Мандала распада

Артём знал, что они ничего не найдут. Эта трещина была не в их слое реальности.

Он медленно поднялся на ноги, чувствуя, как по его венам растекается ледяное спокойствие принятого диагноза. Он больше не был человеком. Он был сенсором. Инструментом для обнаружения трещин в плохо написанном мире.

Алый шарф его сестры больше не был воспоминанием. Он стал иконкой ошибки на его внутреннем дисплее. Гиперссылкой на бездну.

И он только что по ней кликнул.

Глава 39. Повреждённый Архив

Видение Лиды было не галлюцинацией. Оно было системным файлом, который самовольно скопировался ему на сетчатку. Теперь он видел эту трещину-спираль всегда. Она накладывалась поверх реальности, как водяной знак на краденом софте. Он видел её на бетонных стенах, на лицах охранников, на поверхности своего дешёвого кофе. Мир был помечен этим багом. Его багом.

Он был уверен, что Елена – администратор с повышенными правами доступа. Она знала о трещине. Её одержимость отцом была не просто дочерней любовью. Это была попытка взломать систему, которая его убила. Артём должен был получить её пароль. Союз с ней был единственной альтернативой форматированию, которое готовил ему Крутов.

Она нашла его в технической библиотеке. Мёртвое место, пахнущее пылью и распадом целлюлозы.

– Ты выглядишь так, будто прочитал пользовательское соглашение, – сказала она. Её голос – сухой щелчок реле.

– Я увидел исходный код, – ответил он.

Она повела его в заброшенное крыло. В нераспределённую память станции, где Крутов не запускал свои антивирусы. На двери висела табличка, как эпитафия: «Проф. Черниговский В.А. Кабинет исследований особых материалов».

– Отец оставил бэкдоры, – прошептала Елена, взламывая замок комбинацией старого ключа и современного эмулятора.

Кабинет был капсулой времени. Архив, в котором процесс распада остановился. Схемы на стенах – как древние мандалы. Воздух был пропитан озоном и ещё чем-то. Привкусом старой катастрофы на языке.

– Крутов считает это мистикой, – Елена перебирала папки, её пальцы скользили по обложкам, как по коже мертвеца. – Он забрал официальные отчёты. Но логи, черновые гипотезы, отчёты об ошибках… они здесь.

Артём не слушал. Его дар, его внутренний сканер, орал о критической уязвимости. Она исходила от стола. От нижнего, запертого ящика. Он фонил старой болью, как перегревающийся процессор.

Пока Елена была поглощена своими схемами, он подошёл к столу. Нажал скрытую кнопку. Ящик открылся с тихим, предсмертным вздохом.

Внутри – дневник. Кожаный переплёт, твёрдый, как надгробная плита.

Он открыл его. Формулы. Расчёты. И шифр. Витиеватый, безумный код, который мог понять только его создатель. Но на полях – карандашные пометки. Дешифровка. Рука Елены.

Он читал вырванные из шифра слова, и они складывались в баг-репорт о последнем дне профессора Черниговского:

…давление_кураторы…

…требование_упростить_ускорить…

…угрозы_прямые…

…‘несчастный_случай’_как_решение…

…подстроено…

…исполнитель: K_root_ov…

Сердце Артёма выдало серию системных ошибок и перезагрузилось с бешеной скоростью. Это был не просто дневник. Это была предсмертная записка. Протокол собственного убийства.

Он поднял глаза.

Елена стояла и смотрела на него. Её лицо – непроницаемая маска. Она видела дневник в его руках. Видела его лицо, на котором проступил текст из файла system32.dll/horror.

– Что это? – её голос был тихим. Слишком тихим. Таким тихим бывает гул перед взрывом.

Он молча протянул ей дневник.

Она взяла его. Её губы сжались в линию толщиной в один пиксель. Маска треснула. На долю секунды сквозь неё проступила чудовищная боль, как артефакт на повреждённом изображении.

– Мой отец не просто погиб, – сказала она. Голос, обычно откалиброванный до идеальной бесстрастности, дал сбой. Дрогнул. – Его стёрли. Как ненужный файл.

Она отвернулась. Её плечи едва заметно подрагивали – микровибрации системы, пытающейся справиться с критической перегрузкой.

– Теперь ты знаешь, – она снова повернулась. Боль исчезла. Спряталась за файрволом из чистой ненависти. – Теперь ты – часть этого кода, Артём. И у тебя больше нет опции «отмена».

Он ничего не ответил. Слова были бесполезным, устаревшим интерфейсом. В пыльном воздухе кабинета, среди призраков мёртвых теорий, он почувствовал, как их союзу был присвоен новый статус.

Теперь это была не сделка.

Это был пакт о совместном взломе реальности.

Или о совместном самоубийстве.

Глава 40. Двойная Игра

Признание Елены было не откровением. Это была установка нового патча в его операционную систему. Revenge.exe. Теперь её одержимость отцом обрела чёткий, исполняемый файл. Но Артём чувствовал, что в фоновом режиме запущено что-то ещё. Что-то скрытое. Он начал сканировать её. Искать уязвимости в её коде.

Подозрения материализовались через несколько дней в виде звукового файла. Он проходил мимо технического узла связи и услышал её голос, просачивающийся сквозь щель в двери. Сжатый. Зашифрованный. Но его дар, его внутренний декодер, ловил обрывки.

…Протокол_Омега…активация_синхронно_с_импульсом…

…Крутов_не_должен_знать_о_резервном_канале…

…Сенсор-Прим…нестабильность…временные_издержки…

…полный_контроль_над_Мостом…

Сенсор-Прим. Это он. Временные издержки. Это его рассудок. Его жизнь.

Холодный пот, липкий, как смазка в механизме, который вот-вот заклинит, выступил у него на лбу. Это был не план мести. Это была дорожная карта переворота. И он в ней был не партнёром. Он был одноразовым ключом доступа, который сломается в замке.

Он начал анализировать её действия с параноидальной точностью антивирусной программы. И находил аномалии. Она говорила о «нейтрализации» Крутова, но её эксперименты были направлены на получение root-прав к системе «Анатолии». Она говорила, что его дар – ключ к пониманию, но использовала его, как отмычку, пытаясь вскрыть замок, не заботясь о том, что отмычка гнётся и ломается.

– Предел твоих возможностей – это предел наших возможностей, – говорила она. В её глазах горел холодный огонь процессора, решающего сверхсложную задачу. Его возражения она отбрасывала, как системные уведомления об ошибке, нажимая «игнорировать».

Развязка пришла ночью. В гулких, пустых коридорах, похожих на вычищенные сектора жёсткого диска. Он увидел её на технической парковке, в мёртвом свете одинокого фонаря. Она стояла рядом с тёмной машиной. Внутри сидел человек.

Когда тот повернул голову, Артём почувствовал, как его внутренние часы остановились. Это был один из «кураторов» Крутова. Аватар системы. Безликий, идеальный исполнитель.

Елена передала ему что-то – карту памяти. Получила взамен другую. Обмен пакетами данных. Без слов. Без эмоций. Чистый протокол.

Машина растворилась во тьме.

Артём был ошеломлён. Его процессор не мог обработать этот запрос. Мстительница, тайно обменивающаяся данными с аватаром убийцы своего отца? Это был логический парадокс. Системный сбой.

На следующий день он нашёл её в лаборатории.

– Я видел тебя вчера, – сказал он. Голос – синтезированный, без интонаций.

Она замерла. Подняла на него глаза. В них не было смущения. Только холодная оценка угрозы.

– И что с того?

– Ты встречалась с его программой-убийцей.

– Иногда, чтобы взломать систему, нужно притвориться её частью, – ответила она. Объяснение было слишком гладким. Идеально скомпилированный код лжи. Его внутренний декодер взвыл от перегрузки, и во рту появился отчётливый привкус ржавых монет и старого предательства.

– А «Протокол Омега»? «Временные издержки»? Это тоже часть дезинформации?

На её лице не дрогнул ни один мускул.

– Ты становишься параноиком, Артём. Слишком много слушаешь белый шум. Сосредоточься на своей функции. Мне нужно твоё доверие, а не твои баг-репорты.

Он вышел от неё с ощущением, что его только что откатили к заводским настройкам. Он был один. Абсолютно один в этой игре с правами администратора. Крутов видел в нём инструмент. Елена… видела в нём инструмент для взлома другого инструмента.

Предчувствие предательства было не эмоцией. Это был системный алерт, мигающий красным в углу его сознания. Он увяз в этой сети, и каждый узел был пропитан ложью. Он был и пауком, и мухой одновременно.

Алый шарф Лиды снова замерцал на периферии зрения. Не укор. Не зов. Просто иконка ошибки, напоминающая, что вся эта система изначально была сломана. И он был её главной несовместимостью.

Он вернулся в свою комнату-пенал. Четыре стены из серого бетона. Кровать, прикрученная к полу. Единственное окно, забранное решёткой, выходило на такой же серый бетонный двор. Идеальная камера сенсорной депривации, созданная для того, чтобы сломать человека, свести его к набору базовых функций.

Паранойя, холодная и липкая, как пот умирающего, оплетала его. Елена лжёт. Крутов лжёт. Гул станции лжёт. Сам воздух, который он вдыхал, казался пропитанным ложью. Его дар, новый «детектор правды», превратился в инструмент пытки. Он больше не мог просто слушать. Он слышал диссонанс. Он чувствовал фальшь. Мир превратился в симфонию помех.

Он сел на край койки и закрыл глаза. Не чтобы уснуть. Чтобы вспомнить. Он заставил себя отключиться от гула, от мигающих в сознании баг-репортов, от привкуса ржавчины во рту. Ему нужен был один-единственный чистый файл. Один байт правды в этом океане повреждённых данных. Он искал не образ. Он искал ощущение.

Максим. Маленькая, тёплая ладошка в его руке. Запах его волос после купания. Дешёвый детский шампунь с ароматом зелёного яблока. Вот оно. Он вцепился в это воспоминание, как утопающий в обломок доски. Он воссоздавал его по крупицам: влажные, мягкие волосы под его пальцами, едва уловимая сладость, чистота. Это был аналоговый сигнал. Настоящий. Неподдельный. Запах жизни, которая ещё не знала о коде, о протоколах, о кармических долгах.

На несколько секунд гул станции отступил. Паранойя ослабила хватку. Внутри него, в самом центре цифрового ада, возник крошечный, хрупкий островок тишины. Он просто сидел, вдыхая призрак яблочного шампуня, и на эти несколько мгновений он был не «Сенсором-Прим», не инструментом и не проклятым пророком. Он был отцом. Просто отцом, который вспоминал своего сына.

Потом тишина схлопнулась. Гул вернулся, ещё более оглушительный. Но что-то изменилось. Теперь он знал, за какой именно файл он здесь сражается. Не за абстрактное «спасение», а за право своего сына просто пахнуть яблоками.

И эта мысль была страшнее любого видения.

Глава 41. Обугленное Зерно

Сна не было. Был только низкочастотный гул «Анатолии», который синхронизировался с гулом в его венах. Он рылся в своём рюкзаке, в этом архиве выцветшей, бесполезной жизни. И наткнулся на него. Маленький мешочек из грубой ткани. Привет от Доржо. Последний пакет данных из прошлой операционной системы.

Внутри, среди камней, он нашёл его.

Обугленное зерно риса.

Память ударила, как скачок напряжения. Костёр. Доржо. Голос, густой, как смола: «Каждое деяние, сын мой, оставляет след, как это зерно в огне. Спасти всех – значит сжечь себя дотла».

Пророчество? Нет. Техническое описание процесса.

Он зажал уголёк в кулаке и подошёл к окну. Бетонный двор, залитый мёртвым светом прожекторов. Гул станции стал плотнее, давил на барабанные перепонки.

И тогда он почувствовал это.

Лёгкая вибрация в ладони. Словно внутри зерна проснулся крошечный, злой механизм.

Он начал двигаться по комнате. Зерно в его руке превратилось в детектор. Оно вибрировало сильнее, когда он подходил к стене, за которой, он знал, ползли силовые кабели, как стальные вены монстра. Там, где его внутренний сканер фиксировал максимальную концентрацию аномалии, зерно начинало греться.

Импровизированный тест. Он положил уголёк на раскрытую ладонь и медленно подошёл к «фонящей» стене. Зерно завибрировало, как пойманное насекомое. И на долю секунды тускло вспыхнуло изнутри, словно в его ядре произошёл микроскопический ядерный распад.

Дыхание застряло в горле. Это не было воображением. Артефакт из его прошлого вошёл в резонанс с адской машиной из его настоящего.

Он вспомнил о крупинке чёрного песка, случайно затерявшейся в кармане комбинезона. Пылинка из праха сгоревших миров. Он высыпал её на стол. Дрожащей рукой поднёс ладонь с зерном.

Контакт.

В тот момент, когда их поля соприкоснулись, зерно взорвалось светом. Не жёлтым, не красным. Белым. Цвета экрана смерти Windows.

Жгучая боль пронзила ладонь. Он вскрикнул, отдёргивая руку. На коже остался красный ожог, идеальный отпечаток зерна.

А вместе с болью пришёл пакет данных. Видение.

Loading image: hell.jpeg

Он стоит на краю котла, наполненного кипящим чёрным песком. И песок втягивает в себя всё. Свет. Время. Его. Над котлом – лицо Лиды, искажённое помехами, шепчущее его имя.

Видение схлопнулось. Он смотрел на свою обожжённую ладонь, на маленькое чёрное зёрнышко. Оно не было сувениром. Оно было аппаратным ключом. Катализатором.

Обугленное зерно кармы, принесённое с берегов Онона, оказалось совместимым с драйверами «Анатолии».

Он снова взял его. Холодное. Мёртвое.

Он засунул его обратно в мешочек. Два артефакта. Камень с дырой – его первая системная ошибка. Обугленное зерно – ключ к финальной отладке. Он не знал, благословение это или вирус-загрузчик.

Но он знал, что этот крошечный кусок угля теперь – часть его интерфейса. Ещё один инструмент для вскрытия трупа реальности.

Глава 42. Голос из Разлома

Сна не было. Был только белый шум в голове и трещина-спираль, выжженная на сетчатке. Она стала центром его вселенной. Наваждением. Он был уверен – это не просто дефект. Это был порт. Открытое соединение. И он должен был подключиться.

Обугленное зерно Доржо, аппаратный ключ из прошлого, было единственным интерфейсом, который мог сработать. Риск был равен вероятности полного стирания личности. Но отчаяние – отличный мотиватор для нарушения протоколов безопасности.

План созрел в лихорадочном бреду бессонницы. Он изучил схемы. Запомнил графики обхода патрулей. Его дар, эволюционировавший до детектора лжи, теперь работал и как сканер чужого внимания. Он «чувствовал» взгляд камер как холодные пятна на коже, а маршруты охранников – как тёплые, предсказуемые потоки в общем гуле станции. Он выбрал ночь, когда плановая проверка систем отвлекла на себя большую часть системных ресурсов.

Проникновение было чистым адреналином. Протокол stealth.exe. Каждый скрип ботинка, каждый шорох – потенциальный FATAL ERROR. Он двигался по техническим коридорам, как вирус, ищущий уязвимость. Сердце колотилось в груди, отбивая ритм системного алерта.

Наконец, он был там. У раны мира. Трещина-спираль едва виднелась в тусклом свете, но он чувствовал её, как ампутант чувствует фантомную боль. Она дышала холодом.

Он достал кисет. Обугленное зерно легло на ладонь. Он глубоко вздохнул, запуская процесс, и поднёс артефакт к трещине.

Контакт.

Зерно вспыхнуло. Не светом. Анти-светом. Пульсирующей тёмно-красной точкой, которая, казалось, всасывала в себя тусклое освещение коридора. Мощнейший толчок энергии ударил из трещины, мир качнулся, звук исчез, сменившись высокочастотным воем перегруженного модема.

Боль, словно по его нервам пустили ток, заставляя каждую клетку кричать о системной ошибке. Его дар взорвался. Он заглянул внутрь.

И тогда его накрыло. Не видение. Прямое подключение к каналу.

Поток данных, лишённый образов. Чистая информация, которую его мозг отчаянно пытался отрендерить в хоть что-то понятное.

…искажение_Лида…_чёрный_песок…

…капсула_времени_Максим…_целостность_нарушена…

…обнуление_Доржо…_выбор_неизбежен…

Тень «Северного Моста» нависала над всем, как гигантская, заархивированная угроза.

А потом из хаоса выделился голос. Не звук. Прямое внедрение кода в его сознание. Безличный. Древний. Как гул самой пустоты.

…РАСКОЛОТЫЙ_СОСУД…

…БОЛЬ_ТВОЯ_—_ИНТЕРФЕЙС…

…СЫН_ТВОЙ_—_КЛЮЧ_В_ХРУПКОМ_АРХИВЕ…

…АРХИВ_МОЖЕТ_БЫТЬ_ПОВРЕЖДЁН_ИЛИ_ПЕРЕПИСАН…

…РАСТВОРИ_ГРАНИЦЫ_…_СТАНЬ_КАНАЛОМ…

…ПОЗВОЛЬ_ПРОЙТИ…

…И_ОБРЕТЁШЬ…

Это была не сделка. Это было предложение обновить драйвера. Установить патч, который стёр бы его личность, превратив в идеальный шлюз для этой… твари из-за стены. Энтропия предлагала ему иллюзию контроля через полное и окончательное обнуление.

Соединение оборвалось. Боль в висках вернула его в реальность. Он стоял, шатаясь. Из носа текла кровь, пачкая рубашку. Зерно в руке было горячим. Обжигающим.

Паника. ABORT_MISSION. Он бросился прочь, спотыкаясь, едва не теряя сознание.

Добравшись до своей комнаты, он рухнул на койку. Голос всё ещё звучал в голове, как зацикленный аудиофайл. Это была ловушка. Дьявольская. Изощрённая. Теперь его использовали не только люди. Им заинтересовалась сама операционная система ада.

И она только что предложила ему права администратора.

Ценой его души.

Глава 43. Отголоски Бездны

Он очнулся не сразу. Сознание возвращалось рывками, как повреждённый файл, загружаемый по нестабильному соединению.

Первое, что зарегистрировала система, – боль.

Тотальная. Всепроникающая. Не острая, а густая, как машинное масло, залитое в каждый сустав, в каждую клетку. Его тело было не просто телом. Оно стало подробным отчётом о системном сбое. Головная боль была не мигренью. Это была акустическая пытка – высокочастотный вой модема, пытающегося подключиться к аду, звучал прямо за его глазными яблоками.

Он посмотрел в треснутое зеркало. Оттуда на него пялился сбойный рендер человека. Кожа цвета старого пергамента. Глаза – два выгоревших пикселя в тёмных впадинах. Он выглядел как баг. И чувствовал себя так же.

Но физиология была лишь интерфейсом. Настоящий ужас разворачивался в коде. Голос из Разлома затих, но его эхо осталось, как вирус в оперативной памяти. Обрывки его обещаний – …переписать_архив…, …стать_каналом… – вспыхивали в сознании, как навязчивые уведомления системного уровня, которые нельзя игнорировать или завершить.

И его дар… он сломался. Или обновился до несовместимой с жизнью версии. Контакт с Разломом снёс все файрволлы. Теперь он не просто видел будущее. Он видел изнанку. Он не читал мысли, нет. Он считывал повреждения в чужом коде. Скрытая тревога техника виделась ему как уродливая гримаса цифровых помех на его лице. Затаённая ложь охранника ощущалась как резкое падение температуры в комнате. Мир стал непрерывным потоком баг-репортов, и это было невыносимо.

Паранойя перестала быть расстройством. Она стала единственно логичной операционной системой. Ему казалось, что за ним следят. Не камеры. Не «кураторы». Сама станция. Бездна, в которую он заглянул, теперь заглядывала в него в ответ.

Он вспомнил записи Черниговского. «Разумная энтропия». Тогда это казалось бредом гения. Теперь – техническим описанием того, с чем он установил контакт.

Нельзя было отсиживаться. Отсутствие – тоже информация, и система бы её зафиксировала. Собрав остатки воли, он пошёл в столовую. Путь был пыткой. Гул голосов, запах дешёвой еды и дезинфектора – звуковой ландшафт ада. Лица людей – искажённые, гротескные маски их страхов и пороков, которые его новый дар вытаскивал на поверхность.

Елена подошла к его столику.

– Ты выглядишь неважно, – сказала она.

Его дар взвыл. Он не слышал её слов. Он слышал её код. Амбиции. Расчёт. Её беспокойство было идеально написанной подпрограммой, скрывающей основной процесс. Он почувствовал исходящую от неё волну холодной, целеустремлённой воли такой силы, что ему стало трудно дышать.

– Тебе нужно быть в форме, – продолжила она. – Крутов готовит новый этап.

Он кивнул, бормоча что-то, и сбежал. Проходя мимо другого столика, он поймал на себе взгляд инженера из другой смены – тот быстро отвёл глаза, словно увидел что-то неприличное, пугающее. Артём понял: его маска «нормальности» не просто треснула – она рассыпалась в пыль. Его сбой стал видимым.

Вернувшись, он рухнул на койку. Он был разбит. Он в отчаянии достал мешочек Доржо. Обугленное зерно на обожжённой ладони было горячим, вибрировало в унисон с гулом станции. Оно изменилось. «Зарядилось». Стало опаснее. Камень с дырой, наоборот, был холодным, как осколок единственной нетронутой реальности.

Он судорожно пытался ухватиться за спасительные практики Доржо, но они ускользали, как вода сквозь пальцы. «Наблюдай боль, не будь ею». Но как наблюдать за огнём, когда ты сам – уже почти пепел? Мудрость веков рассыпалась цифровым пеплом в его руках. Его духовные якоря были сорваны. Он дрейфовал.

В памяти всплыли слова Доржо: «…места, где человеческая гордыня играет с силами, им неподвластными… притягивают их, как кровь – хищников».

«Анатолия». Рана на теле мира. И он только что сунул в неё руку.

В дверь властно постучали. Он знал этот стук. Не Елена.

– Гринев! К господину Крутову!

Он медленно поднялся. Новая волна дурноты подкатила к горлу. Его дар, его проклятие, выдал новый, самый страшный баг-репорт. Чёткий. Без помех.

Это не про него.

Это про Максима.

Что-то случилось.

Бездна не собиралась ждать. Она пришла за ним. И она использовала самый уязвимый порт в его системе.

Глава 44. Вердикт Судьбы

Слова «куратора» были не приказом. Это был системный вызов. execute: Krukov.exe. Предчувствие беды, связанное с Максимом, перестало быть предчувствием. Оно стало свершившимся фактом, который его нервная система просто ещё не успела обработать.

Он шёл по стерильно-белым коридорам. Его искажённый дар превратил их в туннель из спрессованного ужаса. Стены давили. Лица встречных сотрудников искажались, на секунду обнажая их внутренний код: страх, усталость, мелкие, грязные секреты. Он видел их, как повреждённые пиксели на экране реальности.

Дверь кабинета Крутова открылась беззвучно, впуская его в эпицентр холодного, цифрового ада. Крутов сидел за столом, безупречный, как отрендеренный 3D-объект. Его глаза, цвета экрана смерти Windows, сканировали Артёма.

– Гринев, – голос Крутова был лишён любых частот, кроме абсолютного контроля. – Выглядите так, словно ваша операционная система нуждается в срочной перезагрузке.

В углу, как тень, стояла Елена. Её взгляд был сложным, многослойным. Интерес патологоанатома. Беспокойство программиста, чей код дал сбой. И ожидание. Она была соавтором этого скрипта.

Крутов выдержал паузу, позволяя тишине заполнить все пустоты в сознании Артёма. А потом нанёс удар.

– Ваш сын… его состояние резко ухудшилось прошлой ночью, Гринев. Врачи в Стамбуле зафиксировали… аномальный кризис. Они связывают его с неким энергетическим возмущением, зафиксированным здесь, на станции, примерно в то же время. Звучит знакомо, не так ли, Гринев? – он развёл руками, изображая сожаление, которое выглядело верхом цинизма. – Прогнозы, скажем так, крайне неутешительные.

Мир схлопнулся до этой фразы. ERROR: child_unit_critical_failure. Земля ушла из-под ног. Лёгкие отказались принимать кислород.

– Что… вы… сделали? – прохрипел Артём. Внутри него закипала бессильная ярость, как перегревающийся процессор.

Крутов едва заметно усмехнулся.

– Эмоции, Гринев? Низкоуровневый процесс. Вы сами видите, к чему приводит ваша… нерешительность. Ваше нежелание полностью сосредоточиться на работе. Ваши ночные «самостоятельные изыскания» создают помехи в системе. А такие чувствительные терминалы, как ваш сын, реагируют на подобные возмущения.

Его слова были не обвинением. Это была констатация. Артём сам нажал на кнопку.

– Существует «Протокол Омега», – продолжил Крутов, сбрасывая маски. – Его цель – полная синхронизация «Анатолии» с комплексом «Северный Мост». «Мост» – это не просто проект. Это абсолютный контроль. Абсолютное оружие. И вы, Гринев, с вашим уникальным даром, – незаменимый ключ для его калибровки.

Он сделал паузу.

– Что до вашего сына… наши теоретики предполагают исчезающе малую вероятность, что идеально отлаженный «Протокол Омега» может создать… побочный резонансный эффект. Возможно, положительный. Но не обманывайтесь. Ваша цель – «Мост». Если система будет работать нестабильно из-за вашей рефлексии… боюсь, любые надежды на чудо обратятся в прах. И это будет ваша личная, персональная ответственность.