Мандала распада

Ультиматум. Его личная трагедия была не просто рычагом. Она была частью кода. Главным условием выполнения программы.

– Что я должен делать? – прошептал он. Последний остаток воли испарился.

– Вы будете подключены к системе. Глубоко. Никаких вопросов. Полное подчинение. От этого зависит успех проекта государственной важности и, – он криво усмехнулся, – жизнь вашего сына. Выбора у вас нет.

Артём опустил голову. Он чувствовал на себе взгляды. Крутов. Елена. Два системных администратора, наблюдающие за выполнением критически важного скрипта.

– Я… согласен, – выдохнул он. Слово прозвучало как подписание пользовательского соглашения с дьяволом.

Крутов кивнул. Елена отвернулась к окну, за которым гудело сердце «Анатолии».

Рука Артёма сама потянулась к карману. Он почти физически ощутил пустоту на месте тридцать седьмой бусины. Той, что была у Максима. Максиму семь. Три плюс семь – десять. Предсказанная дата аварии – 09.10. Девятый день десятого месяца. День рождения Лиды. И Максиму сейчас девять. Цифры, даты, смерти – всё сплеталось в один кровавый, самоповторяющийся код, в чудовищную мандалу его вины. Он был не просто сломлен. Он был идеально откалиброван для этой жертвы.

Он молча побрёл к двери. Он шёл на свою Голгофу, зная, что погружается в бездну, из которой нет возврата. Его личная мандала распада неумолимо приближалась к своему последнему, самому страшному витку.

Когда дверь закрылась, Елена повернулась.

– Жестоко, – сказала она. Голос был почти человеческим.

– Цель оправдывает средства, – ответил Крутов. – И если всё сработает, мальчик, возможно, получит свой шанс. В некотором смысле, мы все работаем на его благо. Разве не так?

Елена ничего не ответила. «Отец искал знания, а не власть, основанную на чужом горе», – пронеслось в её голове. Она отогнала эту мысль, как ненужный, сентиментальный баг. Другого пути не было.

Глава 45. Калибровка Души

После вердикта Крутова Артём перестал быть человеком. Он стал функцией. Его переместили в стерильный бокс в медицинском крыле – четыре стены, койка, стул. Идеальная среда для калибровки инструмента. Окно было затянуто матовым стеклом. Мир снаружи был удалён.

Время потеряло линейность. Оно стало вязкой субстанцией, наполненной гулом станции и призраками его личных багов. Максим, зовущий из чёрной, битой пустоты. Лида, её немой укор в глазах. Доржо, качающий головой с выражением системной ошибки. Он достал мешочек. Камень с дырой – холодный, как труп реальности. Обугленное зерно – горячее, пульсирующее фантомным ожогом. Два артефакта его распада.

Утром пришли Штайнер и Елена. Немец выглядел как инженер, которого заставили работать с нестабильной, нелицензионной технологией. Елена, напротив, была холодна и сосредоточена. В её глазах горел огонь фанатика, готового сжечь весь мир, чтобы доказать свою теорию.

– Господин Гринев, – начал Штайнер, избегая его взгляда. – «Протокол Омега» – это создание когерентного хроно-резонансного туннеля между «Анатолией» и «Северным Мостом». Квантовый волновод для воздействия на вероятностную структуру удалённых объектов.

Артём слушал. …хроно-резонансный_туннель…, …квантовый_волновод…, …перезаписать_информацию_на_клеточном_уровне…. Наукообразный бред, скрывающий простую суть: они собирались пробить дыру в реальности. И использовать его в качестве бура.

– Ваша роль, – продолжил Штайнер, и его голос дрогнул, – служить биологическим резонатором и квантовым корректором. Ваше сознание должно удержать канал от коллапса в неконтролируемую сингулярность. Малейшее отклонение, и мы вызовем не исцеление, а каскадную дезинтеграцию.

Елена вмешалась. Её голос – ледяной скальпель.

– Ты должен не просто «чувствовать», Артём. Ты должен «направлять». Твоё сознание – это камертон. Любой сбой в твоём восприятии – и всё полетит к чертям.

Затем началась подготовка. Его превратили в объект. Раздели до пояса. Нанесли холодный гель. Десятки датчиков, как металлические паразиты, присосались к его коже. Один – прямо на шрам-спираль. Провода, как стальные щупальца, тянулись от него к мигающим панелям. Он был насекомым в паутине.

Ему ввели препарат. Страх не исчез. Он просто был заархивирован, убран вглубь системы.

Его уложили в кресло. Гибрид пилотского кокпита и электрического стула. Зафиксировали ремнями. На голову опустился шлем, погрузив его в полумрак, нарушаемый лишь свечением внутренних дисплеев. Он был обездвижен. Отдан во власть машин.

Елена подошла. В белом халате она выглядела как жрица жестокого, технологического культа.

– Как ты? – её голос, искажённый акустикой шлема.

– Как лабораторная крыса, – прохрипел он.

– Это необходимо, – солгала она. Его внутренний декодер взвыл от перегрузки. – Нам нужен чистый сигнал.

Она наклонилась. Её глаза изучали его через забрало.

– Держись, – прошептала она. И в её голосе на мгновение проскользнул сбой. Почти человеческая нотка. – Ради Максима. Не подведи меня.

Она отошла, снова став непроницаемой маской.

В зале повисла тишина. Ожидание чуда или катастрофы. Артём закрыл глаза. Прощался. С Максимом. С Лидой.

– Система готова к инициализации, – доложил техник.

Штайнер поднял руку.

– Инициализация… Пять… четыре… три…

На слове «три» мир перезагрузился. На долю секунды – белый шум абсолютной тишины, и затем – удар. Не звук. Анти-звук, вышибающий душу из тела, вакуум, который схлопнулся прямо в его груди. Сначала – вибрация, идущая из самого центра костей, словно его скелет превратился в камертон для апокалипсиса. Затем – оглушающий гул, родившийся не в ушах, а прямо в его черепе, вытесняя все мысли, все чувства. Мир на дисплеях шлема поплыл.

Через него пошёл ток. Не электрический. Ток чистой, сырой реальности. Его сознание растягивали, истончали, рвали на части.

Приборы взвыли.

– Нестабильность! Резонансный пик!

Он выгнулся дугой. Из глубины его ломающегося «я» вырвался беззвучный крик.

Он падал.

В ревущее сердце «Протокола Омега».

Мандала распада начала свой последний, самый страшный оборот.

Глава 46. В Сердце Омеги

На слове «три» мир перезагрузился. На долю секунды – белый шум абсолютной тишины, и затем – удар. Не звук. Анти-звук, вышибающий душу из тела, вакуум, который схлопнулся прямо в его груди. Мощнейший энергетический поток хлынул через него, как раскалённая лава, выжигая остатки его «я».

Боль. Она была архитектурой этого нового мира. Его сознание растягивали, истончали, превращая в кричащий сгусток агонии. Время потеряло смысл. Он был ребёнком в Бурятии, умирающим стариком на руинах «Анатолии», Максимом, распадающимся на светящиеся пиксели, и Лидой, вечно смотрящей на него глазами, полными ледяной скорби. Его личность растворялась в ревущем океане хаоса.

В зале управления царила паника. Мониторы мигали красным.

– Резонанс не стабилизируется! – выкрикнул техник. – Энергетические пики превышают все допустимые нормы!

Штайнер, бледный, как системный сбой, метался между пультами.

– Снизить модуляцию! Почему нет отклика от «Моста»?!

Елена сначала наблюдала с хищным интересом. Но когда графики на экранах превратились в безумные зигзаги, а из динамиков донёсся нечеловеческий хрип Артёма, на её лице появилось нечто похожее на страх.

– Его нейронная сеть не выдерживает! – её голос прорезал шум. – Мы рискуем вызвать каскадный коллапс!

По селектору раздался ледяной голос Крутова:

– Мне нужны результаты, а не панические отчёты. Продолжайте по протоколу.

Но было поздно. Артём перестал быть камертоном. Он стал детонатором. Его искажённый дар, его боль, его вина – всё это транслировалось в систему, превращая синхронизацию в какофонию разрушения.

И тогда его внутренний мир прорвался наружу.

На главных дисплеях, где должны были быть графики, замелькали образы: девочка в алом шарфе, обугленные зёрна, вращающиеся спирали распада.

– Что за чёрт?! – выкрикнул инженер. – Система визуализации взломана?

Штайнер закричал, его голос сорвался на фальцет:

– Его мозговая активность… она генерирует когерентные пси-темпоральные флуктуации! Они пробивают защиту и интерферируют с системами!

Елена пробормотала, как в трансе:

– Чёрный песок… он действует как пси-резонатор… усилитель его ментальных проекций…

Датчики активной зоны взвыли.

– Сигнатура монацита меняется! Реактор… он становится частью его кошмара!

Это был прямой резонанс между истерзанным разумом, древним прахом и сердцем атомного монстра.

В момент, когда его «я» почти растворилось, он снова услышал его. Голос из Разлома. Громкий. Настойчивый.

…ОНИ_ВЕДУТ_ТЕБЯ_К_ГИБЕЛИ…

…ОТДАЙСЯ_МНЕ…

…СТАНЬ_МНОЮ…

Голос манил, искушал, предлагая иллюзию контроля над этим безумием. Но где-то в глубине того, что когда-то было его волей, шевельнулось последнее, неистребимое ядро – воспоминание-якорь, запах яблочного шампуня на волосах сына. Он инстинктивно, с силой умирающего, воспротивился. И это крошечное, чистое сопротивление, этот один байт аналоговой любви, столкнувшись с адской машиной, породил в системе новый, чудовищный всплеск.

– Коллапс! – закричал Штайнер. – Мы теряем контроль над реактором!

Елена бросилась к пульту.

– Крутов! Мы должны прервать протокол! Иначе будет катастрофа!

– К чёрту его! – она с силой ударила по панели аварийного отключения.

С оглушительным скрежетом «Протокол Омега» был прерван.

Артём обмяк в кресле. Без сознания. На его лице застыла маска нечеловеческого страдания. Ожог от обугленного зерна на его ладони стал почти чёрным.

– Живой… пока, – прохрипел Штайнер.

Елена смотрела на неподвижное лицо Артёма. В её взгляде впервые промелькнула растерянность. Эксперимент провалился.

Или это была лишь отсрочка перед ещё более страшным погружением?

Глава 47. Пепел Надежды и Новые Цепи

Сознание возвращалось к нему как баг после критического сбоя – медленно, фрагментами. Первым загрузился звук: мерное пиканье прибора. Затем запах: стерильный, химический, запах места, где жизнь поддерживается искусственно. Когда он разлепил веки, мир был расплывчатым пятном света.

Он лежал в медицинском боксе. Капельница. Трубка в вене. Во всём теле – тупая, изматывающая боль, словно его долго отлаживали молотком. Ладонь, где он сжимал зерно, горела. Вокруг старого ожога расползлось уродливое, багровое пятно, как скриншот повреждённого файла.

Врач, вошедший в палату, констатировал его возвращение без эмоций.

– Нейронная сеть продемонстрировала аномальную способность к регенерации, – сказал он, глядя на монитор. – Любой другой превратился бы в овощ. Вы… адаптируетесь. Страшной ценой. Господин Крутов распорядился сделать всё возможное, чтобы вы как можно скорее вернулись в строй.

«Он видит цифры на мониторе, но не видит меня, – промелькнуло в сознании Артёма. – Он видит работу процессора, но не видит, что операционная система треснула пополам». Артём слушал и понимал: его не оставят в покое, пока не выжмут досуха.

Позже Елена, с холодной отстранённостью, пересказала ему итоги «разбора полётов». Крутов был в ярости. Штайнер лепетал о «непредсказуемой реакции объекта». Она же заняла жёсткую позицию: сбой дал им бесценные данные. Теперь они знают, как откалибровать его, чтобы он выдержал. Альтернативы не было. Он был их единственным ключом.

Итог: временная приостановка «Омеги». Ему – несколько дней на «восстановление». Им – на доработку протокола пытки.

Эти дни в белой клетке были адом. Физиология восстанавливалась мучительно. Но сознание было сломано. Его дар исказился, стал неконтролируемым. Видения – ярче, навязчивее. Лида с лицом, искажённым ужасом. Максим, распадающийся на атомы. Голос из Разлома больше не шептал – он спорил с ним, увещевал, предлагая сделку. Депрессия накатывала, как волны чёрного, ядовитого прибоя.

На третий день пришла Елена.

– Как ты? – её голос был мягким. Его внутренний декодер кричал о лжи.

– Как экспонат, – прохрипел он.

– Мы получили данные, – сказала она. – Мы сможем скорректировать протокол.

– Вы чуть не убили меня.

– Цена всегда высока, когда речь идёт о настоящих изменениях, – её голос стал стальным. – Мой отец заплатил свою. Теперь наша очередь.

Она положила рядом планшет.

– Здесь информация о состоянии Максима. И наши расчёты. Крутов считает, что следующая попытка может быть успешной. Для всех.

Когда она ушла, он открыл файл. Сухие медицинские термины. Состояние Максима – критическое, стабильно тяжёлое. Не лучше. Не хуже. Жестокая надежда, которую она пыталась зажечь, угасла, оставив привкус пепла.

Через несколько часов вошёл Крутов.

– Вы отдохнули. Хорошо. Времени мало. Следующая попытка – через два дня.

– Я не уверен, что смогу…

– Вы сможете, – перебил он. – У вас нет выбора. Состояние вашего сына напрямую зависит от успеха. Любое промедление может оказаться для него фатальным.

Артём понял. Это были новые цепи. Его провал не освободил его. Он лишь дал им больше рычагов давления. Он был заложником, и цена его рабства – жизнь его сына.

Он молча кивнул.

Крутов хмыкнул.

– Вот и отлично. Отдыхайте. Готовьтесь.

Он вышел, оставив Артёма в белой клетке. Он был сломлен. Но где-то в глубине его истерзанной души, там, где ещё тлела искра, шевельнулось что-то похожее на холодную, тёмную ярость.

Ярость обречённого, которому уже нечего терять.

Глава 48. Последние Часы Перед Затмением

Сознание вернулось в тело, как в чужую, сломанную машину. Первым загрузился звук – мерное пиканье монитора. Затем – боль, приглушённая препаратами, но всё ещё определяющая его существование. Провал «Протокола Омега» оставил его выжженной пустыней.

И теперь ему предстояло пройти через это снова.

Он лежал, глядя в белый потолок, и в этой выжженной пустоте, где остались лишь пепел и руины его души, вспыхнула холодная искра. Не ярость. Не отчаяние. А ледяное осознание: если ему суждено сгореть, он, по крайней мере, сам выберет, как будет гореть его погребальный костёр. Он медленно сжал кулак. Кожа на костяшках натянулась, обнажая старые шрамы. Но внутри, под кожей, он чувствовал не дрожь страха, а холодную, упругую сталь. Что-то в нём сломалось окончательно, освобождая место для чего-то нового, пугающе твёрдого. Это не тело стало другим. Это его воля, наконец, нашла в нём приют. Это было не принятие жертвы, а решение стать свидетелем. И, если представится шанс, – помехой.

Он закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Вспомнились слова Доржо: «Мир подобен сновидению. Пойми, что ты спишь. И тогда, возможно, ты сможешь выбрать, какой сон тебе видеть. Или… проснуться».

Проснуться… Как же он хотел проснуться. Но сейчас слова учителя были не утешением, а инструментом. Если он не может проснуться, он постарается не дать этому сну поглотить всё.

Дверь открылась. Вошла Елена. Белый халат. Лицо – холодная маска. Но его искажённый дар видел за ней затаённое напряжение.

– Как ты?

– Как будто меня разобрали и забыли, как собрать обратно.

– Подготовка завершена, – проигнорировала она. – Мы учли осложнения. На этот раз всё будет под контролем. Вот, – она положила на тумбочку планшет. – Обновлённые данные. И информация о Максиме. Ему… немного лучше.

«Немного лучше». Его внутренний декодер взвыл от фальши. Он видел её код – сложную, многослойную программу из амбиций, боли и тёмной, опасной решимости.

Через час вошёл Крутов. Без стука.

– Надеюсь, вы восстанавливаетесь, – его голос был сух. – Завтра утром. Состояние вашего сына нестабильно. Любая ваша… слабость, может иметь необратимые последствия.

Голый, безжалостный шантаж. Артём подавил приступ ярости. Он был в углу.

Когда он остался один, он открыл файлы. Медицинская сводка Максима была приговором. «Прогрессирующая», «атрофия», «отёк». Это не было «немного лучше». Это был медленный, неотвратимый распад.

Файлы по «Омеге» были чудовищной мандалой из энергии, времени и страданий. Он, Артём, был её пульсирующим, кровавым сердцем, принесённым в жертву.

В этой абсолютной изоляции, в этой предсмертной тишине, он сел на пол. Попытался медитировать. Но вместо тишины на него обрушивался шквал хаотичных видений. Он пытался найти пустоту, о которой говорил Доржо, но натыкался лишь на стену собственной боли.

«Не-деяние», – прошептал он с горькой усмешкой.

Возможно, путь Доржо, путь отречения, был не для него. Не сейчас. Но сама попытка придала ему новую, холодную решимость. Если он не может найти покой, он найдёт силу.

Он перестал бороться. Он позволил своему дару обостриться, впитывая гул «Анатолии». Он мысленно перебирал свои артефакты: камень с дырой, обугленное зерно, шрам-спираль. Это были не сувениры. Это были его инструменты. Его погребальные дары.

Дверь открылась. Время пришло.

Артём медленно поднялся. В его движениях не было страха. Только ледяное спокойствие обречённого, принявшего свою судьбу. Но не смирившегося.

Он шёл по гулким коридорам. Гул станции звучал как барабанный бой, сопровождающий его в последний путь.

Двери лаборатории «Омега» распахнулись, как пасть чудовища.

Он сделал глубокий вдох и шагнул навстречу своей мандале распада.

Он был готов.

ЧАСТЬ 2: СПИРАЛЬ СУДЬБЫ

ЧАСТЬ 2: СПИРАЛЬ СУДЬБЫ

Глава 49. Второй Круг Ада

Он снова был в кресле. В этом гибриде пилотского кокпита и электрического стула. Провода, как стальные щупальца, снова впивались в его кожу. Шлем опустился, отрезая его от мира. Но на этот раз всё было иначе. В прошлый раз он входил сюда как жертва. Сегодня – как смертник, идущий на таран. Холодная решимость, выкованная в предсмертной тишине, стала его бронёй.

– Мы учли вашу специфическую реакцию, – донёсся сквозь динамики голос Штайнера, искажённый помехами и ложью. – Протокол скорректирован. На этот раз всё будет под контролем.

Артём усмехнулся. В этом мире не было ничего под контролем.

Его внутренний декодер кричал: Штайнер боится. Елена – на пике фанатичного азарта. Крутов, наблюдающий из своего бункера, – жаждет результата. Никто из них не понимал, с чем они играют. Они видели машину. Артём видел пасть, готовую пожрать реальность.

– Инициализация… Пять… четыре… три…

Мир снова перезагрузился. Снова белый шум тишины, и затем – удар. Анти-звук, вышибающий душу. Вибрация из центра костей. Гул в черепе.

Но на этот раз Артём не сопротивлялся боли. Он оседлал её. Он позволил потоку энергии хлынуть через него, используя его как сканер. Он искал не спасение. Он искал её. Спираль.

Система взвыла почти сразу.

– Нестабильность выше, чем в прошлый раз! – крик техника. – Он не борется, он… он резонирует с аномалией!

В его сознании снова возник образ Лиды. Но теперь это был не призрак-воспоминание. Это был курсор. Указатель. Она стояла в самом сердце энергетического шторма, невозмутимая, и её палец снова указывал. Не на стену. А внутрь. В самую суть разрыва.

«Смотри», – прозвучало у него в голове не голосом, а чистым смыслом.

И он посмотрел. Он прорвался сквозь слои протоколов, сквозь безумные графики на дисплеях, сквозь рёв энергии. Он увидел.

Спираль была не трещиной в бетоне.

Она не была и ошибкой в коде «Анатолии».

Она была константой. Фундаментальной константой вселенной, которую эта станция была построена, чтобы использовать. Как используют силу гравитации или скорость света.

Это был не баг. Это была фича.

Он увидел, как его дар, как смерть Лиды, как сам чёрный песок – всё это было лишь гармониками, порождёнными вибрацией этой изначальной, первородной спирали. Она была осью, на которую была нанизана вся его жизнь. И жизнь этого мира.

– Коллапс! Каскадный коллапс! – закричал Штайнер.

Система не выдержала. Не из-за сопротивления Артёма, а из-за его согласия. Он не пытался стабилизировать канал. Он использовал всю мощь «Омеги», чтобы войти в резонанс с первопричиной. И эта первопричина была слишком огромной, слишком чудовищной, чтобы её могла удержать их жалкая технология.

Елена с силой ударила по панели аварийного отключения.

Снова скрежет. Снова тишина, нарушаемая воем сирен.

Он обмяк в кресле. Снова. Но на этот раз он был не просто опустошён. Он был другим.

Когда Штайнер и Елена подбежали к нему, он открыл глаза. В них больше не было страха или боли. Только ледяное, нечеловеческое спокойствие того, кто заглянул в машинный зал вселенной и понял, что главный инженер – безумец.

– Спираль… – прохрипел он, и его голос прозвучал в тишине лаборатории как приговор. – Она не ошибка. Она – ключ.

Елена замерла, вглядываясь в его лицо. Она ожидала увидеть сломленного человека. А увидела пророка, вернувшегося из ада с картой в руках.

Второй круг был пройден. Но он не вернулся туда, откуда начал.

Он вышел на новый уровень.

Глава 50. Невидимая Спираль

Он лежал в стерильном боксе, опутанный проводами. Машины пищали, вливая в него препараты для регенерации. Врачи видели тело. Они регистрировали стабилизацию пульса, нормализацию давления, аномально быстрое восстановление нейронной активности. Они видели, как машинально он принимает пищу, как его физическая оболочка, его hardware, приходит в норму. Они констатировали удивительную живучесть объекта.

Они не видели пожар, бушевавший за его глазами.

Артём игнорировал боль. Он игнорировал писк приборов и безликие лица медперсонала. Его разум, перезагруженный после катастрофического сбоя, работал с нечеловеческой скоростью. Второй провал «Омеги» не сломал его. Он дал ему ключ. Теперь, глядя на белый потолок, он не рефлексировал – он лихорадочно сопоставлял факты, как дефрагментировал повреждённый диск.

Спираль… Дар… Смерть Лиды… Чёрный песок… Код начал складываться.

Фигура первая: Спираль.

Это была не ошибка. Не трещина. Это был закон. Фундаментальный принцип, на котором была построена сама архитектура реальности. Как гравитация. Как энтропия. Он вспомнил спирали галактик, спираль ДНК. Мысль обожгла его своей простотой. Это был универсальный паттерн. Код творения и разрушения.

Фигура вторая: «Анатолия».

Его затошнило от осознания. Эта станция, со всем её бетоном, сталью и плутонием, была не источником. Она была примитивным, грубым инструментом. Усилителем. Гигантским резонатором, как дека в гитаре, построенным для того, чтобы заставить вибрировать одну-единственную струну – ту самую Спираль. Они не создавали энергию. Они пытались зачерпнуть океан ведром, не понимая природы океана.

Фигура третья: Чёрный песок.

Это был не просто «прах предыдущих циклов», как говорил Доржо. Это была память. SSD-накопитель реальности. Каждая его частица хранила «логи» предыдущих взаимодействий со Спиралью. Он вспомнил, как песок реагировал на него, на его дар. Он не просто реагировал. Он считывал его. Он видел в Артёме совместимое устройство.

Фигура четвёртая: Его Дар.

Теперь всё встало на свои места. Его дар не был проклятием или мистической силой. Это была врождённая чувствительность к вибрациям Спирали. Он был живым детектором. Биологическим осциллографом, от рождения настроенным на эту частоту. Смерть Лиды не была причиной. Она была калибровкой. Травма такой чудовищной силы обострила его чувствительность до предела, превратив пассивный приёмник в активный трансивер.

Фигура пятая: Крутов и Елена.

Слепцы. Гениальные, опасные, но слепые. Они нашли древний, нечеловеческий компьютер и пытались запустить на нём тетрис. Крутов видел в Спирали оружие. Елена – научный артефакт, наследие отца. Ни один из них не видел её истинной природы. Они были как дикари, пытающиеся разжечь костёр с помощью ядерной боеголовки. И он, Артём, был для них всего лишь детонатором.

Все фигуры встали на доску. Картина сложилась. И от её масштаба перехватило дыхание.

Не было никакой мистики. Была только физика. Физика, которую человечество ещё не открыло.

Он понял, что «Северный Мост» – это не просто второй резонатор для синхронизации. Это попытка создать «интерфейс пользователя». Панель управления для самой Спирали. Попытка взломать операционную систему Вселенной.