Первые искры

Его взгляд упал на остатки кустарника, который не сгорел дотла, а лишь обуглился, превратившись в черные, причудливо изогнутые скелеты. Зор подошел ближе и подобрал одну из таких веток. Она была удивительно легкой, почти невесомой, и хрупкой – стоило ему чуть сильнее сжать ее в руке, как она с сухим треском раскрошилась, оставив на его ладони черные, пачкающие следы сажи. Он повертел в руках другую, более толстую ветку.  Она была удивительно легкой, почти невесомой, а на ощупь – хрупкой, как и предыдущая; казалось, чуть сильнее сожми – и она рассыплется черной пылью. Он ткнул ею в мягкую, податливую от недавнего дождя землю, полностью ожидая, что она сломается или согнется под его нажимом, как любая другая сухая палка. И замер от удивления. Обугленный конец ветки не только не сломался, но вошел в землю легче, чем если бы он использовал обычную, необработанную палку такой же толщины. Он вытащил ее и внимательно осмотрел кончик. Там, где огонь коснулся дерева, оно стало неожиданно твердым, гораздо тверже обычного дерева, хотя остальная часть ветки оставалась хрупкой и ломкой. Этот контраст поразил его: как нечто, что огонь сделал таким легким и хрупким, одновременно могло приобрести такую неожиданную, почти каменную твердость на своем краю? Непроизвольно, следуя какому-то внутреннему импульсу, он ткнул этим твердым кончиком в ближайший камень, провел им по земле. Обугленный край оставил на мягкой почве четкую борозду, а на камне – слабую царапину. Это было не так эффективно, как его "острый камень", но само ощущение твердости, исходящее от обычного, казалось бы, бесполезного куска дерева, запечатлелось в его памяти, в его "мышечном чувстве".  Как тогда, с тем первым, случайно найденным острым камнем, он почувствовал, что мир вокруг не просто существует, а таит в себе скрытые свойства, которые можно обнаружить, если быть внимательным. Он не понимал, почему обугленный кончик стал таким твердым, это было так же загадочно, как и то, почему один камень режет, а другой – нет. Но он четко зафиксировал этот факт, это новое, необъяснимое свойство. Огонь, как и тот случайный скол на камне, изменил материал, придал ему новую, неожиданную и парадоксальную силу.

Продолжая свое исследование, Зор наткнулся на место, где земля была особенно теплой, и откуда все еще лениво поднималась тонкая, голубоватая струйка дыма. Запах здесь был другим – не такой едкий, как от большого пожара, а более мягкий, почти приятный. Он осторожно разгреб палкой слой пепла и увидел под ним то, что заставило его сердце забиться чаще. Маленькие, красные, подрагивающие огоньки, словно живые глаза, смотрели на него из-под серого покрывала. Тлеющие угли.

От них исходило ощутимое, почти обжигающее тепло – гораздо сильнее, чем от просто нагретой пожаром земли. Зор протянул к ним руку, чувствуя, как жар лижет его пальцы, но тут же отдернул ее, когда стало слишком горячо. Он присел на корточки, завороженно глядя на это маленькое, угасающее чудо. Эти угольки были последним дыханием того гигантского, всепожирающего пламени, которое он видел ночью. И они были… живыми. Они дышали теплом.

Курр, Торк и Клык, видя, что Зор не возвращается, с опаской приблизились. Их недоумение и настороженность только усилились, когда они увидели, как он сидит на корточках перед дымящейся землей и с каким-то странным выражением на лице разглядывает то, что скрывалось под пеплом. Торк нетерпеливо зарычал, призывая Зора прекратить эту бесполезную, по его мнению, возню и вернуться к поискам настоящей еды. Курр молчал, но его взгляд был прикован к тлеющим уголькам, и в его глазах, казалось, на мгновение вспыхнул отблеск какого-то очень древнего, почти забытого знания.

Зор нехотя поднялся. Голод снова напоминал о себе, и он понимал, что нужно возвращаться к остальным, к тем, кто ждал их в расщелине. Но уходил он с пожарища уже другим. Его мир стал богаче не только на новый, необычный вкус пищи, но и на целую гамму новых, волнующих ощущений: тепло остывающей земли, хрупкость обугленного дерева, неожиданная твердость обожженного конца палки и, самое главное, живой, дышащий жар тлеющих углей.

Его руки были испачканы черной сажей, от его одежды и шерсти исходил стойкий запах дыма и гари. Он еще не сделал никаких глобальных выводов, не построил никаких теорий. Он просто впитывал этот новый опыт, как губка, сохраняя каждое ощущение, каждое наблюдение в тайниках своей памяти. Огонь перестал быть для него только далеким, пугающим и разрушительным явлением. Он прикоснулся к его следам, почувствовал его остаточное дыхание. И "Нить Судьбы", невидимая и неощутимая, уже завязывала на своем полотне новый, сложный узел, подготавливая его к следующему, еще более важному шагу – к попытке не просто найти, но и сохранить, удержать, а может быть, даже… создать этот удивительный, живой огонь. И прикосновение к теплу и пеплу стало первым, робким шагом на этом пути.

Глава 19: Неожиданный Дар Огня

Возвращение четверки разведчиков в расщелину было встречено гулом встревоженных и любопытных голосов. Лиа, едва завидев их измазанные сажей фигуры и учуяв резкий, незнакомый запах дыма, который шел от их одежды и шерсти, бросилась навстречу, ее глаза лихорадочно обшаривали их лица в поисках ответа. Другие самки и подростки сгрудились позади нее, их обычная робость боролась с всепоглощающим любопытством. Что они видели? Что нашли? Принесли ли они еду?

Зор, немного пошатываясь от усталости и пережитых волнений, держал в руке небольшой, завернутый в широкий лист, обугленный кусок мяса – то немногое, что ему удалось унести с пожарища под неодобрительными взглядами Торка и Курра, которые считали эту "огненную пищу" все еще подозрительной. Он попытался объяснить, как мог, – жестами, отрывистыми гортанными звуками, указывая на свой живот и делая вид, что жует. Он показывал, что ел это, и с ним все в порядке. Что голод, хоть и не ушел совсем, но немного отступил.

Реакция была предсказуемой. Большинство смотрели на него с недоверием и даже страхом. Обожженное, черное мясо, пахнущее дымом, – это было так не похоже на привычную, кровавую плоть свежей добычи или даже на подтухшие останки, которые им иногда доводилось находить. Но голод был сильным аргументом. Один из самых смелых подростков, тот самый, что всегда крутился возле Зора, не выдержал. Он подошел ближе и, с опаской протянув руку, коснулся черного свертка. Зор, видя в его глазах ту же смесь страха и любопытства, что недавно терзала его самого, отломил маленький кусочек и протянул ему. Подросток быстро сунул его в рот, торопливо прожевал и проглотил, его глаза округлились от удивления. Вкус был странным, но… не отталкивающим.

Эта маленькая сцена не привела к немедленному признанию новой пищи. Но семя сомнения, семя интереса было посеяно.

Поскольку "огненной еды" было ничтожно мало, а ее безопасность все еще вызывала серьезные опасения у большинства, Лиа и другие самки достали свои скудные запасы обычных, сырых кореньев – волокнистых, землистых, но привычных. Группа расселась на полу расщелины, у того места, где когда-то, в дни удачи, у них горел костер, и принялась за свою скудную трапезу. Слышался лишь хруст перетираемых зубами жестких волокон да тихое урчание в пустых желудках.

Зор тоже ел, но его мысли были далеко. Он вспоминал тепло выжженной земли, жар тлеющих углей, странный, но притягательный вкус обожженного мяса. И тут, словно по волшебству, произошла случайность, которая должна была направить его мысли и инстинкты в новое, неожиданное русло.

Лиа, пытаясь очистить от налипшей грязи особенно крупный, узловатый корень, положила его на плоский камень рядом с собой. Зор, все еще находясь под впечатлением от тепла пожарища, незаметно принес с собой несколько еще теплых, но уже не дымящихся угольков, завернув их в большой, плотный лист. Он не знал, зачем он это сделал, просто какая-то внутренняя потребность сохранить хотя бы частичку того тепла, которое он ощутил. Он положил эти угольки на землю, рядом с камнем, на котором Лиа раскладывала коренья. И один из самых маленьких, округлых кореньев, неловко толкнутый другим, скатился с камня и упал прямо на эти теплые угольки, зарывшись в них и в слой горячего пепла, который Зор тоже прихватил с собой.

Сначала никто не обратил на это внимания. Трапеза продолжалась, голод требовал своего. Но через некоторое время, когда первый приступ голода был утолен, и группа немного расслабилась, Зор, чей взгляд всегда был внимательнее, а мысли – беспокойнее, чем у других, вдруг заметил тонкую струйку дымка, поднимающуюся от того места, где лежали его принесенные с пожарища "сокровища". И еще он уловил новый запах. Не такой резкий и дымный, как от горелого мяса, а какой-то другой – более мягкий, сладковатый, с нотками чего-то… печеного?

Он подошел ближе и палкой, которую всегда носил с собой, осторожно разгреб теплый пепел. Там, среди почерневших угольков, лежал тот самый маленький корень. Он заметно изменился. Одна его сторона почернела, покрылась тонкой, хрупкой корочкой, а от самого корня исходил этот новый, удивительно приятный аромат. Корень был горячим на ощупь. Зор инстинктивно подул на него, пытаясь сбить прилипший пепел.

Любопытство, его вечный двигатель, пересилило всякую осторожность. Он отломил кусочек от "испеченной" части корня и, помедлив лишь мгновение, отправил его в рот.

И замер. Вкус был… невероятным! Совершенно не похожим на тот пресный, землистый вкус сырого корня, который он знал всю свою жизнь. Этот был мягким, почти тающим во рту. Сладость, до этого едва уловимая, теперь стала яркой, насыщенной. Легкая горчинка от подгоревшей корочки лишь оттеняла эту сладость, делая вкус еще более интересным и полным.

Это было настоящее открытие, не менее значимое, чем находка острого камня или проба обожженного мяса. Зор с изумлением смотрел то на надкусанный корень в своей руке, то на место, где он лежал среди теплых углей. Он не понимал, как это произошло, но чувствовал, что произошло нечто очень важное.

Он протянул остаток корня Лие, которая с недоумением наблюдала за его манипуляциями. Она с опаской взяла горячий кусочек, понюхала, потом осторожно откусила. Ее глаза округлились от удивления. Она посмотрела на Зора, потом снова на корень, и на ее лице, обычно выражавшем лишь тревогу и усталость, мелькнула тень улыбки. Даже Курр, привлеченный их оживлением, подошел ближе и, после некоторых колебаний, тоже попробовал кусочек "печеного" корня. Его реакция была такой же – молчаливое, но глубокое изумление.

Зор начал лихорадочно соображать, пытаясь связать воедино свои недавние открытия. Обожженное мясо на пожарище – оно тоже изменилось под действием огня, стало другим на вкус. И вот теперь этот корень, полежавший на теплых углях, тоже стал другим – мягче, слаще, вкуснее. Значит, тепло… жар… огонь… они могут не только разрушать, жечь, пугать. Они могут изменять пищу, делать ее лучше!

Это смутное, еще не до конца оформленное понимание вызвало в группе небывалое оживление. Забыв о недавнем страхе, они начали собирать оставшиеся коренья и с любопытством тыкать их в еще теплый пепел, который Зор разложил на плоском камне. Их первые попытки были неуклюжими: некоторые коренья обугливались дочерна, другие оставались сырыми внутри. Но сам факт этого целенаправленного эксперимента, этой попытки повторить случайное открытие, был огромен.

Это был первый, робкий шаг на пути к кулинарии, к осмысленному приготовлению пищи. "Нить Судьбы" сделала еще один важный, почти незаметный для них самих, виток. Зор, благодаря своей неуемной наблюдательности, своей готовности к эксперименту и той самой случайности, которая так часто становится матерью великих открытий, снова стал проводником нового, бесценного знания для своей маленькой, затерянной во времени группы. Они еще не умели управлять огнем, не умели его добывать. Но они уже начали ощущать его преобразующую, дарующую силу. И неожиданный дар огня, преподнесенный им в виде случайно испеченного корня, обещал им в будущем не только тепло и защиту, но и новые, неведомые вкусы, новую, более сытую жизнь.

Глава 20: Тень Болезни над Очагом Надежды

Дни, последовавшие за открытием Зором вкуса печеных кореньев, были наполнены робкой, но ощутимой радостью. Словно тусклый мир их существования вдруг озарился новым, неожиданным светом. Группа, ведомая любопытством Зора и поддержкой Лии, чье материнское сердце всегда искало лучшего для своего потомства, с увлечением повторяла этот простой, но такой важный опыт. Они раскладывали найденные коренья на плоских камнях, предварительно нагретых на скудном солнце, или, если Зору удавалось незаметно принести еще теплые угольки с далекого, уже почти потухшего пожарища, с благоговейным трепетом наблюдали, как жесткая, землистая плоть под действием этого загадочного тепла становилась мягче, слаще, ароматнее.

Пища, хоть и не стала обильнее, но обрела новые, интересные оттенки. Это вносило небывалое оживление в их однообразную жизнь, полную опасностей и лишений. Малыш, как теперь все чаще называли детеныша Лии, с удовольствием пробовал эти новые лакомства. Его маленькие ручки тянулись к теплым, мягким кусочкам, и его беззубый рот с довольным причмокиванием принимал этот неожиданный дар. Казалось, жизнь понемногу налаживается, и новые, пусть и крошечные, знания приносят свои ощутимые плоды.

Неожиданный дар огня, преподнесенный им в виде случайно испеченного корня, обещал им в будущем не только тепло и защиту, но и новые, неведомые вкусы, новую, более сытую жизнь.

Но хрупкое это благополучие было недолгим, как короткий проблеск солнца в череде пасмурных дней. Ближе к вечеру того же дня, когда они впервые насладились сладостью печеных кореньев, Лиа заметила, что Малыш, обычно такой резвый и требовательный, стал необычно вял. Он капризничал больше обычного, отказывался даже от своих любимых, чуть подпеченных на камнях, кусочков сладкого корня. Когда она прижала его к себе на ночь, его маленькое тельце показалось ей слегка горячим, не так, чтобы вызвать немедленную панику, но достаточно, чтобы посеять в ее сердце первое зерно тревоги. Она списала это на усталость или обычное детское недомогание, надеясь, что к утру все пройдет. Ночь была беспокойной. Малыш часто просыпался, плакал тонким, жалобным голоском, но жар, казалось, не усиливался. Тень болезни, однако, уже незаметно подкралась к их маленькому очагу надежды, предвещая новые, куда более страшные испытания.

Раздел 3. Искра Жизни и Тень Потери

Глава 21: Лихорадка Малыша

Утро не принесло ожидаемого облегчения. Малыш проснулся еще более вялым, чем накануне, а жар, который Лиа ощущала теперь отчетливее, обжигал ее руки. Он почти не реагировал на ее прикосновения, его глазки, обычно такие живые и любопытные, были полуприкрыты, затянуты мутной пленкой, и лишь изредка он издавал тихий, страдальческий стон, от которого у Лии разрывалось сердце.

Она не отходила от него ни на шаг весь этот долгий, тревожный день. Она баюкала его на руках, пытаясь напоить водой из сложенных пригоршней, но он почти не глотал, вода лишь стекала по его подбородку, оставляя влажные дорожки на иссохшей коже. Ее первоначальная тревога переросла в грызущий страх, а затем и в отчаяние.

В отчаянии ее охватил древний, почти животный инстинкт. Не думая, не анализируя, она просто знала, что где-то рядом, среди множества растений, должно быть что-то, что может помочь. Возможно, смутная память о запахах, которые когда-то привлекли ее внимание, или о том, какие листья жевали другие самки ее материнской группы при недомогании, подталкивала ее. Может быть, и ей удастся найти что-то, что поможет Малышу? Оставив его на мгновение под присмотром одной из старых самок, которая с сочувствием смотрела на ее метания, Лиа выскользнула из расщелины.

Ее движения были лихорадочными, суетливыми. Она обшаривала ближайшие заросли, срывала листья, мяла их в пальцах, принюхивалась, пробовала на вкус, тут же выплевывая горькие или незнакомые. Она искала те самые растения, которые, как ей смутно помнилось из рассказов ее матери или наблюдений за другими, могли бы принести облегчение. Но все казалось не тем, чужим, бесполезным. Часы, проведенные в этих бесплодных поисках, лишь усилили ее отчаяние и физическое истощение.

Она вернулась с пустыми руками, ее сердце сжималось от бессилия и страха. Малыш горел. Он перестал даже постанывать, лишь изредка его маленькое тельце сотрясала мелкая дрожь, предвестница того самого озноба, который придет позже, несмотря на пылающую кожу.

Другие самки, видя состояние Малыша и отчаяние Лии, сгрудились вокруг. Их лица выражали тревогу и сочувствие. Они пытались «помочь» – обмахивали его широкими листьями, снова и снова предлагали воду, тихо ворчали, пытаясь успокоить Лию. Но все их усилия были тщетны.

Подошел Курр, тяжело опираясь на свою отполированную временем палку. Он молча, долгим, изучающим взглядом посмотрел на Малыша, потом на Лию. Его морщинистое лицо стало еще более суровым и озабоченным. Он осторожно коснулся лба ребенка своей загрубевшей ладонью. Затем медленно покачал головой, издавая тихий, сочувствующий, но безнадежный гортанный звук. Ему были знакомы эти признаки, и они не сулили ничего хорошего.

Зор, как и остальные, был свидетелем этой тихой трагедии. Он видел страдания Малыша, искаженное мукой лицо Лии, беспомощность старейшины, чей опыт и мудрость, казалось, иссякли перед лицом этой беды. Недавняя радость от кулинарных открытий, гордость за первый острый камень – все это померкло, стало ничтожным, бесполезным. Что толку в сытной пище или остром орудии, если они не могут спасти жизнь маленького, беззащитного существа? Он видел, как другие члены группы отводят взгляды, не в силах вынести эту картину страдания и собственного бессилия. Никто не знал, что делать. Их инстинкты, их сила, их крошечные, только что обретенные знания – все рассыпалось в прах перед лицом этой неведомой болезни.

Сочувствие к Лии и Малышу смешивалось в душе Зора с острым ощущением общего провала, общей уязвимости. Он смотрел на маленькое, горящее тельце, и в его сознании, словно болезненная заноза, откладывалась эта картина – картина абсолютного бессилия.

Наступила вторая ночь болезни. Малыш был очень слаб, его дыхание стало прерывистым. Лиа не спала. Она сидела, окаменев от горя, прижимая к себе обмякшее тельце сына, и тихо, монотонно покачивалась взад-вперед, издавая низкие, жалобные звуки. Этот тихий, душераздирающий плач был страшнее любых криков и рыданий.

Группа была погружена в уныние. Даже могучий Торк, обычно такой шумный и самоуверенный, сидел молча, съежившись в углу, его агрессия уступила место растерянности и, возможно, смутному страху перед этой непонятной угрозой. Холод ночи, проникавший в расщелину, казалось, усугублял страдания Малыша, несмотря на внутренний жар, сжигавший его. Он начал мелко дрожать, его губки посинели.

Вся группа ощущала эту гнетущую атмосферу безысходности. Их каменное убежище, еще недавно казавшееся таким надежным, теперь превратилось в ловушку, где они были заперты наедине со своим горем и бессилием.

Зор тоже не мог уснуть. Он лежал поодаль, глядя на мерцающие в темноте силуэты соплеменников. Он думал о тепле. О том тепле, которое исходило от земли на пожарище, о жаре тлеющих углей. Мысль о том, что тепло может помочь, становилась все навязчивее. Это не было четким планом или логическим умозаключением. Скорее, образ теплых, живых углей настойчиво всплывал в его сознании, смешиваясь с картиной страдающего Малыша. Тепло… Это было смутное, инстинктивное ощущение, как тень надежды, но оно было упорным, почти физически ощутимым, и толкало его к какому-то действию, которое он еще не мог до конца осмыслить.

Глава 22: Наблюдение за Тлеющей Веткой

Вторая ночь болезни Малыша тянулась бесконечно, наполненная тихим плачем Лии и прерывистым, хриплым дыханием ребенка. Жар не спадал, а к утру Малыша начало бить уже не просто мелкой дрожью, а настоящим ознобом. Его кожа горела, но ручки и ножки были ледяными, а губки приобрели отчетливый синюшный оттенок. Этот парадокс – жгучий жар и одновременно пронизывающий холод – глубоко поразил Зора, наблюдавшего за страданиями с тяжелым сердцем.

Зор не сомкнул глаз. Образы прошлой ночи – дрожащее от озноба тельце Малыша, его посиневшие губки, тихий, душераздирающий плач Лии – стояли перед его глазами, не давая покоя. И на контрасте с этим леденящим ужасом, в его памяти настойчиво всплывали другие картины: тепло выжженной земли, жар тлеющих углей, то живительное ощущение, которое он испытал на месте недавнего пожара.

Он ворочался на своей жесткой подстилке, прислушиваясь к каждому слабому вздоху Малыша. Мысль о том, что тепло, настоящее, живое тепло, могло бы помочь, из смутного предчувствия превратилась в навязчивую идею, в почти физическую потребность что-то предпринять. Он вспоминал, как сам ощущал это тепло, как оно прогоняло сырость и холод, как оно, возможно, давало силу. Это не было четким планом или логическим умозаключением. Скорее, образ теплых, живых углей настойчиво всплывал в его сознании, смешиваясь с картиной дрожащего, несмотря на жар, тельца Малыша. Тепло… Это было смутное, инстинктивное ощущение, как тень надежды, но оно было упорным, почти физически ощутимым, и толкало его к действию.

С первыми робкими лучами серого рассвета, когда большинство членов группы еще дремали, погруженные в апатию и усталость от бессонной ночи, Зор принял решение. Он должен попытаться. Он должен принести огонь. Или хотя бы то, что от него осталось.

Он осторожно поднялся, стараясь не производить ни малейшего шума. Курр сидел, прислонившись к стене, его дыхание было тяжелым и прерывистым; казалось, он тоже не спал, а лишь забылся в тревожной дреме. Лиа, измученная до предела, наконец, задремала, ее голова склонилась на грудь, но даже во сне ее руки инстинктивно прижимали к себе Малыша. Торк и другие самцы еще не проявляли признаков активности, их мощные тела были расслаблены во сне. Это был его шанс. Тихо, как тень, он выскользнул из расщелины, его сердце колотилось от смеси страха и отчаянной, почти безумной надежды. Его цель – далекое, уже почти потухшее пожарище.

Путь, который еще несколько дней назад был ему знаком, теперь преобразился до неузнаваемости. Выжженная земля, покрытая черным ковром пепла, скрывала привычные ориентиры, и Зору приходилось напрягать всю свою память и внимание, чтобы не сбиться с курса. Воздух был тяжел не только от едкого запаха гари, но и от какой-то новой, затаенной тревоги. На почерневшей земле то и дело попадались свежие следы – отпечатки лап гиен, привлеченных запахом смерти, или, что еще хуже, огромные, размытые следы крупного кошачьего хищника, который, возможно, тоже обследовал последствия пожара в поисках легкой добычи. Зор инстинктивно пригибался ниже, его сердце учащенно билось при каждом подозрительном шорохе, а ноздри судорожно втягивали воздух, пытаясь уловить малейший намек на опасность. Саванна после пожара выглядела не просто уныло, а враждебно и зловеще. Но он упрямо шел вперед, его взгляд внимательно осматривал выжженную землю в поисках своей цели. Он искал малейшие признаки тепла, тонкую струйку дымка, что-нибудь, что могло бы указать на еще не остывшие угли. Он разгребал палкой слои черного пепла в тех местах, где, как ему помнилось, огонь бушевал особенно сильно. Но большинство углей давно остыли, превратившись в хрупкую, рассыпающуюся в прах труху. Разочарование холодком коснулось его сердца, но он упрямо продолжал поиски.

Когда надежда уже почти угасла, он наткнулся на останки толстого, поваленного дерева. Внешне оно было таким же черным и безжизненным, как и все вокруг. Но что-то заставило Зора остановиться. Он копнул палкой глубже под толстый слой пепла, скопившийся у основания ствола. И вдруг его рука ощутила слабое, едва уловимое тепло. Дрожа от волнения, он начал осторожно разгребать пепел руками. И вот оно! Несколько темно-красных, чуть подрагивающих угольков, словно спрятанные в самом сердце обугленного дерева маленькие, тайные огоньки жизни. Они едва тлели, их свет был тусклым и неверным, но они были живы!

Огромное облегчение хлынуло на него, смешанное с почти суеверным трепетом. Но как сохранить это хрупкое сокровище? Как донести его до расщелины, не дав ему погаснуть или, наоборот, неконтролируемо разгореться? Он огляделся. Неподалеку, у ручья, которого не коснулся огонь, зеленели кусты с крупными, плотными листьями. Зор быстро нарвал несколько самых больших.

С величайшей осторожностью, используя две тонкие веточки как щипцы, он переложил самые горячие угольки на один широкий лист. Затем накрыл их другим, создавая некое подобие замкнутого пространства. Он инстинктивно понимал, что углям нужен воздух, чтобы не задохнуться, но не слишком много, чтобы их не остудил ветер и чтобы они не истлели слишком быстро.

Он нес свою драгоценную ношу с величайшей осторожностью. Сначала он плотно завернул угли, боясь, что они остынут или рассыплются. Но, пройдя немного, он заметил, что слабое красноватое свечение, которое он видел сквозь щели в листьях, начало угасать. В панике он чуть приоткрыл свой "контейнер". Холодный утренний ветерок коснулся углей, и они, к его удивлению и облегчению, снова слабо затеплились, словно вздохнули. Тогда он понял, что им, как и ему самому, нужно немного дышать. Но когда он оставил листья приоткрытыми слишком сильно, угли начали тлеть быстрее, и он испугался, что они сгорят до того, как он доберется до расщелины. Так, методом проб и ошибок, он нащупал хрупкий баланс: прикрывал угли, чтобы сохранить жар, но оставлял небольшую щель для воздуха, и время от времени легонько дул на них, когда их свечение слабело, чтобы поддержать их едва теплящуюся жизнь.