Первые искры

Рука его, погруженная по самое запястье в рыхлую труху обугленного дерева, вдруг ощутила его. Слабое, почти неосязаемое, но безошибочно узнаваемое… тепло! Он замер, боясь дышать, боясь спугнуть это хрупкое чудо. Кровь застучала в висках. Медленно, миллиметр за миллиметром, он начал разгребать пепел и труху кончиками пальцев, его движения были легки, как прикосновение мотылька. И вот они! Несколько крошечных, не больше ногтя на его мизинце, темно-красных, почти не светящихся, но все еще живых, едва-едва тлеющих угольков. Они забились в самую глубину, в крошечную полость внутри ствола, словно последние, самые стойкие воины, не желающие сдаваться смерти. Толстый слой пепла и плотной, обугленной древесины вокруг них, почти полностью перекрыв доступ воздуха, замедлил горение до едва заметного, но упорного тления, сохранив эти драгоценные искорки на долгие часы. Их было так мало, всего три или четыре, и они были так неимоверно слабы, что казалось, малейшее дуновение ветерка, малейшее неосторожное движение – и они погаснут навсегда, оставив его одного в этом царстве холода и отчаяния.

Огромное, почти болезненное облегчение хлынуло на Зора, смешанное с новой, еще более острой тревогой. Он нашел их! Но эти угли были несравнимо слабее тех, что он обнаружил здесь в прошлый раз. Те были горячими, уверенно тлеющими. Эти же – лишь призрачные намеки на огонь, почти угасшие искры. Они могли умереть в любую секунду. Он лихорадочно огляделся. Листья лопуха, которые он принес, лежали рядом. Он вспомнил, как в прошлый раз пытался завернуть в них угли. Нужен еще какой-то материал, очень сухой, способный легко воспламениться от такого слабого жара, и в то же время способный защитить драгоценную ношу. Его взгляд упал на свисающий с соседнего, не до конца обгоревшего куста, клок сухого, почти пыльного мха, который огонь пощадил.

Действовать нужно было немедленно, но с предельной осторожностью. Используя две тонкие, обугленные веточки как неуклюжий пинцет, или, где это было возможно, самые кончики своих загрубевших, но на удивление чувствительных сейчас пальцев, Зор, затаив дыхание, начал свою деликатную операцию. Он подцепил первый, самый крупный уголек. Тот едва заметно дрогнул, его тусклое, багровое свечение, казалось, на миг стало еще слабее. Зор замер, его сердце ухнуло. Но уголек выдержал. С неимоверной осторожностью он перенес его на самый большой и плотный лист лопуха, расстеленный на земле. Даже сквозь толстый лист он почувствовал слабое, но настойчивое тепло, приятно щекочущее ладонь. Этот живой жар был подтверждением его успеха. Затем второй, поменьше. Третий был совсем крошечным, почти невидимым, но и его удалось спасти. Он старался не дышать на них слишком сильно, боясь как затушить их своим дыханием, так и, наоборот, заставить их вспыхнуть и быстро истлеть. Каждое движение было выверено до предела, каждый мускул его тела напряжен. Наконец, все три драгоценных, едва живых огонька лежали на листе. Зор быстро, но аккуратно, накрыл их сверху другим листом, создав подобие маленького, закрытого "гнезда", а по краям обложил тонким слоем того самого сухого мха, который успел сорвать. Мох был сухим и колючим на ощупь, но Зор чувствовал, как он медленно, почти неощутимо, начинает впитывать тепло от угольков, сам становясь частью этого хрупкого очага.

Он сделал это. Угли были извлечены и укрыты. Но их дальнейшая судьба, как и судьба его самого и всей его группы, висела на тончайшем, почти невидимом волоске, сотканном из этих последних, трепетных искр.

Глава 34: Несущий Огонь

Зор стоял на коленях перед своим хрупким творением – гнездом из листьев лопуха, в котором, укрытые от мира, едва теплились три крошечных уголька. Их слабое, почти призрачное тепло едва ощущалось сквозь толщу листьев, но оно было. И это тепло было сейчас дороже всех сокровищ мира. Тяжесть ответственности давила на него почти физически. От его осторожности, от его терпения, от его знаний, таких еще несовершенных, зависело все – жизнь Малыша, выживание группы, их будущее. Он очень медленно, с неимоверной бережностью, подвел руки под свое "гнездо" и осторожно поднял его. Ноша была почти невесомой, но ощущалась тяжелее самого большого камня. Малейшее неверное движение, слишком резкий поворот, и все могло рассыпаться, превратившись в холодный, бесполезный пепел.

Первые шаги обратного пути были пыткой. Зор двигался медленно, почти крадучись, его ноги ступали по выжженной земле с мягкостью кошки, глаза неотрывно следили за драгоценной ношей в руках. Ему пришлось держать "гнездо" на вытянутых руках, чуть согнутых в локтях, чтобы не прижимать его к телу и не затушить угли, и от этого непривычного, напряженного положения вскоре начали ныть плечи и затекать пальцы. Жар от углей, хоть и слабый, постоянно ощущался сквозь листья, напоминая о драгоценности ноши и заставляя быть еще внимательнее.  Он постоянно прислушивался, пытаясь уловить тончайшие изменения в их состоянии – не стал ли слабее едва уловимый запах тлеющей древесины, не исчез ли почти неощутимый жар. Время от времени он очень осторожно, прикрывая "гнездо" от ветра ладонью, чуть приоткрывал верхний лист, чтобы дать углям глоток свежего воздуха, а затем снова плотно укрывал. Когда он подкладывал мох, он чувствовал, как тот, соприкасаясь с невидимым жаром, начинает едва заметно тлеть, издавая характерный, чуть едкий дымок – это было почти как прикасаться к самому дыханию огня. Это был танец на острие ножа, искусство хрупкого баланса, которому он учился на ходу, ценой неимоверного напряжения.

Вскоре он понял, что одних листьев и того слабого тепла, что давали сами угольки, недостаточно. Их жизненная сила была слишком мала, чтобы они могли долго тлеть самостоятельно. Жар, который он ощущал от "гнезда", становился все слабее. Зор вспомнил о клочке сухого, почти пыльного мха, который он предусмотрительно захватил, и о мельчайшей древесной трухе, которую он видел россыпью у подножия одного из обгоревших деревьев. Он нашел укромное место, защищенное от ветра нависшей скалой, и осторожно опустил свою ношу на землю. Дрожащими от волнения пальцами он приоткрыл "гнездо". Угольки, казалось, стали еще тусклее. С величайшей осторожностью, используя кончик тонкой веточки, он подложил крошечную, почти невесомую щепотку сухого мха к самому краю одного из угольков, стараясь не засыпать его, а лишь дать новую, легковоспламеняющуюся пищу. Затем он набрал в легкие воздуха и очень-очень медленно, легонько дунул на мох. Тот не вспыхнул, но от него потянулась тоненькая, едва заметная струйка сизого дыма. Уголек под ним словно вздохнул, его красноватое свечение на мгновение стало чуть ярче. Зор повторил это с другими угольками, добавляя то мох, то древесную пыль. Это было его первое, инстинктивное "кормление" огня в пути.

Обратный путь был не менее опасен, чем дорога сюда. В одном месте, пересекая небольшую лощину, он услышал неподалеку низкое, утробное рычание. Хищник. Он не видел его, но звук был достаточно близко, чтобы заставить его сердце замереть. Перед ним встал выбор: броситься бежать, пытаясь как можно быстрее миновать опасное место, рискуя при этом рассыпать или затушить драгоценные угли от тряски, или сделать большой, изнурительный крюк по склону, поросшему колючим кустарником, рискуя, что угли погаснут от недостатка "пищи" или просто от времени. Мгновение он колебался, но затем, взглянув на свою ношу, принял решение. Он выбрал более безопасный, хоть и значительно более долгий и трудный путь. Но даже когда он начал медленно, стараясь не шуметь, огибать опасное место по густому кустарнику, ему показалось, что рычание стало ближе. В какой-то момент, продираясь сквозь колючие ветки, он замер, услышав тяжелые шаги совсем рядом, за стеной кустов. Он видел, как колышутся ветки, и чувствовал тяжелый, мускусный запах зверя. Хищник, видимо, тоже учуял его или просто проходил мимо. Зор прижался к земле, почти не дыша, его сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он молился всем неведомым духам, чтобы зверь его не заметил, и чтобы его драгоценная ноша не выдала его своим слабым дымком. Мгновения тянулись как вечность. Наконец, шаги удалились. Лишь тогда Зор позволил себе выдохнуть, его тело дрожало от пережитого напряжения. Удача и его предельная осторожность снова спасли его, но цена этого спасения была высока. Сохранение огня стало сейчас главным, отодвинув на второй план даже инстинктивный страх перед зверем.

Словно этого было мало, небо, до этого хмурое, но сухое, начало ронять первые холодные капли. Мелкий, противный дождь, который мог стать смертным приговором для его тлеющего сокровища. Зор инстинктивно прижал "гнездо" к груди, пытаясь укрыть его своим телом от влаги. Он забеспокоился, начал искать глазами хоть какое-то укрытие. К счастью, неподалеку виднелся небольшой скальный навес, образованный выступающей плитой. Он забился под него, сжавшись в комок, и пережидал, пока дождь не ослабнет, постоянно проверяя состояние углей, прислушиваясь к их "дыханию", боясь, что сырость все же доберется до них. Даже когда дождь прекратился, воздух оставался тяжелым и сырым. Зор чувствовал, как эта влага, невидимая, но всепроникающая, словно пытается задушить его хрупкую ношу. Ему приходилось чаще дуть на угольки, чтобы отогнать от них эту сырость, помочь им дышать, не дать им отсыреть и погаснуть.

Несмотря на все его неимоверные усилия, наступил момент, когда Зору показалось, что все потеряно. Он почти перестал ощущать тепло от "гнезда", а слабый, такой обнадеживающий дымок, который он поддерживал своим дыханием и крошечными порциями трута, почти полностью исчез. Ледяное отчаяние начало сковывать его сердце. Неужели он проиграл эту битву? Неужели он нес в руках лишь холодный пепел? Но он не мог сдаться. Не после всего, что он прошел. Собрав последние силы, он снова приоткрыл листья. Угли были почти черными, лишь в самой глубине одного из них угадывалась крошечная, почти невидимая красная точка. Зор начал дуть. Осторожно, ритмично, вкладывая в это простое действие всю свою волю, всю свою надежду. Он дул, пока не закружилась голова, пока не пересохло во рту. И вдруг – о, чудо! – та самая крошечная точка в глубине уголька начала медленно, очень медленно разгораться, становясь чуть ярче, а затем от нее снова потянулась тоненькая, спасительная струйка дыма. Огонь был еще жив!

Измученный физически и морально до предела, шатающийся от усталости, но с драгоценной, все еще тлеющей ношей в руках, Зор, наконец, увидел их – знакомые, родные очертания скал, у подножия которых располагалась их расщелина. Волна неимоверного облегчения и одновременно новой, еще более острой тревоги захлестнула его. Он дошел. Он донес. Но как его встретят? Поверят ли ему после вчерашней неудачи? И, самое главное, удастся ли ему на этот раз из этих слабых, едва живых угольков разжечь настоящий, спасительный костер? Он сделал последние, тяжелые шаги к дому, неся в своих дрожащих руках последнюю, отчаянную надежду своей группы.

Глава 35: Новый Очаг

Когда Зор, шатаясь от усталости, но с лицом, выражающим предельную сосредоточенность, появился на пороге расщелины, все разговоры и движения внутри мгновенно замерли. В повисшей тишине слышался лишь тихий, жалобный плач Малыша да тяжелое дыхание самого Зора. Группа, оцепеневшая от холода и безнадежности, медленно повернула головы в его сторону. В их глазах застыло молчаливое, настороженное любопытство, смешанное с остатками недоверия после его вчерашних неудач. Лиа, сидевшая у стены, прижимая к себе дрожащего сына, вскинула на Зора взгляд, полный такой муки и такой отчаянной, последней надежды, что у него самого перехватило дыхание. Все взгляды, как лучи, сошлись на том, что он так бережно, почти благоговейно, нес в своих сложенных ковшом ладонях, укрытых сверху широкими листьями.

Зор не произнес ни звука, лишь издал тихий, гортанный выдох, означавший крайнюю степень усталости и напряжения. Он медленно, почти ритуально, прошел к центру расщелины, к тому самому месту, где еще вчера так весело потрескивал их спасительный костер, а теперь чернело лишь холодное, сиротливое пятно пепла. Он опустился на колени и жестом, не терпящим возражений, указал на кострище. Курр, чьи старые, выцветшие глаза следили за каждым движением Зора с напряженным вниманием, первым понял его безмолвную просьбу. Старейшина поднялся, тяжело опираясь на свою палку, и, подойдя, начал сгребать руками старый, остывший пепел в сторону, освобождая место. Другие, видя это, тоже зашевелились. Кто-то принес охапку самой сухой травы, которую удалось найти в укромных уголках расщелины, кто-то – горсть тончайших, как соломинки, сухих веточек, предусмотрительно припасенных еще с тех времен, когда огонь был с ними. За несколько минут в центре бывшего кострища образовалось небольшое, аккуратное "ложе" для будущего пламени.

Наступил самый ответственный момент. Зор с неимоверной осторожностью, словно неся новорожденного младенца, опустил свое "гнездо" из листьев на подготовленное место. Вся группа замерла, затаив дыхание. Даже плач Малыша на мгновение стих. Зор медленно, палец за пальцем, начал разворачивать верхние листья. И вот оно! В глубине зеленого кокона, на подстилке из мха, тускло, почти неразличимо, светились три крошечных, темно-красных уголька. Вместо вздоха облегчения по группе пронесся едва слышный шепоток разочарования. Они были живы, но выглядели так жалко, так немощно, словно три умирающих глаза, готовых вот-вот закрыться навсегда. Их свечение было призрачным, и казалось, малейший сквозняк, неосторожный выдох – и все будет кончено. Торк презрительно фыркнул. Надежда, едва было вспыхнувшая в их сердцах, тут же начала гаснуть.

Зор опустился на колени так низко, что его лицо почти касалось "гнезда". Он прикрыл угли ладонями от малейшего движения воздуха. Теперь требовалось терпение, которому он научился в пути. Он не стал дуть сразу. Сначала он, используя кончик тонкой веточки, осторожно подложил к самому краю одного из угольков несколько волокон самого сухого мха, который припас заранее. Нужно было дать огню пищу, прежде чем требовать от него силы.

Прошло несколько томительных мгновений. Ничего не происходило. Торк уже собирался презрительно фыркнуть, когда от мха потянулась едва заметная, почти призрачная струйка сизого дыма. Уголек начал есть.

Только теперь Зор, набрав побольше воздуха, начал очень медленно, очень плавно, ритмично дуть. Не на сам уголек, а чуть сбоку, направляя поток теплого воздуха на тлеющий мох. Это был долгий, медитативный процесс. Дымок становился то гуще, то почти исчезал. Зор не отрываясь следил за ним, меняя силу и направление дыхания, словно ведя безмолвный диалог с умирающим теплом. Мышцы его щек и шеи напряглись от усилий. В глазах группы читалось нетерпение, смешанное со страхом, но никто не смел издать ни звука, боясь нарушить этот хрупкий ритуал.

Наконец, когда казалось, что ничего уже не выйдет, тлеющий мох, набравшись жара, соприкоснулся с тончайшей, как паутинка, сухой травинкой, подложенной заранее. И она вспыхнула! Этот маленький, танцующий огонек, словно живое существо, тут же перекинулся на соседние травинки. Еще мгновение – и тончайшие веточки, подложенные Курром, с сухим, веселым треском занялись огнем. Пламя, еще робкое, но уже уверенное, родилось!

Вот теперь, когда они увидели это своими глазами, по группе пронесся сначала слитный, общий вздох непередаваемого облегчения, а затем – настоящий взрыв эмоций. Кто-то издал пронзительный, радостный крик, который эхом отразился от каменных сводов. Другой, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, начал ритмично хлопать себя по бедрам, издавая гулкие, первобытные звуки. Несколько самок, включая тех, чьи дети тоже мерзли все это время, не стыдясь, заплакали – но теперь это были слезы не горя, а безмерного, всепоглощающего счастья. Лиа, увидев этот живой, пляшущий огонь, прижала Малыша к своей груди так крепко, что тот пискнул, ее лицо, еще мгновение назад искаженное страданием, озарилось такой лучезарной надеждой, что, казалось, само могло бы согреть всю расщелину. Даже могучий Торк, обычно такой сдержанный на проявление положительных эмоций, издал низкий, вибрирующий, почти одобрительный рык, его глаза неотрывно следили за разгорающимся пламенем.

Зор, с помощью Курра и еще нескольких соплеменников, которые теперь с готовностью и почти благоговением выполняли его молчаливые указания, начал осторожно подкладывать в разгорающийся костерок более крупные сухие ветки. Пламя жадно набрасывалось на новую пищу, становясь все выше, все сильнее, все увереннее. Яркий, трепещущий свет залил расщелину, прогоняя холодные, пугающие тени из углов. Живительное, ласковое тепло начало медленно, но верно распространяться вокруг, согревая озябшие тела, успокаивая встревоженные души. Огонь снова стал сердцем их маленького мира, его пульсирующим, дарующим жизнь центром.

Лиа, не дожидаясь приглашения, медленно, очень осторожно, подошла ближе к огню. Она села так, чтобы Малыш, которого она все так же бережно держала на руках, оказался в мягком, обволакивающем тепле, но не слишком близко, чтобы его не обжечь. Его маленькое, измученное тельце, снова окутанное этим спасительным, живым теплом, начало постепенно расслабляться. Страшный озноб, который уже начал возвращаться, отступил, словно испугавшись этого яркого света. Его прерывистое, хриплое дыхание стало заметно ровнее, глубже. И через некоторое время, когда тепло полностью окутало его, Малыш перестал плакать. Он даже приоткрыл на мгновение глаза, его мутный, еще не сфокусированный взгляд скользнул по пляшущим языкам пламени, и он издал тихий, почти довольный вздох. Это явное, почти мгновенное улучшение его состояния было самым главным, самым неоспоримым подтверждением успеха Зора и всемогущей силы огня.

Члены группы смотрели на Зора с новым, ранее невиданным выражением на лицах. Это было не просто уважение к его силе или ловкости, как к Торку. Это было нечто большее – смесь благоговения, благодарности и признания его особой, почти магической связи с этой могущественной стихией. Он не просто принес огонь, он вернул им надежду, он спас жизнь их самого слабого сородича. Курр подошел к Зору и молча положил свою тяжелую, морщинистую руку ему на плечо. В этом простом жесте было все – одобрение, гордость, глубочайшая благодарность. Лиа, не в силах вымолвить ни слова, просто смотрела на него своими огромными, полными слез глазами, и в этом взгляде было больше, чем в любых словах. Незримая "Нить Судьбы", воплощенная в этом нескладном, но таком упорном и наблюдательном юноше, снова доказала свою жизненную важность, сделав еще один мощный виток в истории этой маленькой группы гоминид. Новый очаг горел, и вместе с ним горела надежда.

Глава 36: Уроки Пламени: Топливо

Эйфория от возвращения огня, согревшая расщелину не только теплом, но и волной всеобщего облегчения, постепенно начала уступать место новой, насущной заботе. Пламя, такое живое и могущественное, оказалось еще и невероятно прожорливым. Маленький костерок, с таким трудом возрожденный из принесенных Зором угольков, требовал постоянного внимания и, что самое главное, непрерывного притока пищи – топлива.

Первые попытки "кормить" огонь были неуклюжими и хаотичными. Каждый, кто оказывался рядом с очагом и замечал, что пламя начинает ослабевать, инстинктивно хватал первое, что попадалось под руку, и бросал в костер. Часто это были толстые, еще не высохшие ветки, сорванные с ближайших кустов. Попадая в огонь, они недовольно шипели, испуская клубы белого, влажного пара, и долго не хотели загораться, лишь обугливаясь с краев. Иногда, наоборот, в костер летели охапки мелкого, почти трухлявого валежника. Он вспыхивал мгновенно, давая яркую, но короткую вспышку, и тут же превращался в горстку пепла, не успев передать жар более крупным поленьям. Костер то почти затухал, угрожая снова оставить их в холоде и мраке, то вдруг начинал нещадно чадить густым, черным дымом, заставляя всех вокруг кашлять и тереть слезящиеся глаза. Стало очевидно, что огонь, хоть и покорился им, все еще хранил свои секреты, и для того, чтобы он служил верой и правдой, нужно было научиться понимать его язык.

Зор, на которого негласно легла основная ответственность за поддержание священного пламени, почти не отходил от очага. Он внимательно, с той же сосредоточенностью, с какой раньше выслеживал добычу или выбирал камни для своих орудий, наблюдал за тем, как ведут себя в огне разные куски дерева. Он замечал, что одни ветки потрескивают весело и ярко, другие – горят медленно и ровно, а третьи – лишь дымят и гаснут. Старый Курр, чей богатый жизненный опыт, казалось, хранил обрывки знаний, передававшихся из поколения в поколение, быть может, еще с тех незапамятных времен, когда их предки впервые робко приблизились к огню, украденному у грозы или пожара, часто садился рядом. Он не говорил много, но его жесты и гортанные звуки, которыми он сопровождал свои действия, были порой красноречивее любых слов. Он словно вспоминал что-то очень древнее, почти забытое им самим, когда поднимал с земли две ветки – одну сухую и легкую, другую – влажную и тяжелую, – и, с силой ударив их друг о друга, показывал, какая из них издает глухой, "мертвый" звук, а какая – звонкий, "живой". Затем он бросал их по очереди в костер, и Зор видел, как "живая" ветка тут же принималась огнем, а "мертвая" – лишь лениво дымила. Это были не просто наблюдения, это были осколки мудрости предков, которые Курр, сам того до конца не осознавая, пытался передать новому поколению, столкнувшемуся с той же вечной задачей – понять и укротить пламя.

Постепенно, через множество проб и ошибок, случайных находок и внимательных наблюдений, группа начала различать "хорошее" и "плохое" топливо. Однажды кто-то из молодых самцов, возвращаясь с неудачной охоты, притащил охапку сухих, просмоленных веток упавшей сосны, найденных чуть поодаль от расщелины. Когда их бросили в костер, они вспыхнули с удивительной силой, разгораясь ярко, жарко, с громким, веселым треском, наполняя воздух приятным смолистым ароматом. Огонь от них был таким сильным, что все невольно отодвинулись подальше. В то же время, ветки ольхи или ивы, росших у ручья и часто попадавших в костер из-за своей доступности, даже будучи подсушенными, горели плохо, сильно дымили и быстро превращались в черные, недогоревшие головни. Инстинктивно, а где-то и по прямому указанию Зора или Курра, который неодобрительно качал головой, когда в огонь летело "неправильное" дерево, группа начала отдавать предпочтение "хорошему" топливу.

Проблема дыма стала особенно насущной. Когда в костер попадало много сырых или смолистых (но не тех, что от сосны) веток, расщелина быстро наполнялась едким, удушливым дымом. Он щипал глаза, вызывал приступы кашля, першил в горле. Особенно страдали от него Малыш, чье дыхание все еще было слабым, и старики. Это заставило группу более тщательно подходить к выбору дров и даже задуматься о расположении костра. Они заметили, что если развести огонь ближе к выходу из расщелины, то тяга воздуха уносит большую часть дыма наружу.

Помимо дыма, они начали обращать внимание и на другие свойства огня, зависящие от топлива. Некоторые дрова, как та сосна, давали сильный, обжигающий жар, который быстро согревал и, как они уже успели заметить, эффективно отпугивал любопытных ночных хищников, но и прогорали они стремительно, требуя постоянного добавления. Другие же, более плотные и сухие породы лиственных деревьев, горели медленнее, давая ровное, долгое тепло. Такой огонь был идеален для поддержания очага в течение всей ночи, когда не хотелось часто просыпаться и подбрасывать дрова. Эти наблюдения еще не были четко систематизированы, не превратились в нерушимые правила, но они капля за каплей откладывались в их коллективной памяти, формируя первые, бесценные знания об управлении огнем.

И вот, когда стало ясно, что не все, что горит, одинаково хорошо, и что запас "идеального" топлива у самого костра быстро иссякает, возникла новая задача – заготовка дров. Зор, видя, как пламя начинает слабеть, а под рукой не оказывается ничего подходящего, первым подал пример. Он отошел от расщелины и начал внимательно осматривать ближайшие деревья, выбирая сухие, легко ломающиеся сучья. Затем он начал стаскивать их к стоянке. Его примеру последовали и другие, сначала молодые самцы, потом, видя пользу, и некоторые из более сильных самок. Это была еще не рубка дров в нашем понимании – у них не было топоров, – а примитивный, но уже целенаправленный сбор. Они отламывали сухие ветки, подбирали валежник определенного, уже зарекомендовавшего себя типа, и волокли все это к своему жилищу.

К концу дня, благодаря этим коллективным усилиям и первым урокам, извлеченным из общения с капризным, но таким необходимым пламенем, рядом с очагом образовалась небольшая, но аккуратно сложенная поленница "отборных" дров. Это была не просто куча веток, это был символ их растущего понимания, их первой победы в искусстве управления огнем, их шаг к большей стабильности и предсказуемости в их полной опасностей жизни. Зор, устало опустившись у костра, смотрел на этот скромный запас с чувством глубокого удовлетворения и тихой гордости. Огонь горел ровно и жарко, накормленный правильной пищей, и это было хорошо.