Первые искры

Тяжелое сопение заставило его вздрогнуть и оглянуться. Курр стоял неподалеку и молча, не мигая, смотрел на Зора и на разбросанные перед ним камни. В его старых, выцветших глазах не было ни удивления, ни осуждения, лишь какая-то глубокая, затаенная задумчивость, словно он пытался разглядеть в этой неуклюжей возне отголоски чего-то очень древнего, почти стершегося из памяти их рода.

Зор, немного смутившись под этим пристальным взглядом, собрал свои новые "сокровища" – ядрище и самые удачные отщепы – и бережно отнес их в свой тайник, рядом с первым "острым камнем". Его руки гудели от усталости и саднили от порезов, но он чувствовал небывалое удовлетворение, почти пьянящее.

Он еще не знал, что в этот самый момент, в темном углу забытой богами расщелины, он совершил нечто неизмеримо большее, чем просто расколол несколько камней. Он перешагнул невидимую черту, отделявшую простое использование даров природы от их целенаправленного изменения. Он еще не знал, что его неуклюжие удары отзовутся эхом в веках. Он просто чувствовал первобытную, пьянящую радость творца, не ведая, что "Нить Судьбы" только что сделала первый туго натянутый виток, отзываясь на его неосознанное стремление изменить мир вокруг себя. И этот первый, неуклюжий, но такой важный опыт обработки камня стал первым громким аккордом в этой великой симфонии.

Глава 14: Дыхание Грозы

Дни после находки Зором его первого острого камня и его неуклюжих попыток создать новые, тянулись в привычной череде забот о пропитании и безопасности. Но что-то неуловимо изменилось в воздухе. Несколько дней подряд саванну окутывала тяжелая, давящая духота. Солнце, обычно яростное, но живительное, теперь пекло нещадно сквозь мутную, белесую дымку, и даже ветер, казалось, замер, боясь шелохнуться.

Зор первым почувствовал эту затаенную тревогу природы. Птицы, обычно беззаботно щебечущие в колючих кустарниках, теперь метались низко над землей, издавая резкие, беспокойные крики. Мелкие, похожие на сусликов, грызуны, вечно снующие у входа в расщелину, попрятались в свои норы, и даже стада широкорогих антилоп, которых Зор видел на дальнем пастбище, сбились в плотные, нервно озирающиеся группы. Он указал на это Курру, и старик, чьи старые кости всегда предчувствовали перемену погоды, лишь молча кивнул, его морщинистое лицо стало еще более озабоченным. Он долго смотрел на небо, на котором, в той стороне, где саванна сливалась с горизонтом, начала набухать едва заметная свинцово-серая полоса.

Беспокойство, как невидимый дым, начало просачиваться и в группу. Обычная грызня из-за куска пищи или лучшего места для сна стала острее, раздражительнее. Лиа сильнее прижимала к себе своего уже подросшего, но все еще требующего заботы детеныша, ее глаза то и дело тревожно обшаривали горизонт. Торк, словно пытаясь отогнать невидимую угрозу, стал еще более агрессивным. Его грозное рычание чаще обычного раздавалось в расщелине, он то и дело бил себя кулаками в мощную грудь, демонстрируя свою неукротимую силу, которая, однако, была так ничтожна перед лицом надвигающейся стихии. Даже всегда любопытные и непоседливые подростки притихли, их игры прекратились, и они жались к взрослым, ища защиты.

К вечеру сомнений не осталось. Темная, почти чернильная туча, выползшая с востока, медленно, но неумолимо пожирала остатки голубого неба. Она росла, набухала, превращаясь в гигантскую, зловещую гору, готовую обрушиться на землю. И вместе с ней пришли первые звуки – глухие, далекие раскаты грома, похожие на тяжелые вздохи или утробное урчание какого-то неведомого, колоссального зверя, пробуждающегося ото сна.

Курр, Зор и те немногие, кто осмеливался выглянуть из расщелины, с затаенным страхом наблюдали за этим величественным и пугающим шествием. Ветер, до этого ленивый и теплый, вдруг ожил. Он налетел резкими, холодными порывами, принося с собой запах сухой пыли, прелой травы и чего-то еще – острого, свежего, незнакомого. Озона.

Древний инстинкт, вбитый в плоть и кровь бесчисленными поколениями предков, заставил Курра действовать. Он начал издавать короткие, отрывистые, тревожные сигналы, похожие на птичий клекот, загоняя всех глубже в каменное чрево расщелины. Самки, повинуясь ему и собственному страху, хватали своих детенышей, стараясь укрыть их в самых дальних и, как им казалось, безопасных нишах. Торк, хоть и не выказывал явного страха, занял позицию у самого входа, его мускулы напряглись, словно он готовился отразить атаку видимого врага. Но что он мог противопоставить ярости небес?

Зор, подхваченный общей тревогой, помог Лии затащить внутрь охапку сухих веток, которые они собирали для поддержания огня – если бы он у них был. Он мельком коснулся своего тайника с "острыми камнями", словно ища в этих грубых осколках кремня какую-то невидимую защиту, какую-то крупицу контроля над неуправляемым миром.

Туча накрыла их стоянку внезапно, словно гигантская хищная птица распахнула над ними свои черные крылья. Мир погрузился в густые, фиолетовые сумерки. Ветер взревел, превратившись в ураган. Он завывал в узких щелях скал, швырял в лицо тучи едкой пыли и мелкого мусора, гнул и ломал тонкие деревца, росшие неподалеку.

И тогда началось. Оглушительные, раскатистые удары грома сотрясали землю, казалось, сама скала, дававшая им убежище, дрожала и стонала под этими чудовищными молотами. Каждый удар отдавался в груди, заставлял сердце замирать от ужаса. А потом небо разорвалось. Слепящие, ломаные вспышки молний на мгновение выхватывали из мрака искаженные страхом лица соплеменников, дико мечущиеся на ветру силуэты деревьев, потоки низвергающейся с небес воды.

Первобытный, липкий ужас сковал группу. Они сбились в одну дрожащую, скулящую кучу в самой дальней и темной части расщелины. Детеныши истошно плакали, их тонкие голоски тонули в грохоте и реве бури. Самки, обезумев от страха, пытались закрыть их своими телами, что-то бессвязно бормоча и укачивая. Даже могучий Торк, прижатый к стене, выглядел растерянным и маленьким. Он рычал в ответ на самые яростные раскаты грома, но это было рычание загнанного в угол, бессильного зверя.

Курр сидел неподвижно, как изваяние из темного камня. Его глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились, возможно, он шептал какие-то древние, забытые слова-обереги, передававшиеся из поколения в поколение, единственное оружие, которое их род мог противопоставить слепой ярости стихии.

Один лишь Зор, несмотря на сковывающий его ужас, не мог оторвать взгляда от входа в расщелину. Прильнув к узкой щели между камнями, он смотрел на бушующую снаружи вакханалию. Молнии, казалось, били совсем рядом, их ослепительные разряды прожигали сетчатку, оставляя после себя пляшущие зеленые пятна. В эти мгновения он видел, как гигантские деревья на краю саванны вспыхивали, словно сухие факелы, охваченные ярким, неестественным пламенем, которое тут же гасилось потоками дождя.

Дым. Тепло. Огонь.

Эти образы, смутные и обрывочные, всплывали в его сознании, переплетаясь со страхом и благоговением перед мощью грозы. Он вспоминал, как однажды, еще совсем маленьким, он видел, как Курр и другие взрослые с опаской приближались к дымящемуся после грозы дереву, как они приносили оттуда тлеющие ветки, от которых шло такое желанное тепло.

Эта гроза была не просто буйством природы. Она ощущалась как нечто большее, как предвестник. Возможно, предвестник беды, разрушения. Но вместе с тем, в глубине души Зора, там, где уже жила память об остром камне, рождалось и другое предчувствие – предчувствие перемены, возможности, нового, еще неведомого дара от этих грозных, но и щедрых небес.

"Нить Судьбы", невидимая и неощутимая для других, в этот момент, казалось, была наполнена потрескивающим электричеством, как и воздух снаружи. Она дрожала, вибрировала, связывая животный страх настоящего с неясной, но настойчивой надеждой на будущее.

Гроза бушевала, не ослабевая. Казалось, этому не будет конца, что мир вот-вот расколется на куски под ударами небесного гнева. Группа, забившаяся в свое каменное убежище, замерла в томительном ожидании, не зная, что принесет им рассвет после этой огненной ночи – смерть и опустошение, или, быть может, новый, неожиданный шанс на выживание. Шанс, имя которому было – Огонь.

Глава 15: Огненный Знак Небес

Ярость грозы иссякала медленно, неохотно уступая место измученной тишине. Раскаты грома, еще недавно сотрясавшие саму душу мироздания, теперь превратились в глухое, удаляющееся ворчание старого, уставшего зверя. Ветер, прежде ревевший и ломавший все на своем пути, опал, оставив после себя лишь тихий шелест мокрых листьев и тяжелые вздохи пропитанной влагой земли. Дождь, однако, все еще сеял свою монотонную, холодную морось, словно оплакивая буйство прошедшей ночи.

В промозглой, сырой темноте расщелины группа начала понемногу приходить в себя. Тонкий, жалобный плач детенышей, почти заглушенный ревом стихии, теперь снова стал слышен, смешиваясь с тихими стонами и всхлипываниями взрослых. Тела, затекшие от долгого неподвижного сидения в страхе, болели и ныли. Один за другим они начали шевелиться, разминать онемевшие конечности, с опаской прислушиваясь к затихающим звукам снаружи.

Зор не спал. Всю ночь он провел, прильнув к узкой щели между камнями, его широко раскрытые глаза пытались пронзить мрак, впитать каждый отблеск молнии, каждый удар грома. Страх, первобытный и липкий, все еще холодил его внутренности, но поверх него, как тонкая пленка масла на воде, уже начинало проступать что-то другое – жгучее, неутолимое любопытство.

Именно он первым, когда на востоке, сквозь рваные, иссиня-черные тучи, начала просачиваться первая робкая серость рассвета, заметил это. Далеко, на самом краю видимого мира, там, где небо только-только начинало отделяться от земли, трепетало странное, неровное зарево. Оно было не похоже на холодный, обещающий новый день свет зари. Это было что-то живое, пульсирующее, красновато-оранжевое.

Он издал тихий, гортанный звук, привлекая внимание Курра. Старик, тяжело поднявшись на ноги, подошел к щели и долго, напряженно щурясь, всматривался вдаль. Его морщинистое лицо ничего не выражало, но Зор заметил, как напряглись его челюсти. Постепенно и другие члены группы, привлеченные их молчаливым созерцанием, начали подтягиваться к выходу.

Сквозь утихающий шум дождя и тихий шелест ветра до их ушей донесся новый, едва уловимый, но отчетливый звук – сухой, потрескивающий треск, словно кто-то ломал мириады сухих веток. А вместе с ним пришел и новый запах, резкий, едкий, щекочущий ноздри – запах гари.

Теперь уже не оставалось сомнений. Там, на горизонте, бушевал пожар. Языки пламени, жадные и ненасытные, лизали небо, окрашивая низкие тучи в багровые тона. Столб черного, густого дыма медленно поднимался вверх, извиваясь, как гигантская змея.

Вид этого огненного спектакля вызвал в группе бурю смешанных, противоречивых чувств. Страх был первым и самым сильным. Огонь – это была стихия разрушения, неконтролируемая, всепожирающая сила, от которой не было спасения. Их предки не раз гибли в лесных пожарах, и этот генетический ужас жил в каждом из них. Самки испуганно заскулили, инстинктивно прижимая к себе детенышей, пытаясь заслонить их от этого страшного зрелища.

Но вместе со страхом в некоторых пробуждались и другие, более смутные ощущения. Курр, глядя на далекое пламя, возможно, вспоминал рассказы своего деда, или свои собственные, почти стершиеся из памяти, детские впечатления о тепле, которое исходило от дымящихся после удара молнии деревьев, о том, как это тепло отгоняло ночной холод и хищников.

А Зор… Зор был заворожен. Страх, конечно, присутствовал и в нем, но он тонул в океане всепоглощающего любопытства. Этот огонь, такой далекий и такой манящий, казался ему чем-то невероятно важным, почти волшебным. Он не мог оторвать взгляда от яростного танца пламени, от того, как оно пожирало деревья, превращая их в черные, дымящиеся остовы.

Торк, как всегда, отреагировал агрессией. Он вышел к самому краю расщелины и, глядя на пожар, издал грозное, вызывающее рычание, словно это был еще один враг, которого нужно устрашить и победить. Но Курр резким, повелительным жестом остановил его. Старик внимательно оценил расстояние до пожара, прикинул направление слабого утреннего ветерка. Огонь был далеко, и ветер относил дым и искры в противоположную от них сторону. Непосредственной опасности для их убежища пока не было.

Курр принял решение: группа останется в расщелине и будет наблюдать. Приближаться к такому пожару было бы безумием, но и полностью игнорировать его, делать вид, что ничего не происходит, тоже было нельзя. Кто знает, какие еще сюрпризы приготовила им эта неспокойная ночь и этот огненный рассвет.

Так они и сидели, сбившись у входа в свое каменное логово, испуганная, но и завороженная горстка живых существ, наблюдающих за буйством стихии. Дождь постепенно стихал, превращаясь в мелкую, нудную изморось. Пожар на горизонте все еще горел, хотя и не так яростно, как ночью. Теперь он казался скорее гигантским костром, разведенным неведомыми богами на краю земли.

Время шло, но Зор не мог заставить себя отойти от щели. Пока остальные члены группы, немного успокоившись, начали проявлять признаки обычной жизни – кто-то пытался выискать остатки вчерашней еды, кто-то просто дремал, – Зора с неодолимой, почти физической силой тянуло туда, к этому огню.

Он вспоминал тепло. Да, именно тепло. Он помнил, как однажды, очень давно, когда он был еще совсем маленьким, после такой же сильной грозы взрослые принесли в их пещеру тлеющие, дымящиеся ветки. И от них исходило удивительное, ласковое тепло, которое согревало озябшие тела, разгоняло сырость и мрак. А еще он помнил запах… запах жареного мяса. Кажется, тогда в огонь случайно попал какой-то мелкий зверек, и этот запах был таким новым, таким волнующим, таким непохожим на запах сырой крови или гниющей падали.

Эти воспоминания, туманные и обрывочные, смешивались с тем, что он видел сейчас – с этим далеким, но таким реальным огнем. И его любопытство, его неуемная жажда познания, которая уже привела его к открытию острого камня, теперь разгоралась с новой силой. Он чувствовал, почти знал, что там, у этого огня, скрывается что-то очень важное, что-то, что может изменить их жизнь, сделать ее… другой.

Он несколько раз порывался незаметно выскользнуть из расщелины, сделать хотя бы несколько шагов в сторону манящего зарева. Но каждый раз его останавливал то предостерегающий рык Курра, заметившего его беспокойство, то цепкий, тревожный взгляд Лии, словно она читала его мысли.

К полудню дождь прекратился совсем. Небо начало проясняться, хотя тяжелые, мокрые тучи все еще висели низко над землей. Пожар на горизонте заметно поутих, открытого пламени почти не было видно, лишь густой столб дыма лениво поднимался к небу, указывая место, где еще недавно бушевала огненная стихия.

Группа немного расслабилась. Голод, всегдашний их спутник, снова начал напоминать о себе тихим урчанием в пустых желудках. Пора было подумать о поисках пищи.

Но Зор не мог забыть увиденное. Образ огня, его невероятная мощь, его тепло (пусть пока только воображаемое) и этот странный, будоражащий запах гари и чего-то еще – все это глубоко врезалось в его память, в его душу.

Он знал, что Курр не позволит ему идти туда сейчас. Это было слишком опасно. Но внутреннее решение уже созрело, твердое и непреклонное, как кремень, из которого он пытался высечь свои первые орудия. Когда представится возможность, когда взрослые отвлекутся, он обязательно, чего бы это ему ни стоило, попытается подойти к тому месту, где небеса оставили свой огненный знак. Его тянуло туда с необъяснимой, почти мистической силой. Это была "Нить Судьбы", тонкая, но прочная, ведущая его, маленького, ничего не знающего гоминида, к одному из величайших и самых судьбоносных открытий в истории его рода. И он, сам того не осознавая, уже сделал первый шаг по этому пути.

Глава 16: Зов Гари и Неведомый Аромат

Прошла ночь, наполненная ревом грозы и тревожным созерцанием далекого пожара, а за ней – еще полдня томительного ожидания и давящей неизвестности. Солнце, пробившееся сквозь рваные облака, уже клонилось к западу, а голод, ставший после вчерашнего пиршества особенно нестерпимым, снова сжимал внутренности ледяными тисками. Обычные тропы, по которым Лиа и другие самки уходили на поиски кореньев и ягод, теперь выглядели опасно: часть саванны была выжжена, часть – размыта потоками дождя, и кто знал, какие новые опасности таила в себе изменившаяся земля.

Зор был беспокойнее всех. Картина ночного пожара, его яростное пламя и далекий треск не выходили у него из головы. Он снова и снова подходил к краю расщелины, всматриваясь в ту сторону, где над горизонтом все еще лениво курился столб дыма. Его тянуло туда с неодолимой силой, словно невидимая веревка была привязана к его сердцу и вела к этому загадочному, пахнущему гарью месту. Он пытался показать Курру и Торку – жестами, нетерпеливыми гортанными звуками, указывая на дым, – что нужно идти туда, что там может быть что-то важное. Но Курр лишь неодобрительно качал головой, его лицо было суровым и непреклонным, а Торк, занятый своими мыслями о немедленной добыче, отмахивался от Зора, как от назойливой мухи.

И вдруг, когда солнце уже начало склоняться к зубчатой линии дальних холмов, произошло нечто, изменившее настроение всей группы. Ветер, до этого слабый и переменчивый, подул с новой силой, и направление его изменилось. Теперь он дул прямо оттуда, где еще недавно бушевал пожар, и нес с собой уже знакомый, едкий запах гари. Но к этому запаху примешивалось что-то еще. Что-то новое, незнакомое, но странно, почти тревожно, притягательное.

Сначала этот новый аромат был едва уловим, как далекое эхо. Но с каждым порывом ветра он становился все сильнее, все отчетливее, заполняя собой тесную расщелину, щекоча ноздри, будоража древние инстинкты.

Все члены группы, как по команде, замерли, их головы повернулись в сторону ветра, ноздри судорожно затрепетали. Лиа, чье обоняние всегда было острее, чем у других, первой издала тихий, недоуменный звук, ее брови сошлись на переносице. Этот запах был не похож ни на что, что ей доводилось чувствовать раньше. В нем была острота, дымность, но и какая-то сладковатая, почти тошнотворная нота, смешанная с чем-то… мясным?

Торк, чьи мысли всегда вращались вокруг еды, заволновался. Он начал беспокойно ходить взад-вперед по расщелине, его мощные плечи подрагивали. Его животные инстинкты, обостренные голодом, подсказывали ему, что этот странный, новый запах может быть связан с добычей, пусть и необычной. Он несколько раз глухо зарычал, вопросительно глядя то на Курра, то на Зора.

Курр тоже был озадачен. Он медленно втягивал носом воздух, его морщинистое лицо выражало крайнее напряжение. Он пытался перебрать в своей памяти все запахи, которые ему доводилось встречать за свою долгую жизнь, но этот… этот был уникален.

И тут Зор, чье воображение уже было разожжено картиной ночного пожара, почувствовал, как в его голове что-то щелкнуло. Гари… огонь… животные, которые могли оказаться в его власти… Он вспомнил, как однажды, очень давно, он нашел в выгоревшем кустарнике обугленную тушку мелкого грызуна. Тогда он не решился ее попробовать, вид обожженной плоти вызвал у него отвращение. Но запах… запах был немного похож, только сейчас он был сильнее, насыщеннее, и в нем было что-то еще, что-то, что заставляло непроизвольно сглатывать слюну.

Это не был запах свежей крови, к которому они привыкли. И не тошнотворный смрад падали. Это было нечто иное – резкое, дымное, но с какой-то странной, почти аппетитной нотой, которая, несмотря на свою непривычность, обещала насыщение.

Этот неведомый аромат, смешанный с уже знакомым запахом гари, стал для Зора последней каплей. Голод, сжигавший его изнутри, и жгучее любопытство, не дававшее ему покоя, перевесили и страх перед неизвестностью, и негласный запрет старейшины.

Он снова шагнул к выходу из расщелины, но на этот раз его движения были полны решимости. Он указал на источник запаха, затем ударил себя кулаком в впалый живот, показывая свой нестерпимый голод, и издал громкий, требовательный крик.

Торк, подстегнутый собственными инстинктами и этим новым, манящим запахом, тут же поддержал Зора. Он тоже зарычал, нетерпеливо и грозно, глядя на Курра, словно требуя немедленно отправиться на поиски источника этого аромата.

Курр колебался. Его многолетний опыт кричал об опасности. Пожарище – это место смерти, место, где могли остаться скрытые ловушки, тлеющие угли, разъяренные, потерявшие свои дома хищники. Но голодные глаза его соплеменников, отчаянная настойчивость Зора, нетерпеливое рычание Торка – все это давило на него. И этот запах… он тоже будил в нем какое-то смутное, почти забытое любопытство.

После мучительной паузы, во время которой, казалось, можно было услышать, как урчат их пустые желудки, Курр медленно, нехотя кивнул. Он, Торк, Зор и еще один молодой, но сильный самец, самый выносливый из оставшихся, отправятся на разведку. Самки, дети и старики останутся в расщелине, под защитой нескольких подростков, которым Курр строго-настрого приказал не высовываться.

Их путь лежал через выжженную, почерневшую землю. Воздух был наполнен запахом гари, который теперь, по мере их приближения к цели, становился все гуще, все острее. Под ногами хрустели обугленные ветки, земля местами еще дымилась, и от нее исходил слабый жар. Они видели следы множества животных, в панике спасавшихся от огня, а кое-где – и жуткие, обгоревшие останки тех, кто не успел убежать.

Запах "жареного мяса", как они теперь его для себя определяли, становился все сильнее, он вел их, как невидимый поводырь. И вот, на краю самого большого участка пожарища, там, где огонь, очевидно, бушевал с наибольшей яростью, они увидели то, что было его источником.

На почерневшей, еще теплой земле лежало несколько обугленных тушек каких-то мелких животных – возможно, зайцев или крупных грызунов, застигнутых огнем в своих норах. Чуть поодаль виднелись более крупные останки – то, что когда-то было молодым олененком, не сумевшим вырваться из огненного плена. Их шерсть почти полностью сгорела, кожа почернела и местами обуглилась до костей, но от них исходил тот самый странный, резкий, но и странно притягательный аромат, который привел их сюда.

Четверка гоминид остановилась в нерешительности. Вид этих обожженных, искаженных огнем туш вызывал смешанное чувство отвращения и почти болезненного, голодного любопытства. Мясо. Но такое… другое. Не сырое, не гниющее. Измененное огнем.

Зор, забыв об осторожности, сделал шаг вперед. Его ноздри жадно втягивали этот новый, волнующий запах. Он смотрел на черные, дымящиеся останки с трепетом и почти суеверным предвкушением, чувствуя всем своим существом, что стоит на пороге еще одного, возможно, самого важного открытия в своей жизни. Что делать с этой находкой, он еще не знал. Но "Нить Судьбы" уже туго натянулась, указывая путь к этому новому, неизведанному опыту.

Глава 17: Трепет Остывших Углей

Черная, выжженная земля дышала остаточным жаром, смешанным с едким запахом гари и тем новым, будоражащим ароматом, который привел их сюда. Перед четверкой гоминид, застывших на краю пожарища, лежали жуткие свидетельства недавней огненной ярости – обугленные, искаженные тушки животных, чьи предсмертные муки, казалось, навечно застыли в почерневшей плоти.

Оцепенение. Это было первое, что сковало их. Курр, Торк, Зор и молодой, широкоглазый самец по имени Клык, стояли неподвижно, словно пораженные невидиимым ударом. Запах, такой манящий издали, теперь, вблизи, смешивался с тошнотворной вонью горелой шерсти и чего-то еще, кисловато-сладкого, от чего сводило желудок.

Торк, обычно первый рвущийся к любой потенциальной добыче, издал низкое, неуверенное рычание. Его мускулы были напряжены, но не для атаки, а скорее от растерянности. Это была не та пища, к которой он привык. Это было нечто чуждое, пугающее. Курр, нахмурив свои густые, седые брови, молча разглядывал черные останки. Его лицо, испещренное морщинами опыта, выражало глубокую задумчивость, смешанную с инстинктивным отвращением. Он знал, что природа бывает жестока, но такая трансформация пищи огнем была для него чем-то из ряда вон выходящим, возможно, даже опасным. А Клык, самый молодой и неопытный из них, испуганно жался к мощной ноге Торка, готовый в любой момент сорваться с места и броситься назад, в относительную безопасность их каменной расщелины.

Один лишь Зор, хоть и чувствовал, как липкий холод страха ползет по его спине, не мог отвести взгляда от этих странных, обугленных форм. Вид почерневших, потрескавшихся туш, конечно, отталкивал, вызывая древний, инстинктивный ужас перед сожженным, неживым. Но сквозь этот ужас, словно назойливый, неуловимый зов, пробивался тот самый аромат, который привел их сюда. Теперь, вблизи, он стал еще интенсивнее, и в нем, помимо едкой гари и тошнотворной вони горелой шерсти, все настойчивее звучала та самая, необъяснимо притягательная нота. Это было не просто обещание пищи для пустого желудка; это было нечто большее, почти мистическое влечение к неизвестному, к тайне, скрытой в этом преображенном огнем мясе. Тот же самый внутренний зуд, который заставлял его часами рассматривать необычный камень или следить за игрой теней, теперь тянул его к этим дымящимся останкам.