Первые искры

Но час шел за часом. Искры летели, но трут оставался холоден, лишь покрываясь черными точками от мимолетного жара. Упорство Зора вызывало сначала уважение, потом недоумение. Постепенно возбужденное перешептывание за его спиной стихло. Те, кто стоял ближе, начали отходить один за другим, их лица снова вытягивались, приобретая выражение глубокой безнадежности. Всплеск надежды оказался таким же мимолетным и бесполезным, как и те беспощадно гаснущие искры. К тому времени, как солнце поднялось высоко, отбрасывая короткие, резкие тени, вокруг Зора образовалось пустое пространство. Группа вновь погрузилась в тяжелую, гнетущую апатию, лишь усугубленную этим новым, таким наглядным разочарованием. Их последняя надежда, Зор, не смог. Тихий плач Лии, казалось, стал еще горше и безысходнее. И этот молчаливый укор, эта стена отчаяния за его спиной давили на Зора сильнее физической усталости, делая его собственное разочарование почти невыносимым.

Наконец, Зор, полностью измученный и опустошенный, прекратил свои попытки. Он уронил камни на землю и без сил опустился у потухшего очага, глядя на свои израненные, дрожащие руки. Он потерпел неудачу. Он не смог вернуть огонь.

Все его знания, все его наблюдения, все его силы – все оказалось бесполезным. Он перепробовал все, что мог придумать, подражая силам природы, которые так легко рождали пламя. Но его руки были не молнией, его камни – не небесным огнем. Холодный, мокрый пепел на месте костра был молчаливым свидетелем его бессилия. Взгляд его упал на Лию, свернувшуюся калачиком вокруг Малыша, чей тихий, страдальческий стон снова стал слышен в наступившей тишине. Отчаяние, густое и черное, как сажа от потухшего огня, начало заливать его душу. Казалось, выхода нет. Он исчерпал все возможности. Он подвел их всех.

Он еще не знал, как это делается. Он понимал теперь, что разжечь огонь – это не так просто, как ему показалось вчера. Это не случайность, которую легко повторить. Это требует какого-то особого знания, какого-то секрета, который ему пока неведом. Простого подражания увиденному было явно недостаточно.

Именно в этот момент глубочайшей фрустрации, когда он уже был готов сдаться, признать свое поражение перед этой непостижимой тайной, в его сознании, словно далекий, почти забытый отголосок, начала пробиваться другая мысль… Это не было логическим выводом или внезапным озарением. Скорее, в глубине его отчаявшегося разума, там, где хранились самые яркие, самые важные для выживания образы, всплыла картина – картина того далекого пожарища, теплой земли и тех первых, спасших Малыша угольков. Это была его "Нить Судьбы" – та самая обостренная наблюдательность, та цепкая память на детали, которые другие упускали или быстро забывали. Именно эта нить, эта особенность его восприятия, не дала ему окончательно погрузиться в пучину отчаяния.

Но это была уже не та упрямая решимость научиться добывать огонь самому, которая владела им ранее. Сейчас это была скорее последняя, отчаянная соломинка, за которую хватался утопающий – мысль о том, что где-то огонь еще мог существовать в своей первозданной, дикой форме. Сквозь усталость, боль и почти полное разочарование в собственных силах, эта мысль начала медленно разгораться в его душе, как единственный крошечный уголек в бездне холода. "Нить Судьбы", казалось, почти оборвавшаяся, снова натянулась, потянув его дальше, по трудному, неизведанному пути.

Раздел 4. Танец с Пламенем

Глава 31: Зов Пепелища

Серое, безрадостное утро сочилось в расщелину, неся с собой не рассветную свежесть, а лишь усиление пронизывающего холода. Костер, еще вчера бывший средоточием жизни и надежды, зиял теперь черным, мертвым пятном. Малыш на руках Лии снова ослаб. Его прерывистое, затрудненное дыхание было едва слышно, а маленькое тельце вновь начало подрагивать от подступающего озноба. Тихий, безнадежный плач Лии, лишенный уже даже силы отчаяния, тонкой, острой иглой вонзался в общее подавленное молчание. Остальные члены группы, сгрудившись по углам, избегая смотреть друг на друга, неотрывно глядели на место потухшего очага. В их глазах застыли отчаяние и древний, животный страх. Вчерашняя короткая радость, иллюзия тепла и безопасности, теперь лишь усугубляли горечь катастрофы. Надежды рухнули, оставив после себя лишь холодный пепел.

Зор сидел поодаль, плечи его были опущены. Острое чувство вины и сокрушительного бессилия давило на него тяжелым камнем. Все его отчаянные попытки прошлой ночью вернуть огонь – трение палочек до стертых в кровь ладоней, высекание искр из камней до полного изнеможения – оказались тщетными. Огонь не подчинился ему. И теперь он видел расплату: страдания Малыша, окаменевшее от горя лицо Лии, страх в глазах соплеменников.

Он опустил голову, закрыв глаза, но вместо темноты перед его внутренним взором настойчиво всплывал другой образ. Яркий, почти обжигающий. Тепло выжженной, но еще не остывшей земли под ногами. Едкий, но обещающий запах гари. И главное – жар, живой, пульсирующий жар тлеющих углей, которые он когда-то нашел глубоко под пеплом поваленного дерева. Он вспомнил, как бережно нес их, как они едва не погасли, и как потом, уже в расщелине, от случайной искры вспыхнуло спасительное пламя. Те угли спасли Малыша в прошлый раз. Мысль эта, сначала смутная, как далекий отблеск, становилась все отчетливее, настойчивее, превращаясь в почти физический зов. Это не было четким планом, рожденным разумом, скорее – глубинным инстинктом, последней отчаянной соломинкой, за которую цеплялось его существо. Зов пепелища, где когда-то таилась жизнь огня.

Решение созрело мгновенно, твердое и безотзывное. Он не станет делиться им ни с кем. После вчерашних неудач ему не поверят, лишь встретят молчаливым осуждением или, что еще хуже, посеют в других ложную, хрупкую надежду, которая, если он снова потерпит крах, разобьется с еще большей болью. Он видел – никто больше не пытался ничего предпринять. Группа была парализована отчаянием, смирившись с неизбежным.

Зор выждал момент. Лиа, укачивая Малыша, отвернулась к стене, ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Курр сидел, уставившись в одну точку, его лицо было непроницаемой маской древней скорби. Торк беспокойно ворочался, глухо рыча, но и его энергия, казалось, иссякла. Тихо, как тень, стараясь не издать ни единого звука, Зор поднялся. Он на мгновение задержал взгляд на своей палке-копалке, лежавшей у входа, затем подобрал с земли несколько крупных, плотных листьев лопуха, словно инстинктивно зная, что они могут пригодиться. И, не оглядываясь, выскользнул из расщелины.

Путь предстоял неблизкий и опасный, но мысль о безжизненном очаге и страдающем Малыше подгоняла его сильнее любого страха. Он шел, вслушиваясь в каждый шорох, всматриваясь в каждую тень, его единственной целью было добраться до места старого пожара, где, как он отчаянно надеялся, еще могла теплиться последняя искра жизни.

Глава 32: Опасный Путь к Надежде

Рассвет только-только окрасил восточный край неба в робкие, жемчужно-серые тона, когда Зор, подобно тени, выскользнул из расщелины. Холодный утренний воздух обжег его легкие, но он почти не замечал этого. Тяжесть принятого решения и хрупкость возложенной на себя миссии давили на плечи сильнее, чем ноша из камней. Он на мгновение обернулся, посмотрев на темный провал в скале, где в тревожном сне металась его группа. Образ страдающего Малыша, угасающего без спасительного тепла, вспыхнул в его сознании, придав шагам твердости и одновременно усилив сосущий под ложечкой страх неудачи. Первые метры пути по знакомой, вытоптанной сотнями ног тропе, дались легко, но ощущение острого, пронзительного одиночества росло с каждым шагом. Он был один, без защиты Курра, без силы Торка, без поддержки Лии. Его чувства обострились до предела – каждый треск сухой ветки под ногой, каждый шорох в придорожных кустах, каждый незнакомый запах, принесенный утренним ветерком, заставляли его вздрагивать и замирать.

По мере того, как он удалялся от привычных мест обитания и приближался к границам области, опустошенной недавним пожаром, окружающий мир начал стремительно меняться. Привычные ориентиры – причудливо изогнутое дерево, большой камень, похожий на спящего зверя, густые заросли кустарника – исчезли, поглощенные огнем, или были искажены до неузнаваемости. Вместо них простиралась черная, безжизненная земля, усеянная обугленными, торчащими во все стороны скелетами деревьев. Тишина здесь была иной – не спокойной, а гнетущей, звенящей, словно сама природа затаила дыхание после пережитой катастрофы. Зора охватило неприятное чувство дезориентации. Ему приходилось все чаще останавливаться, напряженно вглядываясь вдаль, пытаясь по обрывкам воспоминаний, по едва заметным особенностям рельефа восстановить в памяти правильное направление. Интуиция и звериное чутье стали его единственными проводниками в этом искореженном, враждебном ландшафте.

На одном из участков, где пепел лежал особенно толстым слоем, скрывая под собой все неровности почвы, Зор замер как вкопанный. Его ноздри уловили слабый, но безошибочно узнаваемый мускусный запах, а на сером покрывале земли четко отпечатались огромные, глубокие следы. Следы крупного кошачьего хищника – возможно, того самого саблезубого тигра, чей рев иногда доносился до их стоянки, вселяя ужас. Следы были свежими, оставленными, быть может, всего несколько часов назад, и вели они как раз в том направлении, куда лежал путь Зора. Холод пробежал по его спине, волосы на загривке встали дыбом. Сердце ухнуло вниз и забилось частым, тревожным молоточком. Он инстинктивно пригнулся ниже, его движения стали еще более медленными и осторожными. Теперь каждый шаг требовал предельной концентрации, он старался ступать бесшумно, используя каждое укрытие – обгоревший ствол, нагромождение камней – чтобы оставаться незамеченным.

Вскоре он увидел их. Высоко в небе, почти неподвижно паря на восходящих потоках теплого воздуха, кружила стая грифов. Их зоркие глаза высматривали добычу на земле. А чуть поодаль, у останков какого-то крупного животного, уже вовсю шла отвратительная, шумная трапеза – стая гиен с рычанием и визгом рвала на части то, что осталось после более удачливого охотника. Эта сцена, жестокая в своей обыденности, напомнила Зору о хрупкости его собственного существования, о том, как легко он сам мог превратиться из охотника в добычу. Он благоразумно обошел это место стороной, сделав большой крюк и потеряв драгоценное время, но инстинкт самосохранения был сильнее. Присутствие падальщиков также косвенно подтверждало его опасения – крупный хищник действительно был где-то поблизости.

Путь ему преградил глубокий, заваленный обугленными стволами овраг. Вероятно, раньше здесь был пологий спуск, но огонь, уничтожив корни деревьев и кустарников, скреплявших почву, вызвал оползень. С одной стороны оврага свисали неустойчивые, готовые в любой момент обрушиться комья земли, с другой – торчали острые, как пики, обломки стволов. Обойти овраг означало потерять еще больше времени и, возможно, окончательно сбиться с пути. Зор, после короткого, напряженного раздумья, решил рискнуть. Он выбрал место, где склон казался чуть менее отвесным, и, цепляясь за выступающие корни и камни, начал спуск. Несколько раз он едва не сорвался, когда опора уходила из-под ног или рук. Пыль и мелкие камни сыпались вниз, вызывая у него приступы кашля. Добравшись до дна, он с таким же трудом, напрягая все мышцы, начал карабкаться на противоположную сторону. Этот подъем отнял у него последние силы.

Когда он, наконец, выбрался наверх, тяжело дыша, с ободранными коленями и дрожащими от напряжения руками, его на мгновение охватило черное отчаяние. Он был измучен, напуган, и цель его казалась такой же далекой и недостижимой, как звезды на ночном небе. Стоил ли этот неимоверный риск того? Быть может, все его усилия напрасны, и угли, если они и были, давно потухли, превратившись в такой же холодный пепел, как и все вокруг? Он опустился на землю, готовый сдаться. Но тут же перед его глазами снова возник образ Малыша – его посиневшие губки, слабое, прерывистое дыхание. Вспомнился тихий плач Лии. И стыд – жгучий, горький стыд за свою минутную слабость – обжег его сильнее, чем полуденное солнце. Нет, он не мог сдаться. Не сейчас. Он нес на своих плечах не просто надежду, а, возможно, единственную жизнь. Зор рывком поднялся на ноги, стряхнул с себя оцепенение и, сжав зубы, двинулся дальше.

И вот, наконец, сквозь редкие, обгоревшие стволы он увидел их – знакомые, хоть и искаженные огнем, очертания той части леса, где когда-то росло огромное, старое дерево, поваленное бурей. Запах гари здесь был гуще, почти осязаемым. Он чувствовал – цель близка. Несмотря на неимоверную усталость, на ноющую боль в натруженных мышцах, его шаг стал тверже, а в груди снова затеплился огонек надежды, такой же хрупкий и драгоценный, как те угли, за которыми он пришел. Впереди, метрах в ста, возвышался над выжженной землей темный, обугленный силуэт упавшего гиганта. Но что ждало его там, под слоем пепла – спасительный жар или холодное разочарование – он еще не знал.

Глава 33: Последние Искры

Зор тяжело дышал, остановившись перед огромным, обугленным стволом поваленного дерева. Это было то самое место. Он узнал его по характерному изгибу уцелевшей части корня, напоминавшему скрюченную лапу гигантского зверя, и по глубокой расщелине, черневшей на боку ствола, словно рана. Воспоминания о прошлой удаче, когда именно здесь он нашел спасительные угли, смешивались с леденящей тревогой. Сможет ли он снова обмануть смерть огня? Найдет ли хоть искорку жизни в этом царстве пепла? Воздух вокруг казался неподвижным, застывшим, и тишина, нарушаемая лишь его собственным прерывистым дыханием и гулким стуком сердца в ушах, давила, почти физически ощущалась.

Он опустился на колени, отложив в сторону свою палку-копалку и припасенные листья лопуха. Пришло время для рук. Осторожно, почти благоговейно, он начал разгребать верхний слой пепла там, где, как ему помнилось, в прошлый раз таился самый сильный жар. Слой золы и мелких, полностью истлевших угольков был глубок. Его пальцы погружались в холодную, чуть влажную от утренней росы массу. Первая попытка, вторая, третья – ничего. Только безжизненный, серый прах, пахнущий сыростью и гарью. Сердце Зора болезненно сжалось от подступающего разочарования. Он вспомнил свой долгий, изматывающий, полный опасностей путь. Неужели все это было напрасно? Неужели он обманул сам себя, погнавшись за призрачной надеждой?

Он уже готов был в отчаянии ударить кулаком по этому бесчувственному пеплу, когда его внимание привлекло что-то едва уловимое. Он решил копнуть глубже, почти в самой сердцевине истлевшего ствола, где толща древесины, возможно, дольше сопротивлялась огню. И тут он заметил: пепел в этом месте был чуть суше, не таким спрессованным, как на поверхности. И когда он разгреб его еще немного, до его ноздрей донесся едва различимый, но совершенно особый запах – не просто запах старой гари, а тонкий, чуть сладковатый аромат тлеющей, очень медленно умирающей древесины. Этот почти неощутимый знак, который другой, менее отчаявшийся или менее внимательный, мог бы и не заметить, заставил Зора замереть, а затем с удвоенной, почти лихорадочной энергией продолжить поиски.

Рука его, погруженная по самое запястье в рыхлую труху обугленного дерева, вдруг ощутила его. Слабое, почти неосязаемое, но безошибочно узнаваемое… тепло! Он замер, боясь дышать, боясь спугнуть это хрупкое чудо. Кровь застучала в висках. Медленно, миллиметр за миллиметром, он начал разгребать пепел и труху кончиками пальцев, его движения были легки, как прикосновение мотылька. И вот они! Несколько крошечных, не больше ногтя на его мизинце, темно-красных, почти не светящихся, но все еще живых, едва-едва тлеющих угольков. Они забились в самую глубину, в крошечную полость внутри ствола, словно последние, самые стойкие воины, не желающие сдаваться смерти. Толстый слой пепла и плотной, обугленной древесины вокруг них, почти полностью перекрыв доступ воздуха, замедлил горение до едва заметного, но упорного тления, сохранив эти драгоценные искорки на долгие часы. Их было так мало, всего три или четыре, и они были так неимоверно слабы, что казалось, малейшее дуновение ветерка, малейшее неосторожное движение – и они погаснут навсегда, оставив его одного в этом царстве холода и отчаяния.

Огромное, почти болезненное облегчение хлынуло на Зора, смешанное с новой, еще более острой тревогой. Он нашел их! Но эти угли были несравнимо слабее тех, что он обнаружил здесь в прошлый раз. Те были горячими, уверенно тлеющими. Эти же – лишь призрачные намеки на огонь, почти угасшие искры. Они могли умереть в любую секунду. Он лихорадочно огляделся. Листья лопуха, которые он принес, лежали рядом. Он вспомнил, как в прошлый раз пытался завернуть в них угли. Нужен еще какой-то материал, очень сухой, способный легко воспламениться от такого слабого жара, и в то же время способный защитить драгоценную ношу. Его взгляд упал на свисающий с соседнего, не до конца обгоревшего куста, клок сухого, почти пыльного мха, который огонь пощадил.

Действовать нужно было немедленно, но с предельной осторожностью. Используя две тонкие, обугленные веточки как неуклюжий пинцет, или, где это было возможно, самые кончики своих загрубевших, но на удивление чувствительных сейчас пальцев, Зор, затаив дыхание, начал свою деликатную операцию. Он подцепил первый, самый крупный уголек. Тот едва заметно дрогнул, его тусклое, багровое свечение, казалось, на миг стало еще слабее. Зор замер, его сердце ухнуло. Но уголек выдержал. С неимоверной осторожностью он перенес его на самый большой и плотный лист лопуха, расстеленный на земле. Даже сквозь толстый лист он почувствовал слабое, но настойчивое тепло, приятно щекочущее ладонь. Этот живой жар был подтверждением его успеха. Затем второй, поменьше. Третий был совсем крошечным, почти невидимым, но и его удалось спасти. Он старался не дышать на них слишком сильно, боясь как затушить их своим дыханием, так и, наоборот, заставить их вспыхнуть и быстро истлеть. Каждое движение было выверено до предела, каждый мускул его тела напряжен. Наконец, все три драгоценных, едва живых огонька лежали на листе. Зор быстро, но аккуратно, накрыл их сверху другим листом, создав подобие маленького, закрытого "гнезда", а по краям обложил тонким слоем того самого сухого мха, который успел сорвать. Мох был сухим и колючим на ощупь, но Зор чувствовал, как он медленно, почти неощутимо, начинает впитывать тепло от угольков, сам становясь частью этого хрупкого очага.

Он сделал это. Угли были извлечены и укрыты. Но их дальнейшая судьба, как и судьба его самого и всей его группы, висела на тончайшем, почти невидимом волоске, сотканном из этих последних, трепетных искр.

Глава 34: Несущий Огонь

Зор стоял на коленях перед своим хрупким творением – гнездом из листьев лопуха, в котором, укрытые от мира, едва теплились три крошечных уголька. Их слабое, почти призрачное тепло едва ощущалось сквозь толщу листьев, но оно было. И это тепло было сейчас дороже всех сокровищ мира. Тяжесть ответственности давила на него почти физически. От его осторожности, от его терпения, от его знаний, таких еще несовершенных, зависело все – жизнь Малыша, выживание группы, их будущее. Он очень медленно, с неимоверной бережностью, подвел руки под свое "гнездо" и осторожно поднял его. Ноша была почти невесомой, но ощущалась тяжелее самого большого камня. Малейшее неверное движение, слишком резкий поворот, и все могло рассыпаться, превратившись в холодный, бесполезный пепел.

Первые шаги обратного пути были пыткой. Зор двигался медленно, почти крадучись, его ноги ступали по выжженной земле с мягкостью кошки, глаза неотрывно следили за драгоценной ношей в руках. Ему пришлось держать "гнездо" на вытянутых руках, чуть согнутых в локтях, чтобы не прижимать его к телу и не затушить угли, и от этого непривычного, напряженного положения вскоре начали ныть плечи и затекать пальцы. Жар от углей, хоть и слабый, постоянно ощущался сквозь листья, напоминая о драгоценности ноши и заставляя быть еще внимательнее.  Он постоянно прислушивался, пытаясь уловить тончайшие изменения в их состоянии – не стал ли слабее едва уловимый запах тлеющей древесины, не исчез ли почти неощутимый жар. Время от времени он очень осторожно, прикрывая "гнездо" от ветра ладонью, чуть приоткрывал верхний лист, чтобы дать углям глоток свежего воздуха, а затем снова плотно укрывал. Когда он подкладывал мох, он чувствовал, как тот, соприкасаясь с невидимым жаром, начинает едва заметно тлеть, издавая характерный, чуть едкий дымок – это было почти как прикасаться к самому дыханию огня. Это был танец на острие ножа, искусство хрупкого баланса, которому он учился на ходу, ценой неимоверного напряжения.

Вскоре он понял, что одних листьев и того слабого тепла, что давали сами угольки, недостаточно. Их жизненная сила была слишком мала, чтобы они могли долго тлеть самостоятельно. Жар, который он ощущал от "гнезда", становился все слабее. Зор вспомнил о клочке сухого, почти пыльного мха, который он предусмотрительно захватил, и о мельчайшей древесной трухе, которую он видел россыпью у подножия одного из обгоревших деревьев. Он нашел укромное место, защищенное от ветра нависшей скалой, и осторожно опустил свою ношу на землю. Дрожащими от волнения пальцами он приоткрыл "гнездо". Угольки, казалось, стали еще тусклее. С величайшей осторожностью, используя кончик тонкой веточки, он подложил крошечную, почти невесомую щепотку сухого мха к самому краю одного из угольков, стараясь не засыпать его, а лишь дать новую, легковоспламеняющуюся пищу. Затем он набрал в легкие воздуха и очень-очень медленно, легонько дунул на мох. Тот не вспыхнул, но от него потянулась тоненькая, едва заметная струйка сизого дыма. Уголек под ним словно вздохнул, его красноватое свечение на мгновение стало чуть ярче. Зор повторил это с другими угольками, добавляя то мох, то древесную пыль. Это было его первое, инстинктивное "кормление" огня в пути.

Обратный путь был не менее опасен, чем дорога сюда. В одном месте, пересекая небольшую лощину, он услышал неподалеку низкое, утробное рычание. Хищник. Он не видел его, но звук был достаточно близко, чтобы заставить его сердце замереть. Перед ним встал выбор: броситься бежать, пытаясь как можно быстрее миновать опасное место, рискуя при этом рассыпать или затушить драгоценные угли от тряски, или сделать большой, изнурительный крюк по склону, поросшему колючим кустарником, рискуя, что угли погаснут от недостатка "пищи" или просто от времени. Мгновение он колебался, но затем, взглянув на свою ношу, принял решение. Он выбрал более безопасный, хоть и значительно более долгий и трудный путь. Но даже когда он начал медленно, стараясь не шуметь, огибать опасное место по густому кустарнику, ему показалось, что рычание стало ближе. В какой-то момент, продираясь сквозь колючие ветки, он замер, услышав тяжелые шаги совсем рядом, за стеной кустов. Он видел, как колышутся ветки, и чувствовал тяжелый, мускусный запах зверя. Хищник, видимо, тоже учуял его или просто проходил мимо. Зор прижался к земле, почти не дыша, его сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он молился всем неведомым духам, чтобы зверь его не заметил, и чтобы его драгоценная ноша не выдала его своим слабым дымком. Мгновения тянулись как вечность. Наконец, шаги удалились. Лишь тогда Зор позволил себе выдохнуть, его тело дрожало от пережитого напряжения. Удача и его предельная осторожность снова спасли его, но цена этого спасения была высока.Сохранение огня стало сейчас главным, отодвинув на второй план даже инстинктивный страх перед зверем.

Словно этого было мало, небо, до этого хмурое, но сухое, начало ронять первые холодные капли. Мелкий, противный дождь, который мог стать смертным приговором для его тлеющего сокровища. Зор инстинктивно прижал "гнездо" к груди, пытаясь укрыть его своим телом от влаги. Он забеспокоился, начал искать глазами хоть какое-то укрытие. К счастью, неподалеку виднелся небольшой скальный навес, образованный выступающей плитой. Он забился под него, сжавшись в комок, и пережидал, пока дождь не ослабнет, постоянно проверяя состояние углей, прислушиваясь к их "дыханию", боясь, что сырость все же доберется до них. Даже когда дождь прекратился, воздух оставался тяжелым и сырым. Зор чувствовал, как эта влага, невидимая, но всепроникающая, словно пытается задушить его хрупкую ношу. Ему приходилось чаще дуть на угольки, чтобы отогнать от них эту сырость, помочь им дышать, не дать им отсыреть и погаснуть.

Несмотря на все его неимоверные усилия, наступил момент, когда Зору показалось, что все потеряно. Он почти перестал ощущать тепло от "гнезда", а слабый, такой обнадеживающий дымок, который он поддерживал своим дыханием и крошечными порциями трута, почти полностью исчез. Ледяное отчаяние начало сковывать его сердце. Неужели он проиграл эту битву? Неужели он нес в руках лишь холодный пепел? Но он не мог сдаться. Не после всего, что он прошел. Собрав последние силы, он снова приоткрыл листья. Угли были почти черными, лишь в самой глубине одного из них угадывалась крошечная, почти невидимая красная точка. Зор начал дуть. Осторожно, ритмично, вкладывая в это простое действие всю свою волю, всю свою надежду. Он дул, пока не закружилась голова, пока не пересохло во рту. И вдруг – о, чудо! – та самая крошечная точка в глубине уголька начала медленно, очень медленно разгораться, становясь чуть ярче, а затем от нее снова потянулась тоненькая, спасительная струйка дыма. Огонь был еще жив!