Мандала распада

Артём смотрел в окно. На парковке завёлся грузовик с брезентом. Ветер колыхал ткань, рисуя на ней тень крыльев. Точь-в-точь как в день смерти Лиды. Он не спас рабочих. Он просто отсрочил приговор. И теперь система выставила счёт ему самому.

Глава 18. Развод

(Чита, 2018 год. T-minus 7 лет до нулевого часа)

Свет лампы дрожал. На столе лежал брачный договор, испещрённый пометками, как карта боевых действий. Максим спал в соседней комнате, прижимая к груди игрушечный кран.

Ольга перебирала чётки Артёма, которые тот оставил на столе.

– Ты раздавил нас своими видениями, – её голос звучал плоско, без эмоций. – Даже здесь нет 108-й бусины. Только дыра. Доржо говорил, что она замыкает круг. Твои чётки разорваны, Артём. Как и наша жизнь.

Он смотрел на трещину в окне, сквозь которую пробивался ветер. Она напоминала спираль, нарисованную Максимом.

– Я пытался…

– Пытался быть Богом, – перебила она. – Но мы – не переменные в твоих формулах. Ты не можешь нас перезагрузить.

Она швырнула в стену его медный кулон-колесо.

– Ты даже сына видишь сквозь эти свои расчёты!

Ольга упаковывала чемодан. Швыряла вещи, будто хоронила прошлое. Максим проснулся и плакал, цепляясь за её ногу.

– Мы больше не играем в его кошмары, – сказала Ольга, поднимая сына на руки.

Артём стоял на пороге. Он не пытался её остановить. Он просто смотрел на спираль из мокрых следов, которые их ботинки оставляли на линолеуме.

«Каждый узел кармы развязывается болью, – подумал он. – Но этот… он рвёт кожу».

Пустая квартира. Ночь.

Артём бросил в старую печку их свадебный фотоальбом. Пламя лизало снимки: Ольга, смеющаяся на берегу Байкала; Максим в коляске; их первая квартира, стены ещё без трещин.

Вместе с альбомом он бросил в огонь и алый шарф Лиды, который хранил все эти годы. Он смотрел, как шёлк чернеет и рассыпается в прах. Он отпускал не только Ольгу. Он отпускал прошлое. Всё прошлое.

Внезапно из огня, будто выплюнутое, выскользнуло одно фото. Горящий картон ударился о его ногу и упал на пол. Пламя уже успело слизать с него лицо Ольги, оставив лишь тёмный силуэт. На обороте – детский рисунок. Спираль, выведенная восковым мелком.

Артём поднял фото. Линии повторяли трещины на его камне.

«Спираль – не ловушка, – прозвучал в памяти голос Доржо. – Это лестница. Но ты всё время спотыкаешься».

В пепле что-то блеснуло. Зёрна монацитового песка, которые мать дала ему перед отъездом. Артём с ужасом понял, что песок, который он считал защитой, и пепел предзнаменований – это одно и то же. Он собрал их в мешочек, ещё не зная, что они станут частью реактора в Турции.

Он приколол обгоревшее фото к стене. В тёмном окне отразился проезжающий грузовик. Тень крыльев на брезенте наложилась на рисунок спирали, превратив его в мандалу распада.

«Сансара забрала Ольгу, – подумал он, сжимая в кармане камень с дыркой. – Но спираль сына… она всё ещё в моих руках».

На улице грузовик дал гудок. Ветер сорвал с кузова брезент. И на миг показалось, что крылья взмахнули, унося последние осколки его семьи в чёрное небо.

Глава 19. Песочные часы

Холодный металл сварочного шва обжёг пальцы. Артём дёрнул руку, и реальность дала сбой. Это было не похоже на прежние «замедления». Вместо плавного растягивания времени его мозг взорвался болью, острой, как удар льдинкой в висок. Мир не замедлился – он раскололся. Температура тела резко упала, будто его окунули в ледяную воду. Он видел не одну картинку, а три одновременно, наложенные друг на друга, как битые кадры на киноплёнке.

Перед его глазами развернулось дерево вероятностей, как глитч на повреждённом экране:

Ветвь 1 (Вероятность 67%): Трос рвётся. Бетонный блок давит бытовку. Крики. Чёрный песок из трещины в плите впитывает кровь.

Ветвь 2 (Вероятность 23%): Трос выдерживает. Рабочие смеются, попивая чай. Через неделю один из них погибает в ДТП. За рулём – тот самый водитель, что сбил Лиду.

Ветвь 3 (Вероятность 10%): Он ничего не делает. Трос выдерживает. Через семь лет его сын Максим погибает при взрыве реактора в Турции. Над реактором – тень Олега Крутова, его лицо искажено гримасой то ли триумфа, то ли ужаса.

Головная боль отступила, оставив после себя гул в ушах и металлический привкус во рту. Кровь закапала из носа, оставляя на бетоне алые спирали. Артём ухватился за кран, чтобы не упасть. Его дар эволюционировал. Он больше не видел просто аварию. Он видел её кармическую цену во всех вариантах.

Он выбрал наименьшее зло. Он подбежал и толкнул одного из рабочих. Тот упал, выронив чашку. Через секунду трос лопнул, плита рухнула, раздавив пустое место, где он только что стоял.

– Ты что творишь, Гринев?! – заорал спасённый, поднимаясь с земли.

Артём молча смотрел на него. Он спас его жизнь. Но в сознании спасённого уже зародилось зерно ненависти, которое через год прорастёт доносом и сломает Артёму карьеру.

«Цена… – подумал он. – Всегда есть цена. Я не могу контролировать всё. Каждое вмешательство – это сделка, и я плачу частями себя».

Пустая квартира. Ночь.

Артём высыпал на стол песок из Бурятии. Через камень с дыркой он увидел Доржо в 1986 году. Учитель стоял у четвёртого энергоблока и чертил на земле сложные диаграммы из монацитового песка, пытаясь повлиять на цепную реакцию. На плёнке дозиметра рядом с ним цифры сложились в дату: 22.07.2025.

– E=Karma², – прошептал Артём. – Закон сохранения кармической энергии. Спасёшь одного – убьёшь двоих. Система всегда найдёт способ сбалансировать уравнение.

Он понял: монацит был ключом. Каждая трещина в камне – это ветвь будущего. Каждый распад атома – это выбор.

Городская библиотека. Вечер.

Между пыльных фолиантов он нашёл книгу «Калачакра-тантра: апокалипсис и циклы времени». На полях – знакомый почерк Доржо:

«Распад атома – малый пралайя. Человек, меняющий будущее, ускоряет большой пралайя».

«Песок из реактора – прах предыдущих циклов. Не трогай его, иначе Гаруда проглотит солнце».

Между страниц выпал засушенный цветок. На обороте лепестка – знак радиации и та же дата: 22.07.2025.

Артём развернул свежую газету. В углу страницы – заметка: «Дочь профессора Черниговского возглавила проект «Северный мост». Рядом с текстом – фото: Елена в чёрном костюме, на шее – кулон в виде треснувшего атома.

Он приложил камень к её изображению. Сквозь дырку проступил повреждённый файл:

Он сам, в свинцовом халате у реактора.

Максим, рисующий спираль на песке.

Елена, бросающая в огонь чётки из монацитового песка.

«Она знает, – подумал он. – Она тоже знает, что карма – это цепная реакция».

За окном библиотеки прогрохотал грузовик. На брезенте крылья взметнулись, задевая луну, которая стала похожа на треснувшую бусину из его чёток.

РАЗДЕЛ 3. ЛАБИРИНТ ИЗ СТАЛИ И СТРАХА

РАЗДЕЛ 3. ЛАБИРИНТ ИЗ СТАЛИ И СТРАХА

(Санкт-Петербург, 2018–2024 гг. T-minus 7 лет до нулевого часа)

Глава 20. Встреча

(Чита, 2018 год. T-minus 7 лет до нулевого часа)

Кафе «Орбита» было умирающей вселенной. Липкие столики, гудящий холодильник и муха, бьющаяся о грязное стекло. Артём сидел у окна, механически перебирая чётки. Он пришёл сюда не за кофе. Он пришёл сюда, потому что она сказала ему прийти. Вчерашняя записка, подсунутая под дверь: «Кафе 'Орбита'. 14:00. Мы поговорим о трещинах».

Дверь скрипнула.

Вошла она. Елена. Вся в чёрном – дорогой, строгий кашемир, который был в этом месте таким же чужеродным, как космический корабль на свалке. Она села напротив, положив на стол телефон. Никаких приветствий.

– Вы инженер со стройки, – сказала она. Это был не вопрос. Это была идентификация цели. – Тот, кто останавливает аварии за мгновение до того, как они случаются.

Артём молчал.

– У моего отца это называлось «квантовый тиннитус», – продолжила Елена, её голос был ровным, без эмоций. – Фоновый шум из будущего, которое уже произошло. Он тоже пытался его заглушить. Расчётами, водкой, работой. Не помогло.

Она смотрела не на него, а на его руки, на то, как он сжимает чётки.

– Монацитовый песок, – констатировала она. – Он верил, что его структура способна запоминать квантовые состояния. Что это не камень, а жёсткий диск с плохими секторами. Он искал способ их отформатировать.

– Ваш отец… – начал Артём.

– Мой отец сгорел, проверяя теорию, – отрезала она. – Некоторые эксперименты требуют жертв. Он это знал. И его убили за это знание.

Её взгляд на мгновение стал отстранённым. Артём увидел не её, а флешбэк, загрузившийся в его сознание через её боль.

Повреждённый файл: Лаборатория. Рёв. Вспышка. Воздух пахнет озоном и горелым металлом. Двенадцатилетняя Елена кричит. Её отец, профессор Черниговский, пытается закрыть её своим телом. Последнее, что она видит, – его искажённое ужасом лицо и фигуру Олега Крутова в дверях.

– Вы выглядите так, будто вас раздирают на части, – сказала она, возвращаясь в реальность. В её глазах мелькнуло не любопытство, а узнавание. – Я видела такой взгляд только у своего отца. За месяц до того, как его эксперимент «случайно» взорвался.

Ветер ударил в окно, и пыль за стеклом закружилась в спираль. Артём почувствовал знакомый зуд в висках – начало мигрени.

Елена положила на стол тонкий кусок чёрного пластика. Не визитку. Ключ-карту.

На ней не было ни имён, ни названий. Только выгравированный символ – змея, кусающая свой хвост, стилизованная под схему реактора. И под ней – набор координат.

– В Питере есть место, где изучают таких, как мы, – сказала она. – Тех, кто слышит шум времени. Мы не лечим. Мы калибруем.

Она вышла, и пыль за окном закружилась, словно повинуясь невидимой силе. Артём взял пластиковую карту. Она была тёплой. Он приложил к ней камень с дыркой. Сквозь отверстие проступил короткий, повреждённый видеофайл:

Он сам, в свинцовом халате, у макета реактора.

Елена, склонившаяся над чертежами.

Надпись на стене: «Северный мост. Проект 'Феникс'».

Он сжал карту в кулаке. Он знал, что это ловушка. Что это ещё один виток спирали. Но впервые за десять лет кто-то говорил с ним на его языке. И это было соблазнительнее любого обещания спасения.

Глава 21. Намёк

Ржавые балки заброшенного цеха вздымались к небу, как остов древнего зверя. Артём стоял у бетономешалки, сжимая в руке чертежи. Воздух был пропитан запахом монацита – песок для стройки привезли с тех самых бурятских карьеров.

– Ищете трещины в реальности, инженер?

Голос прозвучал за спиной. Артём обернулся. Елена. В чёрном комбинезоне, стерильном, как скафандр. В её руках – прибор, похожий на дозиметр, но на экране вместо цифр мерцали буддийские символы.

– В Питере есть клиника, – она провела пальцем по датчику, и прибор издал тихий, резонирующий гул. – Они изучают тех, кто видит слишком много.

На её шее болтался кулон – треснувшее атомное ядро, внутри которого вращалась мандала из монацитового песка. Артём узнал узор. Точь-в-точь как на песке у Доржо.

Он вцепился ей в руку, где под перчаткой угадывалась татуировка.

– Я не сумасшедший! – его голос раскатился по пустому цеху. – Вы все… торгуете чужими кошмарами!

Сверху сорвалась ржавая гайка. Артём инстинктивно оттолкнул Елену. Металлический ком врезался в бетон рядом с её ногой.

– Благодарю, – она улыбнулась, будто ждала этого. – Сумасшедшие не спасают своих вербовщиков.

Елена бросила в лужу у его ног свою ключ-карту.

– Мой отец тоже видел эти узлы кармы, – сказала она. – И его убрали те, кто боялся развязки.

На чёрном пластике карты рельефно выступал адрес: Санкт-Петербург, наб. реки Пряжки, 5. Артём поднял её. Карта была тёплой. Песок в луже под ней слабо засветился голубым – монацит.

Ночью, в своей съёмной комнате, он сидел за столом. Перед ним – карта, камень с дыркой и обгоревшее фото Максима с рисунком спирали. Он приложил камень к карте. Сквозь отверстие проступили видения:

Он сам, в свинцовом халате, прикованный к аппарату с надписью «Северный мост».

Максим, рисующий спираль на запотевшем стекле больничной палаты.

Елена, швыряющая его чётки в пылающий реактор.

Он зажёг свечу. Воск капнул на карту, растекаясь в форму крыла. Где-то вдали прогрохотал грузовик.

Артём сжал в руке билет на поезд №002Ч «Россия».

Он знал, что это ловушка. Он знал, что едет в самое сердце своей тюрьмы. Но Ольга ушла. Максим был приговорён. А Елена была единственной, кто говорил с ним на языке его проклятия. И это было единственное, что имело значение.

Глава 22. Лабиринт

Петербург встретил его свинцовым небом и дождём, мелким, как пыль. Город давил, обступал стенами домов-колодцев. Елена возникла из серой толпы, как тень в идеально скроенном чёрном пальто.

– Идёмте, – её голос, ровный и холодный, перекрыл вокзальный шум. – Вопросы потом.

Машина скользила по мокрым улицам. Они остановились у обшарпанного здания бывшего НИИ на окраине. Неприметная дверь в полуподвале вела в другой мир. Тусклые коридоры сменились стерильно-белыми проходами, гудящими от скрытой аппаратуры. Лабиринт.

Елена провела его в свой кабинет. На столе, как вызов, лежало пресс-папье – распадающееся атомное ядро, в центре которого угадывалась мандала.

– Здесь мы изучаем феномен предвидения, – начала она без предисловий. – Мой отец посвятил этому жизнь. Он верил, что будущее пластично, и что определённые катализаторы могут усилить способность видеть его варианты. Радиация – один из них. Его теория заключалась в том, что кристаллическая решётка монацита, при определённом возбуждении, входит в резонанс с вакуумными флуктуациями квантовой пены. Проще говоря, создаёт помехи в потоке времени, которые такие, как вы, могут считывать. Его 'несчастный случай' на прототипе 'Анатолии' не был случайностью. Его остановили.

Она вывела на большой экран трёхмерную схему реактора «Анатолия».

– Его активная зона спроектирована как многослойная мандала. В самом центре – стержень из высокообогащённого монацита. 'Сердце' машины. Если система выйдет из равновесия… это будет не просто взрыв. Это будет коллапс локального пространства-времени.

– И вы считаете, что это… безопасно? – Артём вспомнил свои кровотечения.

– Безопасность – понятие относительное. Вашему сыну, например, нужна не безопасность. Ему нужно чудо.

Упоминание Максима резануло по сердцу. Доржо говорил о принятии. Елена – о контроле. Искушение было велико.

– Что вы хотите от меня?

– Один эксперимент. Чтобы понять ваш потенциал.

Камера для экспериментов напоминала медицинский бокс. Артёма усадили в массивное кресло, подключили сенсоры. За толстым стеклом виднелись Елена и двое ассистентов.

– Расслабьтесь, – голос Елены из динамика был бесстрастен. – Просто наблюдайте.

Раздался тихий гул. В висках застучало. «Шёпот времени» стал громче. Мир вокруг начал искажаться. Он закрыл глаза, и темнота взорвалась калейдоскопом образов.

Он стоял на бетонной площадке под палящим солнцем. Впереди, на фоне синего моря, громоздилось здание реактора. АЭС «Анатолия». Он видел трещины на его корпусе, расходящиеся лучами, как крылья на брезенте грузовика. Мелькнули цифры – 22.07… Вой сирен…

Внезапно Артём почувствовал чужое присутствие в своём сознании. Холодное, механическое, как щуп. Сигнализация на пульте Елены взвыла, замигав красным.

– Помехи! Взлом системы! – крикнул ассистент.

Один из техников, бледный как смерть, рванулся к панели управления. Охрана бросилась к нему. Тот успел выдернуть какой-то кабель. Помещение погрузилось в полумрак. Короткая, яростная борьба в тенях. Техника скрутили.

– Шпион Крутова, – процедила Елена, её лицо исказилось гневом. – Пытался перехватить данные.

Эксперимент прервали резко. Образы схлынули, оставив Артёма тяжело дышащим, в холодном поту. Из носа хлынула кровь, густая и тёмная.

Когда он поднял голову, Елена уже стояла рядом, протягивая ему салфетку. Её глаза блестели холодным, почти хищным огнём.

– Турция… – прохрипел Артём. – Реактор… он опасен. Я видел…

– Ты сильнее, чем я думала, – тихо сказала она, глядя на данные, которые всё ещё бежали по мониторам. – Канал открыт.

Она кончиками пальцев убрала с его губ последнюю каплю крови, а затем, повинуясь внезапному, властному порыву, наклонилась и поцеловала его.

Поцелуй был холодным, лишённым нежности. Это не был поцелуй любви. Это была печать, поставленная на самом ценном инструменте.

Она отстранилась так же резко.

– Ты веришь в карму, Артём?

Он смог лишь молча кивнуть.

– Тогда считай меня своим возмездием, – прошептала она. – Или своим спасением. Иногда это одно и то же.

Он не почувствовал ни тепла, ни страсти. Её губы были холодными, как металл прибора. Это не было прикосновением женщины. Это была калибровка. Проверка реакции. И он с ужасом понял, что для неё он – не человек, а самый совершенный детектор, который она когда-либо видела.

Артём смотрел на её спокойное, почти торжествующее лицо и с ужасом понимал, что лабиринт, в который он вошёл, гораздо глубже и опаснее, чем он мог себе представить. И этот холодный поцелуй был не обещанием близости, а щелчком замка, закрывшего за ним последнюю дверь к отступлению.

Глава 23. Тень учителя

Спустя несколько недель его изнурительных тестов, когда привкус озона и металла стал для него привычным, а головные боли – хроническими, под дверью его съёмной комнаты появился тот самый знак. Сложенный листок. Рисунок колеса Дхармы.

Дацан Гунзэчойнэй был ярким, почти галлюциногенным пятном на сером полотне Петербурга. Во внутреннем дворе, на низкой скамье, сидел его учитель. Доржо выглядел старше. На его медном диске с мандалой виднелись новые царапины, словно следы недавних битв.

– Садись, Артём, – голос Доржо был спокоен, но в нём слышалась усталость. – Путь твой стал ещё извилистей.

Артём опустился на скамью. Запахи благовоний на мгновение вернули его в детство.

– Учитель, я…

– Я знаю, с кем ты связался, – перебил Доржо. – Елена Черниговская. Её отец был одержим той же идеей – изменить предначертанное. Он тоже искал «трещины во времени». И нашёл свою гибель.

– Но если есть шанс… спасти Максима…

– Ты строишь ад из благих намерений, Артём. Каждое твоё «спасение» – это новый виток сансары. Думаешь, её радиация – это свет? – медленно покачал головой Доржо. – Это лишь более яркая тень, отбрасываемая твоим собственным страхом. Она не даёт тебе контроль, Артём, она лишь усиливает иллюзию, что он возможен. Ты становишься их инструментом. Их оружием.

– Но что мне делать?!

– Принимать. Ты пытаешься остановить цунами голыми руками, вместо того чтобы научиться плавать.

Артём молчал. Он чувствовал себя преданным.

– Елена не та, за кого себя выдаёт, – продолжил Доржо тише. – А те, кто стоит за ней… Помнишь Олега Крутова? Он тоже здесь. И он связан с прошлым, о котором ты не догадываешься. Он был куратором проекта "Заря-1", где я… где мы пытались обуздать то, что не поддаётся контролю. В этот момент Доржо коснулся его руки, и Артём почувствовал лёгкий, едва уловимый привкус озона на языке – знакомый признак загрузки чужого, повреждённого архива.

В сознание Артёма хлынул повреждённый архив памяти Доржо.

Файл: 1985 год. Секретный бункер. Молодой, амбициозный Олег Крутов стоит перед картой СССР. Рядом – учёные, среди них – Доржи Бадмаев, тогда ещё физик. Крутов говорит о «полном контроле над стратегическим временем». Его глаза горят фанатичным огнём.

– Чернобыль стал страшным уроком, но не для всех, – сказал Доржо, возвращая его в реальность. – Крутов хочет власти, Артём. Абсолютной власти над временем.

Доржо поднялся.

– Не всякий свет ведёт к спасению.

Учитель ушёл. Но на скамье лежал пожелтевший фотоснимок. Артём неуверенно взял его.

На фотографии – молодой Доржо, ещё без монашеского одеяния. Рядом с ним, уверенно улыбаясь, стоял молодой Олег Крутов. На заднем плане – контуры исследовательского реактора. На обороне штамп: «1986 г. Объект 'Заря-1'». И рядом карандашная приписка: "22.07 – день, когда всё изменилось".

Артём смотрел на фото. Доржо и Крутов. Вместе. У истоков чего-то, что привело его в этот лабиринт.

Картина мира треснула ещё сильнее. Тень учителя обрела новые, пугающие черты. Город стал полон скрытых связей и лжи.

Глава 24. Код 22.07

(Санкт-Петербург, 2020 год. T-minus 5 лет до нулевого часа)

Спустя два года кропотливого анализа архивов, когда Артём уже почти отчаялся найти что-то в цифровом склепе отца Елены, он наткнулся на тот самый блок данных. Эти два года превратили его из инженера в одержимого криптографа. Он похудел, под глазами залегли тени, а его руки постоянно подрагивали от напряжения и стимуляторов, которые ему давала Елена. Лаборатория стала его миром, а редкие, короткие встречи с Максимом – болезненными напоминаниями о том, ради чего он себя сжигает.

Тем вечером Елена втянула его в анализ старых архивов – зашифрованные лог-файлы, обрывки отчётов, рукописные заметки её отца. Это был цифровой некрополь, полный призраков неудачных экспериментов.

– Отец верил, что за сухими цифрами скрывается «подпись времени», – сказала Елена, её лицо в свете монитора казалось высеченным из мрамора.

Они работали до глубокой ночи. Артём узнавал в символах на полях отцовских записей узоры, которые чертил Доржо. Мир сужался.

Ближе к утру он наткнулся на повторяющийся блок данных в повреждённом лог-файле. Последовательность цифр, похожая на системную ошибку.

– Похоже на маркер события, – сказала Елена. – Или… ключ.

Артём долго смотрел на цифры. Они пульсировали в такт его головной боли. Внезапное озарение – холодное, как удар. Его пальцы застучали по клавиатуре, вводя дату рождения Лиды как ключ дешифровки.

Зашифрованный блок раскрылся. Короткий отчёт о критическом инциденте на «Объекте 'Заря-1'». Неконтролируемый скачок энергии, локальный временной сдвиг… и дата: 22.07.1986.

Тот самый день, о котором была пометка на фотографии. Тот самый день, когда всё изменилось.

Год другой. Но число и месяц – те самые.

Кровь отхлынула от его лица.

– Елена… смотри…

Она быстро пробежала глазами по тексту. На её лице – холодное, хищное удовлетворение.

– Я знала. Отец упоминал её. Точка сингулярности.

– Но это… та же дата, что и в моих видениях! Смерть Максима… катастрофа на «Анатолии»… – Артём чувствовал, как реальность под ногами трескается.

Елена медленно кивнула.

– Это не случайность, Артём. Это узор. Это мандала. И мы с тобой – её часть.

Она вывела на экран сложную диаграмму. Паутина линий, символов, дат и имён, сходящихся к одной точке – 22.07.2025. Имя её отца, погибшего 22.07 много лет назад. Аббревиатура «Объект 'Заря-1'» с инициалами Д.Б. и О.К. Символ реактора «Анатолия». И в ключевом узле – спираль, как его шрам, и его имя: Артём Гринев.

– Видишь? – голос Елены звучал гипнотически. – Всё это нити, вплетённые в единый узор. Мой отец пытался понять этот узор. Те, кто его убил, пытались его скрыть. А мы… мы должны завершить то, что он начал. Мы должны войти в центр этой мандалы.

Артём смотрел на экран, охваченный ледяным ужасом. Это была не карта судьбы. Это был чертёж. План. Чей-то зловещий, многолетний проект. И он, Артём Гринев, был не просто его частью.

Он был главным компонентом. Детонатором.

Код 22.07 был не ключом к разгадке.

Это был серийный номер бомбы, которой он сам и являлся.

Глава 25. Сын

(Санкт-Петербург, 2022 год. T-minus 3 года до нулевого часа)

Максиму исполнилось шесть, а он всё рисовал те же спирали. Его болезнь, до этого тлевшая, начала разгораться – он стал быстро уставать, бледнеть, врачи разводили руками, списывая всё на редкое аутоиммунное заболевание. Ольга позвонила сама, её голос был хрупким, как лёд: «Он хочет тебя видеть».

Парк на Крестовском острове был серым и промозглым. Ольга ждала его у входа. За эти годы она постарела, в уголках её глаз залегли резкие морщинки, а её прагматизм превратился в колючую, защитную броню. Между ними стояла стена, построенная из лет молчания и её уверенности, что именно он – причина болезни сына.

– Он там, на площадке.