Первые искры

Когда же, наконец, утомленная дневными трудами и вечерними бдениями группа засыпала, их сон был глубже и спокойнее, чем когда-либо прежде. Мягкий, ровный свет костра, который неусыпно поддерживали "стражи", создавал вокруг них невидимый кокон безопасности, островок порядка и защищенности посреди огромной, враждебной ночной саванны. Мир перестал быть полностью враждебным и непонятным с наступлением темноты. Огонь не просто грел и освещал – он покорял ночь, даря им новый уровень комфорта и, что самое главное, душевного спокойствия. Это был свет во тьме, и этот свет менял их мир.

Искра из Камня

Глава 41: Пепел Надежды

Триумф обладания рукотворным огнем оказался пьянящим, но и изматывающим. Ночи стали короче, но не спокойнее. Зор, как главный хранитель нового знания, почти не спал. Каждый раз, когда костер начинал угасать, все взгляды обращались к нему, и он, превозмогая усталость, брал свои "огненные камни".

В ту последнюю ночь Зор был измотан до предела и, совершенно опустошенный, рухнул на подстилку и провалился в тяжелый сон.

А когда он проснулся, его разбудила тишина. Та самая, первобытная, ледяная тишина. Костер, который под утро никто не удосужился поддержать, погас.

Липкий, промозглый холод пробирался под шкуры, впивался в кости. Он был злее и беспощаднее, чем прежде, потому что теперь группа знала, какой может быть жизнь с теплом. В центре расщелины зияла черная яма кострища, холодная и мертвая, источающая слабый, тоскливый запах сырого пепла. Тягостная тишина, нарушаемая лишь слабым, хриплым кашлем Малыша на руках Лии и свистом ветра у входа, давила на уши, делая холод почти осязаемым.

Плач Малыша прекратился, и это было хуже всего. Он лежал на руках Лии безвольной, отяжелевшей куклой. Его личико, и без того маленькое, казалось, усохло, кожа приобрела сероватый оттенок. Губы, еще вчера бывшие розовыми, теперь имели отчетливый синюшный ободок. Лиа прижимала ухо к его груди, вслушиваясь не в кашель, а в само дыхание – оно стало едва различимым, поверхностным, с длинными, пугающими паузами между неглубокими вздохами. Его тельце было холодным на ощупь, и тепло ее собственного тела, казалось, просто поглощалось этим внутренним льдом, не в силах его согреть.

Члены группы сбились в дальних углах, инстинктивно ища тепла в телах друг друга, но избегая смотреть в глаза. Их взгляды были потухшими, движения – вялыми и апатичными. Вчерашний триумф, когда они поверили в чудо рукотворного огня, теперь казался жестокой насмешкой природы, коротким сном, после которого пробуждение в ледяной реальности стало еще горше. Зор сидел поодаль от всех, спиной к группе, лицом к холодной каменной стене. Он был островом отчуждения в море общего горя. Его ладони, стертые до кровавых мозолей отчаянными попытками высечь искру или добыть огонь трением, горели тупой болью. Но эта физическая боль была ничем по сравнению с ледяным бессилием, сковавшим его изнутри. Он подвел их. Он дал им надежду, а потом неуклюже вырвал ее из их рук.

Лиа, больше не издавая ни звука, безнадежно покачивала Малыша, чье дыхание становилось все более прерывистым и поверхностным. Она пыталась согреть его своим телом, укутывала в шкуру, но это не помогало. Холод, казалось, шел изнутри ребенка, и ее собственное тепло было бессильно против него. Она подняла глаза на Зора. В ее взгляде не было ненависти или злости, лишь глубочайшее, бездонное разочарование, которое ранило сильнее любого крика. Ты обещал. Ты обманул. Этот безмолвный укор был невыносим.

Торк, напротив, не скрывал своего презрения. Он громко фыркнул, поднялся во весь свой могучий рост и с силой пнул ногой обугленное полено на краю кострища, отчего в воздух взметнулось облачко серого пепла. Затем он прошелся мимо Зора, нарочито задев его плечом, и издал короткий, глумливый рык. Его язык жестов был предельно ясен: Твои игрушки сломались. Твоя магия – ложь. Только сила имеет значение. Остальные члены группы молчаливо поддерживали Торка. Они отодвигались, когда Зор шевелился. Он чувствовал себя окруженным невидимой стеной осуждения. Он был чужим, самозванцем, чье кратковременное возвышение закончилось позорным провалом.

Зор опустил голову на колени, закрыв глаза. Его руки, лежавшие на коленях, мелко дрожали – уже не от холода, а от предельного мышечного и нервного истощения. Голова гудела, и когда он пытался сфокусировать взгляд на рассыпанных у ног камнях, их очертания на мгновение расплывались, сливаясь в серое пятно. Он достиг физического дна, и именно там, в этой точке полного бессилия, отчаяние начало перерождаться в нечто иное.

Он хотел провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться в этом холодном камне. Но вместо темноты перед его внутренним взором снова и снова вспыхивали яркие, обжигающие образы. Не вчерашняя позорная неудача, а тот самый, первый триумф.

Это было не просто воспоминание, а целое наводнение ощущений. Память его пальцев вспомнила тот, правильный, камень – его острый, режущий край, его прохладную, шероховатую твердость. Память его ушей снова услышала тот самый звук – не глухой стук, который получался вчера, а короткий, резкий "чирк!", полный скрытой энергии. Память его ноздрей уловила запах пыли и солнца от идеально сухого мха, который он тогда нашел.

И, наконец, память его глаз увидела картину целиком: как после этого резкого "чирка" с острого края срывается не тусклая красная точка, а яркая, почти желтая, горячая искра. Он видел, как она летит по короткой дуге и падает не просто на землю, а на крошечный, специально подготовленный комочек иссохшего, почти пыльного мха. Он вспомнил, как этот мох не вспыхнул, а начал медленно, уверенно тлеть, испуская тонкую, пахнущую чем-то острым и сухим, струйку дыма.

А затем, сразу после этой яркой вспышки успеха, в его памяти встала убогая, серая картина последней ночи. Тусклые красные искорки, беспомощно гаснущие на влажной траве. Глухой стук "пустых" камней. Он не просто вспоминал – он сравнивал. Его сознание металось между двумя образами: вот яркая, горячая искра, а вот – слабая и умирающая. Вот сухой, жадный до огня мох, а вот – сырая, безразличная зелень. Вот резкий, точный удар "живых" камней, а вот – бессильные тычки "мертвых". Он хватал любые камни – гладкие, округлые, сырые. Он бил ими по влажной от ночной сырости траве, по кучкам древесной трухи, по мху, который был недостаточно сухим. Он действовал в панике, слепо повторяя одно-единственное движение, но не воссоздавая условия. Это было озарение. Оглушительное в своей простоте. Дело было не в ударе. Дело было во всем сразу: в правильном камне-высекателе, в правильном камне-кресале и в идеально сухом, восприимчивом труте. Успех был не действием, а целой цепочкой правильных ощущений, которые нужно было воссоздать. Случайность, которая привела его к успеху в первый раз, состояла из множества мелких, незамеченных им тогда деталей. И теперь он понял: чтобы вернуть огонь, нужно не просто повторять, нужно понимать.

Ледяное отчаяние в груди Зора начало таять, сменившись тихой, холодной яростью. Яростью на собственную слепоту, на свою глупость. Он больше не чувствовал вины перед группой, он был одержим задачей. Огонь не был чудом, которое покинуло их. Огонь был загадкой, которую он должен был разгадать.

Он поднял голову. Его взгляд изменился. Апатия исчезла, уступив место напряженной, почти хищной сосредоточенности. Он встал на ноги. Его движения больше не были вялыми и неуверенными, они стали целеустремленными и твердыми. Он не посмотрел ни на Лию, ни на Торка. Их осуждение больше не имело значения.

Он подошел к остаткам своих инструментов, но не для того, чтобы снова начать бессмысленные попытки. Он лишь подобрал свою палку-копалку и несколько крупных камней, которые могли служить оружием в пути. Он знал, что здесь, в расщелине, у него нет нужных материалов. Но он помнил, где он их видел. Там, у старого ручья, где галька была особенно разнообразной. Там, под скальным навесом, где мох всегда оставался сухим даже после самого сильного дождя.

Он должен был вернуться. Не в поисках чуда, а в поисках ответов. Не просить у мира огонь, а взять его, поняв его природу. Не оглядываясь, Зор решительно направился к выходу из расщелины, оставляя за спиной пепел погасшей надежды и удивленные, непонимающие взгляды соплеменников. Он шел не просто за огнем. Он шел за знанием.

Глава 42: Память о Тепле

После ухода Зора расщелину накрыла еще более тяжелая тишина. Его решительный уход не принес облегчения, а лишь подчеркнул общую, парализующую апатию. Группа, лишенная своего недавнего "чудотворца", окончательно сникла, погрузившись в летаргию холода. Лиа сидела неподвижно, как изваяние из скорбного камня, прижимая к себе Малыша, чей каждый слабый вздох отдавался болью в сердце старейшины. Торк, выместив свою злобу, теперь просто лежал, уставившись в пустоту, его могучая сила была бесполезна против невидимого врага – холода и безнадежности.

Курр сидел у стены, сгорбившись, опираясь на свою гладкую, отполированную временем палку. Он смотрел на свою группу, на свое стадо, и чувствовал, как вес их выживания давит ему на костлявые плечи. Он был старейшиной. Его опыт должен был вести их. Но его опыт молчал. Все, что он знал, – это страх перед холодом и тьмой, тот же самый страх, что сейчас сковал всех остальных. Он чувствовал себя таким же бессильным, как и самый последний подросток в группе. Холод пробирал его старые кости, и вместе с ним приходило знакомое, тоскливое чувство – предчувствие конца.

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать картину страдающего Малыша. И во тьме, под закрытыми веками, что-то шевельнулось. Это не была четкая мысль, рожденная разумом. Это был… отголосок. Эхо, дремавшее в глубине его костей. Перед его внутренним взором промелькнули смутные, дрожащие образы, как отражения в воде во время дождя.

Не их выжженная солнцем саванна, а другая земля, более влажная и зеленая. Длинная, бесконечная вереница фигур, его предков, идущих сквозь высокую, колышущуюся траву. Их лица были другими, более широкими и плоскими, но их походка, их усталость – были теми же. И руки… он увидел руки. Руки, бережно несущие нечто округлое, серое, из чего тонкой струйкой вился дымок.

Затем пришел запах. Не просто запах дыма, а сложный, забытый букет: влажная речная глина, сухой, пыльный мох и тонкий, сладковатый аромат тлеющей древесины, запертой внутри чего-то. А потом – ощущение. Память не его мозга, а его ладоней. Ощущение тяжелого, но не обжигающего тепла, исходящего из серого комка. Он вспомнил – или ему показалось, что он вспомнил, – как его собственный предок, такой же старый, как он сейчас, показывал ему, тогда еще совсем юному, как обмазывать ком сухого мха слоем вязкой глины, оставляя лишь маленькое отверстие для дыхания огня. "Память о Тепле" – это было не воспоминание о костре, а воспоминание о способе нести тепло с собой.

Когда Зор вернулся, с пустыми руками и лицом, мрачным как грозовая туча, Курр уже ждал его. Он поднялся, игнорируя протестующую боль в суставах, и подошел к юноше. Группа с удивлением наблюдала за ним.

Курр начал свой безмолвный рассказ. Сначала он указал на горизонт и начал медленно, тяжело шагать на месте, изображая долгий путь. Потом он обхватил себя руками и задрожал, показывая холод. Затем его палец ткнул в мертвое кострище. Мы идем. Нам холодно. Огня нет. Это было просто и понятно всем.

Дальше началось самое сложное. Курр опустился на колени. Он сложил ладони чашей. Затем он зачерпнул горсть влажной земли у входа в расщелину и начал разминать ее, лепя из нее подобие миски. Глина была плохая, песчаная, рассыпалась в руках, но жест был понятен. Он указал на комки мха, росшего у камней, и изобразил, как выстилает им свою воображаемую чашу изнутри. Торк презрительно хмыкнул, решив, что старик окончательно впал в детство. Но Зор, чье сознание было обострено недавним озарением и последующей неудачей, смотрел во все глаза, пытаясь уловить смысл в этой странной пантомиме.

Курр взял крошечный белый камешек, символизирующий уголек. Он бережно "положил" его в свое воображаемое гнездо из глины и мха, а затем прикрыл сверху еще одним слоем воображаемой глины, оставив небольшую щель. Он поднес "гнездо" к губам и тихо подул в щель. А затем снова начал свой медленный, шагающий танец, бережно неся перед собой драгоценную ношу.

Зор смотрел, и в его голове происходила буря. Он не понял всей концепции великой миграции и древних предков. Но он увидел главное. Глина. Мох. Уголек внутри. Защита.

Он вспомнил свой собственный путь с пожарища. Он нес угли в листьях лопуха, и они едва не погасли. Листья были хрупкими, они пропускали ветер и не держали тепло. Глина… Глина была прочнее. Она могла создать твердые стенки, которые бы защитили от ветра и сохранили жар. А мох… сухой мох мог служить и подстилкой, и топливом одновременно, медленно тлея от жара уголька, поддерживая его жизнь. Курр показывал ему не просто способ переноски. Он показывал технологию. Способ создать портативный, долгоживущий очаг.

Зор поднял глаза на старейшину. Фрустрация на лице Курра сменилась слабой надеждой, когда он увидел проблеск понимания во взгляде юноши. Зор медленно кивнул. Он не знал, сработает ли это. Он не знал, где найти правильную глину. Но теперь у него был не просто слепой порыв, а конкретный, пусть и смутный, план. Семя древнего знания, брошенное старым Курром, упало на подготовленную почву отчаяния и анализа. И оно было готово прорасти.

Глава 43: Поиски Глины

Холод в расщелине стал осязаемым врагом. Он был в каждом вздохе, в каждом движении, в безмолвном отчаянии, застывшем на лицах соплеменников. Но самым страшным было бездействие. Лиа сидела, укачивая Малыша, и чувствовала, как ее собственное тело коченеет не столько от мороза, сколько от ужаса бессилия. Смотреть, как угасает ее дитя, было пыткой, и эта пытка требовала выхода. Ей нужно было что-то делать. Бежать, копать, искать – что угодно, лишь бы не сидеть на месте, подчиняясь воле холода. Ее материнский инстинкт, древний и могучий, кричал беззвучно: "Двигайся! Ищи спасение!"

Зор, вернувшийся ни с чем после своей вылазки, стоял у входа, глядя на серый, безрадостный мир. Знаки Курра все еще стояли перед его глазами: глина, мох, огонь внутри. Но это была лишь идея, призрак, которому нужно было дать плоть. Он оглянулся на Лию, на ее окаменевшее от горя лицо. Их взгляды встретились на одно короткое мгновение. Он увидел в ее глазах ту же мучительную потребность в действии, что сжигала его самого.

В этот момент их разные мотивации – его стремление разгадать загадку огня и ее отчаянная потребность отвлечься от страданий – слились в единый, безмолвный порыв. Зор решительно поднял свою палку-копалку и снова посмотрел на Лию, коротко кивнув в сторону выхода. Это был не вопрос, а призыв. Лиа все поняла. Она бережно, как самое драгоценное сокровище, передала Малыша другой самке, которая испуганно прижала его к себе, и, не оглядываясь, поднялась. Их уход был тихим, почти незаметным, но полным решимости. Это был их молчаливый союз против безнадежности.

Путь к ручью, обычно такой знакомый, теперь казался чужим и полным угроз. Они были вдвоем, без защиты сильных самцов. Каждый треск ветки, каждый крик птицы заставлял их замирать и вслушиваться. Зор шел впереди, его глаза сканировали не только землю в поисках следов, но и ветви деревьев, где мог затаиться леопард. Лиа следовала за ним, ее движения были быстрыми и легкими. Ее инстинкты собирательницы были обострены до предела. Несмотря на тревогу, смена обстановки действовала на нее отрезвляюще. Вместо затхлого воздуха расщелины она вдыхала влажный, свежий запах мокрой земли и прелых листьев. Ее взгляд автоматически отмечал знакомые растения: вот корень, который можно съесть, вот ягоды, еще не созревшие. Это на мгновение отвлекало ее от образа больного ребенка, возвращая в привычный мир выживания.

Они вышли к ручью. Вода после недавних дождей была мутной и быстрой. Берега размыло, обнажив слои почвы. Повсюду была грязь, но какая из них была "правильной"? Зор, помня жест Курра, подошел к самому берегу и зачерпнул пригоршню темной, почти черной земли. Она была жирной на ощупь, но когда он попытался скатать из нее шарик, она рассыпалась. В ней было слишком много песка и мелких корешков. Он попробовал еще раз, в другом месте – тот же результат. Разочарование начало закрадываться в его сердце. Может, он все не так понял? Может, старик просто бредил?

Лиа не наблюдала за ним безучастно. Она отошла чуть дальше, туда, где изгиб ручья замедлял течение и где вода откладывала наносы. Она видела такие места раньше. Она знала, что дикие свиньи любят валяться именно в такой грязи, потому что она долго держится на шкуре, защищая от паразитов. Она опустилась на колени и коснулась земли. Здесь она была другой – не черной, а серовато-голубой, гладкой и пластичной на вид.

Она издала тихий гортанный звук, привлекая внимание Зора. Он подошел. Лиа зачерпнула комок этой серой массы и протянула ему. Зор взял его. Ощущение было совершенно иным. Глина была прохладной, однородной, почти без примесей. Она не рассыпалась. Он начал мять ее, и она послушно меняла форму под его пальцами. Он скатал из нее длинную "колбаску", и она не треснула. Он расплющил ее в лепешку, и она сохранила форму. Это было оно. То самое вещество, из которого можно было лепить.

Радостное возбуждение охватило их. Они начали торопливо собирать драгоценную глину, используя большие листья лопуха в качестве подстилки, чтобы не смешивать ее с обычной землей. Каждый комок серой, вязкой массы был для них сокровищем. Это был еще не огонь, но это был шанс. Это был материал для "гнезда", которое могло сохранить тепло.

Глава 44: Первое "Гнездо"

Зор и Лиа принесли глину в центр расщелины, положив ее на большой плоский камень, служивший им столом. Остальная группа, забыв о холоде, с любопытством окружила их. Это было первое осмысленное, созидательное действие за долгое время, и оно притягивало взгляды, как когда-то притягивал огонь. Зор, на чьих плечах лежала тяжесть этой новой надежды, опустился на колени. Он взял комок серой, пластичной массы и начал мять его, пытаясь воспроизвести жесты Курра.

У него не было плана, только смутный образ в голове. Его пальцы, привыкшие к грубой работе с камнем и деревом, двигались неуклюже. Он попытался выдавить в комке углубление, сформировать стенки. Глина прилипала к рукам, чаша получалась кривой, с толстыми, неровными краями, которые то и дело оплывали. Лиа, видя его затруднения, молча взяла другой комок. Ее пальцы, привыкшие к тонкой работе с кореньями и ягодами, двигались более плавно и уверенно. Она не пыталась сделать глубокую чашу, а слепила простое, неглубокое блюдце.

Зор посмотрел на ее творение, потом на свое, и понял. Он взял ее блюдце и начал осторожно поднимать края, делая его глубже. Лиа, в свою очередь, принесла охапку самого сухого, чистого мха и начала аккуратно выстилать им внутреннюю поверхность глиняной чаши, как и показывал Курр. Их руки работали в тандеме, без слов понимая друг друга. Наконец, у них получилось. Первое "гнездо" – грубое, кособокое, но цельное – стояло перед ними.

Что делать дальше? Они не знали. Оставить его так? Положить в него угли сразу? Инстинктивно они понимали, что сырая глина не выдержит жара. Зор решил, что "гнездо" должно стать твердым, как камень. Он бережно перенес его к выходу из расщелины, где на него попадали редкие лучи бледного солнца и где гулял сквозняк, и оставил на камне. Им казалось это логичным – ветер и солнце сушат все.

Группа разошлась, занявшись своими делами, но то и дело кто-то бросал взгляд на серое творение. Прошло несколько часов. Лиа, вернувшись с короткой вылазки за кореньями, первой подошла проверить "гнездо". Она коснулась его пальцем и отдернула руку, издав тихий, огорченный звук.

Зор подбежал к ней. По гладкой, подсохшей поверхности их творения, от края до самого дна, змеилась тонкая, но глубокая трещина. Пока он смотрел, от стенки с сухим щелчком отвалился небольшой кусочек. Гнездо было безнадежно испорчено. Влага испарялась слишком быстро, и глина, сжимаясь, не выдержала внутреннего напряжения. Они этого не знали. Они видели лишь результат: их труд, их надежда рассыпались в прах. Торк, заметив это, издал короткий, торжествующий рык. Мол, я же говорил, что это бесполезная возня.

Зор в ярости ударил кулаком по камню рядом с разрушенным гнездом. Он был готов растоптать то, что осталось от их творения. Все было напрасно. Но Лиа остановила его, положив руку ему на плечо. Она не злилась. Она с тем же сосредоточенным видом, с каким изучала незнакомое растение, рассматривала обломки. Она взяла в руки кусочек потрескавшейся глины. Затем она взяла пучок мха и показала его Зору. Она указала на трещину, а потом – на волокнистую структуру мха. Ее мысль была инстинктивной, основанной на тысячах наблюдений за природой: она видела, как тонкие корни травы скрепляют комья земли на берегу ручья, не давая им расползтись.

Затем она сделала то, чего не показывал Курр. Она взяла новый комок сырой глины и начала тщательно, палец за пальцем, вмешивать в него мелкие, растертые волокна мха. Это был уже не просто слой внутри, а единый композитный материал. Она протянула получившуюся массу Зору. Она была не такой гладкой и пластичной, но на ощупь казалась более… цепкой, связанной изнутри.

Зор понял. Он вспомнил, как на крутом склоне оврага земля держалась, пронизанная тысячами тонких, цепких корней травы. Там, где корней не было, она осыпалась после каждого дождя. Здесь было то же самое: волокна мха должны были стать корнями для их глиняного гнезда. Он смотрел на Лию с новым чувством – не просто как на самку, мать ребенка, а как на равного партнера в этом деле. Он взял глину, смешанную с мхом, и они вместе начали лепить второе гнездо. Оно получилось более грубым на вид, его поверхность была неровной из-за торчащих волокон. На этот раз они были умнее. Помня, как быстро треснуло первое гнездо на солнце, Зор отнес второе вглубь расщелины, в самый темный и прохладный угол, где воздух был почти неподвижен. Они оставили его там, понимая, что теперь нужно только ждать.

К вечеру они проверили его. Второе гнездо тоже треснуло. Но иначе. Вместо одной глубокой, фатальной трещины, его поверхность покрылась сетью тонких, как волоски, поверхностных трещинок. Зор осторожно взял его в руки. Оно было целым. Он надавил пальцем, и почувствовал, как глина пружинит, а не крошится. Он попытался отломить кусочек, но тот не отламывался, а рвался, цепляясь за невидимые волокна внутри. Волокна мха, как тысячи крошечных рук, не дали глине развалиться на части. Оно все еще было хрупким, непригодным для переноски огня, но оно было целым.

Они потерпели неудачу. Снова. Но это была лучшая ошибка. Они сидели перед вторым, несовершенным гнездом, уставшие и разочарованные, но не побежденные. Теперь они знали, что глина трескается. Они знали, что мох внутри делает ее крепче. И они знали, что быстрая сушка – это плохо. У них не было ответа, но вопросов стало меньше. "Нить Судьбы" тянулась не через триумфы, а через упорство учиться на своих ошибках.

Глава 45: Снова к Пепелищу

Два глиняных "гнезда" стояли в темном углу расщелины. Одно – развалившееся, второе – покрытое сетью тонких трещин, но целое. Они были молчаливыми памятниками их неудачи, но для Зора они стали чем-то большим – незавершенным инструментом, ожидающим своего часа. Холод не отступал, а слабый кашель Малыша, казалось, становился все глуше, проникая в самое сердце. Зор понимал, что эксперименты с глиной бессмысленны без того, что должно было лежать внутри. Без огня.

Но теперь он знал – не любого огня. Он подошел к месту, где безуспешно пытался высечь искры. Он вспомнил их – легкие, быстрые, как пугливые насекомые. Они рождались и тут же умирали, им не хватало силы и глубины. Это было лишь дыхание огня, его мимолетный выдох.

А потом он вспомнил другое. Тот первый огонь, рожденный от удара молнии. Он вспомнил те угли, которые нашел в прошлый раз. Они не были искрами. Они были тяжелыми, плотными, они дышали глубоким, ровным, уверенным жаром. Это было сердце огня, его дремлющая, но могучая душа.

Он подошел и осторожно поднял второе, более целое "гнездо". Оно было хрупким, но ощущалось в руках прочнее, чем листья лопуха, которые он использовал в прошлый раз. Мысль, которая зародилась в нем, была ясной и неотвратимой. Нужно идти. Снова. Но на этот раз все будет иначе. В прошлый раз он шел за чудом, ведомый слепой надеждой и отчаянием. Теперь он шел за сырьем, с конкретным инструментом и новой, более четкой целью. Теперь он шел не за искрами. Он шел за сердцем огня – большими, долго тлеющими головнями, которые могли бы пережить долгий и опасный путь.

Зор не стал ничего объяснять. Он начал действовать. Он аккуратно выстелил потрескавшееся "гнездо" свежим, самым сухим мхом, который нашел в щелях скал. Затем он подобрал свою самую крепкую палку-копалку, проверил ее заостренный, закаленный в огне конец. Его движения были размеренными, лишенными паники, которая охватывала его в прошлый раз.