Мандала распада

– Алло?

Сердце Артёма рухнуло куда-то вниз, а потом бешено заколотилось.

– Оля… это я, – выдохнул он.

На том конце провода воцарилась тишина… Потом – резкий, прерывистый вздох.

– Артём? – в её голосе смешались недоумение, раздражение и что-то ещё, похожее на застарелый страх. – Что тебе нужно? Откуда ты…

– Оля, пожалуйста, выслушай, – он торопился, боясь, что она повесит трубку. – Я… я в Турции. Я знаю, ты не поверишь, но я здесь… я пытаюсь… есть шанс помочь Максиму. Это не просто так… это сложная ситуация, но я должен… это моя миссия, если хочешь…

– Опять спасаешь мир, Артём? – её голос стал ледяным, полным горького сарказма, который резал без ножа. – Или это очередная твоя «миссия», которая закончится тем, что кто-то пострадает? А кто спасёт нашего сына от тебя? От твоего проклятого «дара», от твоих безумных идей, которые ты всегда ставил выше семьи? Ты хоть понимаешь, во что ты опять ввязался? Какие «миссии» могут быть у человека, который приносит одни несчастья?

Слова Ольги били наотмашь…

– Я не… я не могу сейчас всё объяснить, – сбивчиво проговорил он, чувствуя, как драгоценные секунды утекают. – Но здесь… есть определённые разработки, очень специфические… И я верю, что это может помочь. Это не просто так. Поверь мне, хоть раз…

– Поверить? – она почти рассмеялась, но смех этот был полон слёз. – После всего, что ты сделал? Ты просишь меня поверить? Ты хоть представляешь, что с Максимом?

Он зажмурился, словно ожидая удара.

– Как он? – прошептал Артём, боясь услышать ответ.

– Без изменений, – её голос стал глухим, механическим. – Врачи ничего не обещают. Он просто… лежит. Иногда мне кажется, что он слышит, но… – она запнулась, и в её голосе на мгновение прорвалась такая бездна материнского отчаяния, что у Артёма перехватило дыхание. Но тут же эта боль снова трансформировалась в ярость, направленную на него. – Это всё из-за тебя, Артём! Из-за твоих игр, твоих видений, твоей вечной погони за чем-то, что никому не нужно! Если бы ты был нормальным…

– Оля, я…

– Не звони больше, Артём, – резко оборвала она, её голос звенел от сдерживаемых рыданий. – Оставь нас в покое. Слышишь? Просто исчезни. Со своей «миссией», со своим «даром». Если с Максимом что-то случится… если он… я тебе этого никогда не прощу. Никогда.

Гудки. Короткие, безжалостные…

Артём медленно опустил телефон…

Этот разговор не принёс ему облегчения. Он лишь с новой силой подчеркнул его одиночество, его вину, и ту пропасть, что теперь лежала между ним и всем, что когда-то было ему дорого. Его «миссия», какой бы туманной и опасной она ни была, теперь казалась ещё более отчаянной и безнадёжной в глазах тех, ради кого он, как ему казалось, её и затеял.

Глава 33. Шёпот Доржо

Бессонница стала для Артёма привычной спутницей на АЭС «Анатолия». В эту ночь, особенно душную и тяжёлую, он снова не мог найти себе места. Мысли, одна тревожнее другой, кружились в голове, не давая покоя. Чтобы хоть как-то отвлечься, он начал механически перебирать немногочисленные личные вещи, привезённые с собой, – жалкие остатки его прошлой жизни. Рука наткнулась на тонкий, потрёпанный сборник буддийских сутр, подарок Доржо много лет назад. Учитель тогда сказал: «Откроешь, когда придёт время по-настоящему слушать, а не просто читать». Артём редко заглядывал в него, слова казались слишком отстранёнными от его нынешних проблем, слишком далёкими от ревущего сердца «Анатолии».

Но в эту бессонную ночь, ища хоть какой-то якорь, он впервые за долгое время открыл его не наугад, а с первой страницы, медленно перелистывая пожелтевшие листы. Он не столько читал, сколько просто смотрел на строки, позволяя им расплываться перед глазами. И вдруг, где-то в середине книги, его пальцы, почти лишённые чувствительности от усталости, нащупали едва заметное уплотнение, словно между страницами было что-то ещё. Раньше он сотни раз держал эту книгу в руках, но именно сейчас, на грани отчаяния, когда его обычное восприятие было притуплено, а внутреннее зрение, возможно, обострено до предела его проклятым даром, он это почувствовал.

Аккуратно раздвинув страницы, он увидел небольшой, сложенный вчетверо и сильно пожелтевший от времени листок бумаги. Он был вклеен между двумя листами так искусно, что заметить его можно было лишь случайно, или если точно знать, где искать. Ощущение, что это не просто забытая бумажка, а некий знак, послание из прошлого, предназначенное именно для этого момента, охватило его с головой. Сердце заколотилось с новой силой.

При тусклом свете настольной лампы он осторожно развернул листок. Характерный, чуть витиеватый почерк Доржо он узнал бы из тысячи.

«Сын мой, – читал Артём, и голос Доржо, казалось, звучал у него в ушах… – Помни, что не только живые существа создают и несут карму. Есть места силы, что веками накапливают её эхо. И есть творения рук человеческих, подобные огненным сердцам машин, что своим жаром способны не просто плавить камень, но и искажать потоки судьбы, вмешиваться в тонкую ткань причин и следствий, завязывая новые, тугие узлы на колесе бытия. Такие 'реакторы', меняющие карму, опасны непредсказуемостью своей…»

Артёма пробрал холод. «Реакторы, меняющие карму» … Это было не просто совпадение. Это было точное описание «Анатолии», той самой «хроно-резонансной камеры», о которой говорила Елена, той машины, которую он сам чувствовал как живое, древнее божество. И Доржо, его учитель, знал или предвидел это задолго до того, как Артём оказался здесь.

Он читал дальше, и сердце сжималось всё сильнее.

«Особую опасность таит в себе 'чёрный прах', – писал Доржо, и Артём затаил дыхание. Он знал, о чём идёт речь. – Прах предыдущих, давно ушедших кальп, конденсат старой, отжившей кармы. Сам по себе он спит, но пробуждённый огнём 'меняющих карму' машин или заряженный сильной, но тёмной волей, он может стать катализатором великих разрушений, ибо память его хранит эхо древних катастроф. Он может впитать новую скверну и многократно усилить её, обратив против создателей… Остерегайся тех, кто стремится пробудить его силу ради своих целей, ибо они не ведают, что открывают врата в бездну, из которой нет возврата».

Чёрный песок! Тот самый, что был сознательно заложен в конструкцию «Анатолии», тот, что реагировал на него, тот, что Елена считала «ключом». Предостережение Доржо било набатом. Это было не просто предупреждение – это было описание того, что уже происходило. Они уже пробудили его. Они уже стояли на краю этой бездны.

В записке не было прямого упоминания «Анатолии» или «Северного моста», но последние строки были полны смутных, тревожных образов, которые теперь, в свете его новых знаний и догадок Елены, приобретали зловещий, почти пророческий смысл: «…и восстанет на севере гигантское колесо, пожирающее само время, построенное на костях и лжи, а на юге, у тёплого моря, расцветёт огненный цветок, чей аромат принесёт не благоухание, а пепел и слёзы… И лишь тот, кто несёт в себе искру истинного сострадания и готов к великой жертве, сможет попытаться замкнуть этот круг разрушения…»

Артём отложил записку. Руки его дрожали. Он всё понял. Доржо не просто предчувствовал – он знал. Возможно, из каких-то древних текстов, из своих медитаций, из своего глубокого понимания законов кармы. И это знание он пытался передать ему, своему непутёвому ученику.

Шёпот Доржо из прошлого достиг его здесь, в этом бетонном склепе, на краю пропасти. Сомнения в правильности союза с Еленой, в её мотивах, в её одержимости «Северным мостом», теперь обрели твёрдую почву. Но одновременно пришло и более глубокое, почти невыносимое понимание масштаба опасности. Дело было не только в амбициях Елены или цинизме Крутова. Дело было в самой природе этих «реакторов, меняющих карму», в этом «чёрном прахе», который они пробудили.

Записка не давала ответа, что делать. Она лишь указывала на глубину бездны и на ту непомерную цену, которую, возможно, придётся заплатить, чтобы попытаться что-то изменить.

Артём сидел, сжимая в руке хрупкий листок, и чувствовал себя бесконечно одиноким. Но вместе с одиночеством пришло и новое, тяжёлое бремя ответственности. Он больше не мог быть просто пешкой, просто инструментом в чужих руках. Он был носителем знания, пусть и страшного, пусть и полученного такой ценой.

Шёпот Доржо стал для него одновременно и проклятием, и благословением. Проклятием – потому что он теперь знал слишком много. Благословением – потому что, возможно, именно это знание, эта связь с мудростью учителя, поможет ему найти единственно верный путь в том хаосе, который неумолимо надвигался. Если такой путь вообще существовал.

Глава 34. Хозяин Игры

После ночи, проведённой с запиской Доржо в руках, мир для Артёма обрёл новые, ещё более зловещие оттенки… Он как раз пытался сосредоточиться во время очередного «сканирования» одного из вспомогательных контуров охлаждения, когда за его спиной возник один из молчаливых «кураторов».

– Артём Николаевич, – произнёс тот бесцветным голосом, – господин Крутов желает вас видеть. Немедленно.

Сердце Артёма пропустило удар… Тяжёлое предчувствие сдавило грудь…

Его провели по лабиринту стерильно-белых коридоров в административное крыло станции… Кабинет Олега Крутова… Сам Крутов сидел в массивном кресле…

 Артём Николаевич, присаживайтесь, – Крутов указал на стул напротив своего массивного стола, его голос был обманчиво мягок. – Чаю? Кофе?

Артём молча сел, отказавшись жестом. Холодный взгляд голубых глаз Крутова внимательно, почти ощупывающе, изучал его.

– Я хотел поговорить с вами… по душам, так сказать, – начал Крутов, сложив пальцы домиком. – Знаете, Артём Николаевич, я высоко ценю ваши… уникальные способности. И вижу в вас не просто исполнителя, а ценного, я бы даже сказал, незаменимого специалиста в том непростом деле, которым мы здесь занимаемся.

Артём слушал, не проронив ни слова, стараясь сохранить непроницаемое выражение лица. После записки Доржо, после всего, что он узнал о чёрном песке и теориях отца Елены, любая «откровенность» Крутова казалась ему изощрённой ложью.

– То, что происходит здесь, на «Анатолии», – Крутов сделал паузу, его голос понизился до доверительного тона, – это не просто запуск очередной атомной электростанции. Это… проект, который призван изменить сами правила игры. Мы говорим о возможности… скажем так, упреждающего реагирования на глобальные вызовы. Ваш дар, Артём Николаевич, ваша уникальная чувствительность к… колебаниям реальности, – он пристально посмотрел на Артёма, – как раз и нужен для тонкой калибровки этой системы. Для того, чтобы мы могли не просто предвидеть, но и… направлять определённые процессы в нужное нам русло. Понимаете, такие сложные комплексы, особенно с учётом некоторых… не до конца изученных компонентов, заложенных в конструкцию, требуют особого контроля. Вы – наш страховочный трос, наш навигатор в неизведанных водах. Без такого «проводника», как вы, мы рискуем столкнуться с… нежелательной волатильностью.

«Экспериментальные компоненты» … «нежелательная волатильность»… Крутов говорил о чёрном песке, Артём не сомневался. Но говорил так, словно это всего лишь техническая деталь, а не «прах предыдущих кальп». Его слова о «навигаторе» теперь звучали особенно цинично. Его хотели использовать для калибровки адской машины.

– Вы понимаете, о чём я? – мягко, но настойчиво спросил Крутов, и в его глазах блеснул холодный расчёт.

Артём медленно кивнул. Он понимал больше, чем Крутов мог предположить.

– Хорошо, – удовлетворённо сказал тот. – А теперь о другом. О Елене Черниговской… – Крутов сменил тему, и в его голосе появились новые, более жёсткие нотки. – Талантливая женщина, несомненно, унаследовавшая многое от отца. Но она… сложный элемент. Одержима прошлым, идеями отца, которые, признаться, были гениальны, но он сам в итоге не справился с их масштабом, потерял контроль. Елена же, боюсь, унаследовала его гениальность, но не его осторожность или, если хотите, государственный подход. Она рвётся вперёд, как локомотив, не замечая, что рельсы могут закончиться обрывом. Её жажда… справедливости, как она это называет, – Крутов едва заметно усмехнулся, – может легко превратиться в слепую одержимость, способную поставить под угрозу не только наш проект, но и всё вокруг. Она может недооценивать риски не потому, что глупа, а потому что для неё цель оправдывает абсолютно любые средства, даже те, которые могут сжечь и её саму, и всех, кто рядом. Поверьте, я видел таких фанатиков. Они способны на многое, пока их не остановишь. И обычно останавливать приходится жёстко, ради общего блага, разумеется. Её действия могут быть непредсказуемы. Её амбиции… могут поставить под угрозу не только наше общее дело, но и… – на большом экране за спиной Крутова на мгновение появилось изображение больничной палаты, где неподвижно лежал Максим, – безопасность вашего сына. Поверьте, я заинтересован в стабильности и контролируемом результате гораздо больше, чем она, со своими почти мистическими представлениями о наследии отца.

Шантаж, завёрнутый в обёртку государственной необходимости и показной заботы. Крутов умело играл на его страхах, выставляя Елену опасной, неконтролируемой фанатичкой, а себя – гарантом порядка и единственной надеждой на спасение Максима.

– Максим Артёмович, – продолжил он, когда изображение исчезло, – его состояние стабильно тяжёлое, как вы знаете. Мои люди делают всё возможное, и я лично прослежу, чтобы он получал всё необходимое. Его будущее, Артём Николаевич, во многом зависит от вашего… правильного выбора. Вы будете работать на тех, кто действительно может что-то изменить к лучшему, на тех, кто держит руку на пульсе, или… позволите увлечь себя эмоциями и сомнительными союзами с людьми, чьи мотивы не до конца ясны?

Он откинулся в кресле, его уверенность в собственном контроле над ситуацией была почти осязаема.

– Я обещаю вам особое положение, Артём Николаевич. Защиту, ресурсы, всё, что потребуется. Нам предстоит большая работа. И я рассчитываю на ваше полное доверие и самоотдачу. Подумайте над моими словами. Времени у нас не так много, как хотелось бы.

Артём поднялся. Пустота внутри него отзывалась глухим эхом на слова Крутова.

– Я подумаю, Олег Владимирович, – сказал он ровным голосом, скрывая бурю, бушевавшую в душе.

– Вот и хорошо, – кивнул Крутов, и в его глазах Артём снова увидел холодный блеск хищника, уверенного в своей добыче. – Я жду вашего решения.

Когда Артём вышел из кабинета «хозяина игры», он чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку. Записка Доржо, его предостережения о «реакторах, меняющих карму» и тех, кто стремится пробудить силу «чёрного праха», теперь обрели конкретные лица – Крутова и Елены. Оба они, каждый по-своему, вели его к краю бездны. И оба использовали Максима как разменную монету.

Он был пойман в паутину, и каждая попытка вырваться лишь запутывала его сильнее. Но теперь, после слов Доржо, он хотя бы начал различать узоры этой паутины. И понимал, что доверия здесь не заслуживает никто.

Глава 35. Погружение в Бездну

Решение сотрудничать с Еленой, выстраданное под свинцовым небом «Анатолии», теперь казалось Артёму не просто шагом в неизвестность, а отчаянной попыткой ухватиться за соломинку в бушующем шторме. Разговор с Крутовым лишь укрепил его в мысли, что он – разменная фигура в чужой, смертельно опасной игре. А записка Доржо, с её предостережениями о «реакторах, меняющих карму» и «чёрном прахе», звенела в ушах погребальным колоколом. Он не доверял Елене, её одержимость «Северным мостом» и местью пугала его, но сидеть сложа руки, пока Крутов калибрует своё «оружие судьбы» с его же помощью, было невыносимо. Возможно, союз с Еленой, каким бы рискованным он ни был, даст ему больше информации, больше пространства для манёвра.

Через день после «откровенного» разговора с Крутовым Елена нашла его. Не в его унылой комнате, а в одном из технических коридоров…

– Готов? – коротко спросила она… В руках она держала небольшой металлический кейс.

Артём кивнул, стараясь скрыть бурю эмоций, бушевавшую внутри. Он шёл на это не из веры в её «чистые» научные изыскания, а из желания понять, насколько глубоко они уже зашли, и есть ли хоть малейший шанс повлиять на исход.

Она провела его по запутанным переходам… к неприметной служебной двери, запертой на старый кодовый замок. Она быстро набрала комбинацию.

– Отец позаботился о некоторых «чёрных ходах» ещё на этапе проектирования, – пояснила она… – К тому же, мой статус здесь, как дочери профессора Черниговского и специалиста по редким изотопам, всё ещё даёт мне определённую свободу доступа, особенно к старым лабораторным блокам… Люди Крутова следят за активными зонами, их мало интересуют эти пыльные архивы, которые они считают неперспективными.

Они оказались в небольшом, скрытом от посторонних глаз помещении… Здесь гул реактора ощущался почти физически…

– Здесь нас не должны побеспокоить, – сказала Елена, открывая кейс… – «Анатолия», – начала она, пока прикрепляла датчики Артёму, – это не просто усовершенствованный реактор. Отец проектировал её как… многослойный резонатор. Каждый слой активной зоны, каждый использованный изотоп, включая тот самый монацитовый композит, генерирует уникальное поле. Он считал, что их суммарное воздействие, при правильной калибровке и в присутствии такого «сенситива», как ты, может создавать локальные возмущения в том, что он называл «квантовым субстратом реальности» или, если использовать терминологию твоего учителя, «вмешиваться в потоки кармы». Не магия, Артём, а физика на грани возможного. Он искал способ влиять на вероятностные флуктуации, возможно, даже создавать кратковременные, стабильные «карманы» изменённого времени. А тот кристалл, что я тебе дала, и сам чёрный песок… он рассматривал их как пассивные модуляторы и одновременно 'якоря' для этих полей. Они должны были помочь сфокусировать и стабилизировать эффект, сделать его управляемым. Крутов хочет использовать это грубо, как дубину. Мы же можем попытаться понять и… направить.

Артём слушал, и слова Елены, смешанные с предостережениями Доржо, создавали в его голове пугающую картину. «Направить» … Куда? И какой ценой?

Елена тем временем заканчивала приготовления. Она прикрепила к вискам Артёма тонкие, почти невесомые платиновые электроды, соединённые проводами с небольшим, тускло мерцающим прибором, который она держала в руках.

– Это модифицированный энцефалограф с функцией обратной связи по альфа- и тета-ритмам, – пояснила она, заметив его вопросительный взгляд. – Он не будет ничего «излучать» в тебя, не бойся. Наоборот, он поможет мне отслеживать твою нейронную активность и, при необходимости, подавать слабые синхронизирующие импульсы, чтобы стабилизировать твоё состояние и сфокусировать сенсорное восприятие на энергоструктуре реактора. Отец верил, что такие «сенситивы», как ты, входят в особый резонанс с полями «Анатолии», но этот резонанс нужно… откалибровать. Не сопротивляйся, постарайся расслабиться и просто… слушай. Слушай гул реактора, слушай свои ощущения.

Артём закрыл глаза. Гул реактора, всегда присутствовавший здесь, теперь, казалось, обрёл новую глубину, новые обертоны. Прибор в руках Елены издавал едва слышный, пульсирующий инфразвук, который, как ни странно, действительно помогал отсечь посторонние мысли. И тогда его накрыло.

Это был шквал образов, ощущений, звуков… Переплетающиеся линии времени… Яркие вспышки, словно мириады микроскопических молний, пронизывающих невидимую ткань пространства… Он видел кристаллические решёtki монацита, пульсирующие неземным светом, чувствовал их древнюю, первозданную мощь…

– Говори, Артём, говори всё, что видишь, – донёсся до него приглушённый голос Елены. Он заметил, что она внимательно следит не только за ним, но и за показаниями своего прибора, где какие-то графики резко поползли вверх, а также за индикаторами на панели рядом, которые, как он понял, фиксировали аномальные всплески экзотических частиц в непосредственной близости от него. Его слова, его видения, очевидно, коррелировали с чем-то, что могли уловить и бесстрастные машины.

Боль пронзила виски…

Елена стояла рядом, её лицо было напряжено, глаза прикованы к показаниям приборов и к нему…

Когда волна отхлынула… Артём с трудом открыл глаза… Он попытался рассказать Елене, что видел…

Елена слушала внимательно, не перебивая. В её глазах горел лихорадочный блеск.

– Да… да, это оно! – прошептала она, когда он замолчал, обессиленный. – Ты чувствуешь его, Артём. Ты можешь стать нашим проводником. Ты видишь то, что скрыто от приборов. Этот песок… он действительно 'помнит'. И он реагирует на тебя.

Внезапно Артём почувствовал, как по лицу течёт что-то тёплое. Кровь…

– Твоя плата, – констатировала Елена почти безразлично, протягивая ему платок…

В тот вечер, вернувшись в свою комнату под бдительным надзором «кураторов» … Артём долго не мог прийти в себя…

Первое «глубинное» погружение в бездну «Анатолии» не принесло ему ясных ответов, но породило ещё больше вопросов и тревожных предчувствий. Он понимал, что реактор, усиленный этим древним «заряженным прахом» – это не просто машина, а врата. Врата в неизведанное, в хаос, который они с Еленой пытались не то обуздать, не то выпустить на волю. И его роль в этой игре становилась всё более активной и рискованной. Шёпот Доржо о «реакторах, меняющих карму» и опасности пробуждённого песка, звучал в его голове с новой, леденящей душу силой.

Глава 36. Эхо Древней Кармы

Последствия «глубинного» теста, проведённого с Еленой, ещё долго отзывались в теле и сознании Артёма… Он чувствовал себя выжатым, опустошённым, словно каждое такое «погружение» в энергоинформационное поле реактора, усиленное этим проклятым чёрным песком, отнимало у него не только физические силы, но и частицу рассудка…

На следующий день его ждало очередное плановое «сканирование» для людей Крутова. Его провели в один из технических отсеков, примыкающих к системе охлаждения второго контура – по иронии судьбы, это был тот самый сектор, где, по его ощущениям во время тайного теста с Еленой, «поле» чёрного песка было особенно сильным. Атмосфера была обычной… Штайнер у переносного пульта… двое «кураторов» …

Он закрыл глаза, погружаясь в привычное состояние обострённого восприятия… Но сегодня, помимо обычных вибраций и силовых линий, он сразу уловил то самое, уже знакомое ему, плотное, вязкое «поле». Оно было сильнее, чем он ожидал, почти осязаемым. И оно тянулось к нему, словно узнавая.

– Здесь… что-то есть, – проговорил Артём, открывая глаза. – Не просто излучение. Другое. Оно… откликается.

Штайнер нахмурился, всматриваясь в показания своих приборов, которые он развернул рядом с местом, указанным Артёмом.

– Странно… очень странно, – пробормотал он, постукивая пальцем по экрану одного из датчиков. – Уровень фонового излучения в норме, структурная целостность по данным ультразвука не вызывает опасений, но… вот здесь, – он указал на график, – мы снова фиксируем эти аномальные всплески. То, что мы пока можем классифицировать лишь как тахионные эманации и локальные гравитационные флуктуации… Звучит как бред теоретика, я знаю, Гринев, но показания есть показания. Словно сама ткань пространства здесь… вибрирует иначе. Мы на грани чего-то, что пока не укладывается в наши стандартные модели, и это происходит именно там, где вы чувствуете… аномалию.

Артём указал на определённый участок бетонной стены, обшитой металлическими панелями. Он знал, что за ней.

По настоянию Артёма, подкреплённому настойчивыми показаниями приборов Штайнера, которые на этот раз зашкаливали, было решено вскрыть часть обшивки. Рабочие с трудом демонтировали тяжёлые панели. За ними, в небольшой нише, куда, казалось, не заглядывал человеческий глаз с момента постройки станции, обнаружился толстый слой чёрного, маслянистого на вид вещества. Оно слабо мерцало в свете переносных ламп, словно в нём таились мириады крошечных, почти невидимых искр.

Штайнер и «кураторы» с профессиональным любопытством склонились над находкой. Но Артём замер. Он не просто узнал его. Он почувствовал его почти как часть себя – больную, извращённую, но неотделимую.

– Поразительно, – пробормотал Штайнер, осторожно беря пинцетом пробу и помещая её в герметичный контейнер. Его лицо выражало смесь научного восторга и плохо скрываемой тревоги. – Это определённо тот самый экспериментальный композит «Монацит-Гамма-7» … Но в таком количестве… и в таком… активном состоянии! Это выходит за рамки всех расчётов и известных моделей поведения подобных материалов. Мы брали пробы из этого сектора месяц назад – здесь было чисто, согласно протоколам. А теперь… это. И посмотрите на эти градиенты концентрации, – он указал на данные, выведенные на экран портативного анализатора, – они не соответствуют простому осаждению или пассивному переносу из-за какой-то гипотетической утечки. Структура скопления, его плотность… это больше похоже на… рост колонии, если бы мы говорили о биологии. Наши датчики, отслеживающие изотопный состав, показывают, что количество ключевых элементов в этом «монаците-гамма-7» в данном секторе увеличилось экспоненциально за последние недели. Либо у нас где-то огромная, неизвестная утечка из какого-то скрытого резервуара, что маловероятно при таком локальном и… структурированном скоплении, либо… либо этот материал действительно способен к некой форме репликации или аномальной аккумуляции в условиях этих полей. Возможно, он использует энергию реактора и… – он бросил быстрый, изучающий взгляд на Артёма, чьё лицо было бледнее обычного, – ваше присутствие, Гринев, вашу уникальную энергетику, как катализатор для своего… существования и распространения. Это пока лишь гипотеза, но она пугает меня больше, чем любая известная нам радиационная или техническая авария. Мы имеем дело с чем-то, что не описывается стандартными протоколами безопасности… с чем-то, что кажется почти… разумным в своём стремлении к росту.