Первые искры

Победа, пусть и маленькая, была одержана. Торк первым подбежал к останкам антилопы и, не теряя времени, вцепился зубами в кусок мяса, свисавший с ребер. Зор и остальные последовали его примеру. Их руки погрузились в еще теплую, но уже начавшую издавать сильный тошнотворно-сладкий запах разложения, липкую массу плоти. Под слоем кожи они обнаружили бледную, скользкую пленку и кишащую массу белых, извивающихся личинок, которые уже начали свою работу. Инстинктивное отвращение заставило Зора на мгновение отпрянуть, его желудок сжался. Но Торк, не обращая на это никакого внимания, просто смахнул их рукой и впился зубами в мясо под ними.

Первый кусок обжег рот ужасным вкусом – сладковатая гниль смешивалась с горечью желчи. Но их измученные тела, доведенные до предела, требовали белка, жира, чего угодно. Они ели, давясь и отворачиваясь, чтобы не вдыхать зловоние. Звуки их чавканья смешивались с гудением мух и сдавленными, давящимися звуками тех, чьи желудки не принимали отраву.

Внезапно один из молодых самцов, откусив большой кусок особенно дурно пахнущего мяса, поперхнулся. Его тело согнулось пополам, и его вырвало желтой, горькой кислотой. Но даже после этого, дрожа и всхлипывая, он снова потянулся к туше. Голод был сильнее отвращения. Зора тоже затошнило. Он отвернулся, тяжело дыша, борясь с подступающим к горлу спазмом. Он заставил себя проглотить еще один кусок, чувствуя, как внутри него пища превращается не в силу, а в тяжелый, больной камень.

Торк, однако, казалось, не замечал ничего – ни личинок, ни запаха, ни рвоты сородича. Он продолжал жадно поглощать мясо, отрывая все большие куски, его лицо было перемазано кровью и жиром.

Они успели урвать лишь несколько кровавых, полусырых кусков, когда эйфория от утоления голода сменилась новой болью – резкими, скручивающими спазмами в животах. Это была цена за выживание – яд, который давал лишь короткую отсрочку от голодной смерти. В этот момент Курр, оставшийся на страже на небольшом возвышении, издал резкий, тревожный крик. Зор оторвался от туши и посмотрел в сторону их укрытия. И он увидел его. Леопард. Он не бежал к ним. Он медленно, вразвалочку, спускался со своего наблюдательного поста. Его не интересовала старая падаль. Его интересовали они – легкая, ослабленная добыча, вышедшая из своей норы. Он понял, что они в ловушке голода, и теперь шел не охотиться, а просто забирать свое.

Пора было уходить, и как можно быстрее. Над ними, словно предчувствуя скорое возвращение к пиршеству, уже снова начали собираться стервятники, их тени зловеще кружили над поляной, напоминая о хрупкости их выживания.

Отблески Разума

Глава 11: Дележ в Каменной Тишине

Тяжелое, прерывистое дыхание рвалось из груди каждого, кто вваливался следом за Торком в спасительную темень расщелины. Снаружи, под наливающимся багрянцем закатным небом, остался приглушенный рык леопарда – зловещее напоминание о том, как тонка грань между жизнью и смертью в этом мире. Но сейчас, в каменном чреве их убежища, этот рык казался далеким, почти нереальным. Здесь властвовал другой, куда более насущный и древний бог – Голод, и его алтарем служили окровавленные, еще теплые куски мяса, брошенные на каменистый пол.

Торк, чья мощная грудь все еще вздымалась от бега и ярости недавней вылазки, первым рухнул у принесенной добычи. Его ноздри хищно раздувались, втягивая густой, металлический запах крови и сырой плоти. Он запустил пятерню в груду мяса, выхватил самый крупный, сочащийся темным соком шмат с обрывками жира и сухожилий, и с утробным, торжествующим рыком впился в него зубами. Кровь брызнула ему на лицо, смешиваясь с потом, и потекла по спутанной шерсти на подбородке.

Остальные, кто участвовал в рискованном предприятии – Зор и два молодых, но уже познавших вкус крови самца – последовали его примеру. Не было ни слов, ни церемоний. Только животная потребность, заглушающая усталость и страх. Звуки рвущейся плоти, чавканья, хруста мелких хрящей наполнили расщелину, смешиваясь с запахом пота и старого, въевшегося в камни дыма от давно потухших костров.

Курр, тяжело опираясь на свою отполированную временем палку, вошел последним из тех, кто оставался на страже у входа. За ним, испуганно озираясь, проскользнула Лиа, сильнее прижимая к бедру своего пищащего от голода и пережитого ужаса детеныша. Ее впалые щеки еще больше осунулись, а в широко раскрытых глазах метался голодный огонь при виде такого изобилия мяса. Другие самки и несколько нескладных подростков сбились у входа, не решаясь подойти ближе, но их взгляды были прикованы к пирующим самцам.

Первая искра напряжения вспыхнула почти сразу. Один из молодых самцов, чуть менее расторопный, потянулся к куску, который уже облюбовал его более сильный соплеменник. Последовал короткий, яростный рык, оскал желтых клыков, резкий толчок плечом. Слабый отступил, поджав хвост, его голодное урчание сменилось испуганным поскуливанием.

Зор, успевший оторвать себе жилистый, но все же увесистый кусок, отошел чуть в сторону, к тому месту, где обычно располагался их очаг. Он ел медленнее других, не отрывая, однако, взгляда от разворачивающейся сцены. Его челюсти работали методично, но глаза, внимательные и чуть отстраненные, фиксировали каждую деталь: позы, звуки, быстро меняющееся выражение звериных морд.

Курр, видя, что самые лакомые куски быстро исчезают в пастях сильнейших, а самки и его собственный желудок все еще пусты, решительно шагнул вперед. Он остановился рядом с Торком, который, опустив голову, с урчанием терзал свою добычу, не обращая внимания ни на кого вокруг. Старейшина издал короткий, повелительный гортанный звук – тот самый, что не раз останавливал драки и заставлял группу повиноваться. Затем он ткнул своей палкой сначала в сторону Лии, чей детеныш уже не пищал, а тонко, надрывно плакал, а потом – на остатки мяса у ног Торка.

Торк на мгновение замер, поднял окровавленную морду. Его маленькие, глубоко посаженные глаза зло блеснули. Он не привык, чтобы ему мешали во время еды, тем более сейчас, когда он чувствовал себя героем, принесшим группе спасение от голодной смерти. Раздраженное рычание вырвалось из его груди, но оно было лишено той слепой ярости, которая могла бы вспыхнуть на открытом пространстве. Здесь, в тесной расщелине, под взглядами всей группы, прямой вызов старейшине был более рискованным.

Курр не отступил. Он снова издал свой повелительный звук, настойчивее, и его взгляд был тверд. Палка в его руке не дрогнула. Наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь чавканьем других самцов да плачем ребенка Лии. Секунды тянулись, тяжелые и вязкие, как застывающая кровь. Наконец, Торк с силой мотнул головой, отрывая от своего куска жилистый край, и с нескрываемым пренебрежением швырнул его в сторону Лии. Кусок упал на пыльный пол у ее ног. Это была уступка, вырванная авторитетом и настойчивостью, но она не несла в себе ни капли щедрости.

Лиа, не веря своей удаче, метнулась к брошенному куску, схватила его дрожащими руками и отползла в самый темный угол расщелины. Там, прикрывая добычу своим телом от других голодных глаз, она начала торопливо отрывать маленькие, пропитанные кровью волокна мяса и совать их в рот своему плачущему детенышу. Другие самки, видя, что лед тронулся, осмелели. Они сгрудились вокруг остатков мяса, оттесняя подростков, и между ними завязалась своя, более тихая, но не менее ожесточенная борьба. Слышались короткие визгливые вскрики, шлепки, недовольное ворчание. Каждая старалась урвать хоть что-то для себя и своего потомства. Подростки, ловкие и быстрые, шныряли между взрослыми, выхватывая мелкие ошметки, оброненные косточки, рискуя получить удар лапой или болезненный укус.

Иерархия, грубая и первобытная, проявилась во всей своей неприглядности. Сильные самцы, насытившись лучшим, теперь лениво обгладывали кости, не обращая внимания на суету вокруг. Старейшина Курр, добившись своего, медленно жевал доставшийся ему кусок, его взгляд был тяжел. Самкам и самым юным доставались крохи, но и эти крохи были сейчас дороже любых сокровищ.

Зор, съев свою долю, не присоединился к общей свалке. Он сидел чуть поодаль, его темные, внимательные глаза следили за этой картиной выживания. Он видел, как один из самых старых и слабых самцов, с выцветшей, редкой шерстью и потухшим взглядом, сидел, съежившись, у дальней стены, не решаясь даже приблизиться к месту дележа. Его оттеснили, и теперь он лишь обреченно наблюдал, как другие насыщаются.

Внутри Зора, помимо собственного, уже притупившегося голода, шевельнулось что-то еще – неясное, неоформленное, но настойчивое. Это не была жалость в человеческом понимании, скорее, смутное осознание, что этот старик, когда-то, возможно, бывший сильным охотником или мудрым проводником, теперь беспомощен и умрет, если ему не помочь. И его смерть ослабит группу, сделает ее еще на одного члена меньше.

Не привлекая к себе внимания, Зор поднялся. Он подошел к остаткам своей трапезы – обглоданной кости с приличным количеством мяса, которое он оставил "про запас". Он взял ее и, стараясь двигаться непринужденно, как бы невзначай проходя мимо, подтолкнул кость к ногам старика. Тот вздрогнул, испуганно поднял голову. Увидев мясо, он недоверчиво протянул к нему дрожащую руку, затем быстро схватил и, оглядываясь, начал жадно грызть, прикрывая добычу своим худым телом. Зор не стал ждать благодарности – ее и не могло быть в их мире. Он просто вернулся на свое место и снова погрузился в наблюдение, но теперь к его наблюдениям добавился новый, едва уловимый оттенок – опыт совершенного действия, которое шло вразрез с общей борьбой всех против всех.

Постепенно самый лютый голод был утолен. Звуки чавканья и рычания стихли, сменившись довольным урчанием и тяжелым сопением. Расщелина наполнилась запахом переваренной пищи, смешанным с тяжелым духом крови и сырого мяса. Обглоданные кости, куски жесткой шкуры и жира валялись на полу, привлекая тучи мелких, назойливых мух, которые, казалось, материализовались из самого воздуха.

Куда девать эти остатки в тесном пространстве, никто не знал. Некоторые, как Торк, просто отбросили их в сторону, не заботясь о последствиях. Другие пытались засунуть их в щели между камнями или присыпать пылью. Но запах никуда не исчезал, он становился лишь гуще, приторнее, предвещая скорое гниение и, возможно, привлекая не только насекомых, но и более назойливых и опасных ночных гостей.

Усталость, тяжелая и свинцовая, навалилась на группу. Один за другим они начали засыпать прямо там, где ели, среди остатков кровавого пиршества. Их тела, расслабленные после напряжения и сытости, были уязвимы. Торк, наевшись до отвала, громко храпел, раскинув свои мощные конечности. Его сон был крепок, но любая резкая перемена в окружающей обстановке могла мгновенно его разбудить.

Курр не спал. Прислонившись к холодной стене расщелины, он смотрел на мерцающие в полумраке остатки углей от давно затухшего костра. Его старое, измученное тело ныло, но мысли, если можно было так назвать этот поток смутных образов и ощущений, были беспокойны. Дележ мяса, поведение Торка, хрупкость их общности перед лицом голода – все это оставляло тяжелый след. Он чувствовал, как его собственный авторитет слабеет, как поднимает голову молодая, необузданная сила.

Зор тоже не спал, хотя его веки слипались от усталости. Он лежал, свернувшись калачиком, и его взгляд блуждал по спящим соплеменникам, по разбросанным костям, по темным, влажным пятнам на полу. Он видел, как Лиа во сне прижимает к себе своего детеныша, как подрагивают во сне усы у одного из молодых самцов, как беззащитно раскинулся во сне старик, которому он отдал кость.

Зор поднялся и, стараясь не шуметь, собрал несколько самых крупных и острых костей, которые валялись рядом со спящими детьми и самками, и отнес их в дальний, неиспользуемый угол расщелины. Он не думал о гигиене или порядке в нашем понимании, им двигал скорее инстинкт – убрать то, что могло причинить вред или привлечь лишнее внимание.

Ночь опустилась на саванну, и вместе с ней в расщелину пришла тишина, нарушаемая лишь сопением и храпом спящих. Временное перемирие, купленное ценой сытости, воцарилось в маленькой группе гоминид. Но под этим хрупким спокойствием тлели угли нерешенных конфликтов и зрели новые вызовы. А Зор, носитель той самой незримой "Нити Судьбы", впитывал каждый урок этого жестокого мира, каждый отблеск первобытных страстей и каждый проблеск зарождающегося сочувствия. Он еще не знал, куда приведет его эта нить, но уже чувствовал ее тонкое, настойчивое натяжение в своей душе. И этот дележ в каменной тишине стал еще одним узлом на этой бесконечной нити, связывающей прошлое с туманным, неизведанным будущим.

Глава 12: Отблеск Острого Края

Утро в расщелине сочилось медленно, как густой, застывающий мед. Воздух, тяжелый от вчерашних запахов крови, переваренной пищи и немытых тел, казался почти осязаемым. Группа пробуждалась неохотно, разморенная сытостью и беспокойным сном среди остатков пиршества. Торк, потянувшись так, что хрустнули суставы, окинул взглядом свое сонное "стадо" с выражением ленивого превосходства. Курр, наоборот, сидел съежившись, его лицо, испещренное глубокими морщинами, было неподвижно и мрачно, словно он все еще переживал вчерашнее напряжение.

Лиа, тихо ворча, пыталась очистить шерстку своего детеныша от присохших пятен крови и жира, пока тот капризно хныкал. Большинство же просто сидели, вяло обгладывая остатки вчерашних костей или тупо глядя на серые, неласковые стены своего убежища. Сытость притупила остроту инстинктов, оставив после себя лишь апатию и тяжесть в желудках.

Зор, однако, не разделял общего оцепенения. Его тело отдыхало, но разум, или то, что служило ему разумом – неуемное, почти детское любопытство, – уже искал себе занятие. Он не мог просто сидеть. Его взгляд, внимательный и цепкий, скользил по разбросанным на полу предметам: обломкам костей, разнокалиберным камням, клочкам свалявшейся шерсти.

Он подобрал одну из самых крупных костей антилопы – массивную, с желтоватым налетом застывшего жира. На ней еще оставались клочки жестких, как проволока, сухожилий и хрящей, которые вчера, в пылу дележа, не удалось отделить ни зубами, ни ногтями. Зор повертел кость в руках, затем взял с пола первый попавшийся округлый камень – обычный речной голыш, гладкий и тяжелый.

Он несколько раз с силой ударил камнем по кости, пытаясь раздробить ее конец и добраться до питательного костного мозга, или хотя бы отбить неподатливые остатки плоти. Но камень лишь глухо стучал по твердой поверхности, соскальзывая и не причиняя кости видимого вреда. Зор нахмурился, издав низкое, недовольное урчание. Он чувствовал знакомое бессилие перед упрямством материала, которое не раз испытывал раньше. Другие члены группы, мельком взглянув на его безуспешные попытки, снова погрузились в свои нехитрые занятия или дремоту.

Отбросив бесполезный голыш, Зор начал осматривать другие камни, рассыпанные по полу расщелины. Его пальцы перебирали их один за другим: вот плоский, но слишком мягкий сланец, вот другой голыш, поменьше, вот кусок песчаника, крошащийся под ногтями. И вдруг его внимание привлек один, неприметный на первый взгляд камень, забившийся в щель между двумя большими валунами.

Он был не такой, как остальные. Темнее, с матовым блеском. И главное – с одной стороны у него был свежий, резкий скол, обнаживший внутреннюю, зернистую структуру камня. Скол этот образовывал неровный, но удивительно острый край. Зор с усилием выковырял камень из щели. Он был увесистым, удобно ложился в ладонь. Осторожно, почти инстинктивно, он провел пальцем по острому краю. И тут же отдернул руку – на коже осталась тонкая красная царапина, из которой выступила капелька крови.

Зор замер, глядя то на царапину, то на камень. Он не почувствовал боли, скорее удивление. Этот камень был другим. Он был… кусачим. Опасным. Но одновременно с этим ощущением в его примитивном сознании мелькнула какая-то новая, еще неясная мысль.

Он снова взял ту самую упрямую кость. Но теперь, вместо того чтобы бить по ней, он приложил к жилистому сухожилию острый край найденного камня. Он надавил, одновременно проводя камнем взад-вперед. И – о, чудо! – камень поддался, погружаясь в твердые волокна, оставляя за собой глубокий надрез. Он повторил движение, и еще раз. Его дыхание участилось от возбуждения. Острый край резал! Не так, как зубы хищника, но все же резал там, где обычный камень был бессилен.

Через несколько минут сосредоточенных усилий, сопровождаемых пыхтением и тихим ворчанием, ему удалось отделить небольшой, но соблазнительный кусок жесткого мяса, который раньше казался недоступным. Он с триумфом сунул его в рот. Вкус был тот же, но ощущение от того, как он был добыт, было новым, волнующим.

Зор был полностью поглощен своим открытием. Он поворачивал камень так и этак, пробуя разные углы наклона, разную силу нажима. Он обнаружил, что, если держать камень определенным образом, он режет глубже и чище. Он начал соскабливать острым краем надкостницу, потом попробовал процарапать им линию на куске мягкого песчаника – и увидел четкий, глубокий след.

Его необычные, сосредоточенные манипуляции привлекли внимание. Сначала подошел один из подростков, самый любопытный, и с открытым ртом уставился на то, как Зор "мучает" кость. Потом подтянулась Лиа, ее вечно встревоженные глаза выражали смесь удивления и недоумения. Даже Торк, лениво наблюдавший за происходящим, приподнял свою тяжелую голову, хотя в его взгляде читалось скорее снисходительное пренебрежение к очередной "игре" Зора, чем подлинный интерес. Курр же, наоборот, смотрел на Зора долго и пристально, и в глубине его потухших глаз, казалось, на мгновение мелькнул отблеск какого-то далекого, почти забытого воспоминания.

Но Зор не замечал никого вокруг. Он был захвачен этим новым ощущением – ощущением власти над материалом, пусть и крошечной. Этот камень, такой невзрачный на вид, давал ему эту власть. Когда он, наконец, утолил и голод, и первое жгучее любопытство, он не отбросил камень, как сделал бы с любым другим. Он долго вертел его в руках, снова и снова ощупывая пальцами его острый, почти живой край. Этот камень был не просто камнем. Он был… помощником.

Он не стал прятать его демонстративно, опасаясь привлечь ненужное внимание или спровоцировать Торка на то, чтобы отнять новую "игрушку". Но и не оставил его на виду, среди прочего мусора. Оглядевшись, Зор заметил небольшую, укромную выемку в стене расщелины, чуть выше того места, где он обычно спал. Он осторожно положил туда свой "острый камень", прикрыв его сверху несколькими сухими листьями, которые занес ветер.

Весь остаток дня Зор то и дело бросал короткие, почти украдкой, взгляды на это место. В его сознании еще не было слов, чтобы описать то, что он чувствовал. Не было понятия "инструмент" или "орудие". Но там, в глубине его пробуждающегося разума, зародилось смутное, инстинктивное понимание: некоторые вещи в этом огромном и опасном мире не просто существуют, а могут быть использованы. Могут помочь. Могут сделать то, что не под силу голым рукам или зубам.

Это был лишь крошечный, почти невидимый шажок на бесконечном пути человеческого развития. Но в этот момент, когда молодой гоминид по имени Зор с почти суеверным трепетом прикоснулся к острому краю случайного камня, незримая "Нить Судьбы" тихонько дрогнула, натянулась и указала путь вперед – в будущее, где камень станет не просто камнем, а продолжением руки, мысли и воли человека. И отблеск этого острого края на мгновение осветил сумрак каменного века, предвещая зарю новых открытий.

Глава 13: Рождение Острого Края

Дни после кровавого пиршества тянулись медленно, наполненные дремотной сытостью и обыденной рутиной выживания. Но для Зора мир изменился. В укромной выемке скалы, прикрытый сухими листьями, лежал его секрет, его сокровище – камень с острым, кусачим краем. Он то и дело возвращался к нему, доставал, ощупывал гладкую поверхность и резкий, опасный скол, вспоминая, как тот легко поддался неподатливым сухожилиям на кости антилопы.

И каждый раз, когда он держал этот камень в руке, в его голове, словно назойливая муха, билась одна и та же мысль, облеченная не в слова, а в смутные образы и ощущения: почему этот камень такой? Почему другие – тупые, бесполезные, а этот – острый, сильный? И можно ли… можно ли сделать так, чтобы и другие камни стали такими же?

Эта мысль не давала ему покоя. Она зудела, толкала, заставляла его беспокойно оглядывать россыпи камней на полу их убежища. Он начал присматриваться к ним внимательнее, чем когда-либо прежде. Он брал их в руки, взвешивал, стучал одним о другой, прислушиваясь к звуку. Мягкий, крошащийся песчаник он отбрасывал сразу – такой не удержит остроту. Слишком гладкие, окатанные водой речные голыши тоже не годились – за них было трудно ухватиться, и они казались слишком… цельными, не желающими меняться. Его инстинкт, отточенный миллионами лет эволюции его предков, безошибочно тянулся к камням потверже, поплотнее, тем, что издавали при ударе сухой, звонкий звук. Кремень, кварцит – он не знал этих названий, но его руки сами выбирали нужный материал.

Наконец, выбрав несколько подходящих, как ему казалось, камней, Зор отошел в самый дальний и темный угол расщелины. Он не хотел привлекать лишнего внимания. Его соплеменники, насытившиеся и обленившиеся, вряд ли бы поняли его затею, а Торк мог и вовсе отобрать заинтересовавшие его камни просто из вредности или желания утвердить свою власть над всем, что происходит в группе.

Зор опустился на корточки. Перед ним лежали его избранники: один камень побольше и поплоще, который он инстинктивно положил на землю перед собой, как некую опору. Другой, размером с его кулак, он взял в левую руку – это была его "заготовка", тот самый, который он хотел изменить. А в правую руку он взял третий камень, потяжелее, продолговатый – свой первый, неосознанный "отбойник".

Он затаил дыхание. Затем, замахнувшись, ударил камнем-отбойником по заготовке. Глухой стук. Несколько песчинок посыпалось на землю. Зор нахмурился. Он ударил еще раз, сильнее. И еще. Камень-отбойник то и дело соскальзывал, ударяя его по пальцам, или попадал не по краю заготовки, а по ее центру, не производя никакого видимого эффекта. Лишь мелкая каменная пыль да несколько крошечных, тупых осколков отлетели в стороны.

Фрустрация начала закипать в нем. Он издал низкое, гортанное рычание, похожее на рычание рассерженного зверя, и с силой швырнул камни на землю. Бесполезно! Почему тот, его первый, "острый камень", такой, а эти – нет? Он снова достал из своего тайника драгоценную находку. Внимательно, почти благоговейно, он рассматривал ее острый скол. Как он получился? Он вспомнил, как находил на склонах гор камни, расколотые после камнепада, как трескались валуны, если их с силой бросить друг на друга. Сила. Нужна была сила. И точность.

Он снова подобрал свои камни. На этот раз он крепче сжал заготовку в левой руке, выставив ее край немного вперед. Камень-отбойник он поднял выше, замахнулся всем телом и с силой, целясь именно в этот выставленный край, обрушил удар.

Раздался резкий, сухой треск, совершенно не похожий на предыдущие глухие стуки! Зор от неожиданности даже отдернул руку. От заготовки отлетел не просто осколок, а тонкая, неровная пластинка камня, сверкнувшая на мгновение в тусклом свете, проникавшем в расщелину. Зор с замиранием сердца поднял эту пластинку – отщеп. Один его край был удивительно острым, почти как у его первой находки! И на самой заготовке, в месте удара, образовалась свежая, блестящая поверхность скола, тоже с острыми гранями.

Дикая, первобытная радость охватила Зора. Он издал короткий, торжествующий выкрик, который тут же сам и приглушил, оглянувшись на спящих или дремлющих соплеменников. Получилось! Он сделал это сам!

Дрожащими от возбуждения руками он взял новый отщеп и попробовал его на куске старой, высохшей коры, валявшейся рядом. Острый край легко вошел в твердую поверхность, оставляя глубокую царапину. Он резал!

Забыв обо всем, Зор снова принялся за работу. Теперь его удары были увереннее, точнее. Его рука, словно запомнив это удачное движение, этот правильный угол и нужную силу, сама повторила удар, а затем еще один. Треск, еще треск! От заготовки отлетали все новые и новые отщепы, большие и маленькие, но многие из них имели такой желанный острый край. Он уже не столько направлял удар сознательно, сколько позволял рукам находить правильный угол, поворачивая заготовку так, чтобы отщеп отделялся под нужным, уже знакомым ощущению, углом. Его руки, еще неуклюжие, быстро покрывались ссадинами и царапинами от острых осколков, но он не замечал боли, поглощенный этим новым, захватывающим занятием.

Через какое-то время перед ним лежала целая россыпь этих острых каменных пластинок и сама заготовка, превратившаяся в некое подобие угловатого ядра, вся покрытая свежими, блестящими "шрамами" сколов. У него теперь было не одно, а много "острых орудий"! Он раскладывал их, сравнивал, пробовал остроту каждого. Они были грубыми, неуклюжими, ни один не мог сравниться по совершенству формы с его первой, случайно найденной драгоценностью. Но эти были его. Он их сделал.