ЗЕРНА КАРМЫ

– В Питере есть клиника, – она провела пальцем по датчику, и прибор издал тихий, резонирующий гул. – Они изучают тех, кто видит слишком много.

На её шее болтался кулон – треснувшее атомное ядро, внутри которого вращалась мандала из монацитового песка. Артём узнал узор. Точь-в-точь как на песке у Доржо.

Он вцепился ей в руку, где под перчаткой угадывалась татуировка.

– Я не сумасшедший! – его голос раскатился по пустому цеху. – Вы все… торгуете чужими кошмарами!

Сверху сорвалась ржавая гайка. Елена сделала шаг назад, но Артём, не двигаясь с места, просто сказал: "Не двигайтесь". Голос был тихим, но в нём звенела абсолютная уверенность. Елена замерла. Гайка ударилась о бетон в сантиметре от её ноги. Она подняла на него взгляд.

– Благодарю, – она улыбнулась, будто ждала этого. – Сумасшедшие не спасают своих вербовщиков. Твои запросы на старых форумах… это был крик в эфире. Крутов его не услышал. А я – да.

Елена бросила в лужу у его ног свою ключ-карту.

– Мой отец тоже видел эти узлы кармы, – сказала она. – И его убрали те, кто боялся развязки.

На чёрном пластике карты рельефно выступал адрес: Санкт-Петербург, наб. реки Пряжки, 5. Артём поднял её. Он почувствовал не просто тепло, а слабый, едва уловимый резонанс, исходящий от пластика. Песок в луже под ней слабо засветился голубым – монацит.

Внутренний лог: Получен объект [key_card_black_sand_v2]. Сканирование… Уровень угрозы: НЕ ОПРЕДЕЛЕН. Содержит метку [Project_Phoenix]. Загрузка…

Ночью, в своей съёмной комнате, он сидел за столом. Перед ним – карта, камень с дыркой и обгоревшее фото Максима с рисунком спирали. Он приложил камень к карте. Сквозь отверстие проступили видения:

Он сам, в свинцовом халате, прикованный к аппарату с надписью «Северный мост».

Максим, рисующий спираль на запотевшем стекле больничной палаты.

Елена, швыряющая его чётки в пылающий реактор.

Он зажёг свечу. Воск капнул на карту, растекаясь в форму крыла. Где-то вдали прогрохотал грузовик.

Артём сжал в руке билет на поезд №002Ч «Россия».

Он знал, что это ловушка. Он знал, что едет в самое сердце своей тюрьмы. Но Ольга ушла. Максим был приговорён. А Елена была единственной, кто говорил с ним на языке его проклятия. И это было единственное, что имело значение.

Глава 22. Лабиринт

Петербург встретил его свинцовым небом и дождём, мелким, как пыль. Город давил, обступал стенами домов-колодцев. Елена выступила из серой толпы, как артефакт на размытом изображении, в идеально скроенном чёрном пальто.

– Идёмте, – её голос, ровный и холодный, перекрыл вокзальный шум. – Вопросы потом.

Машина скользила по мокрым улицам. Они остановились у обшарпанного здания бывшего НИИ на окраине. Неприметная дверь в полуподвале вела в другой мир. Тусклые коридоры сменились стерильно-белыми проходами, гудящими от скрытой аппаратуры. Лабиринт.

Елена провела его в свой кабинет. На столе, как вызов, лежало пресс-папье – распадающееся атомное ядро, в центре которого угадывалась мандала.

– Здесь мы изучаем феномен предвидения, – начала она без предисловий. – Мой отец посвятил этому жизнь. Он верил, что будущее пластично, и что определённые катализаторы могут усилить способность видеть его варианты. Радиация – один из них. Говоря просто, он считал, что монацит под воздействием радиации создаёт помехи в потоке времени, которые такие, как вы, могут считывать. Его 'несчастный случай' на прототипе 'Анатолии' не был случайностью. Его остановили.

Она вывела на большой экран трёхмерную схему реактора «Анатолия».

– Его активная зона спроектирована как многослойная мандала. В самом центре – стержень из высокообогащённого монацита. 'Сердце' машины. Если система выйдет из равновесия… это будет не просто взрыв. Это будет коллапс локального пространства-времени.

– И вы считаете, что это… безопасно? – Артём вспомнил свои кровотечения.

– Безопасность – понятие относительное. Вашему сыну, например, нужна не безопасность. Ему нужно чудо.

Упоминание Максима резануло по сердцу. Доржо говорил о принятии. Елена – о контроле. Искушение было велико.

– Что вы хотите от меня?

– Завершить калибровку. И провести один полноценный эксперимент, чтобы понять ваш потенциал.

Первые недели в лаборатории были монотонной пыткой. Артёма подвергали бесконечным тестам: ЭЭГ, МРТ, психологические профили. Ему показывали изображения, давали слушать белый шум, прикладывали к вискам холодные датчики, фиксируя малейшие отклонения в его физиологии. Это была не наука. Это была калибровка оружия. Елена с бесстрастием патологоанатома составляла карту его сознания, отмечая триггеры и болевые точки. И только когда она собрала достаточно данных, она решилась на следующий шаг.

Камера для экспериментов напоминала медицинский бокс. Артёма усадили в массивное кресло, подключили сенсоры. За толстым стеклом виднелись Елена и двое ассистентов.

– Мы готовы к активной стимуляции, – голос Елены из динамика был бесстрастен. – Просто наблюдайте.

Раздался тихий гул. Заработали квантовые волноводы, установленные по периметру камеры. В висках застучало. «Шёпот времени» стал громче. Мир вокруг начал искажаться. Он закрыл глаза, и темнота взорвалась калейдоскопом образов.

Он стоял на бетонной площадке под палящим солнцем. Впереди, на фоне синего моря, громоздилось здание реактора. АЭС «Анатолия». Он видел трещины на его корпусе, расходящиеся лучами, как крылья на брезенте грузовика. Мелькнули цифры – 22.07… Вой сирен… Искажённый, как помеха на радио, голос Крутова из будущего прорвался сквозь шум: «…и твой дар – тоже иллюзия?..»

Внезапно Артём почувствовал чужое присутствие в своём сознании. Холодное, механическое, как щуп. Сигнализация на пульте Елены взвыла, замигав красным.

– Помехи! Взлом системы! – крикнул ассистент.

Один из техников, бледный как смерть, рванулся к панели управления. Он не пытался ничего сломать, он пытался скопировать данные. Но прежде чем он успел вставить флеш-накопитель, охрана уже была рядом. Короткая, яростная борьба. Техника скрутили.

– Шпион Крутова, – констатировала Елена, её голос был лишен удивления, но полон ледяного презрения.

Эксперимент прервали резко. Образы схлынули, оставив Артёма тяжело дышащим, в холодном поту. Вместо знакомой крови из носа, из его ноздрей вытекло несколько капель густой, маслянистой чёрной жидкости. Кармическая интоксикация. Он только что подключился к ужасу, накопленному самой машиной, и его тело пыталось отторгнуть этот чужой яд.

Когда техника вывели, Елена повернулась к Артёму. На её лице не было гнева – только холодное удовлетворение.

– Видишь? Это Крутов. Он будет пытаться забрать тебя, использовать как ресурс. Здесь ты не просто пациент. Ты под моей защитой.

Она намеренно позволила этому случиться. Это был не сбой в системе безопасности. Это была демонстрация. Театр для одного зрителя. Елена осталась у мониторов, глядя не на него, а на график его сердечного ритма. На её лице не было гнева – только холодное, почти хищное удовлетворение учёного, чей эксперимент дал неожиданные, но ценные результаты.

Когда он поднял голову, Елена уже стояла рядом, протягивая ему салфетку. Её глаза блестели холодным, почти хищным огнём.

– Ты сильнее, чем я думала, – тихо сказала она, глядя на данные, которые всё ещё бежали по мониторам. – Канал открыт.

Она отстранилась. Кончиками пальцев, в стерильных перчатках, она собрала с его губ каплю чёрной жидкости, аккуратно перенеся её в пробирку.

– Биообразец. Кармический отклик на стимул Крутова, – произнесла она, глядя на него поверх очков. – Ты веришь в карму, Артём?

Он смог лишь молча кивнуть.

– Тогда считай меня своим возмездием, – прошептала она. – Или своим спасением. Иногда это одно и то же.

Он не почувствовал ничего, кроме холода её перчаток и привкуса металла на своих губах. «Турция… – прохрипел он, пытаясь собрать рассыпающиеся образы. – Реактор… мандала…»

Он с ужасом понял, что для неё он – не человек, а самый совершенный детектор, который она когда-либо видела. Артём смотрел на её спокойное, почти торжествующее лицо и понимал, что лабиринт, в который он вошёл, гораздо глубже, чем он мог себе представить.

Глава 23. Тень учителя

Спустя несколько недель его изнурительных тестов, когда привкус озона и металла стал для него привычным, а головные боли – хроническими, под дверью его съёмной комнаты появился тот самый знак. Сложенный листок. Рисунок колеса Дхармы.

Дацан Гунзэчойнэй был ярким, почти галлюциногенным пятном на сером полотне Петербурга. Во внутреннем дворе, на низкой скамье, сидел его учитель. Доржо выглядел старше. На его медном диске с мандалой виднелись новые царапины, словно следы недавних битв.

– Садись, Артём, – голос Доржо был спокоен, но в нём слышалась усталость. – Путь твой стал ещё извилистей.

Артём опустился на скамью. Запахи благовоний на мгновение вернули его в детство.

– Учитель, я…

– Я знаю, с кем ты связался, – перебил Доржо. – Елена Черниговская. Её отец был одержим той же идеей – изменить предначертанное. Он тоже искал «трещины во времени». И нашёл свою гибель.

– Но если есть шанс… спасти Максима…

– Ты строишь ад из благих намерений, Артём. Каждое твоё «спасение» – это новый виток сансары. Думаешь, её радиация – это свет? – медленно покачал головой Доржо. – Это лишь более яркая тень, отбрасываемая твоим собственным страхом. Она не даёт тебе контроль, Артём, она лишь усиливает иллюзию, что он возможен. Ты становишься их инструментом. Их оружием.

– Но что мне делать?!

– Принимать. Ты пытаешься остановить цунами голыми руками, вместо того чтобы научиться плавать.

Артём молчал. Он чувствовал себя преданным.

– Елена не учёный, как её отец. Она – тюремщик, который полюбил свою клетку и теперь хочет сделать её вселенной, – продолжил Доржо тише. – А те, кто стоит за ней… Помнишь Олега Крутова? Он тоже здесь. Его тень лежит на всём этом с самого начала. Он был куратором проекта "Заря-1", где я… – Доржо запнулся, и на его лице проступила глубокая, застарелая боль. Он коснулся своего медного амулета, и его собственная память, его вина, стала сигналом, который дар Артёма не мог не поймать. – Где мы пытались обуздать то, что не поддаётся контролю.

В этот момент Доржо положил руку на плечо Артёма, чтобы успокоить его, но этот физический контакт стал мостом. Боль и память учителя хлынули в сознание Артёма, как повреждённый архив. Он почувствовал лёгкий, едва уловимый привкус озона на языке и резкий спазм глазных мышц.

В сознание Артёма хлынул повреждённый архив памяти Доржо.

Файл: 1985 год. Секретный бункер. Молодой, амбициозный Олег Крутов стоит перед картой СССР. Рядом – учёные, среди них – Доржи Бадмаев, тогда ещё физик. Крутов говорит о «полном контроле над стратегическим временем». Его глаза горят фанатичным огнём.

– Чернобыль стал страшным уроком, но не для всех, – сказал Доржо, возвращая его в реальность. – Крутов хочет власти, Артём. Абсолютной власти над временем.

Доржо поднялся.

– Не всякий свет ведёт к спасению.

Учитель ушёл. Но на скамье лежал пожелтевший фотоснимок. Артём неуверенно взял его.

На фотографии – молодой Доржо, ещё без монашеского одеяния. Рядом с ним, уверенно улыбаясь, стоял молодой Олег Крутов. На заднем плане – контуры исследовательского реактора. На обороне штамп: «1986 г. Объект 'Заря-1'». И рядом карандашная приписка: "22.07 – день, когда всё изменилось".

Артём смотрел на фото. Доржо и Крутов. Вместе. У истоков чего-то, что привело его в этот лабиринт.

Картина мира треснула ещё сильнее. Тень учителя обрела новые, пугающие черты. Город стал полон скрытых связей и лжи.

Глава 24. Код 22.07

(Санкт-Петербург, 2020 год. T-minus 5 лет до нулевого часа)

Спустя два года кропотливого анализа архивов, когда Артём уже почти отчаялся найти что-то в цифровом склепе отца Елены, он наткнулся на тот самый блок данных. Тот первый намёк из старой газеты, найденный два года назад, был лишь крючком, за который он зацепился. Эти два года превратили его из инженера в одержимого криптографа. Он похудел, под глазами залегли тени, а его руки постоянно подрагивали от напряжения и стимуляторов, которые ему давала Елена. Лаборатория стала его миром, а редкие, короткие встречи с Максимом – болезненными напоминаниями о том, ради чего он себя сжигает.

Тем вечером Елена втянула его в анализ старых архивов – зашифрованные лог-файлы, обрывки отчётов, рукописные заметки её отца. Это был цифровой некрополь, полный призраков неудачных экспериментов.

– Отец верил, что за сухими цифрами скрывается «подпись времени», – сказала Елена, её лицо в свете монитора казалось высеченным из мрамора.

Они работали до глубокой ночи. Артём узнавал в символах на полях отцовских записей узоры, которые чертил Доржо. Мир сужался.

Ближе к утру он наткнулся на повторяющийся блок данных в повреждённом лог-файле. Последовательность цифр, похожая на системную ошибку.

– Похоже на маркер события, – сказала Елена. – Или… ключ.

Он долго смотрел на цифры. Они пульсировали в такт его головной боли. Он интуитивно чувствовал связь этого кода с чем-то глубоко личным, с первородным багом его собственной жизни. Не понимая, что делает, словно под диктовку своего дара, его пальцы, будто сами по себе, застучали по клавиатуре, вводя дату рождения Лиды как ключ дешифровки. Системный лог: [Дешифровка_блока_22.07]. Статус: УСПЕШНО. Побочный эффект: микротравма слизистой щеки. Привкус [железо/кровь].

Зашифрованный блок раскрылся. Короткий отчёт о критическом инциденте на «Объекте 'Заря-1'». Неконтролируемый скачок энергии, локальный временной сдвиг… и дата: 22.07.1986.

Тот самый день, о котором была пометка на фотографии. Тот самый день, когда всё изменилось.

Год другой. Но число и месяц – те самые.

Кровь отхлынула от его лица. На одно безумное мгновение ему показалось, что все цифры на всех мониторах в лаборатории – системное время, показатели датчиков, биржевые сводки – сменились на 22.07.2025. Трещина в Корке реальности.

– Елена… смотри…

Она быстро пробежала глазами по тексту. На её лице – холодное, хищное удовлетворение.

– Я знала. Отец упоминал её. Точка сингулярности.

– Но это… та же дата, что и в моих видениях! Смерть Максима… катастрофа на «Анатолии»… И дата запуска «Северного моста»! – Артём чувствовал, как реальность под ногами трескается.

Елена медленно кивнула.

– Это не случайность, Артём. Это узор. Это мандала. И мы с тобой – её часть.

Она вывела на экран сложную диаграмму. Паутина линий, символов, дат и имён, сходящихся к одной точке – 22.07.2025. Имя её отца, погибшего 22.07 много лет назад. Аббревиатура «Объект 'Заря-1'» с инициалами Д.Б. и О.К. Символ реактора «Анатолия». И в ключевом узле – спираль, как его шрам, и его имя: Артём Гринев.

– Видишь? – голос Елены звучал гипнотически. – Всё это нити, вплетённые в единый узор. Мой отец пытался понять этот узор. Те, кто его убил, пытались его скрыть. А мы… мы должны завершить то, что он начал. Мы должны войти в центр этой мандалы.

Артём смотрел на экран, охваченный ледяным ужасом. Это была не карта судьбы. Это был чертёж. План. Чей-то зловещий, многолетний проект. И он, Артём Гринев, был не просто его частью.

Он был главным компонентом. Детонатором.

Код 22.07 был не ключом к разгадке.

Это был серийный номер бомбы, которой он сам и являлся.

Глава 25. Сын

(Санкт-Петербург, 2022 год. T-minus 3 года до нулевого часа)

Максиму исполнилось шесть, а он всё рисовал те же спирали. Его болезнь, до этого тлевшая, начала разгораться – он стал быстро уставать, бледнеть, врачи разводили руками, списывая всё на редкое аутоиммунное заболевание. Ольга позвонила сама, её голос был хрупким, как лёд: «Он хочет тебя видеть».

Парк на Крестовском острове был серым и промозглым. Ольга ждала его у входа. За эти годы она постарела, в уголках её глаз залегли резкие морщинки, а её прагматизм превратился в колючую, защитную броню. Между ними стояла стена, построенная из лет молчания и её уверенности, что именно он – причина болезни сына.

– Он там, на площадке.

Артём увидел его сразу. Маленькая, хрупкая фигурка в яркой курточке. Максим.

Мальчик побежал навстречу.

– Папа!

Он опустился на колени и крепко обнял его, вдыхая запах детских волос. На мгновение все страхи, все мандалы, отступили.

Они подошли к асфальтированной площадке, где дети рисовали мелками. Максим уселся на корточки и принялся увлечённо выводить что-то на сером асфальте.

Он закончил и с гордостью посмотрел на Артёма. На асфальте красовалась большая, неровная, но узнаваемая спираль.

– Папа, смотри! – он показал на рисунок. – Это твоя дорога?

Невинный детский вопрос обрушился на Артёма всей своей неотвратимой тяжестью. Спираль. Его шрам. Его судьба.

Сначала он увидел лишь знакомый, навязчивый узор, подтверждающий его худший страх: болезнь никуда не делась. Но затем его инженерный ум, годами отточенный на чертежах и схемах, начал анализировать. Он смотрел не на рисунок, а на его структуру. На пропорции. Сначала это было лишь смутное чувство узнавания, как дежавю. Но потом детали начали проступать с леденящей ясностью: вот эти внешние, почти замкнутые витки – контуры гермооболочки. Этот прямой луч, выходящий из центра – главный паропровод. А эти мелкие спирали внутри – он узнал в них схему расположения ТВЭЛов, которую видел в документации всего пару дней назад.

Линии мела поплыли, как глючный рендер, выявляя скрытый слой – упрощённую, интуитивную, но до ужаса узнаваемую схему активной зоны реактора «Анатолия».

В висках застучало, знакомый металлический привкус выступил на языке, когда он разглядел в детской каракуле чёткую схему. Мел на асфальте в его восприятии засветился тем же тревожным, голубоватым светом, что и трещины на его камне. Внезапно в центре спирали Артёму на мгновение примерещилось бледное, печальное лицо Лиды. Она смотрела на него с немым укором. Всё было связано.

– Артём? Что с тобой? – голос Ольги вырвал его из оцепенения.

Он с трудом оторвал взгляд от рисунка.

– Ничего… красивый рисунок, сынок.

– Пора, – сказала Ольга решительно, беря Максима за руку.

Прощание было коротким и болезненным. Артём остался стоять один, глядя на спираль на асфальте. Он понял, что его дар – или проклятие – теперь не просто его личное бремя. Он перекинулся на сына. Максим каким-то образом был подключён к нему, к его видениям, к реактору.

И это осознание было страшнее любой катастрофы. Это было то, что могло сломать его окончательно.

Или… заставить пойти до самого конца. Чего бы это ни стоило.

Глава 26. Песок в часах

(Санкт-Петербург, 2023 год. T-minus 2 года до нулевого часа)

Возвращение в лабораторию после встречи с Максимом было возвращением в собственную могилу. Прошел ещё год. Артёму было тридцать семь, но выглядел он на все пятьдесят. Глубокие морщины изрезали его лицо, в волосах пробилась густая седина. Каждый звонок от Ольги был сводкой с фронта проигранной войны: Максиму становилось всё хуже. Лаборатория стала для него и домом, и тюрьмой.

Елена встретила его с той же холодной сосредоточенностью, но и в её облике время оставило след – её лицо стало острее, а в глазах застыла одержимость.

– Ты готов? Этот эксперимент мы откладывали годы, боясь последствий, – сказала она, когда все другие методы зашли в тупик. – Песок – это наш последний шанс.

Артём похолодел. Чёрный песок. Но после того, как он увидел в рисунке сына схему реактора, отчаяние смешалось с извращённой решимостью.

– Что вы хотите с ним сделать?

– Позволить ему показать путь.

В центре камеры установили круглую чёрную платформу. Елена принесла небольшой свинцовый контейнер. Внутри лежал чёрный, как безлунная ночь, песок. Когда Артём подошёл, он почувствовал едва уловимую вибрацию и увидел, как свет в комнате едва заметно искажается вокруг контейнера, словно воздух над ним дрожал от жара, хотя песок был холодным.

Артёма усадили в кресло, подключили датчики.

– Сосредоточься, – голос Елены из динамика был вкрадчивым. – Мы не говорим с песком. Мы создаём вокруг него вакуум, а твоё сознание должно его заполнить. Машина создаст поле, но ты – сигнал.

Включились резонансные излучатели по периметру камеры. Воздух загудел, создавая вокруг платформы с песком резонансное поле, которое, по теории Черниговского, должно было перевести частицы в состояние квантовой нестабильности, сделать их восприимчивыми. Машина создавала условия. Но Артём был ключом. Его сознание должно было стать модулирующим сигналом, который заставит хаос обрести форму.

Артём смотрел на песок. Сначала ничего. Потом одна песчинка дрогнула. Затем весь песок пришёл в движение. Он не рассыпался – он пополз, подчиняясь невидимой силе.

Сознание Артёма слилось с песком. Он чувствовал, как его собственная кровь, капли которой попадали на землю в моменты его видений, резонирует с этим песком. На его глазах чёрный песок начал складываться в узор.

Это была мандала. Живая, пульсирующая.

В тот момент, когда узор обрёл форму, Артём почувствовал резкий, пронзающий спазм в висках. Зрение на мгновение помутнело, покрылось цифровой рябью, а в ушах зазвенел высокочастотный шум, как от перегруженного конденсатора. Это была плата за прямой контакт, за то, что его нейронная сеть использовалась как процессор для обработки этого нечеловеческого кода. Он сцепил зубы, пытаясь удержать фокус.

И вот, когда мандала замерла в идеальной, пугающей симметрии, в одном из её секторов узор изменился. Песчинки сгруппировались, образовав чёткий силуэт. Древний город на берегу пролива, с минаретами, устремлёнными в небо.

Стамбул.

А рядом с ним, как зловещая тень, проступил контур АЭС «Анатолия».

– Видишь? – голос Елены прозвучал рядом. Она вошла в камеру, её глаза горели лихорадочным огнём.

– Стамбул… «Анатолия»… – прошептал Артём.

– Именно, – кивнула Елена. – Отец называл его «квантовым аккумулятором». Он не хранит энергию в привычном смысле. Он хранит отпечатки событий, потенции… Он указывает на Стамбул, потому что именно там находится активный элемент, который может замкнуть цепь. Там ключ к устройству, которое мой отец называл «машиной для вскрытия реальности».

Внезапно Артём почувствовал, как в его сознание, всё ещё связанное с песком, вторглась чужая, безличная, почти математически точная воля. Это не было похоже на атаку, скорее на системную коррекцию извне. Холодное, методичное вмешательство, которое пыталось перезаписать его собственные команды, заглушить его сигнал чистым, белым шумом. Песок на платформе дрогнул, узор мандалы пошёл рябью, грозя рассыпаться. Ассистент вскрикнул, указывая на датчики. Елена бросилась к пульту.

– Крутов, – процедила она. – Пытается воздействовать на песок через своего оператора. Он пытается заглушить наш сигнал.

Артём из последних сил удерживал концентрацию, борясь с невидимым противником за контроль над узором. Наконец, Елена что-то переключила, и чужое воздействие ослабло.

– Он силён, – тяжело дыша, сказала она. – Но мы оказались сильнее. На этот раз.

Машина для вскрытия реальности… Слова звучали как бред. Но Артём смотрел на чёрную мандалу и понимал, что это не иллюзия.

«Стамбул… 'Анатолия'… Ключ… — билось у него в мозгу. – Если там действительно ключ, то, возможно, там и способ всё это остановить. Или погибнуть, пытаясь».

Встреча с сыном, его болезнь, годы бессилия – всё это было последней каплей. Он больше не мог просто наблюдать.

Елена положила руку ему на плечо.

– Ты готов пойти до конца?

Он поднял на неё глаза. В них не было страха, только тяжёлая, ледяная решимость выжженного дотла человека.

– Да, – сказал он глухо. – Я готов.

Глава 27. Кровь на мандале

(Санкт-Петербург, 2024 год. T-minus 1 год до нулевого часа)

К седьмому году его жизни в этом аду система начала трещать по швам. "Разрывы" реальности, до этого бывшие лишь глюками в его сознании, стали просачиваться наружу.

Смерть младшего лаборанта, тихого парня по имени Виктор, стала первым таким прорывом. Виктора в проект вербовал еще отец Елены. Он был идеалистом, верившим, что они стоят на пороге величайшего открытия. Но за последние годы он с ужасом наблюдал, как наука превратилась в ритуал, а Елена – из учёного в жрицу одержимого культа. В отчаянии, наивно полагая, что государство сможет остановить безумие, он связался с людьми Крутова. Это была не измена. Это был крик о помощи.