Первые искры

Глава 6: Бегство к скалам.

Бегство. Хаос.

Рык леопарда за спиной. Низкий. Утробный. Он несся за ними. Смешивался с их дыханием. С визгом молодых. Иии-ии! Шипение самок.

Пыль. Столбом.

Тела сталкивались. Спотыкались. Падали. Инстинкт гнал вперед. Только вперед.

Лиа бежала. Детеныш визжал. Его ребра впивались ей в бок. Ноги наливались свинцом. Легкие горели огнем. Запах хищника. Острый. Мускусный. Уже рядом. За спиной.

Торк, бежавший чуть позади основной группы, снова обернулся. Леопард был всего в нескольких прыжках от отставшего молодого самца. Не раздумывая, Торк резко остановился и с яростным ревом швырнул в хищника первый попавшийся камень. Леопард, не замедляя бега, лишь слегка изменил траекторию, и этого хватило, чтобы юноша оторвался еще на несколько шагов.

Курр, несмотря на возраст, бежал, тяжело опираясь на свою палку, его взгляд был устремлен вперед, на темнеющие вдалеке скальные выступы. Его тело помнило этот путь. Он издавал короткие, подгоняющие крики: «Кх-ха! Кх-ха!», указывая палкой направление. Скалы медленно приближались.

Путь к ним преградил неглубокий овраг, заросший колючим кустарником. Группа ринулась сквозь него, не обращая внимания на ветки, рвущие кожу до крови. Урр, самый нескладный из молодых самцов, упал, сильно ударившись коленом, и заскулил, но Курр, пробегая мимо, грубо ткнул его палкой, заставляя подняться.

Несмотря на усилия Торка, леопард снова начал их настигать. Он бежал легко, его мощные мышцы перекатывались под пятнистой шкурой. И вот он сделал гигантский прыжок, приземлившись прямо за спиной у хромающего после падения Урра. Удар был не режущим, а сокрушающим. Когтистая лапа обрушилась на спину юноши с ужасающей силой. Когти вонзились глубоко, разрывая кожу, мышцы и сухожилия. Урр с коротким, захлебывающимся криком, в котором смешались боль и удивление, рухнул на землю. Там, где была его спина, теперь зияли глубокие борозды, обнажая темно-красные, пульсирующие мышцы и белые отблески позвонков. Густой, медный запах свежей крови мгновенно ударил в нос, перебив даже запах пыли и страха.

В этот самый момент Курр, достигший подножия скал, заметил узкую, темную расщелину. Он издал пронзительный крик и первым нырнул в нее. За ним последовали Лиа с детенышем и остальные. Зор, прежде чем протиснуться внутрь, инстинктивно огляделся. Его взгляд зацепился за россыпь плоских, остроконечных камней у входа. В его голове не было мысли, лишь два смутных, но сильных образа: тонкий, острый край камня, который оставил царапину на его пальце, и тяжелый, плоский камень в руке Лии, который крушил твердую землю. Полезные. Эти были похожи. Подчиняясь этому толчку, он схватил несколько штук и забросил их вглубь расщелины.

Торк, видя, что Урр ранен и почти все уже в укрытии, не бросился на леопарда. Вместо этого он схватил тяжелую, сухую корягу и с яростным ревом начал бить ею по земле и камням, создавая стену оглушительного шума и пыли. Этой секундной заминки хищника хватило, чтобы он отступил и последним протиснулся в щель.

Леопард подскочил к расщелине. Он был слишком крупным, чтобы пролезть. Яростный, бессильный рык вырвался из его пасти, обдав укрытие кислым запахом гнили. Он начал скрести когтями по камням: «Скрр-р-режжж! Хрррясь!» – звук этот отдавался в тесной щели гулким, пугающим эхом. Затем он попытался просунуть лапу в щель, но смог достать лишь пустоту.

Поняв, что не может добраться до них, леопард отошел. Но он не ушел. Он улегся на большом камне неподалеку, его желтые глаза не отрываясь смотрели на вход. Группа оказалась во временной безопасности, но запертой. В тесной, душной расщелине стоял тяжелый запах пота, крови и страха. Ссадины и раны саднили. Хриплое, булькающее дыхание раненого Урра («хлюп-хлюп-хррр») было единственным звуком в наступившей тишине. Снаружи сидел хищник, терпеливо поджидая. Ночь обещала быть долгой.

Глава 7: Ночь в западне.

Солнце, багровое и огромное, медленно погружалось за далекий, зубчатый горизонт. Тени удлинялись, сливаясь в сплошную, подступающую со всех сторон темень. Из своей узкой каменной тюрьмы группа не видела самого леопарда, но на мгновение его темный, зловещий силуэт промелькнул на фоне угасающего неба, когда он запрыгнул на валун неподалеку. Этого было достаточно, чтобы знать – он там. Он ждал.

В тесноте расщелины группа инстинктивно организовалась. У самого входа, как живые щиты, замерли Торк и еще один взрослый самец. Сразу за ними, сбившись в дрожащую массу, находились молодые. А в самой глубокой, самой безопасной части щели укрылись Лиа с ребенком, ослабевший Курр и раненый Урр с его матерью.

Страдания Урра стали центром их маленького, замкнутого мира. Его хриплое, булькающее дыхание («хлюп-хлюп-хррр») становилось все громче, прерываясь тихими стонами. Сладковато-гнилостный запах, исходивший от его спины, стал гуще, смешиваясь с запахом страха и пота всего племени. Несколько жирных, зеленых мух, привлеченных этим запахом, назойливо жужжали над ним, то и дело садясь на края рваной раны. Другие члены группы, сидевшие рядом, инстинктивно морщили носы и отодвигались. Его мать, старая самка, прижалась к нему, издавая долгий, скорбный стон, звук чистого страдания. Подчиняясь древнему инстинкту, она отгоняла мух резким движением головы и начала осторожно вылизывать края его ран. Лиа, видя это, оторвала от своего бедра клок сухого мха и, сжав его, прижала к самой глубокой ране.

Курр, сидевший рядом, смотрел на это с тяжелым, гнетущим чувством. Он видел, что раны слишком глубоки. Он знал запахи – запах свежей крови, который сейчас смешивался с едва уловимым, сладковатым запахом начинающейся порчи. Против когтей большой кошки его мудрость была бессильна. Тяжесть, навалившаяся на его плечи, заставила его ссутулиться еще сильнее. Костяшки пальцев, мертвой хваткой вцепившихся в отполированную палку, побелели. Дрожь, начавшаяся в его старых, натруженных ногах, была вызвана не только холодом. Это была дрожь бессилия, которую он не чувствовал уже очень, очень давно.

Полная, непроглядная тьма опустилась на саванну, и вместе с ней пришел холод, который пробирал до самых костей. Теперь у них остались только уши. Слух обострился до боли. Шорох ветра в сухой траве («шшш-шшш-ррр»), напоминающий крадущиеся шаги. Далекий, протяжный вой стаи гиен. Каждый звук в темноте казался предвестником новой опасности.

Периодически, заглушая все остальное, снаружи доносился низкий, утробный рык или шуршание лап леопарда по камням («шурх-шурх»). Он был там, совсем рядом. Каждый раз, когда он подавал голос, вся группа замирала, и по расщелине проносился тихий, коллективный свистящий вздох ужаса («Ссссс…»). Лиа инстинктивно еще сильнее прижимала к себе своего детеныша. Зор, слыша хищника так близко, нащупал в темноте один из острых камней, которые он спрятал в выемке скалы. Он сжал его в руке, его костяшки побелели. Камень не мог спасти его, но его вес и острые грани в ладони отгоняли полную беспомощность.

Ночь казалась бесконечной. Страх был не просто эмоцией, он стал физическим ощущением: холод, ползущий по спине, ледяные иглы, покалывающие в кончиках пальцев, и тяжелый, давящий ком в груди, мешающий дышать. К этому добавлялась глубинная, сосущая пустота голода, от которой тело становилось холодным изнутри, а конечности – ватными и непослушными. Некоторые не выдерживали напряжения и проваливались в короткий, тревожный сон, вздрагивая и издавая тихие, испуганные вскрики.

Но вот мрак начал медленно редеть. На востоке появилась бледная, серая полоса. Рассвет. Вместе с первыми лучами света в сердцах измученных гоминид затеплилась слабая надежда. Тишина, установившаяся снаружи, была одновременно и обнадеживающей, и пугающей. Ушел ли леопард? Или он все еще там, притаился, ожидая? Напряженное ожидание сковало группу. Что покажет им это утро?

Глава 8: Память тела.

Бледный, безрадостный рассвет просочился в узкую расщелину, осветив измученные тела группы. Ночь, полная страха, сменилась утром, полным безнадежности. Глаза были впавшими и покрасневшими, шерсть свалялась от пота и грязи, а пустые желудки сводило голодными спазмами. Урр лежал неподвижно, его дыхание было слабым и прерывистым, «хлюп-хлюп…», а сладковато-гнилостный запах от его ран, привлекавший жужжание нескольких жирных, зеленых мух,  начинал распространяться по тесному укрытию. Снаружи, на фоне серого утреннего неба, все еще маячил силуэт леопарда. Он сидел на камне, лениво вылизывая лапу, но его желтые глаза время от времени обращались к расщелине. Он не ушел. Они были в ловушке.

Курр, прислонившись спиной к холодному камню, не спал. Его старое тело болело от неудобной позы и ночного холода, но его разум, или, скорее, его древние инстинкты, были настороже. Он смотрел на леопарда, на серые скалы вокруг, на пожухлую траву, колышущуюся под утренним ветерком. Он втягивал носом воздух, пытаясь уловить знакомые запахи – запах пыли, сухих растений, далекого дыма от неизвестного пожара, и еще что-то, едва уловимое, но настойчивое… запах влажной земли и свежей зелени, как после дождя, хотя дождя не было уже много дней. Его кожа на лице неуловимо натянулась, реагируя на это ощущение.

Именно этот запах, смешанный с видом далеких, окутанных утренней дымкой холмов, которые виднелись сквозь узкий проем расщелины, вызвал в Курре странное, почти забытое ощущение. Это не было воспоминанием. Это был отклик его тела. Его пересохшее горло судорожно сжалось, пытаясь сглотнуть несуществующую влагу. Его пустой желудок скрутило резким, голодным спазмом, а во рту появился отчетливый, медный привкус свежей крови – фантомное эхо разделки туши после удачной охоты у того самого безопасного ручья.  Его старые, натруженные ступни покалывало от призрачного ощущения холодной, бегущей воды. Это была память его мышц, его ноздрей, его языка, которая всплывала из глубин, заставляя его сердце биться чуть чаще.

Курр начал беспокойно двигаться. Его взгляд сфокусировался на тех далеких холмах. Его ноги, казалось, сами напряглись, готовые идти по единственно верной тропе. Он не думал о маршруте, он его "чувствовал".

В этот момент его взгляд упал на Зора. Юноша сидел, сжимая в руке один из своих острых камней, и внимательно смотрел на Курра. Курр заметил, как Зор, не отрывая взгляда от хищника, почти незаметно меняет хватку на своем остром камне, словно ища наилучший угол для броска.

Это смутно напомнило Курру его самого в молодости – такое же беспокойное любопытство. Он вспомнил, как впервые почувствовал, как острый край камня впивается в кожу, оставляя тонкую красную черту; как он, подобно Зору сейчас, был заворожен не едой, которую можно добыть, а самим свойством инструмента. Эта мимолетная мысль, если ее можно было так назвать, была скорее теплым, знакомым ощущением, быстро сменившимся тревогой за группу.

Старейшина повернулся к остальным. Его лицо было напряженным. Он издал серию низких, гортанных звуков, отличных от тех, что он использовал для предупреждения об опасности или для подгоняния. Затем он поднял свою палку и указал ею в сторону тех далеких холмов, несколько раз ткнув в этом направлении. Он даже попытался начертить на пыльном полу расщелины неровную, извилистую линию – не символ реки, а простое отражение того, как его собственное тело должно было двигаться, чтобы достичь цели. Он смотрел на Торка, на Лию, на Зора, пытаясь передать им не план побега – он был невозможен, – а само знание о том, что спасение существует. Что там, за этими холмами, есть место, где можно выжить. Его жесты не говорили "бежим туда". Они говорили: "мы должны выжить здесь, чтобы добраться туда". Это была не тактика. Это была последняя надежда, которую он мог им дать.

Торк, услышав Курра и увидев его жесты, глухо зарычал: «Гррммпф?» Его взгляд метнулся от Курра к выходу из расщелины, где все еще маячил леопард. Выйти наружу сейчас, с раненым Урром, было бы безумием. Но и оставаться здесь означало медленную смерть от голода, жажды и, возможно, от ран Урра, которые уже начали дурно пахнуть. Лиа прижала к себе детеныша, ее дыхание снова стало частым. Зор внимательно смотрел на Курра, затем на леопарда, его губы были плотно сжаты, а в руке он машинально теребил один из своих острых камней.

Решение, не высказанное словами, но понятное всем, созрело. Нужно было попытаться. Курр снова посмотрел на леопарда – тот, казалось, задремал, его голова опустилась на лапы. Это мог быть их шанс. Торк подобрал с пола самый большой и тяжелый камень, который смог найти. Зор проверил свои острые осколки, выбрав два самых подходящих, и зажал их в кулаках. Лиа пристроила детеныша на бедре так, чтобы он не мешал ей бежать. Даже Урр, услышав шевеление, открыл глаза и попытался приподняться, но тут же застонал от боли и снова упал.

Было ясно, что он не сможет идти сам. Торк издал короткий, вопросительный рык, указывая на неподвижное тело. Курр кивнул и указал на двух других взрослых самцов. Они поняли. Один возьмет Урра за плечи, другой – за ноги. Это замедлит их, но они не оставят его.

Группа замерла в напряженном ожидании. Курр, стоя у самого выхода, не сводил глаз с леопарда. Он ждал. Ждал момента, когда хищник будет максимально расслаблен, когда его внимание будет отвлечено. Каждый стук сердца отдавался в ушах. Воздух в расщелине стал тяжелым и спертым от запаха страха и крови. Зор чувствовал, как его ладони вспотели, сжимая камни, а ноги, несмотря на страх, были готовы к бегу. Тишина была почти невыносимой, прерываемая лишь хриплым дыханием Урра да далекими, едва слышными звуками утренней саванны. Секунды тянулись, как часы. Вся их жизнь, все их будущее зависело от этого одного, правильно выбранного момента.

Глава 9: Охотник замечает падаль.

Прошло еще несколько томительных часов. Солнце, поднявшись выше, снова начало припекать, превращая тесную каменную расщелину в душную, раскаленную ловушку. Леопард не уходил. Группа все так же заперта. Голод перешел в новую, мучительную стадию. Тело, казалось, начало есть само себя, вызывая тошноту и приступы дурноты. Красная пелена периодически застилала глаза. Жажда высушивала горло до боли.От тела Урра исходил все более сильный, тошнотворный, сладковато-трупный запах, а его тихое, прерывистое, с хрипами, дыхание почти затихло. Теперь от него шарахались почти все. Самки инстинктивно прижимали к себе детенышей, поворачиваясь к Урру спиной, создавая живой барьер. Даже Торк, обычно безразличный ко всему, кроме еды и опасности, морщил нос и отходил к самому выходу, где воздух был свежее. Только его мать и, на расстоянии, Курр, оставались рядом. Группа, не осознавая этого, уже изолировала умирающего, подчиняясь древнему закону: то, что гниет, должно быть отделено от того, что живет.

Торк, движимый голодом и своей активной натурой, не мог больше сидеть без дела. Он беспокойно передвигался по тесной расщелине, насколько это возможно, его мышцы подрагивали от напряжения. Он издавал низкое, глухое рычание от бессилия и голода, выглядывал наружу, оценивая леопарда.

Направление ветра слегка изменилось, потянув со стороны саванны. И вместе с ним пришел новый, отчетливый запах – густой, сладковато-трупный, смешанный с запахом свернувшейся крови и чего-то еще, незнакомого, но явно органического, вызывающего одновременно и тошноту, и непроизвольное слюноотделение. Сначала он был слабым, потом становился все сильнее, перебивая даже запах от ран Урра.

Торк замер на полушаге. Его беспокойные движения прекратились. Его огромные ноздри судорожно раздулись, втягивая новый запах. Голова его резко повернулась в ту сторону, откуда дул ветер. Все его тело напряглось, как у зверя, учуявшего добычу. Глаза, до этого тусклые от голода и безысходности, вспыхнули хищным, желтым огнем. Его разум отключился. Остались только инстинкты. Желудок, до этого скрученный в мертвый узел, свело резким, болезненным спазмом, требующим пищи. Изо рта непроизвольно потекла густая, горькая слюна, которую он не сглатывал. Он забыл о леопарде, о слабости, о раненом Урре. Был только запах. И была потребность, затмившая все. Он издал низкое, возбужденное урчание, не похожее на его обычное рычание – в нем слышалось предвкушение. Его губы приподнялись, обнажая клыки, а из пасти вырвалось облачко горячего, прерывистого дыхания.

Торк, забыв об осторожности, почти высунулся из расщелины, жадно втягивая воздух, пытаясь точнее определить направление, откуда шел манящий и одновременно отталкивающий запах. Курр, встревоженный поведением Торка и тоже уловивший новый запах, приподнялся, его старое тело напряглось. Зор, чьи чувства были не менее острыми, тоже замер, его взгляд последовал за взглядом Торка.

И тут они увидели. Далеко, на границе видимости, там, откуда ветер нес запах, в раскаленном небе медленно кружили темные точки. Стервятники. Одна, две, потом еще несколько. Они то поднимались выше, подхваченные потоками горячего воздуха, то резко снижались, исчезая за линией горизонта. Иногда доносился их далекий, пронзительный, каркающий клекот («кра-а-а! кра-а-а!») и едва слышный шум их мощных крыльев, когда они парили. Это был безошибочный знак. Там, внизу, на земле, лежала мертвая туша. Пища.

При виде стервятников и при нарастающем запахе падали, группа оказалась перед мучительным выбором. Голод сводил желудки, слабость туманила сознание. Мясо, даже гниющее, могло бы спасти их. Но падаль – это всегда опасно. Она привлекает других хищников. Торк, нетерпеливо рыча: «Угх! Угх!», указывал на стервятников. Он поворачивался к Курру, широко раздувая ноздри, чтобы тот лучше уловил запах еды, а затем с силой бил себя кулаком в впалый живот. Это был не диалог. Это был животный, требовательный призыв. Курр, напротив, резко качнул головой из стороны в сторону и своей палкой ткнул в сторону леопарда, а затем угрожающе ударил ею о камень у ног Торка, создавая резкий, запрещающий звук.

Лиа и другие самки испуганно переводили взгляд с одного самца на другого, их дыхание стало частым и поверхностным, они инстинктивно прижимали к себе детенышей. Подростки, чувствуя нарастающее напряжение, забились в самый дальний угол расщелины, их глаза были широко раскрыты.

Торк, не выдержав, издал яростный рев и сделал резкий рывок к выходу. Он не пытался спорить. Он пытался прорваться силой. Но Курр снова преградил ему путь своей палкой, упирая ее прямо в грудь Торка. Их рычание стало громче, переходя в открытую угрозу. Торк оскалил клыки, его шерсть на загривке встала дыбом. Курр, хоть и был старше и слабее, не отступал, его глаза горели холодной яростью вожака, чей приказ не исполняют. Напряжение достигло предела, готовое вылиться в открытую схватку. В этот самый момент Зор, который все это утро внимательно наблюдал за поведением леопарда, а также за движением солнца по небу, быстро вклинился между ними. Он издал короткий, примиряющий звук. Он не предлагал сложный план. Он просто указал на леопарда, который лежал неподвижно, расслабленно, а затем настойчиво ткнул пальцем в сторону источника запаха еды. Затем он снова указал на хищника. Его жесты были просты и отчаянны: "Враг спит. Еда там. Сейчас". Это был не анализ. Это был импульс, основанный на наблюдении, последний толчок, который мог склонить чашу весов в пользу риска.

У группы не было времени ждать. Голод сводил желудки в тугой, болезненный узел. Жажда превратила рты в сухую, потрескавшуюся кору. А главное – хриплое, затихающее дыхание Урра и распространяющийся от него сладковатый запах гнили были постоянным, ужасным напоминанием о том, что бездействие – это тоже смерть, только медленная и мучительная.

Курр, увидев это и, возможно, вспомнив собственные многочисленные наблюдения за поведением хищников в разные часы, на мгновение замер. Он посмотрел на измученную группу, на почти неподвижного Урра. Он понял: ждать заката они не могут. Они не доживут. Риск был огромен, но и бездействие вело к неминуемой гибели. Он посмотрел на леопарда, который казался сонным, затем на Торка, чьи глаза горели голодным безумием. Он резко, почти судорожно, кивнул. Решение было принято. Рискнуть. Сейчас.

Глава 10: Отпугивание стервятников.

Солнце начало свой медленный путь к закату, багровое небо на западе предвещало скорую темноту. Жара немного спала, но воздух все еще был тяжелым и неподвижным. Леопард, казалось, задремал в тени большого камня, его пятнистая шкура едва выделялась на фоне скал. Курр, после долгих, мучительных часов ожидания, наконец, подал знак.

Торк, Зор и еще два молодых, но относительно крепких самца, двинулись первыми, осторожно выбираясь из расщелины. Они не бежали. Они двигались медленно, пригнувшись, перебегая от одного колючего куста к другому, стараясь оставаться в тени. Их план, продиктованный древним инстинктом и подтвержденный кивком Курра, был прост: подойти как можно ближе, не вызвав паники, а затем устроить как можно больше шума, чтобы напугать птиц, а не атаковать их в лоб.

По мере того, как они удалялись от спасительной расщелины и приближались к тому месту, откуда ветер нес трупный запах, он становился все сильнее, почти невыносимым – густой, сладковато-тошнотворный, с резкими нотками гниения. К нему примешивался слабый, но различимый запах свежей крови, еще не до конца свернувшейся. Но голод, измучивший их тела, был сильнее отвращения. К запаху примешивались и другие звуки: низкий, монотонный гул несметного количества жирных, зеленых мух, уже облепивших источник запаха; резкое, пронзительное карканье и клекот стервятников, дерущихся за добычу; и иногда – сухой, неприятный хруст костей («хррум-кряк!») под их мощными клювами.

Наконец, они увидели. На небольшой поляне, вытоптанной и пропитанной темными пятнами крови, лежали останки крупной антилопы-гну. Хищник, оставивший ее, хорошо поработал – большая часть мяса была съедена, ребра торчали, как обглоданные ветви, а внутренности были вывалены наружу. Но на костях еще оставалось достаточно мяса, чтобы накормить их оголодавшую группу. Вокруг туши, толкаясь и яростно размахивая крыльями, пировало не меньше дюжины огромных грифов и несколько более мелких стервятников. Их голые, морщинистые шеи были испачканы кровью, а мощные клювы безжалостно рвали остатки плоти. Чуть поодаль, выжидая своего часа, трусливо озирались два шакала.

Спрятавшись за последним рядом кустов, группа начала действовать. По знаку Торка они начали издавать низкие, угрожающие гортанные звуки. Они били подобранными палками по земле, создавая глухой, тревожный ритм. Зор швырнул несколько камней, но не в самих птиц, а рядом с ними, чтобы поднять пыль и напугать шумом.

Стервятники, поглощенные трапезой, отреагировали. Мелкие птицы и шакалы, более пугливые, тут же отскочили от туши и разбежались. Но крупные грифы, доминантные хозяева падали, лишь подняли свои уродливые, окровавленные головы. Один из них, самый крупный, издал громкий, хриплый, утробный клекот, расправил свои огромные крылья, демонстрируя свою силу, и даже шагнул навстречу угрозе, не собираясь уступать. Он видел не опасных хищников, а лишь назойливых, слабых конкурентов. Их тактика не работала.

Торк, увидев остатки мяса и почувствовав его запах так близко, уже не мог сдерживаться. Голод затмил в нем остатки страха. Он издал яростный, утробный рев: «РРРАААРРГХ!» – и, не дожидаясь остальных, первым бросился вперед, размахивая тяжелой палкой, которую он подобрал по дороге. Его глаза горели диким огнем, а из пасти летела пена. Курр, хоть и шел с ними для поддержки, остался чуть позади, его задача была скорее наблюдать и предупреждать об опасности со стороны леопарда.

Зор и два других молодых самца, подстегнутые примером Торка и собственным отчаянным голодом, с криками последовали за ним. Осторожное запугивание мгновенно превратилось в хаотичную, яростную атаку. Они бежали на стаю стервятников, размахивая руками, крича нечленораздельные, угрожающие звуки и швыряя подобранные на бегу камни. Зор, крепко сжимая в руке свою обугленную палку, действовал инстинктивно. Он не пытался ею колоть, а с силой ударил по крылу одного из самых крупных грифов. Обычная палка лишь глухо стукнула бы по перьям. Но эта палка оставила на крыле глубокую, черную царапину, и несколько перьев отлетело в сторону… Один из молодых самцов, бежавший рядом, заметил это… На его лице… на мгновение промелькнуло удивление. Сам Зор, в пылу схватки, мог и не заметить этого эффекта, но образ – черная, более эффективная палка – запечатлелся в памяти его сородича.

Стервятники, хоть и были крупными и сильными птицами, не привыкли к такому яростному и прямому натиску. Одно дело – отгонять гиену, другое – столкнуться с безумием голодных приматов. После нескольких мгновений замешательства и ответного шипения, большинство птиц, тяжело хлопая крыльями, поднялось в воздух, уступая место у туши. Шум от их крыльев («флап-флап-флап!») был оглушительным. Лишь несколько самых наглых грифов нехотя отступили на несколько шагов, продолжая злобно каркать и выжидающе смотреть на гоминид.