Первые искры

Когда Лиа, наконец, сделала эти несколько шагов к огню, некоторые самки испуганно вскрикнули и отступили еще дальше, прижимая к себе своих детенышей. Торк издал низкое, предостерегающее рычание, его взгляд был прикован к Лие, словно она совершала нечто запретное. Лишь Курр оставался недвижим, его лицо было непроницаемо, но в глубине глаз читалось тяжелое, выжидательное напряжение.

Лиа подошла к огню так близко, как только осмелилась, и, опустившись на колени, осторожно поднесла Малыша к теплу. Вся группа замерла. Лиа держала его так, чтобы не обжечь, но чтобы он почувствовал это новое, живое тепло. Ее глаза, полные слез, были прикованы то к личику сына, то к огню.

В этот момент для них всех огонь перестал быть просто стихией. Он стал чем-то большим – надеждой. И Зор, сам того до конца не понимая, сделал первый шаг не просто к укрощению огня, а к тому, чтобы превратить его из врага в союзника, в спасителя. Незримая "Нить Судьбы" туго натянулась, предвещая новую эру в их существовании.

Глава 27: Первая Ночь у Огня

Маленький костерок, рожденный из случайной искры и отчаянной надежды, продолжал жить, потрескивая и отбрасывая дрожащие тени на стены расщелины. Малыш, которого Лиа все так же бережно держала на руках, находился теперь в непосредственной близости от этого живого тепла. Зор, тяжело дыша от волнения и усталости, инстинктивно продолжал свое шаманское действо – он лихорадочно оглядывался, подбирал с земли мелкие сухие веточки, обломки коры, и осторожно, почти благоговейно, подкладывал их в самое сердце пламени.

Огонь был капризен. То он разгорался ярче, жадно пожирая подброшенное топливо, то вдруг начинал ослабевать, и красные язычки пламени съеживались, угрожая совсем исчезнуть. Зор с замиранием сердца следил за этими переменами. Он быстро, на собственном опыте этих первых минут, начал понимать, что слишком много веток сразу душат пламя, приваливая его своей массой, а если подбрасывать слишком мало, оно быстро гаснет, не успев передать свою силу следующей порции "пищи". Это были его первые, неосознанные, но такие важные уроки в искусстве управления огнем, и каждый удачный момент, когда пламя отзывалось на его действия, наполнял его смесью восторга и почти панического страха потерять это хрупкое равновесие.

По мере того как короткий предрассветный сумрак сменялся полноценным, хоть и пасмурным, днем, а затем снова начал уступать место надвигающимся вечерним теням, пламя костра становилось все более заметным, все более притягательным источником света и тепла. Члены группы, преодолевая остатки первобытного ужаса, который еще недавно гнал их прочь от огня, начали медленно, очень осторожно, приближаться.

Первым не выдержал Курр. Его старые кости всегда остро чувствовали приближение ночного холода. Он медленно, опираясь на свою палку, подошел к костру на такое расстояние, чтобы ощутить его тепло, но не обжечься. Он долго молча смотрел на пляшущие языки пламени, на Зора, сосредоточенно подбрасывающего веточки, и на Лию с Малышом, окутанных этим новым, живым светом. Затем к нему присоединилась одна из старых самок, ее лицо, испещренное морщинами, выражало смесь удивления и робкого любопытства. Они чувствовали это приятное, обволакивающее тепло, которое так разительно контрастировало с пронизывающим холодом, уже начинавшим пробираться в расщелину. Их привлекал не только жар, но и свет, разгоняющий привычный, гнетущий полумрак их убежища. Огонь – это было не только опасно и страшно, это могло быть еще и приятно, и, возможно, полезно.

Зор, видя, что топливо, которое он собрал у своего тайника, быстро заканчивается, начал уставать. Его движения стали медленнее, он чаще ошибался, и пламя несколько раз было на грани угасания. Лиа, которая все это время с напряжением следила за ним и за Малышом, видела его изнеможение. Она также чувствовала, что исходящее от костра тепло действительно окутывает ее и ребенка… После долгих колебаний, переборов внутренний страх перед живым огнем, она робко протянула руку, схватила лежавшую рядом тоненькую веточку и, быстро, почти не целясь, бросила ее в сторону пламени. Веточка упала на край костра, не сразу занявшись. Лиа испуганно отдернула руку, ожидая реакции Зора или Курра.

Зор, заметив ее движение, лишь коротко кивнул, слишком занятый борьбой с огнем. Курр, который все это время внимательно наблюдал, медленно, с достоинством, наклонился, подобрал более подходящую сухую ветку и очень осторожно, почти ритуально, положил ее в огонь. Только после этого, видя, что старейшина одобрил (или, по крайней мере, не осудил) эти действия, и что Зор не прогнал Лию, еще одна-две из самых смелых или замерзших самок осмелились повторить их жест, неуверенно, с опаской подбрасывая в костер свои первые веточки. Это было не быстрое присоединение, а медленный, почти мучительный процесс преодоления страха и копирования действий тех, кто казался увереннее.

Наступила полная темнота. И теперь маленький костер стал единственным источником света и центром всей жизни в расщелине. Группа, как мотыльки, слетевшиеся на огонь, расположилась вокруг него, образуя неровный, но тесный круг. Тепло отгоняло ночной холод, который в предыдущие ночи казался таким безжалостным. Свет разгонял привычные, пугающие тени, делая знакомые очертания расщелины менее враждебными. Даже звуки ночной саванны – далекий вой гиен, шорохи неизвестных существ – казались теперь не такими близкими и угрожающими. И еще они заметили, что мелкие, назойливые насекомые, которые обычно тучами вились над ними по ночам, донимая своими укусами, теперь старались держаться подальше от дыма и света костра. Огонь давал не только тепло и свет, он давал и какое-то новое, ранее неведомое чувство безопасности, отгоняя не только холод, но и, возможно, другие мелкие, но неприятные угрозы.

Впервые за долгие дни, а может быть, и за всю свою жизнь, они ощутили некое подобие умиротворения, защищенности. Но это чувство было смешано с постоянным, неотступным напряжением – нужно было следить, чтобы огонь не погас, чтобы он не вырвался из-под контроля.

Ночь была длинной. Люди, измученные переживаниями последних дней и непривычным бодрствованием, начали уставать. Кто-то, пригревшись у огня, задремал, прислонившись к соседу или к стене расщелины. Но Зор, Лиа и Курр, как самые заинтересованные в сохранении этого чуда или как самые ответственные, по очереди бодрствовали, подкладывая топливо в костер. Когда один начинал клевать носом, другой, заметив это, брал на себя заботу об огне. Это было негласное, еще не оформленное никакими правилами, но уже совершенно реальное "дежурство" – первая сложная социальная обязанность, связанная не с непосредственным выживанием, вроде охоты или собирательства, а с поддержанием нового, жизненно важного ресурса. Это был маленький, но значительный шаг к более сложной организации их жизни.

Усталость валила с ног, но в ней было и какое-то новое, почти гордое чувство важности своей роли. Они были хранителями огня.

Когда первые, робкие лучи рассвета коснулись входа в расщелину, огонь все еще горел, благодаря их неусыпным усилиям. Группа начала просыпаться, потягиваясь в непривычном тепле и свете. Состояние Малыша, казалось, немного стабилизировалось – он все еще был очень слаб, но дышал ровнее, и страшный озноб, терзавший его всю ночь, отступил. Общее ощущение в группе было смешанным: усталость от бессонной ночи, но и какое-то новое, ранее неведомое чувство общности, почти триумфа от победы над ночным холодом и тьмой. Это была их первая ночь, проведенная у огня, и она изменила все.

Глава 28: Малыш у Огня

Время у костра тянулось медленно, наполненное тревожным ожиданием. Лиа сидела не шелохнувшись, ее взгляд был прикован к Малышу, которого она держала так, чтобы живительное тепло огня мягко окутывало его маленькое, измученное тельце, но не обжигало нежную кожу. Зор, Курр и еще несколько членов группы, переборов остатки страха, теперь сменяли друг друга, осторожно подкладывая в костер сухие веточки, поддерживая это хрупкое, но такое важное пламя. Вся расщелина, казалось, затаила дыхание, каждый шорох, каждый треск горящих дров отдавался гулким эхом в напряженной тишине. Надежда, слабая и трепетная, боролась с отчаянием, которое так долго владело их сердцами.

Проходили минуты, складываясь в тягучие, бесконечные мгновения. Малыш все так же лежал без движения, его глазки были плотно закрыты, дыхание едва уловимо. Лиа, не отрывая взгляда от его личика, первой заметила едва заметные, почти неправдоподобные перемены. Ей показалось, что страшная синева, которая так пугала ее на его губках и под ноготками, стала чуть бледнее, словно отступая под натиском тепла. Она осторожно коснулась его ручки – она все еще была горячей от жара болезни, но уже не такой ледяной, как во время ночных приступов озноба. И дрожь, та мелкая, изнуряющая дрожь, что сотрясала его тельце почти непрерывно, теперь, кажется, утихла, сменившись относительным покоем. Робкая, почти не смеющая верить в чудо, надежда затеплилась в ее истерзанной душе.

Она наклонилась еще ниже, прислушиваясь к дыханию сына. И ее сердце подпрыгнуло от внезапной, острой радости. Хрипы, которые мучили Малыша всю ночь, стали заметно тише. Дыхание, хоть и оставалось слабым, теперь было более ровным, менее прерывистым, словно что-то освободило его маленькую грудь. Страшный озноб, который заставлял его тельце судорожно подергиваться и отнимал последние силы, окончательно прошел под воздействием постоянного, ласкового тепла, исходящего от огня. Тепло огня успокаивало, оно помогало дышать, оно, казалось, боролось с самим "холодом" болезни, изгоняя его из маленького, беззащитного тельца. Лиа издала тихий, изумленный, почти сдавленный всхлип, который привлек внимание Курра и Зора, неотрывно следивших за ней.

И тут произошло то, чего они все так отчаянно ждали, на что почти не смели надеяться. Малыш, долгое время бывший в глубоком, почти безжизненном забытьи, начал проявлять явные признаки возвращения к жизни. Он слабо шевельнул своей крошечной ручкой. Его ресницы дрогнули раз, другой. И затем, медленно, словно с огромным усилием, он приоткрыл глаза. Его взгляд был еще мутным, не сфокусированным, он рассеянно блуждал по лицам склонившихся над ним матери и старейшины, по пляшущим отблескам огня на стенах расщелины. Но он смотрел! А потом он издал тихий, слабый, но уже не похожий на стон боли, а скорее на жалобный писк птенца, звук.

Это было как взрыв! Лиа зарыдала, но теперь это были слезы не горя, а безмерного, всепоглощающего облегчения. Она прижала Малыша к себе, покрывая его личико поцелуями, что-то бессвязно шепча ему на своем примитивном языке – слова любви, слова благодарности, слова надежды. Курр издал глубокий, удовлетворенный гортанный звук, и на его морщинистом, обычно суровом лице, появилась тень улыбки. Зор почувствовал, как с его плеч упал огромный, невидимый груз, который давил на него все эти дни; он выдохнул так, словно сам только что выбрался из глубокой воды. По всей группе, наблюдавшей за этой сценой с затаенным дыханием, пробежала волна облегчения, изумления и какой-то почти священной радости.

Огонь! Это огонь спас Малыша! Это тепло, этот живой, пляшущий свет вернул его к жизни! Это осознание, яркое и неоспоримое, вспыхнуло в сознании каждого.

Группа, видя явное улучшение состояния Малыша, испытала непередаваемую смесь радости и благоговения перед огнем. Забыв о недавнем страхе, они начали активнее подбрасывать дрова в костер, словно благодаря его за это чудо, за этот бесценный дар. Их страх перед огнем сменялся уважением, благодарностью и почти религиозным трепетом. Даже Торк, который до этого с недоверием и рычанием наблюдал за всеми манипуляциями Зора, теперь замолчал и с нескрываемым удивлением смотрел то на ожившего Малыша, то на пляшущее пламя, словно пытаясь постичь эту непонятную, но очевидную связь.

День продолжался, и Малыш, окутанный постоянным теплом и неусыпной заботой Лии, действительно понемногу приходил в себя. Страшный озноб больше не возвращался, дыхание оставалось ровным, и он даже сделал несколько слабых глотков воды. Однако было очевидно, что сама болезнь, та невидимая сила, что так долго мучила его, не исчезла бесследно. Он все еще был очень слаб, его кожа оставалась горячей от внутреннего жара, а временами он снова начинал капризничать и тихо постанывать. Огонь не стал волшебной панацеей, мгновенно излечившей его от недуга. Но он дал ему шанс. Он отвоевал его у смерти, сняв критическую угрозу переохлаждения, позволив маленькому организму направить все свои оставшиеся силы на борьбу с самой инфекцией. Костер весело потрескивал, и вокруг него формировалась совершенно новая, доселе неведомая атмосфера. Они сидели вместе, объединенные этим маленьким, но таким могущественным пламенем, и смотрели на него уже не со страхом, а с надеждой, уважением и какой-то новой, робкой уверенностью в завтрашнем дне.

Это прямое, неоспоримое доказательство пользы огня, которое они все увидели своими глазами, навсегда изменило их отношение к этой стихии. Огонь из абстрактной, пугающей силы или просто источника случайного тепла превратился в их глазах в спасителя, в нечто жизненно важное, в сердце их маленькой общины. И это событие навсегда связало их судьбу с огнем, а судьбу огня – с Зором, тем, кто его "принес" и "оживил" в самый отчаянный момент. Незримая "Нить Судьбы" сделала еще один важный, судьбоносный виток.

Глава 29: Угасший Огонь

Первая ночь, проведенная у живого, теплого огня, оставила после себя ощущение чуда и почти забытого покоя. Малыш, спасенный от ледяных объятий болезни, спал на руках у Лии гораздо спокойнее, его дыхание было ровным, а кожа, хоть и оставалась горячей, больше не билась в лихорадочном ознобе. Убаюканная этим непривычным теплом и чувством безопасности, вся группа, измотанная предыдущими тревожными днями и ночами, постепенно погрузилась в глубокий, безмятежный сон.

Даже те, кто взял на себя негласную обязанность поддерживать пламя – Зор, Лиа и старый Курр, – не смогли противостоять всепоглощающей усталости. Их веки отяжелели, а бдительность, так остро напряженная в первые часы у костра, постепенно притупилась. Казалось, что огонь, такой сильный и живой, будет гореть сам по себе, или что кто-то другой, более выносливый, проснется и подбросит в него новую порцию дров. Расслабленность, порожденная облегчением и ложным чувством стабильности, окутала расщелину.

А огонь, лишенный притока нового топлива, начал медленно, почти незаметно, угасать. Яркие, пляшущие языки пламени, еще недавно так весело освещавшие каменные своды, постепенно сменились тусклым, багровым свечением тлеющих углей. Веселый треск горящих дров прекратился, уступив место тишине, нарушаемой лишь мерным дыханием спящих. Тепло, такое живительное и приятное, начало медленно уходить, растворяясь в ночной прохладе. Серый, почти невесомый пепел стал покрывать угасающий очаг, словно саван. И никто, погруженный в глубокий сон, этого не замечал.

Под утро, когда ночной холод достиг своего пика, став особенно пронизывающим, Лиа беспокойно зашевелилась во сне. Ей показалось, что Малыш снова начал ворочаться и тихо постанывать. Она инстинктивно прижала его к себе крепче, пытаясь согреть, и открыла глаза.

Вместо привычного уже красноватого отсвета огня и мягкого тепла ее встретили холод, густой, непроглядный мрак и едва уловимый, но такой тревожный запах остывшего пепла. Она резко села, ее сердце пропустило удар. Костер… костер потух. Полностью. На месте, где еще несколько часов назад плясало живое пламя, теперь чернели лишь остывшие головни, присыпанные серым пеплом.

Мгновенный шок, недоумение, переходящее в леденящий, панический ужас, охватили ее. Она издала пронзительный, отчаянный крик, который эхом пронесся по спящей расщелине, мгновенно разбудив остальных.

Члены группы вскакивали один за другим, не понимая, что случилось. Но вид потухшего очага, этого черного, безжизненного пятна там, где еще недавно горел их спаситель, поверг всех в такую же панику. Радость и облегчение предыдущего дня, чувство защищенности и надежды – все это рухнуло в одно мгновение, сменившись ледяным отчаянием. Холод, казалось, тут же стал еще более невыносимым, он снова начал пробирать до костей, напоминая о беззащитности, от которой они только-только начали отвыкать.

Лиа в ужасе прижимала к себе Малыша, ее губы дрожали. Она чувствовала, как его тельце снова становится прохладнее, как он начинает беспокойно ежиться. Неужели все начнется сначала? Неужели их спасение было таким коротким, таким хрупким?

Паника перерастала в отчаяние. Слышались испуганные, вопрошающие крики, рычание, полное растерянности и злости. Кто виноват? Кто проспал? Кто не уследил? Эти невысказанные, но повисшие в воздухе упреки были направлены на тех, кто последним бодрствовал у огня, но в большей степени – на самих себя, на свою неосторожность, на свою преждевременную расслабленность. Огонь не был вечным. Он требовал постоянной, неусыпной заботы. И они, опьяненные его первым даром, забыли об этом. Потеря огня была не просто неприятностью – это была катастрофа.

И их худшие опасения начали сбываться. На фоне вернувшегося холода и сырости Малыш снова начал проявлять признаки недомогания. Он закапризничал, его дыхание снова стало чуть более затрудненным, а его маленькое тельце начало подрагивать от легкого, но такого знакомого и пугающего озноба. Это не было еще тем критическим состоянием, в котором он находился до появления огня, но это было явное, пугающее ухудшение.

Ужас исказил лицо Лии. Она снова начала тихо плакать, ее надежда, такая яркая еще несколько часов назад, рухнула, погребенная под слоем холодного пепла.

Группа была в полной растерянности. Некоторые инстинктивно бросились к потухшему очагу, пытаясь сделать то, что вчера так легко, казалось, получалось у Зора – они дули на остывшие угли, терли друг о друга холодные палочки, били камнем о камень в тщетной попытке вызвать хоть искру. Но все было бесполезно. Огонь ушел, оставив после себя лишь разочарование и страх.

Зор стоял как громом пораженный, глядя на это черное пятно на месте их недавней радости. Он видел панику на лицах соплеменников, слышал отчаянный плач Лии, чувствовал, как холод снова сковывает его собственное тело. Но сильнее всего он ощущал острое, жгучее чувство вины и глубочайшего разочарования в себе. Он, тот, кто "принес" огонь, кто первым ощутил его силу, не смог его уберечь.

Именно в этот момент, посреди всеобщего отчаяния и собственного бессилия, в его сознании с неотвратимой ясностью родилась новая мысль. Найти или случайно "возродить" огонь – это была лишь удача, счастливый случай, половина дела. Настоящее искусство, настоящая сила, настоящая ценность заключались не в этом. Они заключались в умении его сохранить, в умении не дать ему угаснуть. И, что еще важнее, в умении разжечь его снова, когда он все-таки погаснет, – не полагаясь на случай, а зная, как это сделать. Эта мысль, сложная и пугающая, стала его новой навязчивой идеей, его следующим, самым главным вызовом. Огонь должен был вернуться. И на этот раз – навсегда.

Глава 30: Безуспешные Попытки

Утро после катастрофы с потухшим огнем было наполнено холодом, отчаянием и тихим, почти невыносимым плачем Лии. Малыш снова чувствовал себя хуже, его слабое тельце вздрагивало от вернувшегося озноба, а дыхание стало прерывистым и тяжелым. Группа была погружена в уныние, смешанное с паникой. Радость и чувство безопасности, которые они испытали всего лишь прошлой ночью, казались теперь далеким, нереальным сном.

Зор смотрел на это черное, безжизненное пятно на месте их недавнего очага, и его сердце сжималось от острого чувства вины и бессилия. Он, тот, кто "принес" и "оживил" огонь, не смог его уберечь. Страдания Малыша, слезы Лии, растерянность и страх на лицах соплеменников – все это тяжелым грузом давило на него. Он вспоминал, как легко, казалось, вспыхнуло пламя от той случайной искорки, упавшей на сухую траву. И в его сознании, на фоне всеобщего отчаяния, начала зарождаться новая, почти навязчивая мысль: он должен научиться делать это сам, намеренно, не полагаясь на случай. Он должен вернуть огонь.

Движимый этой отчаянной решимостью, Зор отошел от основной группы к месту, где еще вчера так весело потрескивал костер. Сейчас здесь было лишь серое крошево пепла и несколько обугленных головешек. Он огляделся, его взгляд лихорадочно искал хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намек на то, как можно вернуть это живое, теплое чудо.

В его памяти всплыл образ далекой грозы, когда он видел, как ослепительная молния ударила в высокое, сухое дерево на краю саванны, и оно вспыхнуло, как гигантский факел. Может быть, если потереть дерево о дерево? Он подобрал две сухие, но достаточно крепкие на вид палочки. Опустившись на колени, он зажал одну палочку между ступнями, а другую, взяв обеими руками, начал быстро и с силой тереть о первую, вращая ее между ладонями, подражая то ли движению ветвей на сильном ветру, то ли трению, возникающему при падении большого дерева. Он помнил, как видел, что от такого трения иногда шел дымок. Но его руки, как бы быстро он ни старался, не могли обеспечить ни достаточного, постоянного давления, ни той скорости, что развивает ветер или падающий ствол. Палочки нагревались, но этот жар был поверхностным, быстро рассеивающимся. Он чувствовал, что для получения той заветной, испепеляющей температуры нужно что-то еще, какой-то способ усилить трение, сделать его более концентрированным. Он тер долго, до боли в стертых ладонях, до ломоты в плечах, до полного изнеможения. Но палочки лишь немного нагревались, покрываясь тонкой древесной пылью. Зор с досадой отбросил их. Может, они были слишком толстыми, и трение не концентрировалось в одной точке? Или недостаточно сухими, хоть и казались такими на ощупь? Он видел, как огонь от молнии пожирал именно сухие, мертвые деревья.  Ни дымка, ни тем более искр, способных зажечь припасенный им пучок сухого мха, не появлялось. Надежда, с которой он приступил к этому занятию, сменилась недоумением, а затем и первым горьким разочарованием.

Тогда Зор вспомнил другое. Он вспомнил, как его "острый камень", тот самый, что так хорошо резал шкуры и мясо, иногда высекал крошечные, быстро гаснущие искорки, когда он с силой ударял им о другой камень, пытаясь отколоть от него еще один острый осколок. Искры! Вот что нужно!

Он быстро нашел свои самые твердые, темные камни с острыми, блестящими сколами – те самые, которые он использовал для изготовления своих лучших рубил и скребков, и которые иногда, при особенно сильном ударе, давали короткие, яркие вспышки. Он вспомнил эти вспышки. Рядом, на плоском камне, он разложил небольшой пучок самой сухой, почти невесомой травы, похожей на птичье гнездо, и немного очень рыхлого, бархатистого мха, который он содрал с затененной стороны скалы – он инстинктивно чувствовал, что эти материалы должны быть "легкими на подъем" для огня. Затем, затаив дыхание, он начал с силой бить одним камнем о другой, выбирая самые острые грани.

Искры действительно появились! Ярче и чаще, чем он помнил от случайных ударов при изготовлении орудий. Он даже заметил, что от одного из камней, с желтоватыми прожилками (возможно, пирит, хотя он этого не знал), искры были особенно горячими и летели дальше. Охваченный азартом, он начал пробовать другие камни из своей небольшой «мастерской» – более светлые, более мягкие, гладкие речные голыши. Но от них искр было меньше, или не было вовсе. Он снова вернулся к темным, твердым камням, пробуя разные пары, меняя угол удара, силу.  Кратковременный всплеск надежды озарил лицо Зора. Он начал бить камнями еще яростнее… Но искры, хоть и появлялись, были слишком слабыми, слишком мимолетными. Они падали на сухую траву и мох, иногда даже оставляя на них крошечные, едва заметные темные точки, но никак не хотели превращаться в пламя. Трут не загорался. Зор с отчаянием посмотрел на свой мох. Он казался ему достаточно сухим, он выбирал самые мелкие, почти пыльные его частицы, но, возможно, даже эта "пыль" была слишком грубой для таких слабых, мимолетных искр. Он не знал, что нужен материал, растертый почти в муку, способный уловить и удержать самый крошечный проблеск жара.  Фрустрация Зора нарастала с каждой бесплодной попыткой.

Он продолжал свои изнуряющие, отчаянные усилия в течение нескольких часов, пока солнце не поднялось высоко над саванной. Он пробовал разные камни, меняя силу и угол удара. Он снова возвращался к палочкам, пытаясь тереть их по-другому, быстрее, сильнее. Его руки были покрыты свежими ссадинами и кровоточащими царапинами, ладони горели от мозолей, все его тело ломило от усталости. Рядом с ним на земле скопилась целая кучка бесполезных, чуть обугленных (от сильного трения, но не от огня) палочек и раскрошенных, истерзанных камней.

Поначалу за спиной Зора слышалось оживленное ворчание – его первые попытки, особенно когда от удара камней посыпались первые, пусть и слабые искры, пробудили в соплеменниках робкий интерес, тень угасшей было надежды. Лиа на мгновение перестала плакать, ее глаза с мольбой устремились на Зора. Некоторые из молодых самцов, охваченные внезапным энтузиазмом, даже придвинулись ближе, их глаза жадно следили за каждым его движением, готовые, казалось, тут же броситься повторять, если у Зора получится.