный совет. Воздух внутри был тяжелым от запаха дыма, сушеных целебных трав, пота и невысказанного, глухого страха.

– Наша тайга больше не наш дом, не наша защита, – глухо, с надрывом произнес старый, мудрый охотник Орлан, его обычно непроницаемое, стоическое лицо было искажено скорбью и отчаянием. – Она сама стала ловушкой, смертельной западней. Ее добрые духи либо молчат, либо кричат от невыносимой боли, не в силах нам помочь. Эти твари… они обязательно вернутся. И в следующий раз их будет гораздо больше. И они будут еще сильнее.

– Наши старые чумы – это не защита от их проклятых кристаллических когтей и зубов, – с горечью поддержал его Тускар, перевязывая свою глубоко раненую, кровоточащую руку. – Мы потеряли сегодня хороших, смелых воинов. В следующий раз мы можем потерять всех. До единого.

Бабушка Ани, сидевшая в самом центре этого скорбного круга, медленно, тяжело кивнула, соглашаясь с их словами.

– Душа нашей тайги смертельно больна. Наша земля осквернена этой искаженной, чужой силой упавших с небес звезд. Пока синий, чистый огонь наших древних знаний не наберет достаточную силу, чтобы очистить ее от этой скверны, мы все здесь уязвимы, как слепые, беспомощные птенцы в разоренном, сожженном гнезде.

Аня молча слушала их полные отчаяния и боли речи, и в ее юном сердце росла тяжелая, холодная, как лед Колымажки, но несокрушимая решимость.

– Вы правы, старейшины, – сказала она, и ее голос, несмотря на пережитый ужас и смертельную усталость, прозвучал на удивление твердо и уверенно. – Мы не можем больше оставаться здесь, в нашем стойбище. Оно стало слишком опасным для нас. Нам нужно более крепкое, более надежное укрытие. Стены из камня, а не из тонких оленьих шкур. И нам отчаянно нужны знания – как использовать то бесценное наследие "синих духов", которое они оставили нам, чтобы противостоять этой новой, искаженной, смертоносной силе.

После долгих, мучительных споров и тяжелых, полных сомнений раздумий, «Тени тайги» приняли горькое, но единственно возможное и необходимое в этих страшных обстоятельствах решение. С первыми, бледными лучами оранжевого, чужого рассвета они соберут самое необходимое – оружие, остатки еды, теплые вещи – и навсегда покинут свое родное стойбище, ставшее для них слишком опасным. Их нелегкий, полный неизвестности путь лежал в холодные, каменные джунгли проклятого Колымажска.

Глава 32: Город страха

Утро в обреченном Колымажске сочилось промозглой, ледяной сыростью и вязким, как болотная тина, всепроникающим страхом. Оранжевое, ядовитое небо Кокона, казалось, опустилось еще ниже, почти касаясь ржавых крыш, придавливая к мерзлой земле последние, жалкие остатки человеческих надежд. Низкий, монотонный, невыносимый гул на частоте 145.32 Герца, уже ставший неотъемлемой, мучительной частью их жалкого существования, сегодня ощущался особенно навязчиво, почти физически болезненно. Он не просто вибрировал в стылом воздухе, он, казалось, проникал в самые кости, в черепную коробку, безжалостно сверля мозг, вызывая у многих не только разламывающую череп головную боль и приступы тошноты, но и странную, иррациональную, взрывную раздражительность, вспышки беспричинного, слепого гнева или, наоборот, затяжные периоды свинцовой апатии и глухого, безысходного отчаяния. Людей мучили кошмары, если им вообще удавалось заснуть в этом аду, а днем многие жаловались на то, что их не покидает ощущение, будто за ними кто-то неотступно следит невидимыми, холодными глазами.

Город еще не успел оправиться от ночного, кровавого нападения мутировавших, кристаллических волков на эвенкийское стойбище. Рассказы немногих выживших и очевидцев о жутких тварях с клыками из черного металла и горящими адским огнем глазами передавались из уст в уста, обрастая с каждым новым пересказом все более чудовищными и фантастическими подробностями. Но к этому первобытному, животному ужасу перед безжалостными монстрами извне теперь начал примешиваться другой, гораздо более коварный и разрушительный страх – страх перед самим собой, перед тем, что непонятное и страшное творилось внутри собственных мыслей и тел.

Марфа, одинокая продавщица почти опустевшего магазина «Рассвет», механически протирая и без того пустые, треснувшие в нескольких местах витрины, то и дело испуганно вздрагивала и оглядывалась. Ей постоянно казалось, что из темных, пустых окон заброшенной пятиэтажки напротив за ней кто-то неотступно, внимательно следит. Иногда, в редкие минуты затишья, ей чудились тихие, вкрадчивые, вкрадчивые голоса, которые вкрадчиво шептали ее имя или монотонно произносили какие-то бессмысленные, но от этого еще более пугающие фразы. Старик Потапыч, живший в соседнем, полуразвалившемся бараке, с самого утра со слезами на глазах жаловался на то, что стены его крошечной, холодной каморки "тихонько шепчутся между собой", а пляшущие тени в углах от огня буржуйки то и дело принимают формы уродливых, когтистых, зубастых существ. Он беспрестанно крестился и бормотал полузабытые слова молитвы, но зловещий шепот не прекращался, становясь лишь громче и настойчивее.

Дети, обычно самые шумные, веселые и беззаботные обитатели угрюмого Колымажска, в последние дни совсем притихли, их звонкие голоса почти не были слышны на опустевших улицах. Их игры стали странными, молчаливыми, пугающими. Они рисовали на обрывках старых обоев или прямо на замерзшей, покрытой инеем земле уродливых, непропорциональных существ с множеством горящих глаз, с острыми, как иглы, шипастыми конечностями – то ли порождения их больного, угнетенного постоянным страхом воображения, то ли, может быть, смутные, интуитивные отражения того, что они начинали неясно, но отчетливо ощущать вокруг себя в этом искаженном мире. Санька, младший брат Ани, обычно такой бойкий, непоседливый и любознательный, теперь все чаще забивался в самый дальний, темный угол их временного убежища (Аня, после нападения на стойбище, перевела свою семью и нескольких раненых в подвал работающей школы, где было хоть немного теплее и безопаснее), прижимая ладони к ушам и раскачиваясь из стороны в сторону. Он говорил сестре тихим, испуганным шепотом, что постоянно слышит «чужие, плохие голоса», которые настойчиво зовут его в лес, обещая показать «настоящие чудеса» и «новый, лучший мир».

Особенно сильно от этого невидимого, но всепроникающего воздействия страдали самые маленькие дети. Их неокрепшая, нежная психика просто не могла справиться с этим нескончаемым потоком чужих, часто враждебных мыслей и агрессивных эмоций, которые приносил с собой этот проклятый "синдром зеркального слуха". В холодных, полутемных классах работающей школы, где Елена Матвеевна и Аркадий Степанович пытались организовать подобие убежища и порядка, они все чаще становились свидетелями по-настоящему жутких, душераздирающих сцен. Маленькая, хрупкая Лиза, тихая, застенчивая первоклассница, вдруг, ни с того ни с сего, начинала отчаянно рыдать навзрыд, забившись под свою парту, и истошно кричать, что "все ее ненавидят и хотят, чтобы она поскорее исчезла", потому что она "отчетливо слышит все их плохие, злые мысли, и они такие громкие, такие злые и колючие". Ее сосед по парте, обычно спокойный и послушный мальчик, мог внезапно, без всякой видимой причины, вскочить и с кулаками наброситься на другого ребенка, выкрикивая при этом самые грязные оскорбления и угрозы, которые тот, возможно, лишь мельком, неосознанно подумал. Детей мучили страшные, реалистичные кошмары, они панически боялись оставаться одни даже на минуту, им постоянно казалось, что "чужие голоса" преследуют их повсюду, шепчут гадости, угрожают.