Первые искры

Его руки дрожали, когда он подошел к своему тайнику в дальней нише расщелины. Страх перед неизвестностью и возможной неудачей сжимал его внутренности ледяным комом, но отчаянная надежда и образ страдающего Малыша гнали его вперед. Он осторожно разгреб прикрывавшие тайник листья и мох, уже чувствуя ладонями обещанное тепло. Но сердце его сжалось: угли, которые он с таким трудом принес, почти потухли. Лишь несколько крошечных, едва заметных красных точек тускло тлели в сердцевине почерневшего угля. Он поднес их к лицу, и сердце его сжалось: лишь слабое, почти призрачное тепло шло от них. Разочарование и тревога охватили его.

Он опустился на колени и начал дуть на угли – сначала осторожно, потом все сильнее, вкладывая в это простое действие все свое отчаяние. Рядом, на каменном полу, лежал небольшой, растрепанный пучок очень сухой травы. Зор, полностью поглощенный своими усилиями, не обращал на него внимания. Он дул изо всех сил, его щеки раздувались, а глаза неотрывно следили за каждой искоркой.

И в этот момент, когда он уже почти потерял надежду, от самого горячего уголька, подхваченная его отчаянным дыханием, оторвалась шальная искорка. Она блеснула на долю мгновения и юркнула в пучок пересохшей травы, лежавший рядом.

Не успел Зор даже моргнуть, как трава вспыхнула – не робко, а сразу, с сухим, яростным треском, ослепительным столбиком огня! Зор отшатнулся так резко, что едва не рухнул навзничь. Он инстинктивно пригнулся, вскинув руку, чтобы заслонить лицо, как от удара хищника, опаленный неожиданным жаром.

На миг древний, животный ужас, охвативший всех остальных, ледяной волной прошел и по нему. Но ужас был смятен двумя более могущественными силами. Первой было отчаяние: перед его глазами стояло синеющее лицо Малыша. Второй – странное, пьянящее чувство. Это чудо родилось из его дыхания, из его усилий. Он был не просто свидетелем. Он был его причиной. И этот хрупкий, рожденный им огонь был их единственным спасением.

Именно поэтому, когда все племя отпрянуло в страхе, Зор, преодолев секундное оцепенение, сделал шаг вперед. Он видел, как первая вспыхнувшая трава быстро прогорает, как пламя начинает слабеть, угрожая погаснуть. Нет! Он не мог этого допустить! Движимый отчаянным желанием не потерять это чудо, он лихорадочно схватил горсть сухих веточек и неуклюже подбросил их в огонь. Веточки с сухим треском занялись, и пламя, словно получив пищу, благодарно откликнулось, разгораясь чуть ярче.

Это странное, осмысленное взаимодействие между Зором и огнем заворожило племя. Страх еще сковывал их, но он начал уступать место почти гипнотическому интересу. Зор, чувствуя новую, спасительную силу, повернулся к Лие. Он указал сначала на костер, потом на Малыша, которого она безжизненно прижимала к груди. Его лицо, освещенное пляшущими отблесками, выражало отчаянную мольбу.

Лиа застыла, разрываемая надвое. Древний инстинкт кричал: "Беги! Огонь – это смерть!" Но материнское горе шептало: "А что, если это последний шанс?" После мучительных колебаний она медленно, очень осторожно, подошла к огню с Малышом на руках. Вся группа замерла, затаив дыхание. Лиа держала его так, чтобы не обжечь, но чтобы он почувствовал это новое, живое тепло. В этот момент для них всех огонь перестал быть просто стихией. Он стал надеждой.

Глава 24: Первая Ночь у Огня

Маленький костерок, рожденный из случайной искры и отчаянной надежды, продолжал жить. Малыш, которого Лиа все так же бережно держала на руках, находился теперь в непосредственной близости от этого живого тепла. Зор, тяжело дыша от волнения и усталости, инстинктивно продолжал свое сосредоточенное действо. Он подбирал с земли мелкие сухие веточки, обломки коры, и осторожно, почти благоговейно, подкладывал их в самое сердце пламени.

Огонь жил своей жизнью. То он разгорался ярче, жадно пожирая подброшенное топливо, то вдруг начинал ослабевать, и красные язычки пламени съеживались, угрожая совсем исчезнуть. Зор с замиранием сердца следил за этими переменами. Он быстро, на собственном опыте этих первых минут, начал понимать, что слишком много веток сразу душат пламя, приваливая его своей массой, а если подбрасывать слишком мало, оно быстро гаснет, не успев передать свою силу следующей порции "пищи". Это были его первые, неосознанные, но такие важные уроки в обращении огнем, и каждый удачный момент, когда пламя отзывалось на его действия, наполнял его смесью восторга и почти панического страха потерять это хрупкое равновесие.

По мере того как короткий предрассветный сумрак сменялся полноценным, хоть и пасмурным, днем, а затем снова начал уступать место надвигающимся вечерним теням, пламя костра становилось все более заметным, все более притягательным источником света и тепла. Члены группы, преодолевая остатки первобытного ужаса, который еще недавно гнал их прочь от огня, начали медленно, очень осторожно, приближаться.

Первым не выдержал Курр. Его старые кости всегда остро чувствовали приближение ночного холода. Он медленно, опираясь на свою палку, подошел к костру на такое расстояние, чтобы ощутить его тепло, но не обжечься. Он долго молча смотрел на пляшущие языки пламени, на Зора, сосредоточенно подбрасывающего веточки, и на Лию с Малышом, окутанных этим новым, живым светом. Затем к нему присоединилась одна из старых самок, ее лицо, испещренное морщинами, выражало смесь удивления и робкого любопытства. Они чувствовали это приятное, обволакивающее тепло, которое так разительно контрастировало с пронизывающим холодом, уже начинавшим пробираться в расщелину. Их привлекал не только жар, но и свет, разгоняющий привычный, гнетущий полумрак их убежища. Огонь – это было не только опасно и страшно, это могло быть еще и приятно, и, возможно, полезно.

Зор, видя, что топливо, которое он собрал у своего тайника, быстро заканчивается, начал уставать. Его движения стали медленнее, он чаще ошибался, и пламя несколько раз было на грани угасания. Лиа, которая все это время с напряжением следила за ним и за Малышом, видела его изнеможение. Она также чувствовала, что исходящее от костра тепло действительно окутывает ее и ребенка… После долгих колебаний, переборов внутренний страх перед живым огнем, она робко протянула руку, схватила лежавшую рядом тоненькую веточку и, быстро, почти не целясь, бросила ее в сторону пламени. Веточка упала на край костра, не сразу занявшись. Лиа испуганно отдернула руку, ожидая реакции Зора или Курра.

Зор, заметив ее движение, лишь коротко кивнул, слишком занятый борьбой с огнем. Курр, который все это время внимательно наблюдал, медленно, с достоинством, наклонился, подобрал более подходящую сухую ветку и очень осторожно, почти ритуально, положил ее в огонь. Только после этого, видя, что старейшина одобрил (или, по крайней мере, не осудил) эти действия, и что Зор не прогнал Лию, еще одна-две из самых смелых или замерзших самок осмелились повторить их жест, неуверенно, с опаской подбрасывая в костер свои первые веточки. Это было не быстрое присоединение, а медленный, почти мучительный процесс преодоления страха и копирования действий тех, кто казался увереннее.

Наступила полная темнота. И теперь маленький костер стал единственным источником света и центром всей жизни в расщелине. Группа, как мотыльки, слетевшиеся на огонь, расположилась вокруг него, образуя неровный, но тесный круг. Тепло отгоняло ночной холод, который в предыдущие ночи казался таким безжалостным. Свет разгонял привычные, пугающие тени, делая знакомые очертания расщелины менее враждебными. Даже звуки ночной саванны – далекий вой гиен, шорохи неизвестных существ – казались теперь не такими близкими и угрожающими. И еще они заметили, что мелкие, назойливые насекомые, которые обычно тучами вились над ними по ночам, донимая своими укусами, теперь старались держаться подальше от дыма и света костра. Огонь давал не только тепло и свет, он давал и какое-то новое, ранее неведомое чувство безопасности, отгоняя не только холод, но и, возможно, другие мелкие, но неприятные угрозы.

Впервые за долгие дни, а может быть, и за всю свою жизнь, они ощутили некое подобие умиротворения, защищенности. Но это чувство было смешано с постоянным, неотступным напряжением – нужно было следить, чтобы огонь не погас, чтобы он не вырвался из-под контроля.

Ночь была длинной. Люди, измученные переживаниями последних дней и непривычным бодрствованием, начали уставать. Зор, чьи веки слипались, боролся со сном до последнего, но в какой-то момент его голова упала на грудь. Он проснулся через мгновение от внезапного холода и увидел, что пламя почти погасло, превратившись в горстку тусклых углей. В панике он лихорадочно подбросил веток, раздувая огонь. Поняв, что один он не справится, он растолкал Лию. Та, испуганно вскочив, какое-то время сидела, боясь и огня, и сна, но усталость взяла свое. Ее сменил проснувшийся от холода Курр. Так, хаотично, сменяя друг друга не по плану, а по воле случая и страха, они продержались до рассвета. Это было не дежурство, а нервная, отчаянная борьба со сном за жизнь огня.

Когда первые, робкие лучи рассвета коснулись входа в расщелину, огонь все еще горел, благодаря их неусыпным усилиям. Группа начала просыпаться, потягиваясь в непривычном тепле и свете. Состояние Малыша, казалось, немного стабилизировалось – он все еще был очень слаб, но дышал ровнее, и страшный озноб, терзавший его всю ночь, отступил. Общее ощущение в группе было смешанным: усталость от бессонной ночи, но и какое-то новое, ранее неведомое чувство общности, почти триумфа от победы над ночным холодом и тьмой. Это была их первая ночь, проведенная у огня, и она изменила все.

Глава 25: Малыш у Огня

Время у костра тянулось медленно, наполненное тревожным ожиданием. Лиа сидела не шелохнувшись, ее взгляд был прикован к Малышу, которого она держала так, чтобы живительное тепло огня мягко окутывало его маленькое измученное тело, но не обжигало нежную кожу. Вся расщелина, казалось, затаила дыхание, каждый шорох, каждый треск горящих дров отдавался гулким эхом в напряженной тишине.

Она первой заметила едва заметные, почти неправдоподобные перемены. Ей показалось, что страшная синева, которая так пугала ее на его губках и под ноготками, стала чуть бледнее, словно отступая под натиском тепла. Она осторожно коснулась его ручки – она все еще была горячей от жара болезни, но уже не такой ледяной, как во время ночных приступов озноба. И дрожь, та мелкая, изнуряющая дрожь, что сотрясала его почти непрерывно, теперь, кажется, утихла, сменившись относительным покоем. В ее измученном сердце затеплилась робкая, почти не смеющая верить в чудо, надежда.

Лиа наклонилась еще ниже, прислушиваясь к дыханию сына. И ее сердце подпрыгнуло. Хрипы, которые мучили его, стали заметно тише. Дыхание, хоть и оставалось слабым, теперь было более ровным, менее прерывистым, словно что-то освободило его маленькую грудь.

И тогда, в тишине, нарушаемой лишь треском пламени, случилось чудо, которого они ждали. Малыш, долгое время бывший в глубоком, почти безжизненном забытьи, слабо шевельнул своей крошечной ручкой. Его ресницы дрогнули раз, другой. И затем, медленно, словно с огромным усилием, он приоткрыл глаза. Его взгляд был еще мутным, не сфокусированным, но он смотрел! А потом он издал тихий, слабый, но уже не похожий на стон боли, а скорее на жалобный писк птенца, звук.

Это было как взрыв! Лиа зарыдала, но теперь это были слезы безмерного облегчения. Курр издал глубокий, удовлетворенный гортанный звук. По всей группе пробежала волна изумления. Огонь помог! Эта простая, ясная правда, не требующая слов, впечаталась в память каждого. Даже могучий Торк издал низкий, вибрирующий рык. Но это не был рык чистого одобрения. В его маленьких, глубоко посаженных глазах смешались облегчение от спасения детеныша и темная, смутная тревога. Он видел, как взгляды всего племени обратились к Зору с благоговением. Эта новая сила – огонь – была могущественной, но она не подчинялась его мышцам. И это смущало и злило его, рождая в глубине его существа первое семя зависти.

Злой дух внутри Малыша не покинул его совсем, его невидимые когти все еще цеплялись изнутри, но огонь отогнал его холодного союзника, и этого было достаточно. Это явное облегчение его состояния было самым неоспоримым подтверждением успеха Зора и всемогущей силы огня.

Члены группы смотрели на Зора с новым, ранее невиданным выражением на лицах. Это было не просто уважение к его силе или ловкости, как к Торку. Это было нечто большее – смесь благоговения, благодарности и признания его особой, почти магической связи с этой могущественной стихией. Он не просто принес огонь, он вернул им надежду. Курр подошел к Зору и молча положил свою тяжелую, морщинистую руку ему на плечо. В этом простом жесте было все – одобрение, гордость, глубочайшая благодарность. Лиа, не в силах вымолвить ни слова, просто смотрела на него своими огромными, полными слез глазами, и в этом взгляде было больше, чем в любых словах. Незримая "Нить Судьбы", воплощенная в этом нескладном, но таком упорном и наблюдательном юноше, снова доказала свою жизненную важность, сделав еще один мощный виток в истории этой маленькой группы гоминид.

Глава 26: Холодный Пепел

Убаюканное непривычным теплом, племя погрузилось в глубокий сон. Никто не заметил, как огонь, лишенный пищи, начал медленно умирать. Яркие языки пламени сменились багровым свечением, а затем и вовсе исчезли под саваном серого пепла.

Под утро пронизывающий холод вырвал Лию из сна. Вместо теплого света ее встретили мрак и запах остывшей гари. Костер потух. Ее пронзительный, отчаянный крик разбудил остальных.

Паника была мгновенной. Группа вскочила не на ноги, а на все четыре конечности, как потревоженные звери. В темноте они метнулись в разные стороны, сталкиваясь друг с другом, рыча от испуга и боли. Вид черного, безжизненного пятна поверг всех в животный ужас. Тепло и безопасность исчезли, оставив лишь ледяное отчаяние. Лиа с ужасом почувствовала, как тело Малыша снова начало подрагивать, а в тишине раздался знакомый, слабый хрип.

Вид вновь страдающего Малыша ударил по Зору с силой камня. Горячая волна отчаяния поднялась из живота, сжимая горло и заставляя мышцы напрягаться. Он должен был действовать.

В его голове, ослепительной вспышкой, возник образ самого большого огня в его жизни – тот, что родился от удара молнии в сухое дерево. Взгляд его метнулся по расщелине, остановившись на разбросанных сухих ветках. Дерево и дерево. Может, если долго тереть их друг о друга, родится хоть капля того небесного жара? Схватив две сухие палки, он начал яростно тереть их, вкладывая в это всю свою силу и отчаяние. Он тер до тех пор, пока кожа на ладонях не слезла, обнажив влажную, жгучую плоть, а мышцы не заныли от усталости. Но дерево оставалось холодным. Мертвым.

Тогда в его памяти вспыхнул другой образ – короткие, злые огоньки, что иногда вылетали из-под его рук при обработке камня. Искры! Это была последняя, самая слабая надежда. Он схватил два тяжелых кремня и с удвоенной силой начал бить камнем о камень над пучком сухого мха, не обращая внимания на то, как острые грани раздирают ему пальцы. Искры летели – крошечные, холодные, бесполезные. Они гасли, не долетев до мха, или умирали на нем, оставляя лишь черные точки. Надежда в глазах наблюдавшего за ним племени угасла так же быстро, как и эти насмешливые искорки.

Измученный и опустошенный, Зор уронил камни. Его руки были сбиты в кровь. Его взгляд встретился с глазами Курра. Старейшина медленно, с тяжестью всех пережитых им зим, покачал головой. Этот жест окончательного поражения был страшнее любого крика. Огонь не рождался из его рук. Он подвел их всех.

Часть II: Танец с Пламенем

Глава 27: Зов Пепелища

Серое, безрадостное утро сочилось в расщелину, неся с собой не рассветную свежесть, а лишь усиление пронизывающего холода. Костер, еще вчера бывший средоточием жизни и надежды, зиял теперь черным, мертвым пятном. Малыш на руках Лии снова ослаб. Его прерывистое, затрудненное дыхание было едва слышно, а маленькое тельце вновь начало подрагивать от подступающего озноба. Тихий, безнадежный плач Лии, лишенный уже даже силы отчаяния, тонкой, острой иглой вонзался в общее подавленное молчание. Остальные члены группы, сгрудившись по углам, избегая смотреть друг на друга, неотрывно глядели на место потухшего очага. В их глазах застыли отчаяние и древний, животный страх. Вчерашняя короткая радость, иллюзия тепла и безопасности, теперь лишь усугубляли горечь катастрофы. Надежды рухнули, оставив после себя лишь холодный пепел.

Зор сидел поодаль, плечи его были опущены. Острое чувство вины и сокрушительного бессилия давило на него тяжелым камнем; все его отчаянные попытки прошлой ночью вернуть огонь – трение палочек до стертых в кровь ладоней, высекание искр из камней до полного изнеможения – оказались тщетными. Огонь не подчинился ему. И теперь он видел расплату: страдания Малыша, окаменевшее от горя лицо Лии, страх в глазах соплеменников.

Он опустил голову, закрыв глаза, и перед его внутренним взором настойчиво всплыл другой образ. Яркий, почти обжигающий. Тепло выжженной, но еще не остывшей земли под ногами. Едкий, но обещающий запах гари. И главное – жар, живой, пульсирующий жар тлеющих углей, которые он когда-то нашел глубоко под пеплом поваленного дерева. Он вспомнил, как бережно нес их, как они едва не погасли, и как потом, уже в расщелине, от случайной искры вспыхнуло спасительное пламя. Те угли спасли Малыша в прошлый раз.

Мысль была не мыслью, а серией вспышек, серией безмолвных команд, рожденных отчаянием. Угли. Тепло под пеплом. Там. Он не станет никому ничего объяснять жестами. Они не поймут. Их надежда умерла. Идти. Один. Молча. Это не было решением. Это был инстинкт, такой же древний, как голод или страх.

Зор выждал момент. Лиа, укачивая Малыша, отвернулась к стене, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Курр сидел, уставившись в одну точку, его лицо было непроницаемой маской древней скорби. Торк беспокойно ворочался, глухо рыча, но и его энергия, казалось, иссякла. Тихо, как тень, стараясь не издать ни единого звука, Зор поднялся. Он на мгновение задержал взгляд на своей палке-копалке, лежавшей у входа, затем подобрал с земли несколько крупных, плотных листьев лопуха, инстинктивно потянувшись к тому, что было большим и мясистым, в отличие от тонких сухих листьев, что мгновенно сгорали. И, не оглядываясь, выскользнул из расщелины.

Путь предстоял неблизкий и опасный, но мысль о безжизненном очаге и страдающем Малыше подгоняла его сильнее любого страха. Он шел, вслушиваясь в каждый шорох, всматриваясь в каждую тень, его единственной целью было добраться до места старого пожара, где, как он отчаянно надеялся, еще могла теплиться последняя искра жизни.

Глава 28: Опасный Путь к Надежде

Рассвет едва окрасил небо, когда Зор выскользнул из расщелины. Его память боролась с тем, что видели глаза. Мир, который он знал, был искажен огнем. Где раньше стояло кривое дерево, теперь торчал лишь черный обломок. Но он помнил изгиб русла пересохшего ручья, и следовал ему, как невидимой тропе. Воздух пах гарью и сыростью, а тишина была тяжелой, давящей.

Вскоре он замер. На сером покрывале пепла четко отпечатались огромные, свежие следы саблезубого тигра. Хищник был где-то рядом. По спине Зора прополз холодок. Зор инстинктивно пригнулся. Его движения стали медленными и почти бесшумными. Гулкий стук сердца в ушах заглушал каждый его шаг.

Внезапно путь ему преградил глубокий овраг. Он помнил это место как пологий спуск, но огонь сожрал корни, и земля обрушилась, превратив его в западню. Цепляясь за скользкие корни и острые камни, он начал спускаться. Несколько раз опора уходила из-под ног, и он едва не сорвался, сдирая кожу с ладоней. Преодолев препятствие, измученный, с ободранными коленями и горящими от усталости мышцами, он опустился на землю, готовый сдаться. Но тут же перед его глазами снова возник образ Малыша – его посиневшие губки, слабое дыхание. Стыд за свою слабость обжег его. Он не мог сдаться!

Собрав последние силы, Зор рывком поднялся на ноги и двинулся дальше. И вот, наконец, сквозь редкие, обгоревшие стволы он увидел его – темный, обугленный силуэт упавшего гиганта. Его память привела его верно. Цель была близка. Но что ждало его там, под слоем пепла – спасительный жар или холодное разочарование – он еще не знал.

Глава 29: Последние Искры

Пока Зор, ведомый призрачной надеждой, шел по выжженной саванне, в расщелине время, казалось, застыло, превратившись в холодный, тягучий страх. Тепло, подаренное огнем прошлой ночью, стало лишь жестоким воспоминанием, которое делало нынешний холод еще более невыносимым. Лиа не отходила от Малыша. Она снова и снова пыталась укутать его в свое тело, но ее собственная дрожь лишь передавалась ребенку. К слабому дыханию Малыша снова примешался едва слышный, влажный хрип. Он больше не плакал, у него не было на это сил – он лишь тихо, жалобно стонал во сне, а его маленькое тельце то и дело вздрагивало от подступающего озноба. Лиа смотрела на темный, пустой вход в расщелину, ее глаза были сухими от слез, но полными последней, отчаянной мольбы. Каждый удар ее сердца отсчитывал мгновения, которых у ее сына оставалось все меньше.

Зор тяжело дышал, остановившись перед огромным, обугленным стволом. Он узнал изгиб корня, похожий на скрюченную лапу. Он почувствовал запах, который запомнил. Здесь.

Он опустился на колени и осторожно начал разгребать верхний слой пепла. Слой золы был глубок. Его пальцы погружались в холодную, чуть влажную массу. Первая попытка, вторая – ничего. Только безжизненный, серый прах. Сердце Зора болезненно сжалось. Неужели все было напрасно?

Он решил копнуть глубже, почти в самой сердцевине истлевшего ствола. И тут он заметил: пепел в этом месте был чуть суше. А затем до его ноздрей донесся едва различимый, но совершенно особый запах – не просто запах старой гари, а терпкий, знакомый аромат тлеющей древесины. Этот почти неощутимый знак, который другой, менее отчаявшийся или менее внимательный, мог бы и не заметить, заставил Зора на мгновение замереть, а затем с удвоенной, почти лихорадочной энергией продолжить поиски.

Рука его, погруженная по самое запястье в рыхлую труху обугленного дерева, вдруг ощутила его. Слабое, почти неосязаемое, но безошибочно узнаваемое… тепло! Он замер, затаив дыхание, боясь спугнуть это хрупкое чудо. Кровь застучала в висках. Медленно, миллиметр за миллиметром, он начал разгребать пепел и труху кончиками пальцев, его движения были легки, как прикосновение мотылька. И вот они! Несколько крошечных, не больше ногтя на его мизинце, темно-красных, почти не светящихся, но упорно тлеющих угольков. Они забились в самую глубину, в крошечную полость внутри ствола, словно последние, самые стойкие воины, не желающие сдаваться смерти. Толстый слой пепла и плотной, обугленной древесины вокруг них, почти полностью перекрыв доступ воздуха, замедлил горение до едва заметного, но упорного тления, сохранив эти драгоценные искорки на долгие часы. Их было так мало, всего три или четыре, и они были так неимоверно слабы, что казалось, малейшее дуновение ветерка, малейшее неосторожное движение – и они погаснут навсегда, оставив его одного в этом царстве холода и отчаяния.

Огромная волна облегчения, смешанная с новой, еще более острой тревогой, захлестнула Зора. Он нашел их! Но эти угли были несравнимо слабее тех, что он обнаружил здесь в прошлый раз. Те были горячими, уверенно тлеющими. Эти же – лишь призрачные намеки на огонь, почти угасшие искорки. Казалось, жизнь в них может оборваться в любой миг. Он лихорадочно огляделся. Листья лопуха, которые он принес, лежали рядом. Он вспомнил, как в прошлый раз пытался завернуть в них угли. Нужно было найти что-то еще. Что-то очень сухое, что могло загореться от этого слабого жара и укрыть его. Его взгляд упал на нижнюю сторону огромного ствола, ту, что лежала на земле. Там, в глубокой трещине коры, укрытый от огня и дождя, чудом уцелел клок сухого, почти пыльного мха.

Действовать нужно было немедленно, но с предельной осторожностью. Используя две тонкие, обугленные веточки как неуклюжий пинцет, или, где это было возможно, самые кончики своих загрубевших, но на удивление чувствительных сейчас пальцев, Зор, затаив дыхание, начал свою деликатную операцию. Он подцепил первый, самый крупный уголек. Тот едва заметно дрогнул, его тусклое, багровое свечение, казалось, на миг стало еще слабее. Зор замер, его сердце ухнуло. Но уголек выдержал. С неимоверной осторожностью он перенес его на самый большой и плотный лист лопуха, расстеленный на земле. Даже сквозь толстый лист он почувствовал слабое, но настойчивое тепло, приятно щекочущее ладонь. Этот живой жар был ответом. Он не ошибся. Затем второй, поменьше. Третий был совсем крошечным, почти невидимым, но и его удалось спасти. Он старался не дышать на них слишком сильно, боясь как затушить их своим дыханием, так и, наоборот, заставить их вспыхнуть и быстро истлеть. Каждое движение было выверено до предела, каждый мускул его тела напряжен. Наконец, все три драгоценных, едва живых огонька лежали на листе. Зор быстро, но аккуратно накрыл их сверху другим листом, создав подобие маленького, закрытого "гнезда", а по краям обложил тонким слоем найденного сухого мха, который успел сорвать. Мох был сухим и колючим на ощупь, но Зор чувствовал, как он медленно, почти неощутимо, начинает впитывать тепло от угольков, сам становясь частью этого хрупкого очага.