Первые искры

Измученный физически и морально до предела, шатающийся от усталости, но с драгоценной, все еще тлеющей ношей в руках, Зор, наконец, увидел их – знакомые, родные очертания скал, у подножия которых располагалась их расщелина. Волна неимоверного облегчения и одновременно новой, еще более острой тревоги захлестнула его. Он дошел. Он донес. Но как его встретят? Поверят ли ему после вчерашней неудачи? И, самое главное, удастся ли ему на этот раз из этих слабых, едва живых угольков разжечь настоящий, спасительный костер? Он сделал последние, тяжелые шаги к дому, неся в своих дрожащих руках последнюю, отчаянную надежду своей группы.

Глава 35: Новый Очаг

Когда Зор, шатаясь от усталости, но с лицом, выражающим предельную сосредоточенность, появился на пороге расщелины, все разговоры и движения внутри мгновенно замерли. В повисшей тишине слышался лишь тихий, жалобный плач Малыша да тяжелое дыхание самого Зора. Группа, оцепеневшая от холода и безнадежности, медленно повернула головы в его сторону. В их глазах застыло молчаливое, настороженное любопытство, смешанное с остатками недоверия после его вчерашних неудач. Лиа, сидевшая у стены, прижимая к себе дрожащего сына, вскинула на Зора взгляд, полный такой муки и такой отчаянной, последней надежды, что у него самого перехватило дыхание. Все взгляды, как лучи, сошлись на том, что он так бережно, почти благоговейно, нес в своих сложенных ковшом ладонях, укрытых сверху широкими листьями.

Зор не произнес ни звука, лишь издал тихий, гортанный выдох, означавший крайнюю степень усталости и напряжения. Он медленно, почти ритуально, прошел к центру расщелины, к тому самому месту, где еще вчера так весело потрескивал их спасительный костер, а теперь чернело лишь холодное, сиротливое пятно пепла. Он опустился на колени и жестом, не терпящим возражений, указал на кострище. Курр, чьи старые, выцветшие глаза следили за каждым движением Зора с напряженным вниманием, первым понял его безмолвную просьбу. Старейшина поднялся, тяжело опираясь на свою палку, и, подойдя, начал сгребать руками старый, остывший пепел в сторону, освобождая место. Другие, видя это, тоже зашевелились. Кто-то принес охапку самой сухой травы, которую удалось найти в укромных уголках расщелины, кто-то – горсть тончайших, как соломинки, сухих веточек, предусмотрительно припасенных еще с тех времен, когда огонь был с ними. За несколько минут в центре бывшего кострища образовалось небольшое, аккуратное "ложе" для будущего пламени.

Наступил самый ответственный момент. Зор с неимоверной осторожностью, словно неся новорожденного младенца, опустил свое "гнездо" из листьев на подготовленное место. Вся группа замерла, затаив дыхание. Даже плач Малыша на мгновение стих. Зор медленно, палец за пальцем, начал разворачивать верхние листья. И вот оно! В глубине зеленого кокона, на подстилке из мха, тускло, но упрямо светились три крошечных, темно-красных уголька. Они были живы! Их свечение было слабым, почти призрачным, но это был огонь! Тихий, общий вздох облегчения, похожий на шелест ветра, пронесся по расщелине. Зор опустился на колени так низко, что его лицо почти касалось "гнезда". Он прикрыл его ладонями от малейшего сквозняка и, набрав побольше воздуха, начал очень медленно, очень плавно, ритмично дуть на угли. Он подложил к ним несколько самых тонких, почти невесомых сухих травинок, так, чтобы они едва касались тлеющей поверхности.

Сначала от угольков потянулась едва заметная, сизая струйка дыма. Зор продолжал дуть, не меняя ритма, его взгляд был прикован к этому слабому знаку жизни. Дымок становился гуще, ароматнее. И вот – о, чудо! – одна из травинок, коснувшаяся самого горячего из угольков, вдруг вспыхнула крошечным, дрожащим, но таким ослепительно-ярким в этой полутьме язычком пламени! Этот маленький, танцующий огонек, словно живое существо, тут же перекинулся на соседние травинки. Еще мгновение – и тончайшие веточки, подложенные Курром, с сухим, веселым треском занялись огнем. Пламя, еще робкое, но уже уверенное, родилось!

Когда первые язычки пламени поднялись над травой, по группе пронесся сначала слитный, общий вздох непередаваемого облегчения, а затем – настоящий взрыв эмоций. Кто-то издал пронзительный, радостный крик, который эхом отразился от каменных сводов. Другой, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, начал ритмично хлопать себя по бедрам, издавая гулкие, первобытные звуки. Несколько самок, включая тех, чьи дети тоже мерзли все это время, не стыдясь, заплакали – но теперь это были слезы не горя, а безмерного, всепоглощающего счастья. Лиа, увидев этот живой, пляшущий огонь, прижала Малыша к своей груди так крепко, что тот пискнул, ее лицо, еще мгновение назад искаженное страданием, озарилось такой лучезарной надеждой, что, казалось, само могло бы согреть всю расщелину. Даже могучий Торк, обычно такой сдержанный на проявление положительных эмоций, издал низкий, вибрирующий, почти одобрительный рык, его глаза неотрывно следили за разгорающимся пламенем.

Зор, с помощью Курра и еще нескольких соплеменников, которые теперь с готовностью и почти благоговением выполняли его молчаливые указания, начал осторожно подкладывать в разгорающийся костерок более крупные сухие ветки. Пламя жадно набрасывалось на новую пищу, становясь все выше, все сильнее, все увереннее. Яркий, трепещущий свет залил расщелину, прогоняя холодные, пугающие тени из углов. Живительное, ласковое тепло начало медленно, но верно распространяться вокруг, согревая озябшие тела, успокаивая встревоженные души. Огонь снова стал сердцем их маленького мира, его пульсирующим, дарующим жизнь центром.

Лиа, не дожидаясь приглашения, медленно, очень осторожно, подошла ближе к огню. Она села так, чтобы Малыш, которого она все так же бережно держала на руках, оказался в мягком, обволакивающем тепле, но не слишком близко, чтобы его не обжечь. Его маленькое, измученное тельце, снова окутанное этим спасительным, живым теплом, начало постепенно расслабляться. Страшный озноб, который уже начал возвращаться, отступил, словно испугавшись этого яркого света. Его прерывистое, хриплое дыхание стало заметно ровнее, глубже. И через некоторое время, когда тепло полностью окутало его, Малыш перестал плакать. Он даже приоткрыл на мгновение глаза, его мутный, еще не сфокусированный взгляд скользнул по пляшущим языкам пламени, и он издал тихий, почти довольный вздох. Это явное, почти мгновенное улучшение его состояния было самым главным, самым неоспоримым подтверждением успеха Зора и всемогущей силы огня.

Члены группы смотрели на Зора с новым, ранее невиданным выражением на лицах. Это было не просто уважение к его силе или ловкости, как к Торку. Это было нечто большее – смесь благоговения, благодарности и признания его особой, почти магической связи с этой могущественной стихией. Он не просто принес огонь, он вернул им надежду, он спас жизнь их самого слабого сородича. Курр подошел к Зору и молча положил свою тяжелую, морщинистую руку ему на плечо. В этом простом жесте было все – одобрение, гордость, глубочайшая благодарность. Лиа, не в силах вымолвить ни слова, просто смотрела на него своими огромными, полными слез глазами, и в этом взгляде было больше, чем в любых словах. Незримая "Нить Судьбы", воплощенная в этом нескладном, но таком упорном и наблюдательном юноше, снова доказала свою жизненную важность, сделав еще один мощный виток в истории этой маленькой группы гоминид. Новый очаг горел, и вместе с ним горела надежда.

Глава 36: Уроки Пламени: Топливо

Эйфория от возвращения огня, согревшая расщелину не только теплом, но и волной всеобщего облегчения, постепенно начала уступать место новой, насущной заботе. Пламя, такое живое и могущественное, оказалось еще и невероятно прожорливым. Маленький костерок, с таким трудом возрожденный из принесенных Зором угольков, требовал постоянного внимания и, что самое главное, непрерывного притока пищи – топлива.

Первые попытки "кормить" огонь были неуклюжими и хаотичными. Каждый, кто оказывался рядом с очагом и замечал, что пламя начинает ослабевать, инстинктивно хватал первое, что попадалось под руку, и бросал в костер. Часто это были толстые, еще не высохшие ветки, сорванные с ближайших кустов. Попадая в огонь, они недовольно шипели, испуская клубы белого, влажного пара, и долго не хотели загораться, лишь обугливаясь с краев. Иногда, наоборот, в костер летели охапки мелкого, почти трухлявого валежника. Он вспыхивал мгновенно, давая яркую, но короткую вспышку, и тут же превращался в горстку пепла, не успев передать жар более крупным поленьям. Костер то почти затухал, угрожая снова оставить их в холоде и мраке, то вдруг начинал нещадно чадить густым, черным дымом, заставляя всех вокруг кашлять и тереть слезящиеся глаза. Стало очевидно, что огонь, хоть и покорился им, все еще хранил свои секреты, и для того, чтобы он служил верой и правдой, нужно было научиться понимать его язык.

Зор, на которого негласно легла основная ответственность за поддержание священного пламени, почти не отходил от очага. Он внимательно, с той же сосредоточенностью, с какой раньше выслеживал добычу или выбирал камни для своих орудий, наблюдал за тем, как ведут себя в огне разные куски дерева. Он замечал, что одни ветки потрескивают весело и ярко, другие – горят медленно и ровно, а третьи – лишь дымят и гаснут. Старый Курр, чей богатый жизненный опыт, казалось, хранил обрывки знаний, передававшихся из поколения в поколение, быть может, еще с тех незапамятных времен, когда их предки впервые робко приблизились к огню, украденному у грозы или пожара, часто садился рядом. Он не говорил много, но его жесты и гортанные звуки, которыми он сопровождал свои действия, были порой красноречивее любых слов. Он словно вспоминал что-то очень древнее, почти забытое им самим, когда поднимал с земли две ветки – одну сухую и легкую, другую – влажную и тяжелую, – и, с силой ударив их друг о друга, показывал, какая из них издает глухой, "мертвый" звук, а какая – звонкий, "живой". Затем он бросал их по очереди в костер, и Зор видел, как "живая" ветка тут же принималась огнем, а "мертвая" – лишь лениво дымила. Это были не просто наблюдения, это были осколки мудрости предков, которые Курр, сам того до конца не осознавая, пытался передать новому поколению, столкнувшемуся с той же вечной задачей – понять и укротить пламя.

Постепенно, через множество проб и ошибок, случайных находок и внимательных наблюдений, группа начала различать "хорошее" и "плохое" топливо. Однажды кто-то из молодых самцов, возвращаясь с неудачной охоты, притащил охапку сухих, просмоленных веток упавшей сосны, найденных чуть поодаль от расщелины. Когда их бросили в костер, они вспыхнули с удивительной силой, разгораясь ярко, жарко, с громким, веселым треском, наполняя воздух приятным смолистым ароматом. Огонь от них был таким сильным, что все невольно отодвинулись подальше. В то же время, ветки ольхи или ивы, росших у ручья и часто попадавших в костер из-за своей доступности, даже будучи подсушенными, горели плохо, сильно дымили и быстро превращались в черные, недогоревшие головни. Инстинктивно, а где-то и по прямому указанию Зора или Курра, который неодобрительно качал головой, когда в огонь летело "неправильное" дерево, группа начала отдавать предпочтение "хорошему" топливу.

Проблема дыма стала особенно насущной. Когда в костер попадало много сырых или смолистых (но не тех, что от сосны) веток, расщелина быстро наполнялась едким, удушливым дымом. Он щипал глаза, вызывал приступы кашля, першил в горле. Особенно страдали от него Малыш, чье дыхание все еще было слабым, и старики. Это заставило группу более тщательно подходить к выбору дров и даже задуматься о расположении костра. Они заметили, что если развести огонь ближе к выходу из расщелины, то тяга воздуха уносит большую часть дыма наружу.

Помимо дыма, они начали обращать внимание и на другие свойства огня, зависящие от топлива. Некоторые дрова, как та сосна, давали сильный, обжигающий жар, который быстро согревал и, как они уже успели заметить, эффективно отпугивал любопытных ночных хищников, но и прогорали они стремительно, требуя постоянного добавления. Другие же, более плотные и сухие породы лиственных деревьев, горели медленнее, давая ровное, долгое тепло. Такой огонь был идеален для поддержания очага в течение всей ночи, когда не хотелось часто просыпаться и подбрасывать дрова. Эти наблюдения еще не были четко систематизированы, не превратились в нерушимые правила, но они капля за каплей откладывались в их коллективной памяти, формируя первые, бесценные знания об управлении огнем.

И вот, когда стало ясно, что не все, что горит, одинаково хорошо, и что запас "идеального" топлива у самого костра быстро иссякает, возникла новая задача – заготовка дров. Зор, видя, как пламя начинает слабеть, а под рукой не оказывается ничего подходящего, первым подал пример. Он отошел от расщелины и начал внимательно осматривать ближайшие деревья, выбирая сухие, легко ломающиеся сучья. Затем он начал стаскивать их к стоянке. Его примеру последовали и другие, сначала молодые самцы, потом, видя пользу, и некоторые из более сильных самок. Это была еще не рубка дров в нашем понимании – у них не было топоров, – а примитивный, но уже целенаправленный сбор. Они отламывали сухие ветки, подбирали валежник определенного, уже зарекомендовавшего себя типа, и волокли все это к своему жилищу.

К концу дня, благодаря этим коллективным усилиям и первым урокам, извлеченным из общения с капризным, но таким необходимым пламенем, рядом с очагом образовалась небольшая, но аккуратно сложенная поленница "отборных" дров. Это была не просто куча веток, это был символ их растущего понимания, их первой победы в искусстве управления огнем, их шаг к большей стабильности и предсказуемости в их полной опасностей жизни. Зор, устало опустившись у костра, смотрел на этот скромный запас с чувством глубокого удовлетворения и тихой гордости. Огонь горел ровно и жарко, накормленный правильной пищей, и это было хорошо.

Глава 37: Уроки Пламени: Ветер и Дождь

После нескольких дней, когда огонь горел ровно и уверенно, согревая их тела и души, в группе воцарилось обманчивое чувство безопасности. Казалось, главные битвы за пламя уже выиграны. Они научились выбирать правильное топливо, создали небольшой, но надежный запас дров, и Зор, с помощью Курра, теперь мог относительно уверенно возрождать огонь из тлеющих углей, которые они старались бережно сохранять каждую ночь. Бдительность, так остро напряженная в первые дни, начала понемногу притупляться. Но стихии, вечные и безразличные к хрупким успехам маленькой группы гоминид, готовили им новые испытания.

Беда пришла внезапно, с воем и свистом. Ветер, до этого лениво бродивший по саванне, вдруг взбесился. Он налетел на расщелину мощными, яростными порывами, закручивая пыль и сухие листья, заставляя низко пригибаться даже самые крепкие кусты у входа. Пламя костра, еще мгновение назад горевшее спокойно и ровно, испуганно метнулось, затрепетало, словно раненая птица. Искры, подхваченные ветром, огненным дождем посыпались во все стороны, угрожая в любую секунду поджечь сухие подстилки из травы или чью-нибудь шерсть. Едкий дым, вместо того чтобы уходить вверх, теперь клубился по всей расщелине, заполняя ее удушливой пеленой. Группа в панике вскочила на ноги. Самки инстинктивно прикрывали детенышей, мужчины бросились к огню, пытаясь телами заслонить его от безжалостных порывов. Но их усилия были тщетны – ветер проникал повсюду, смеясь над их беспомощностью.

Зор, отчаянно пытаясь спасти пламя, начал лихорадочно подбрасывать в костер более крупные поленья, надеясь, что они устоят перед натиском ветра. Но это лишь усиливало пламя на короткое время, делая его еще более яростным и еще более уязвимым для следующих порывов. Курр, с мрачным лицом, пытался жестами показать, что нужно уменьшить огонь, сделать его компактнее, но в этой суматохе его знаки мало кто понимал. Ветер не унимался. Он выл и стонал в щелях скал, словно злой дух, решивший отобрать у них их главное сокровище. И его усилия увенчались успехом. После особенно сильного, затяжного порыва, который, казалось, выдул из расщелины весь воздух, пламя в последний раз отчаянно метнулось, съежилось и… погасло. Остались лишь раскаленные, дымящиеся угли, которые ветер тут же начал быстро остужать, превращая их в черные, безжизненные головешки.

Знакомое, леденящее чувство отчаяния и холода вновь охватило группу. Огонь, их защитник, их кормилец, их надежда, снова был потерян. И хотя теперь они знали, что Зор может его вернуть, если найдет или сохранит хоть искорку, сам факт его уязвимости перед лицом стихии угнетал и пугал.

Не успели они прийти в себя от удара ветра, как небо, до этого лишь хмурое, разверзлось потоками дождя. Сначала это были редкие, крупные капли, тяжело шлепавшиеся о камни, а затем хлынул настоящий ливень. Вода, холодная и безжалостная, ручьями потекла по склонам, затекая в расщелину, образуя лужи на земляном полу. Если бы какие-то угли еще и тлели после атаки ветра, дождь не оставил бы им ни единого шанса. Даже предусмотрительно заготовленные дрова, сложенные у стены, начали быстро намокать, становясь бесполезными. Зор, с ужасом глядя на это буйство стихии, попытался было прикрыть остатки остывающего кострища своим телом, но это было все равно, что пытаться остановить реку ладонями. Дождь был еще одним безжалостным врагом их хрупкого огня.

Когда ливень немного поутих, сменившись нудным, моросящим дождем, а ветер все еще продолжал завывать, хоть и с меньшей силой, стало ясно – так продолжаться не может. Открытый костер в их расщелине был слишком беззащитен перед капризами погоды. Зор и Курр, переглянувшись, поняли это без слов. Нужно было что-то менять. Они начали внимательно, шаг за шагом, осматривать свое убежище, ища глазами более защищенное место для очага. Может быть, глубокая ниша в стене, куда не так сильно задувает ветер? Или выступ скалы, который мог бы служить естественным навесом от дождя? Они пробовали развести маленький пробный костерок (Зор, к счастью, сохранил несколько угольков в своем глиняном "гнезде", которое он инстинктивно спрятал в самой сухой щели) то в одном углу, то в другом, но идеального места, полностью защищенного от всех напастей, не находилось.

И тогда, видя тщетность поисков идеального природного укрытия, в голове Зора, как самого заинтересованного в сохранении огня, мелькнула новая, робкая мысль. Если природа не дает им защиты, может быть, они смогут создать ее сами? Он подошел к месту, где они обычно разводили костер, и начал притаскивать туда самые крупные и плоские камни, которые смог найти поблизости. Курр, понаблюдав за ним мгновение, понял его замысел и присоединился. Вместе они начали обкладывать кострище этими камнями, создавая невысокую, но прочную стенку с той стороны, откуда чаще всего дул ветер. Это была примитивная, неуклюжая конструкция, но она уже давала некоторую защиту. Затем Зор посмотрел наверх. Дождь все еще моросил, и капли то и дело падали прямо на место предполагаемого костра. Он нашел несколько толстых, просмоленных кусков коры, содранных с поваленной сосны. Он не раз видел, как кора, плотно облегая ствол дерева, защищает его от непогоды, как вода стекает по ней, оставляя сердцевину сухой. Возможно, именно это смутное наблюдение, или просто отчаянная попытка использовать все, что было под рукой, и подтолкнуло его к следующему шагу. Он попытался пристроить эти куски коры над каменной оградкой, оперев на выступы скалы. Получился очень шаткий, ненадежный, но все же какой-никакой навес.

Это были их первые, неуклюжие попытки создать рукотворный очаг, защищенный от стихий. Конструкция была далека от совершенства, и они понимали, что она не выдержит сильной бури. Но это был шаг вперед. Шаг от пассивного принятия ударов природы к активному поиску решений, к попытке создать вокруг своего драгоценного огня более контролируемую и безопасную среду. Уроки пламени продолжались, и каждый новый урок, оплаченный потерями и отчаянием, делал их мудрее и сильнее.

Глава 38: Страж Огня

Череда потерь и триумфальных возвращений огня оставила глубокий след в сознании каждого члена группы. Они на собственном горьком опыте познали, насколько хрупким может быть это живое пламя, как легко его могут задушить яростный ветер или безжалостный дождь, как быстро оно может угаснуть от простого недосмотра. Воспоминания о леденящем холоде, о пронизывающем до костей мраке, о страхе за жизнь Малыша, когда тот снова начинал дрожать от озноба в потухшей расщелине, были еще слишком свежи. И хотя теперь Зор умел возвращать огонь, каждый такой случай был тяжелым испытанием для всех. Постепенно, без громких слов и обсуждений, в группе начало формироваться общее, глубинное понимание: просто развести огонь – это лишь половина дела. Настоящее искусство и главная задача заключались в том, чтобы его сберечь, защитить, сохранить любой ценой.

Зор, чья судьба так тесно переплелась с огнем, инстинктивно взял на себя роль его главного защитника. Он был тем, кто вырвал пламя из небытия, кто лучше других чувствовал его "дыхание", понимал его "капризы". Он почти не отходил от очага, постоянно проверяя состояние костра, подкладывая дрова, поправляя примитивное укрытие из камней и коры, которое они соорудили. Ночи для него превратились в череду коротких, тревожных снов. Он спал урывками, чутко прислушиваясь к каждому треску поленьев, к каждому изменению в силе пламени. Малейший порыв ветра, заставивший огонь испуганно метнуться, тут же поднимал его на ноги. Это была еще не формальная обязанность, возложенная на него группой, а его личная, почти одержимая, изматывающая ответственность.

Лиа, чье сердце все еще сжималось от благодарности при виде мирно спящего у огня Малыша, не могла оставаться безучастной, видя, как Зор изнемогает под этой ношей. Она помнила, как ее ребенок угасал без тепла, и как живительное пламя, принесенное Зором, вернуло ему жизнь. Теперь очаг был для нее не просто источником комфорта, а символом спасения. Она начала незаметно помогать Зору. Пока он забывался коротким сном, она подкладывала в костер сухие ветки, которые сама же и собирала неподалеку. Она следила, чтобы пламя не становилось слишком сильным и не грозило перекинуться на их подстилки, или, наоборот, не ослабевало до опасного предела. Их действия не были согласованы, но они инстинктивно дополняли друг друга, образуя первый, негласный "дуэт" хранителей огня, объединенных общей целью и глубокой личной заинтересованностью.

Однажды, когда Зор и Лиа, измученные несколькими бессонными ночами, ненадолго отлучились к ручью, чтобы утолить жажду, оставив "присмотреть" за огнем одного из молодых, но обычно сообразительных самцов, случилось то, чего они опасались. Юноша, убаюканный теплом и монотонным треском дров, задремал. Он не заметил, как в костер попала сырая, дымящая ветка, которую кто-то небрежно бросил рядом, и как она, вместо того чтобы разгореться, начала душить пламя. Когда Зор и Лиа вернулись, огонь был на грани угасания – лишь несколько углей тускло тлели под слоем пепла и недогоревших, чадящих поленьев. Еще немного – и он бы погас. Этот инцидент, хоть и не привел к катастрофе (Зору удалось быстро раздуть угли), наглядно продемонстрировал: присмотр за огнем требует не только присутствия, но и постоянного внимания, определенных навыков и чувства ответственности.

После этого случая Курр, наблюдавший за всем с высоты своего старческого опыта, подозвал к себе Зора. Он долго что-то ворчал, указывая то на потухающий костер, то на спящего юношу, то на самого Зора, чье лицо осунулось от усталости. Зор понял – старейшина предлагал разделить эту ношу. Идея была простой и очевидной, но до этого момента никто не решался ее озвучить. Теперь же, под давлением обстоятельств, начала формироваться примитивная система "дежурств". Сначала это были лишь просьбы Зора или Курра к тем, кто казался им наиболее надежным – к другим взрослым самкам, которые и так проводили большую часть времени у стоянки, или к нескольким молодым, но уже проявившим себя смышлеными и ответственными юношам. Им предлагалось по очереди следить за огнем, особенно в ночное время, когда риск недосмотра был выше всего.

Зор и, в меньшей степени, Лиа, стали их первыми учителями. Они показывали, какие дрова горят лучше, а какие лишь дымят и гаснут. Они объясняли (больше жестами и наглядными примерами, чем словами), как правильно подкладывать поленья, чтобы обеспечить доступ воздуха, но не дать пламени разгореться слишком сильно. Они учили, как по цвету дыма или по звуку треска дров определить состояние костра, как укрыть его от внезапного порыва ветра или первых капель дождя. Это были первые, бесценные уроки специализированного знания, передаваемого от одного к другому, закладывающие основы будущего "огневодства". Не все сразу усваивали эти премудрости, случались и ошибки, но сам факт того, что знание начало передаваться, был огромным шагом вперед.