Первые искры

Мгновенный шок, недоумение, переходящее в леденящий, панический ужас, охватили ее. Она издала пронзительный, отчаянный крик, который эхом пронесся по спящей расщелине, мгновенно разбудив остальных.

Члены группы вскакивали один за другим, не понимая, что случилось. Но вид потухшего очага, этого черного, безжизненного пятна там, где еще недавно горел их спаситель, поверг всех в такую же панику. Радость и облегчение предыдущего дня, чувство защищенности и надежды – все это рухнуло в одно мгновение, сменившись ледяным отчаянием. Холод, казалось, тут же стал еще более невыносимым, он снова начал пробирать до костей, напоминая о беззащитности, от которой они только-только начали отвыкать.

Лиа в ужасе прижимала к себе Малыша, ее губы дрожали. Она чувствовала, как его тельце снова становится прохладнее, как он начинает беспокойно ежиться. Неужели все начнется сначала? Неужели их спасение было таким коротким, таким хрупким?

Паника перерастала в отчаяние. Слышались испуганные, вопрошающие крики, рычание, полное растерянности и злости. Кто виноват? Кто проспал? Кто не уследил? Эти невысказанные, но повисшие в воздухе упреки были направлены на тех, кто последним бодрствовал у огня, но в большей степени – на самих себя, на свою неосторожность, на свою преждевременную расслабленность. Огонь не был вечным. Он требовал постоянной, неусыпной заботы. И они, опьяненные его первым даром, забыли об этом. Потеря огня была не просто неприятностью – это была катастрофа.

И их худшие опасения начали сбываться. На фоне вернувшегося холода и сырости Малыш снова начал проявлять признаки недомогания. Он закапризничал, его дыхание снова стало чуть более затрудненным, а его маленькое тельце начало подрагивать от легкого, но такого знакомого и пугающего озноба. Это не было еще тем критическим состоянием, в котором он находился до появления огня, но это было явное, пугающее ухудшение.

Ужас исказил лицо Лии. Она снова начала тихо плакать, ее надежда, такая яркая еще несколько часов назад, рухнула, погребенная под слоем холодного пепла.

Группа была в полной растерянности. Некоторые инстинктивно бросились к потухшему очагу, пытаясь сделать то, что вчера так легко, казалось, получалось у Зора – они дули на остывшие угли, терли друг о друга холодные палочки, били камнем о камень в тщетной попытке вызвать хоть искру. Но все было бесполезно. Огонь ушел, оставив после себя лишь разочарование и страх.

Зор стоял как громом пораженный, глядя на это черное пятно на месте их недавней радости. Он видел панику на лицах соплеменников, слышал отчаянный плач Лии, чувствовал, как холод снова сковывает его собственное тело. Но сильнее всего он ощущал острое, жгучее чувство вины и глубочайшего разочарования в себе. Он, тот, кто "принес" огонь, кто первым ощутил его силу, не смог его уберечь.

Именно в этот момент, посреди всеобщего отчаяния и собственного бессилия, в его сознании с неотвратимой ясностью родилась новая мысль. Найти или случайно "возродить" огонь – это была лишь удача, счастливый случай, половина дела. Настоящее искусство, настоящая сила, настоящая ценность заключались не в этом. Они заключались в умении его сохранить, в умении не дать ему угаснуть. И, что еще важнее, в умении разжечь его снова, когда он все-таки погаснет, – не полагаясь на случай, а зная, как это сделать. Эта мысль, сложная и пугающая, стала его новой навязчивой идеей, его следующим, самым главным вызовом. Огонь должен был вернуться. И на этот раз – навсегда.

Глава 30: Безуспешные Попытки

Утро после катастрофы с потухшим огнем было наполнено холодом, отчаянием и тихим, почти невыносимым плачем Лии. Малыш снова чувствовал себя хуже, его слабое тельце вздрагивало от вернувшегося озноба, а дыхание стало прерывистым и тяжелым. Группа была погружена в уныние, смешанное с паникой. Радость и чувство безопасности, которые они испытали всего лишь прошлой ночью, казались теперь далеким, нереальным сном.

Зор смотрел на это черное, безжизненное пятно на месте их недавнего очага, и его сердце сжималось от острого чувства вины и бессилия. Он, тот, кто "принес" и "оживил" огонь, не смог его уберечь. Страдания Малыша, слезы Лии, растерянность и страх на лицах соплеменников – все это тяжелым грузом давило на него. Он вспоминал, как легко, казалось, вспыхнуло пламя от той случайной искорки, упавшей на сухую траву. И в его сознании, на фоне всеобщего отчаяния, начала зарождаться новая, почти навязчивая мысль: он должен научиться делать это сам, намеренно, не полагаясь на случай. Он должен вернуть огонь.

Движимый этой отчаянной решимостью, Зор отошел от основной группы к месту, где еще вчера так весело потрескивал костер. Сейчас здесь было лишь серое крошево пепла и несколько обугленных головешек. Он огляделся, его взгляд лихорадочно искал хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намек на то, как можно вернуть это живое, теплое чудо.

В его памяти всплыл образ далекой грозы, когда он видел, как ослепительная молния ударила в высокое, сухое дерево на краю саванны, и оно вспыхнуло, как гигантский факел. Может быть, если потереть дерево о дерево? Он подобрал две сухие, но достаточно крепкие на вид палочки. Опустившись на колени, он зажал одну палочку между ступнями, а другую, взяв обеими руками, начал быстро и с силой тереть о первую, вращая ее между ладонями, подражая то ли движению ветвей на сильном ветру, то ли трению, возникающему при падении большого дерева. Он помнил, как видел, что от такого трения иногда шел дымок. Но его руки, как бы быстро он ни старался, не могли обеспечить ни достаточного, постоянного давления, ни той скорости, что развивает ветер или падающий ствол. Палочки нагревались, но этот жар был поверхностным, быстро рассеивающимся. Он чувствовал, что для получения той заветной, испепеляющей температуры нужно что-то еще, какой-то способ усилить трение, сделать его более концентрированным. Он тер долго, до боли в стертых ладонях, до ломоты в плечах, до полного изнеможения. Но палочки лишь немного нагревались, покрываясь тонкой древесной пылью. Зор с досадой отбросил их. Может, они были слишком толстыми, и трение не концентрировалось в одной точке? Или недостаточно сухими, хоть и казались такими на ощупь? Он видел, как огонь от молнии пожирал именно сухие, мертвые деревья.  Ни дымка, ни тем более искр, способных зажечь припасенный им пучок сухого мха, не появлялось. Надежда, с которой он приступил к этому занятию, сменилась недоумением, а затем и первым горьким разочарованием.

Тогда Зор вспомнил другое. Он вспомнил, как его "острый камень", тот самый, что так хорошо резал шкуры и мясо, иногда высекал крошечные, быстро гаснущие искорки, когда он с силой ударял им о другой камень, пытаясь отколоть от него еще один острый осколок. Искры! Вот что нужно!

Он быстро нашел свои самые твердые, темные камни с острыми, блестящими сколами – те самые, которые он использовал для изготовления своих лучших рубил и скребков, и которые иногда, при особенно сильном ударе, давали короткие, яркие вспышки. Он вспомнил эти вспышки. Рядом, на плоском камне, он разложил небольшой пучок самой сухой, почти невесомой травы, похожей на птичье гнездо, и немного очень рыхлого, бархатистого мха, который он содрал с затененной стороны скалы – он инстинктивно чувствовал, что эти материалы должны быть "легкими на подъем" для огня. Затем, затаив дыхание, он начал с силой бить одним камнем о другой, выбирая самые острые грани.

Искры действительно появились! Ярче и чаще, чем он помнил от случайных ударов при изготовлении орудий. Он даже заметил, что от одного из камней, с желтоватыми прожилками (возможно, пирит, хотя он этого не знал), искры были особенно горячими и летели дальше. Охваченный азартом, он начал пробовать другие камни из своей небольшой «мастерской» – более светлые, более мягкие, гладкие речные голыши. Но от них искр было меньше, или не было вовсе. Он снова вернулся к темным, твердым камням, пробуя разные пары, меняя угол удара, силу.  Кратковременный всплеск надежды озарил лицо Зора. Он начал бить камнями еще яростнее… Но искры, хоть и появлялись, были слишком слабыми, слишком мимолетными. Они падали на сухую траву и мох, иногда даже оставляя на них крошечные, едва заметные темные точки, но никак не хотели превращаться в пламя. Трут не загорался. Зор с отчаянием посмотрел на свой мох. Он казался ему достаточно сухим, он выбирал самые мелкие, почти пыльные его частицы, но, возможно, даже эта "пыль" была слишком грубой для таких слабых, мимолетных искр. Он не знал, что нужен материал, растертый почти в муку, способный уловить и удержать самый крошечный проблеск жара.  Фрустрация Зора нарастала с каждой бесплодной попыткой.

Он продолжал свои изнуряющие, отчаянные усилия в течение нескольких часов, пока солнце не поднялось высоко над саванной. Он пробовал разные камни, меняя силу и угол удара. Он снова возвращался к палочкам, пытаясь тереть их по-другому, быстрее, сильнее. Его руки были покрыты свежими ссадинами и кровоточащими царапинами, ладони горели от мозолей, все его тело ломило от усталости. Рядом с ним на земле скопилась целая кучка бесполезных, чуть обугленных (от сильного трения, но не от огня) палочек и раскрошенных, истерзанных камней.

Поначалу за спиной Зора слышалось оживленное ворчание – его первые попытки, особенно когда от удара камней посыпались первые, пусть и слабые искры, пробудили в соплеменниках робкий интерес, тень угасшей было надежды. Лиа на мгновение перестала плакать, ее глаза с мольбой устремились на Зора. Некоторые из молодых самцов, охваченные внезапным энтузиазмом, даже придвинулись ближе, их глаза жадно следили за каждым его движением, готовые, казалось, тут же броситься повторять, если у Зора получится.

Но час шел за часом. Искры летели, но трут оставался холоден, лишь покрываясь черными точками от мимолетного жара. Упорство Зора вызывало сначала уважение, потом недоумение. Постепенно возбужденное перешептывание за его спиной стихло. Те, кто стоял ближе, начали отходить один за другим, их лица снова вытягивались, приобретая выражение глубокой безнадежности. Всплеск надежды оказался таким же мимолетным и бесполезным, как и те беспощадно гаснущие искры. К тому времени, как солнце поднялось высоко, отбрасывая короткие, резкие тени, вокруг Зора образовалось пустое пространство. Группа вновь погрузилась в тяжелую, гнетущую апатию, лишь усугубленную этим новым, таким наглядным разочарованием. Их последняя надежда, Зор, не смог. Тихий плач Лии, казалось, стал еще горше и безысходнее. И этот молчаливый укор, эта стена отчаяния за его спиной давили на Зора сильнее физической усталости, делая его собственное разочарование почти невыносимым.

Наконец, Зор, полностью измученный и опустошенный, прекратил свои попытки. Он уронил камни на землю и без сил опустился у потухшего очага, глядя на свои израненные, дрожащие руки. Он потерпел неудачу. Он не смог вернуть огонь.

Все его знания, все его наблюдения, все его силы – все оказалось бесполезным. Он перепробовал все, что мог придумать, подражая силам природы, которые так легко рождали пламя. Но его руки были не молнией, его камни – не небесным огнем. Холодный, мокрый пепел на месте костра был молчаливым свидетелем его бессилия. Взгляд его упал на Лию, свернувшуюся калачиком вокруг Малыша, чей тихий, страдальческий стон снова стал слышен в наступившей тишине. Отчаяние, густое и черное, как сажа от потухшего огня, начало заливать его душу. Казалось, выхода нет. Он исчерпал все возможности. Он подвел их всех.

Он еще не знал, как это делается. Он понимал теперь, что разжечь огонь – это не так просто, как ему показалось вчера. Это не случайность, которую легко повторить. Это требует какого-то особого знания, какого-то секрета, который ему пока неведом. Простого подражания увиденному было явно недостаточно.

Именно в этот момент глубочайшей фрустрации, когда он уже был готов сдаться, признать свое поражение перед этой непостижимой тайной, в его сознании, словно далекий, почти забытый отголосок, начала пробиваться другая мысль… Это не было логическим выводом или внезапным озарением. Скорее, в глубине его отчаявшегося разума, там, где хранились самые яркие, самые важные для выживания образы, всплыла картина – картина того далекого пожарища, теплой земли и тех первых, спасших Малыша угольков. Это была его "Нить Судьбы" – та самая обостренная наблюдательность, та цепкая память на детали, которые другие упускали или быстро забывали. Именно эта нить, эта особенность его восприятия, не дала ему окончательно погрузиться в пучину отчаяния.

Но это была уже не та упрямая решимость научиться добывать огонь самому, которая владела им ранее. Сейчас это была скорее последняя, отчаянная соломинка, за которую хватался утопающий – мысль о том, что где-то огонь еще мог существовать в своей первозданной, дикой форме. Сквозь усталость, боль и почти полное разочарование в собственных силах, эта мысль начала медленно разгораться в его душе, как единственный крошечный уголек в бездне холода. "Нить Судьбы", казалось, почти оборвавшаяся, снова натянулась, потянув его дальше, по трудному, неизведанному пути.

Танец с Пламенем

Глава 31: Зов Пепелища

Серое, безрадостное утро сочилось в расщелину, неся с собой не рассветную свежесть, а лишь усиление пронизывающего холода. Костер, еще вчера бывший средоточием жизни и надежды, зиял теперь черным, мертвым пятном. Малыш на руках Лии снова ослаб. Его прерывистое, затрудненное дыхание было едва слышно, а маленькое тельце вновь начало подрагивать от подступающего озноба. Тихий, безнадежный плач Лии, лишенный уже даже силы отчаяния, тонкой, острой иглой вонзался в общее подавленное молчание. Остальные члены группы, сгрудившись по углам, избегая смотреть друг на друга, неотрывно глядели на место потухшего очага. В их глазах застыли отчаяние и древний, животный страх. Вчерашняя короткая радость, иллюзия тепла и безопасности, теперь лишь усугубляли горечь катастрофы. Надежды рухнули, оставив после себя лишь холодный пепел.

Зор сидел поодаль, плечи его были опущены. Острое чувство вины и сокрушительного бессилия давило на него тяжелым камнем. Все его отчаянные попытки прошлой ночью вернуть огонь – трение палочек до стертых в кровь ладоней, высекание искр из камней до полного изнеможения – оказались тщетными. Огонь не подчинился ему. И теперь он видел расплату: страдания Малыша, окаменевшее от горя лицо Лии, страх в глазах соплеменников.

Он опустил голову, закрыв глаза, но вместо темноты перед его внутренним взором настойчиво всплывал другой образ. Яркий, почти обжигающий. Тепло выжженной, но еще не остывшей земли под ногами. Едкий, но обещающий запах гари. И главное – жар, живой, пульсирующий жар тлеющих углей, которые он когда-то нашел глубоко под пеплом поваленного дерева. Он вспомнил, как бережно нес их, как они едва не погасли, и как потом, уже в расщелине, от случайной искры вспыхнуло спасительное пламя. Те угли спасли Малыша в прошлый раз. Мысль эта, сначала смутная, как далекий отблеск, становилась все отчетливее, настойчивее, превращаясь в почти физический зов. Это не было четким планом, рожденным разумом, скорее – глубинным инстинктом, последней отчаянной соломинкой, за которую цеплялось его существо. Зов пепелища, где когда-то таилась жизнь огня.

Решение созрело мгновенно, твердое и безотзывное. Он не станет делиться им ни с кем. После вчерашних неудач ему не поверят, лишь встретят молчаливым осуждением или, что еще хуже, посеют в других ложную, хрупкую надежду, которая, если он снова потерпит крах, разобьется с еще большей болью. Он видел – никто больше не пытался ничего предпринять. Группа была парализована отчаянием, смирившись с неизбежным.

Зор выждал момент. Лиа, укачивая Малыша, отвернулась к стене, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Курр сидел, уставившись в одну точку, его лицо было непроницаемой маской древней скорби. Торк беспокойно ворочался, глухо рыча, но и его энергия, казалось, иссякла. Тихо, как тень, стараясь не издать ни единого звука, Зор поднялся. Он на мгновение задержал взгляд на своей палке-копалке, лежавшей у входа, затем подобрал с земли несколько крупных, плотных листьев лопуха, словно инстинктивно зная, что они могут пригодиться. И, не оглядываясь, выскользнул из расщелины.

Путь предстоял неблизкий и опасный, но мысль о безжизненном очаге и страдающем Малыше подгоняла его сильнее любого страха. Он шел, вслушиваясь в каждый шорох, всматриваясь в каждую тень, его единственной целью было добраться до места старого пожара, где, как он отчаянно надеялся, еще могла теплиться последняя искра жизни.

Глава 32: Опасный Путь к Надежде

Рассвет только-только окрасил восточный край неба в робкие, жемчужно-серые тона, когда Зор, подобно тени, выскользнул из расщелины. Холодный утренний воздух обжег его легкие, но он почти не замечал этого. Тяжесть принятого решения и хрупкость возложенной на себя миссии давили на плечи сильнее, чем ноша из камней. Он на мгновение обернулся, посмотрев на темный провал в скале, где в тревожном сне металась его группа. Образ страдающего Малыша, угасающего без спасительного тепла, вспыхнул в его сознании, придав шагам твердости и одновременно усилив сосущий под ложечкой страх неудачи. Первые метры пути по знакомой, вытоптанной сотнями ног тропе, дались легко, но ощущение острого, пронзительного одиночества росло с каждым шагом. Он был один, без защиты Курра, без силы Торка, без поддержки Лии. Его чувства обострились до предела – каждый треск сухой ветки под ногой, каждый шорох в придорожных кустах, каждый незнакомый запах, принесенный утренним ветерком, заставляли его вздрагивать и замирать.

По мере того, как он удалялся от привычных мест обитания и приближался к границам области, опустошенной недавним пожаром, окружающий мир начал стремительно меняться. Привычные ориентиры – причудливо изогнутое дерево, большой камень, похожий на спящего зверя, густые заросли кустарника – исчезли, поглощенные огнем, или были искажены до неузнаваемости. Вместо них простиралась черная, безжизненная земля, усеянная обугленными, торчащими во все стороны скелетами деревьев. Тишина здесь была иной – не спокойной, а гнетущей, звенящей, словно сама природа затаила дыхание после пережитой катастрофы. Зора охватило неприятное чувство дезориентации. Ему приходилось все чаще останавливаться, напряженно вглядываясь вдаль, пытаясь по обрывкам воспоминаний, по едва заметным особенностям рельефа восстановить в памяти правильное направление. Интуиция и звериное чутье стали его единственными проводниками в этом искореженном, враждебном ландшафте.

На одном из участков, где пепел лежал особенно толстым слоем, скрывая под собой все неровности почвы, Зор замер как вкопанный. Его ноздри уловили слабый, но безошибочно узнаваемый мускусный запах, а на сером покрывале земли четко отпечатались огромные, глубокие следы. Следы крупного кошачьего хищника – возможно, того самого саблезубого тигра, чей рев иногда доносился до их стоянки, вселяя ужас. Следы были свежими, оставленными, быть может, всего несколько часов назад, и вели они как раз в том направлении, куда лежал путь Зора. Холод пробежал по его спине, волосы на загривке встали дыбом. Сердце ухнуло вниз и забилось частым, тревожным молоточком. Он инстинктивно пригнулся ниже, его движения стали еще более медленными и осторожными. Теперь каждый шаг требовал предельной концентрации, он старался ступать бесшумно, используя каждое укрытие – обгоревший ствол, нагромождение камней – чтобы оставаться незамеченным.

Вскоре он увидел их. Высоко в небе, почти неподвижно паря на восходящих потоках теплого воздуха, кружила стая грифов. Их зоркие глаза высматривали добычу на земле. А чуть поодаль, у останков какого-то крупного животного, уже вовсю шла отвратительная, шумная трапеза – стая гиен с рычанием и визгом рвала на части то, что осталось после более удачливого охотника. Эта сцена, жестокая в своей обыденности, напомнила Зору о хрупкости его собственного существования, о том, как легко он сам мог превратиться из охотника в добычу. Он благоразумно обошел это место стороной, сделав большой крюк и потеряв драгоценное время, но инстинкт самосохранения был сильнее. Присутствие падальщиков также косвенно подтверждало его опасения – крупный хищник действительно был где-то поблизости.

Путь ему преградил глубокий, заваленный обугленными стволами овраг. Вероятно, раньше здесь был пологий спуск, но огонь, уничтожив корни деревьев и кустарников, скреплявших почву, вызвал оползень. С одной стороны оврага свисали неустойчивые, готовые в любой момент обрушиться комья земли, с другой – торчали острые, как пики, обломки стволов. Обойти овраг означало потерять еще больше времени и, возможно, окончательно сбиться с пути. Зор, после короткого, напряженного раздумья, решил рискнуть. Он выбрал место, где склон казался чуть менее отвесным, и, цепляясь за выступающие корни и камни, начал спуск. Несколько раз он едва не сорвался, когда опора уходила из-под ног или рук. Пыль и мелкие камни сыпались вниз, вызывая у него приступы кашля. Добравшись до дна, он с таким же трудом, напрягая все мышцы, начал карабкаться на противоположную сторону. Этот подъем отнял у него последние силы.

Когда он, наконец, выбрался наверх, тяжело дыша, с ободранными коленями и дрожащими от напряжения руками, его на мгновение охватило черное отчаяние. Он был измучен, напуган, и цель его казалась такой же далекой и недостижимой, как звезды на ночном небе. Стоил ли этот неимоверный риск того? Быть может, все его усилия напрасны, и угли, если они и были, давно потухли, превратившись в такой же холодный пепел, как и все вокруг? Он опустился на землю, готовый сдаться. Но тут же перед его глазами снова возник образ Малыша – его посиневшие губки, слабое, прерывистое дыхание. Вспомнился тихий плач Лии. И стыд – жгучий, горький стыд за свою минутную слабость – обжег его сильнее, чем полуденное солнце. Нет, он не мог сдаться. Не сейчас. Он нес на своих плечах не просто надежду, а, возможно, единственную жизнь. Зор рывком поднялся на ноги, стряхнул с себя оцепенение и, сжав зубы, двинулся дальше.

И вот, наконец, сквозь редкие, обгоревшие стволы он увидел их – знакомые, хоть и искаженные огнем, очертания той части леса, где когда-то росло огромное, старое дерево, поваленное бурей. Запах гари здесь был гуще, почти осязаемым. Он чувствовал – цель близка. Несмотря на неимоверную усталость, на ноющую боль в натруженных мышцах, его шаг стал тверже, а в груди снова затеплился огонек надежды, такой же хрупкий и драгоценный, как те угли, за которыми он пришел. Впереди, метрах в ста, возвышался над выжженной землей темный, обугленный силуэт упавшего гиганта. Но что ждало его там, под слоем пепла – спасительный жар или холодное разочарование – он еще не знал.

Глава 33: Последние Искры

Зор тяжело дышал, остановившись перед огромным, обугленным стволом поваленного дерева. Это было то самое место. Он узнал его по характерному изгибу уцелевшей части корня, напоминавшему скрюченную лапу гигантского зверя, и по глубокой расщелине, черневшей на боку ствола, словно рана. Воспоминания о прошлой удаче, когда именно здесь он нашел спасительные угли, смешивались с леденящей тревогой. Сможет ли он снова обмануть смерть огня? Найдет ли хоть искорку жизни в этом царстве пепла? Воздух вокруг казался неподвижным, застывшим, и тишина, нарушаемая лишь его собственным прерывистым дыханием и гулким стуком сердца в ушах, давила, почти физически ощущалась.

Он опустился на колени, отложив в сторону свою палку-копалку и припасенные листья лопуха. Пришло время для рук. Осторожно, почти благоговейно, он начал разгребать верхний слой пепла там, где, как ему помнилось, в прошлый раз таился самый сильный жар. Слой золы и мелких, полностью истлевших угольков был глубок. Его пальцы погружались в холодную, чуть влажную от утренней росы массу. Первая попытка, вторая, третья – ничего. Только безжизненный, серый прах, пахнущий сыростью и гарью. Сердце Зора болезненно сжалось от подступающего разочарования. Он вспомнил свой долгий, изматывающий, полный опасностей путь. Неужели все это было напрасно? Неужели он обманул сам себя, погнавшись за призрачной надеждой?

Он уже готов был в отчаянии ударить кулаком по этому бесчувственному пеплу, когда его внимание привлекло что-то едва уловимое. Он решил копнуть глубже, почти в самой сердцевине истлевшего ствола, где толща древесины, возможно, дольше сопротивлялась огню. И тут он заметил: пепел в этом месте был чуть суше, не таким спрессованным, как на поверхности. И когда он разгреб его еще немного, до его ноздрей донесся едва различимый, но совершенно особый запах – не просто запах старой гари, а тонкий, чуть сладковатый аромат тлеющей, очень медленно умирающей древесины. Этот почти неощутимый знак, который другой, менее отчаявшийся или менее внимательный, мог бы и не заметить, заставил Зора замереть, а затем с удвоенной, почти лихорадочной энергией продолжить поиски.