Первые искры

Ночь казалась бесконечной, но вот, наконец, мрак начал медленно редеть. Сначала это было едва заметное изменение, затем на востоке появилась бледная, серая полоса. Рассвет. Вместе с первыми лучами света в сердцах измученных гоминид затеплилась слабая надежда. Они с жадностью всматривались в узкую щель, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи. Ушел ли леопард? Или он все еще там, притаился, ожидая? Воздух был по-прежнему холодным, но уже не таким леденящим. Тишина, установившаяся снаружи, была одновременно и обнадеживающей, и пугающей. Новый день нес с собой и шанс на спасение, и угрозу новой, возможно, последней схватки. Напряженное ожидание сковало группу. Что покажет им это утро?

Глава 8: Старейшина вспоминает.

Бледный, безрадостный рассвет просочился в узкую расщелину, осветив измученные тела группы. Ночь, полная страха и лишений, оставила на них свой отпечаток. Глаза были впавшими и покрасневшими, шерсть свалялась от пота и грязи, а пустые желудки сводило голодными спазмами. Урр лежал неподвижно, его дыхание было слабым и прерывистым, «хлюп-хлюп…», а сладковато-гнилостный запах от его ран начинал распространяться по тесному укрытию. Снаружи, на фоне серого утреннего неба, все еще маячил силуэт леопарда. Он сидел на камне, лениво вылизывая лапу, но его желтые глаза время от времени обращались к расщелине. Он не ушел. Они были в ловушке.

Курр, прислонившись спиной к холодному камню, не спал. Его старое тело болело от неудобной позы и ночного холода, но его разум, или скорее, его древние инстинкты, были настороже. Он смотрел на леопарда, на серые скалы вокруг, на пожухлую траву, колышущуюся под утренним ветерком. Он втягивал носом воздух, пытаясь уловить знакомые запахи – запах пыли, сухих растений, далекого дыма от неизвестного пожара, и еще что-то, едва уловимое, но настойчивое… запах влажной земли и свежей зелени, как после дождя, хотя дождя не было уже много дней. Его кожа на лице неуловимо натянулась, реагируя на это ощущение.

Именно этот запах, смешанный с видом далеких, окутанных утренней дымкой холмов, которые виднелись сквозь узкий проем расщелины, вызвал в Курре странное, почти забытое ощущение. Это не было четким воспоминанием, скорее, вспышка образов и телесных реакций. Ярко-зеленая трава у самой кромки журчащей воды… Прохлада гладких, темных камней в глубокой тени под нависающими скалами… Ощущение сытости после того, как он, будучи еще молодым и сильным, поймал несколько жирных, похожих на сусликов, грызунов, которые во множестве водились в тех местах… Чувство глубокой, почти животной безопасности, когда группа укрывалась там от палящего солнца или ночных хищников. Эти обрывки "знаний" всплывали непроизвольно, как пузыри на поверхности воды, заставляя его сердце биться чуть чаще.

Курр начал беспокойно двигаться в тесной расщелине, насколько это позволяло ограниченное пространство. Его взгляд, до этого блуждавший, теперь сфокусировался на определенном направлении – туда, где виднелись те далекие холмы. Его ноги сами собой напряглись, словно готовые сделать шаг, его тело инстинктивно помнило путь, который много раз приводил его к спасению. Он не думал о маршруте, он его "чувствовал". В этот момент его взгляд упал на Зора. Юноша сидел, сжимая в руке один из своих острых камней, и внимательно смотрел на Курра, затем на выход из расщелины, словно пытаясь угадать намерения старейшины. Курр заметил, как Зор несколько раз попробовал метнуть воображаемый камень, имитируя бросок. Это смутно напомнило Курру его самого в молодости – такое же беспокойное любопытство и неосознанное стремление к действию. Курр также вспомнил, как Зор экспериментировал с камнями и обугленной палкой. Это были те же самые неосознанные поиски, которые когда-то двигали и им самим, когда он впервые обнаружил, что острый камень может резать, а обожженная палка становится тверже. Эта мимолетная мысль, если ее можно было так назвать, была скорее теплым, знакомым ощущением, быстро сменившимся тревогой за группу.

Старейшина повернулся к остальным. Его лицо было напряженным. Он издал серию низких, гортанных звуков, отличных от тех, что он использовал для предупреждения об опасности или для подгоняния. Затем он поднял свою палку и указал ею в сторону тех далеких холмов, несколько раз ткнув в этом направлении. Он даже попытался начертить на пыльном полу расщелины какую-то кривую линию, напоминающую изгиб реки, которую, как он помнил, нужно было пересечь. Он смотрел на Торка, на Лию, на Зора, пытаясь передать им свое намерение, свою уверенность в том, что там, за этими холмами, их ждет спасение – вода, пища, безопасность.

Торк, услышав Курра и увидев его жесты, глухо зарычал: «Гррммпф?» Его взгляд метнулся от Курра к выходу из расщелины, где все еще маячил леопард. Выйти наружу сейчас, с раненым Урром, было бы безумием. Но и оставаться здесь означало медленную смерть от голода, жажды и, возможно, от ран Урра, которые уже начали дурно пахнуть. Лиа прижала к себе детеныша, ее дыхание снова стало частым. Зор внимательно смотрел на Курра, затем на леопарда, его губы были плотно сжаты, а в руке он машинально теребил один из своих острых камней.

Решение, не высказанное словами, но понятное всем, созрело. Нужно было попытаться. Курр снова посмотрел на леопарда – тот, казалось, задремал, его голова опустилась на лапы. Это мог быть их шанс. Торк подобрал с пола самый большой и тяжелый камень, который смог найти. Зор проверил свои острые осколки, выбрав два самых подходящих, и зажал их в кулаках. Лиа пристроила детеныша на бедре так, чтобы он не мешал ей бежать. Даже Урр, услышав шевеление, открыл глаза и попытался приподняться, но тут же застонал от боли и снова упал. Было ясно, что он не сможет идти сам.

Группа замерла в напряженном ожидании. Курр, стоя у самого выхода, не сводил глаз с леопарда. Он ждал. Ждал момента, когда хищник будет максимально расслаблен, когда его внимание будет отвлечено. Каждый стук сердца отдавался в ушах. Воздух в расщелине стал тяжелым и спертым от запаха страха и крови. Зор чувствовал, как его ладони вспотели, сжимая камни, а ноги, несмотря на страх, были готовы к бегу. Тишина была почти невыносимой, прерываемая лишь хриплым дыханием Урра да далекими, едва слышными звуками утренней саванны. Секунды тянулись, как часы. Вся их жизнь, все их будущее зависело от этого одного, правильно выбранного момента.

Глава 9: Охотник замечает падаль.

Прошло еще несколько томительных часов. Солнце, поднявшись выше, снова начало припекать, превращая тесную каменную расщелину в душную, раскаленную ловушку. Леопард не уходил. Группа все так же заперта. Голод и жажда становились невыносимыми. От тела Урра исходил все более сильный, тошнотворный, сладковато-трупный запах, а его тихое, прерывистое, с хрипами, дыхание почти затихло.

Торк, движимый голодом и своей активной натурой, не мог больше сидеть без дела. Он беспокойно передвигался по тесной расщелине, насколько это возможно, его мышцы подрагивали от напряжения. Он издавал низкое, глухое рычание от бессилия и голода, выглядывал наружу, оценивая леопарда.

Направление ветра слегка изменилось, потянув со стороны саванны. И вместе с ним пришел новый, отчетливый запах – густой, сладковато-трупный, смешанный с запахом свернувшейся крови и чего-то еще, незнакомого, но явно органического, вызывающего одновременно и тошноту, и непроизвольное слюноотделение. Сначала он был слабым, потом становился все сильнее, перебивая даже запах от ран Урра.

Торк замер на полушаге. Его беспокойные движения прекратились. Его огромные ноздри судорожно раздулись, втягивая новый запах. Голова его резко повернулась в ту сторону, откуда дул ветер. Все его тело напряглось, как у зверя, учуявшего добычу. Глаза, до этого тусклые от голода и безысходности, вспыхнули хищным, желтым огнем. Он издал низкое, возбужденное урчание, не похожее на его обычное рычание – в нем слышалось предвкушение. Его губы приподнялись, обнажая клыки, а из пасти вырвалось облачко горячего, прерывистого дыхания.

Торк, забыв об осторожности, почти высунулся из расщелины, жадно втягивая воздух, пытаясь точнее определить направление, откуда шел манящий и одновременно отталкивающий запах. Курр, встревоженный поведением Торка и тоже уловивший новый запах, приподнялся, его старое тело напряглось. Зор, чьи чувства были не менее острыми, тоже замер, его взгляд последовал за взглядом Торка.

И тут они увидели. Далеко, на границе видимости, там, откуда ветер нес запах, в раскаленном небе медленно кружили темные точки. Стервятники. Одна, две, потом еще несколько. Они то поднимались выше, подхваченные потоками горячего воздуха, то резко снижались, исчезая за линией горизонта. Иногда доносился их далекий, пронзительный, каркающий клекот («кра-а-а! кра-а-а!») и едва слышный шум их мощных крыльев, когда они парили. Это был безошибочный знак. Там, внизу, на земле, лежала мертвая туша. Пища.

При виде стервятников и при нарастающем запахе падали, группа оказалась перед мучительным выбором. Голод сводил желудки, слабость туманила сознание. Мясо, даже гниющее, могло бы спасти их. Но падаль – это всегда опасно. Она привлекает других хищников. Торк, нетерпеливо рыча: «Угх! Угх!», указывал на стервятников и с силой бил себя кулаком в впалый живот, показывая свой нестерпимый голод. Курр, напротив, резко качнул головой из стороны в сторону и своей палкой ткнул в сторону леопарда, затем указал на небо, где солнце еще стояло высоко, издавая серию коротких, предостерегающих гортанных звуков: «Кха-нн! Кха-нн!» Лиа и другие самки испуганно переводили взгляд с одного самца на другого, их дыхание стало частым и поверхностным, они инстинктивно прижимали к себе детенышей. Подростки, чувствуя нарастающее напряжение, забились в самый дальний угол расщелины, их глаза были широко раскрыты.

Торк, не выдержав спора, сделал резкий рывок к выходу из расщелины, но Курр снова преградил ему путь своей палкой, их рычание стало громче, угрожающим. Торк оскалил клыки, его шерсть на загривке встала дыбом. Курр, хоть и был старше и слабее, не отступал, его глаза горели решимостью. Напряжение достигло предела, готовое вылиться в открытую схватку. В этот самый момент Зор, который все это утро внимательно наблюдал за поведением леопарда, а также за движением солнца по небу, быстро вклинился между ними. Он издал короткий, примиряющий звук и указал сначала на леопарда, который действительно казался более сонным и менее активным, чем ранним утром, его голова лениво лежала на лапах. Затем Зор указал на солнце, проводя рукой по небу широкую дугу, имитируя его движение к закату, и несколько раз энергично хлопнул себя по животу, показывая, что и хищники могут быть сыты и менее активны после полуденного зноя или недавней охоты. Он также указал на кружащихся стервятников, затем на землю, быстро имитируя движения хватания и поедания пищи, словно показывая, что нужно действовать быстро, пока другие падальщики не растащили все. Его жесты, хоть и примитивные, и не всегда понятные, несли в себе отчаянную попытку донести свои наблюдения: риск есть, но он может быть меньше, если выбрать правильное время и действовать решительно.

Курр, увидев это и, возможно, вспомнив собственные многочисленные наблюдения за поведением хищников в разные часы, на мгновение замер. Он посмотрел на измученную группу, на почти неподвижного Урра. Голод был нестерпимым, жажда высушивала горло. Риск был огромен, но и бездействие вело к неминуемой гибели. Он медленно, очень медленно кивнул сначала Торку, потом Зору. Решение было принято. Рискнуть. Но не сейчас. Дождаться, когда солнце начнет клониться к закату, когда полуденный зной спадет, и леопард, возможно, действительно уйдет на ночную охоту, или когда жара и сытость (если он недавно ел) сделают его совсем вялым. Глава заканчивалась этим новым, еще более опасным планом, основанным на отчаянной надежде, инстинктах охотника и смутных, но настойчивых наблюдениях молодого члена группы.

Глава 10: Отпугивание стервятников.

Солнце начало свой медленный путь к закату, багровое небо на западе предвещало скорую темноту. Жара немного спала, но воздух все еще был тяжелым и неподвижным. Леопард, казалось, задремал в тени большого камня, его пятнистая шкура едва выделялась на фоне скал. Курр, после долгих, мучительных часов ожидания, наконец, подал знак. Торк, Зор и еще два молодых, но относительно крепких самца, двинулись первыми, осторожно выбираясь из расщелины. Курр и Лиа с остальными остались в укрытии, напряженно наблюдая. Каждый шаг выходящих был выверен, каждый шорох заставлял их замирать. Запах страха смешивался с запахом пота, их сердца колотились о ребра, как пойманные птицы.

По мере того, как они удалялись от спасительной расщелины и приближались к тому месту, откуда ветер нес трупный запах, он становился все сильнее, почти невыносимым – густой, сладковато-тошнотворный, с резкими нотками гниения. К нему примешивался слабый, но различимый запах свежей крови, еще не до конца свернувшейся. Но голод, измучивший их тела, был сильнее отвращения. К запаху примешивались и другие звуки: низкий, монотонный гул несметного количества жирных, зеленых мух, уже облепивших источник запаха; резкое, пронзительное карканье и клекот стервятников, дерущихся за добычу; и иногда – сухой, неприятный хруст костей («хррум-кряк!») под их мощными клювами.

Наконец, они увидели. На небольшой поляне, вытоптанной и пропитанной темными пятнами крови, лежали останки крупной антилопы-гну. Хищник, оставивший ее, хорошо поработал – большая часть мяса была съедена, ребра торчали, как обглоданные ветви, а внутренности были вывалены наружу. Но на костях еще оставалось достаточно мяса, чтобы накормить их оголодавшую группу. Вокруг туши, толкаясь и яростно размахивая крыльями, пировало не меньше дюжины огромных грифов и несколько более мелких стервятников. Их голые, морщинистые шеи были испачканы кровью, а мощные клювы безжалостно рвали остатки плоти. Чуть поодаль, выжидая своего часа, трусливо озирались два шакала.

Стервятники, поглощенные трапезой, не сразу заметили приближающихся гоминид. Но вот один из грифов, самый крупный, поднял свою уродливую голову и издал громкое, угрожающее шипение, похожее на звук проколотого кожаного меха. Другие птицы тоже подняли головы, их маленькие, злые глазки уставились на пришельцев. Некоторые из них, более пугливые, тяжело взмахнули крыльями и поднялись в воздух, кружа над поляной. Но большинство, самые крупные и наглые, остались на месте, продолжая рвать мясо и издавая недовольное карканье.

Торк, увидев остатки мяса и почувствовав его запах так близко, уже не мог сдерживаться. Голод затмил в нем остатки страха. Он издал яростный, утробный рев: «РРРАААРРГХ!» – и, не дожидаясь остальных, первым бросился вперед, размахивая тяжелой палкой, которую он подобрал по дороге. Его глаза горели диким огнем, а из пасти летела пена. Курр, хоть и шел с ними для поддержки, остался чуть позади, его задача была скорее наблюдать и предупреждать об опасности со стороны леопарда.

Зор и два других молодых самца, подстегнутые примером Торка и собственным отчаянным голодом, с криками последовали за ним. Они бежали на стаю стервятников, размахивая руками, крича нечленораздельные, угрожающие звуки и швыряя подобранные на бегу камни. Зор, крепко сжимая в руке свою палку, конец которой он пытался заострить углем, и заметив, что она лучше входит в землю, чем обычная, несколько раз ткнул ею в сторону самых крупных грифов, пытаясь отогнать их. Обожженный конец оставлял на их перьях черные отметины, и птицы с недоумением отскакивали. Это было неуклюжее, хаотичное нападение, но в нем была ярость и отчаяние голодных существ, готовых драться за свой шанс выжить.

Стервятники, хоть и были крупными и сильными птицами, не привыкли к такому яростному и скоординированному (пусть и примитивно) отпору. Обычно другие животные либо ждали своей очереди, либо трусливо отступали. Натиск кричащих, размахивающих палками и бросающихся камнями существ застал их врасплох. После нескольких мгновений замешательства и ответного шипения, большинство птиц, тяжело хлопая крыльями, поднялось в воздух, уступая место у туши. Шум от их крыльев («флап-флап-флап!») был оглушительным. Лишь несколько самых наглых грифов нехотя отступили на несколько шагов, продолжая злобно каркать и выжидающе смотреть на гоминид.

Победа, пусть и маленькая, была одержана. Торк первым подбежал к останкам антилопы и, не теряя времени, вцепился зубами в кусок мяса, свисавший с ребер. Зор и остальные последовали его примеру. Их руки погрузились в еще теплую, но уже начавшую издавать сильный запах разложения, липкую массу плоти и свернувшейся крови. Кожа была скользкой, а под пальцами ощущался противный хруст мелких хрящей и сухожилий. Острыми краями камней, которые Зор предусмотрительно принес, они пытались отделить куски мяса от костей, рвали жесткую шкуру зубами и ногтями. Ели быстро, жадно, торопливо, постоянно оглядываясь по сторонам. Звуки их чавканья («хрум-хрум-чавк!») и довольного урчания смешивались с гудением мух и далеким карканьем стервятников. Внезапно один из молодых самцов, откусив большой кусок особенно дурно пахнущего мяса, поперхнулся и его вырвало. Торк, однако, казалось, не замечал ничего, он продолжал жадно поглощать мясо, отрывая все большие куски. Они успели урвать лишь несколько кровавых, полусырых кусков, когда вой ветра, до этого тихий, вдруг усилился, принеся с собой отчетливый рык леопарда – он приближался! Курр, оставшийся на страже, издал тихий, но настойчивый предостерегающий крик. Пора было уходить, и как можно быстрее. Над ними, словно предчувствуя скорое возвращение к пиршеству, уже снова начали собираться стервятники, их тени зловеще кружили над поляной, напоминая о хрупкости их выживания.

Раздел 2. Отблески Разума

Глава 11: Дележ в Каменной Тишине

Тяжелое, прерывистое дыхание рвалось из груди каждого, кто вваливался следом за Торком в спасительную темень расщелины. Снаружи, под наливающимся багрянцем закатным небом, остался приглушенный рык леопарда – зловещее напоминание о том, как тонка грань между жизнью и смертью в этом мире. Но сейчас, в каменном чреве их убежища, этот рык казался далеким, почти нереальным. Здесь властвовал другой, куда более насущный и древний бог – Голод, и его алтарем служили окровавленные, еще теплые куски мяса, брошенные на каменистый пол.

Торк, чья мощная грудь все еще вздымалась от бега и ярости недавней вылазки, первым рухнул у принесенной добычи. Его ноздри хищно раздувались, втягивая густой, металлический запах крови и сырой плоти. Он запустил пятерню в груду мяса, выхватил самый крупный, сочащийся темным соком шмат с обрывками жира и сухожилий, и с утробным, торжествующим рыком впился в него зубами. Кровь брызнула ему на лицо, смешиваясь с потом, и потекла по спутанной шерсти на подбородке.

Остальные, кто участвовал в рискованном предприятии – Зор и два молодых, но уже познавших вкус крови самца – последовали его примеру. Не было ни слов, ни церемоний. Только животная потребность, заглушающая усталость и страх. Звуки рвущейся плоти, чавканья, хруста мелких хрящей наполнили расщелину, смешиваясь с запахом пота и старого, въевшегося в камни дыма от давно потухших костров.

Курр, тяжело опираясь на свою отполированную временем палку, вошел последним из тех, кто оставался на страже у входа. За ним, испуганно озираясь, проскользнула Лиа, сильнее прижимая к бедру своего пищащего от голода и пережитого ужаса детеныша. Ее впалые щеки еще больше осунулись, а в широко раскрытых глазах метался голодный огонь при виде такого изобилия мяса. Другие самки и несколько нескладных подростков сбились у входа, не решаясь подойти ближе, но их взгляды были прикованы к пирующим самцам.

Первая искра напряжения вспыхнула почти сразу. Один из молодых самцов, чуть менее расторопный, потянулся к куску, который уже облюбовал его более сильный соплеменник. Последовал короткий, яростный рык, оскал желтых клыков, резкий толчок плечом. Слабый отступил, поджав хвост, его голодное урчание сменилось испуганным поскуливанием.

Зор, успевший оторвать себе жилистый, но все же увесистый кусок, отошел чуть в сторону, к тому месту, где обычно располагался их очаг. Он ел медленнее других, не отрывая, однако, взгляда от разворачивающейся сцены. Его челюсти работали методично, но глаза, внимательные и чуть отстраненные, фиксировали каждую деталь: позы, звуки, быстро меняющееся выражение звериных морд.

Курр, видя, что самые лакомые куски быстро исчезают в пастях сильнейших, а самки и его собственный желудок все еще пусты, решительно шагнул вперед. Он остановился рядом с Торком, который, опустив голову, с урчанием терзал свою добычу, не обращая внимания ни на кого вокруг. Старейшина издал короткий, повелительный гортанный звук – тот самый, что не раз останавливал драки и заставлял группу повиноваться. Затем он ткнул своей палкой сначала в сторону Лии, чей детеныш уже не пищал, а тонко, надрывно плакал, а потом – на остатки мяса у ног Торка.

Торк на мгновение замер, поднял окровавленную морду. Его маленькие, глубоко посаженные глаза зло блеснули. Он не привык, чтобы ему мешали во время еды, тем более сейчас, когда он чувствовал себя героем, принесшим группе спасение от голодной смерти. Раздраженное рычание вырвалось из его груди, но оно было лишено той слепой ярости, которая могла бы вспыхнуть на открытом пространстве. Здесь, в тесной расщелине, под взглядами всей группы, прямой вызов старейшине был более рискованным.

Курр не отступил. Он снова издал свой повелительный звук, настойчивее, и его взгляд был тверд. Палка в его руке не дрогнула. Наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь чавканьем других самцов да плачем ребенка Лии. Секунды тянулись, тяжелые и вязкие, как застывающая кровь. Наконец, Торк с силой мотнул головой, отрывая от своего куска жилистый край, и с нескрываемым пренебрежением швырнул его в сторону Лии. Кусок упал на пыльный пол у ее ног. Это была уступка, вырванная авторитетом и настойчивостью, но она не несла в себе ни капли щедрости.

Лиа, не веря своей удаче, метнулась к брошенному куску, схватила его дрожащими руками и отползла в самый темный угол расщелины. Там, прикрывая добычу своим телом от других голодных глаз, она начала торопливо отрывать маленькие, пропитанные кровью волокна мяса и совать их в рот своему плачущему детенышу. Другие самки, видя, что лед тронулся, осмелели. Они сгрудились вокруг остатков мяса, оттесняя подростков, и между ними завязалась своя, более тихая, но не менее ожесточенная борьба. Слышались короткие визгливые вскрики, шлепки, недовольное ворчание. Каждая старалась урвать хоть что-то для себя и своего потомства. Подростки, ловкие и быстрые, шныряли между взрослыми, выхватывая мелкие ошметки, оброненные косточки, рискуя получить удар лапой или болезненный укус.

Иерархия, грубая и первобытная, проявилась во всей своей неприглядности. Сильные самцы, насытившись лучшим, теперь лениво обгладывали кости, не обращая внимания на суету вокруг. Старейшина Курр, добившись своего, медленно жевал доставшийся ему кусок, его взгляд был тяжел. Самкам и самым юным доставались крохи, но и эти крохи были сейчас дороже любых сокровищ.

Зор, съев свою долю, не присоединился к общей свалке. Он сидел чуть поодаль, его темные, внимательные глаза следили за этой картиной выживания. Он видел, как один из самых старых и слабых самцов, с выцветшей, редкой шерстью и потухшим взглядом, сидел, съежившись, у дальней стены, не решаясь даже приблизиться к месту дележа. Его оттеснили, и теперь он лишь обреченно наблюдал, как другие насыщаются.

Внутри Зора, помимо собственного, уже притупившегося голода, шевельнулось что-то еще – неясное, неоформленное, но настойчивое. Это не была жалость в человеческом понимании, скорее, смутное осознание, что этот старик, когда-то, возможно, бывший сильным охотником или мудрым проводником, теперь беспомощен и умрет, если ему не помочь. И его смерть ослабит группу, сделает ее еще на одного члена меньше.

Не привлекая к себе внимания, Зор поднялся. Он подошел к остаткам своей трапезы – обглоданной кости с приличным количеством мяса, которое он оставил "про запас". Он взял ее и, стараясь двигаться непринужденно, как бы невзначай проходя мимо, подтолкнул кость к ногам старика. Тот вздрогнул, испуганно поднял голову. Увидев мясо, он недоверчиво протянул к нему дрожащую руку, затем быстро схватил и, оглядываясь, начал жадно грызть, прикрывая добычу своим худым телом. Зор не стал ждать благодарности – ее и не могло быть в их мире. Он просто вернулся на свое место и снова погрузился в наблюдение, но теперь к его наблюдениям добавился новый, едва уловимый оттенок – опыт совершенного действия, которое шло вразрез с общей борьбой всех против всех.

Постепенно самый лютый голод был утолен. Звуки чавканья и рычания стихли, сменившись довольным урчанием и тяжелым сопением. Расщелина наполнилась запахом переваренной пищи, смешанным с тяжелым духом крови и сырого мяса. Обглоданные кости, куски жесткой шкуры и жира валялись на полу, привлекая тучи мелких, назойливых мух, которые, казалось, материализовались из самого воздуха.