Мандала распада

– Не беги! – крикнул Артём, но слова застряли в горле. Он был не участником, а зрителем.

Где-то вдали заурчал двигатель.

Сначала появилась тень. Потом из-за поворота выехал грузовик.

Тот самый. С бампером, похожим на оскал.

Артём вскочил. Время потеряло свою вязкость. Оно стало пиксельным, раскадрованным.

Кадр 1: Лида наклоняется за шарфом.

Кадр 2: Водитель грузовика видит её, его лицо искажается.

Кадр 3: Визг тормозов. Звуковой файл, который Артём уже слышал.

Кадр 4: Удар. Глухой, физический, как будто кто-то выключил звук у мира.

Кадр 5: Алый шарф летит вверх, теперь уже не красный, а багровый. И в наступившей оглушительной тишине раздался один-единственный, чистый и невероятно громкий звон. Дзинь. Коровий колокольчик на зеркале грузовика издал свой последний звук и замер. Мир замолчал вместе с ним.

Тишина.

Мир качнулся, и Артёма накрыла волна статических помех. В ушах – белый шум. Перед глазами – чёрные точки. Он рухнул на колени, не чувствуя камней, и его вырвало горькой желчью. Он не думал о коде или багах. Он просто смотрел на алый шарф, лежащий в пыли, и одна-единственная мысль, тупая, как удар молотка, билась в его черепе: «Этого не может быть. Этого. Не. Может. Быть».

Водитель выскочил из кабины. Он что-то бормотал. Слова оправдания.

– …выскочила… клянусь, я не…

Артём не слышал. Он смотрел на грузовик. В кузове, не тронутая хаосом, улыбалась позолоченная статуя Будды. Пустая и красивая вещь в центре рухнувшего мира.

Дома царила тяжёлая, удушающая тишина. Артём прошёл по коридору и заглянул в комнату Лиды. Всё было на своих местах: куклы сидели на полке, на стене висел её последний рисунок – кривоватое солнце с лучами-спиралями. На кровати сидела мать. Она не плакала. Она просто сидела, глядя в никуда, и механически, раз за разом, разглаживала ладонью складку на одеяле. Когда Артём вошёл, она вздрогнула и подняла на него взгляд. В её глазах был не только туман горя, но и что-то другое – тёмный, суеверный страх. Она смотрела на него так, словно он был не просто её сыном, а носителем дурной вести, пророком, который принёс беду в их дом.

Артём шагнул к ней, хотел положить руку на плечо, сказать что-то. Но, не глядя на него, она инстинктивно отшатнулась, словно от прикосновения чего-то холодного, неправильного. Её рука замерла в воздухе, а потом непроизвольно потянулась не к нему, а к пустому месту рядом с собой, где обычно сидела Лида. Она прошептала, глядя в эту пустоту: «Лидочка…»  В этот момент он понял, что её горе уже вынесло ему свой безмолвный приговор. Артём тихо прикрыл дверь. Дом перестал быть домом. Теперь это был музей его провала.

Доржо появился, когда прилетели первые вороны.

– Я видел! – закричал Артём, сжимая в руке алый, липкий шарф. – Я видел всё! Почему ты не остановил это?!

Лама поднял с земли чётку, выпавшую из кармана Артёма. Одна из бусин была расколота колесом грузовика.

– Ты видел предупреждение, Артём, – сказал Доржо. – Но ты не хозяин этой дороги.

Ночью Артём вернулся на это место. Он был один. Фонарик выхватил из темноты артефакты сбоя:

Осколки стекла, сверкающие, как битые данные.

Капля крови на том самом камне с дыркой, который он так и не отдал Лиде.

След от колеса, закрученный в идеальную, бесконечную спираль.

Он упал на землю и высыпал из кармана щепотку чёрного песка, которую украл в дацане. Ветер тут же подхватил его и унёс во тьму, будто система стирала логи.

Доржо нашёл его утром. Артём сидел на корточках и чертил пальцем по пыли спираль. Снова и снова. Он пытался найти в ней точку входа или выхода. Но спираль была замкнута. В её центре лежал маленький, раздавленный колокольчик, отвалившийся от зеркала грузовика. Он больше не звенел.

Глава 6. Молитвенные флаги

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

На холме у дацана сотни цветных флагов бились на ветру, как пойманные в ловушку души. Их шёпот сливался с монотонным гудением монахов, читающих «Бардо Тхёдол» – инструкцию по навигации для мёртвых. Артём стоял в стороне, сжимая в руке алый, затвердевший от крови шарф сестры. Это был единственный реальный артефакт в этом театре ритуалов.

Он смотрел на флаги, и память ударила под дых. Всего месяц назад они с Лидой запускали на этом же холме воздушного змея. Такого же красного. Он помнил, как леска резала пальцы, помнил её восторженный визг, когда змей поймал ветер и взмыл в небо. Тогда эти флаги казались ему весёлыми и яркими. Теперь их трепет на ветру был похож на насмешку, а гудение монахов – на бессмысленный шум помех.

Мать дёрнула его за рукав. Её лицо за два дня превратилось в серую маску.

– Подойди. Нужно попрощаться.

– Она не там! – вырвалось у Артёма. – Её нет в этом… мешке с костями!

Мать не вздрогнула. Она просто смотрела сквозь него, сквозь флаги, сквозь сам Байкал, будто пыталась разглядеть тот берег, куда ушла Лида.

Доржо, возглавлявший обряд, обернулся. Его взгляд был тяжёлым, как свинец.

– Смерть – это когда книга заканчивается, – сказал он, указывая на флаги. – А это – попытка дописать послесловие. Оно нужно, чтобы отпустить.

– Отпустить?! – Артём засмеялся. Смех был похож на скрежет металла. – Ты говорил, что всё предопределено! Почему ты не изменил предсказание?!

Но Доржо уже знал ответ. Он видел это в глазах Артёма – не горе, а ярость игрока, обнаружившего, что правила были написаны против него.

– Твой дар – это не право менять правила. Это лишь возможность их увидеть.

Он протянул Артёму синий флаг.

– Повесь его. Это единственное, что ты можешь.

Артём швырнул флаг под ноги монахам.

– Я могу больше.

Он побежал вниз по склону, давясь слезами злости. И в этот момент его сознание снова поймало сигнал, как радиоприёмник, наткнувшийся на запретную частоту.

Время замедлилось.

Звук: скрип сухого дерева.

Образ: высокий флагшток, накренившийся, как стрелка сломанных часов.

Результат: тело монаха, накрытое синими флагами, как погребальным саваном.

Артём поднял голову.

Флагшток над его головой качнулся, подточенный ветром и временем. У его основания монах поправлял алтарные чаши, не замечая ничего.

Адреналин. Команда ‘execute’.

– Назад! – закричал Артём.

Он рванул вперёд, не думая. Он просто выполнял новый скрипт. Он сбил монаха с ног за мгновение до того, как мачта рухнула, пронзив землю, как копьё. Синие флаги захлопали, как пойманные птицы.

– Ты… как ты?.. – пролепетал монах, вытирая кровь с разбитой губы.

Доржо подошёл. В его глазах не было ни удивления, ни облегчения. Только холодное, тяжёлое знание.

– Ты сдвинул один камень, – он сжал плечо Артёма так, что мальчик вскрикнул. Его хватка была не сильной, а жёсткой – не как у монаха, а как у инженера, который из последних сил пытается остановить вибрирующий рычаг вышедшего из-под контроля механизма. В его голосе был не гнев, а холодный страх исследователя, который видит неконтролируемую цепную реакцию. – Ты думаешь, ты победил? Ты просто привлёк внимание системы. Ты создал новую переменную. Теперь она будет пытаться восстановить баланс. За счёт тебя.

Когда лама отпустил его, на плече Артёма багровел след от пальцев. Грубый отпечаток круга с расходящимися лучами. Уродливая, болезненная мандала. Первая метка кармического долга.

– Ты не спас его, – сказал Доржо, глядя на сломанный флагшток. – Ты просто переписал его смерть на кого-то другого. Система всегда закроет счёт.

Вечером Артём пришёл к этому месту. Он высыпал на ладонь щепотку чёрного песка, который всё ещё хранил. Он не пытался увидеть будущее. Он просто смотрел, как песчинки медленно, неестественно медленно, стекают с его ладони. Каждая крупинка была секундой, которую он украл у мира. И он чувствовал, как мир смотрит на него в ответ, ожидая, когда он вернёт долг. С процентами. Позже, перед сном, он дотронулся до плеча. След не посинел и не прошёл. Он остался багровым, горячим на ощупь, будто под кожей тлел уголёк. Это было не насилие. Это было клеймо. Метка, которую система поставила на новую, несанкционированную переменную в своём коде.

Вечером после похорон отец вошёл в комнату Артёма. Он выглядел постаревшим на десять лет. Его обычная уверенность инженера, знающего, как устроен мир, испарилась. Осталась лишь серая, выжженная усталость.

– Сынок, – он сел на край кровати, избегая смотреть Артёму в глаза. – Нам нужно поговорить. То, что ты… говорил. Про грузовик. Ты… откуда ты это знал?

Артём молчал. Как объяснить отцу, человеку формул и схем, про вкус бензина и дыру в камне?

– Это совпадение, – наконец выдавил он.

– Совпадение, – медленно повторил отец, словно пробуя слово на вкус. Он явно хотел в это поверить. – Хорошо. А флагшток?

Он достал из кармана расколотый осколок дерева.

– Я был сегодня у дацана. Говорил с монахами. Они рассказали мне… про флагшток. Как ты спас того человека. За секунду до того, как мачта рухнула. Артём, я… я не понимаю. Сначала грузовик, теперь это. Это не подчиняется законам физики.

Он протянул руку, словно хотел положить её сыну на плечо, но она замерла в сантиметре и безвольно упала. Физическое проявление пропасти, которую он не мог преодолеть.

Он посмотрел на сына, и в его глазах был не только страх. В них было отчаяние учёного, столкнувшегося с необъяснимым. Он начал лихорадочно искать рациональное объяснение, цепляясь за него, как за спасательный трос.

– Может, это шок… посттравматический синдром… Твой мозг… он пытается защититься, создаёт иллюзии… Обострённая интуиция, выброс адреналина, который позволил тебе среагировать быстрее… Должно быть логическое объяснение, Артём! Всегда есть!

Его голос сорвался. Он умолял не сына, а саму вселенную дать ему ответ, который бы не разрушил его мир.

– Мы должны показать тебя врачу, сынок. Хорошему специалисту.

Артём понял. Отец не верил ему. Он боялся его. Боялся, что его сын сломался. Что в его идеальной системе появился непредсказуемый, опасный сбой. Пропасть между ними, открывшаяся в этот момент, была глубже и страшнее любой трещины в байкальском льду.

Глава 7. Урок гнева

(Бурятия, октябрь 1998 года)

Урок начался с того, что Доржо разбил глиняную чашку ударом посоха. Осколки разлетелись по полу дацана, как битые данные.

– Ты думаешь, это победа? – его голос был холодным и острым, как скальпель. – Ты не спас жизнь. Ты вырвал страницу из книги судеб. Теперь вселенная будет пытаться склеить её обратно, и клей этот будет сделан из твоей боли.

Артём, прижавшись к стене, закричал:

– Я спас человека! А ты говорил о шансах!

– Ты запустил непредвиденный процесс! – Лама схватил его за плечо, где уже багровела метка. Хватка была железной. – Ты играешь с огнём в серверной. Ты не знаешь протоколов. Карма – это не наказание. Это скрипт восстановления баланса. И он сломает тебя.

Артём вырвался и побежал. Позади него другие монахи сторонились его, бросая на него испуганные, почти суеверные взгляды. Он был уже не просто мальчик, потерявший сестру. Он был ходячей аномалией.

Он нёсся сквозь лиственницы, и ветер свистел в ушах: «Ли-и-ида!» – то ли эхо, то ли повреждённый аудиофайл. Он упал у ручья и достал камень с дыркой. Через отверстие мир снова заглючил:

Дацан, охваченный огнём, похожим на цифровые артефакты.

Доржо, рисующий мандалу из пепла прямо в пламени.

Он сам, стоящий над этим пеплом. Его лицо покрыто трещинами, как разбитый экран.

«НЕТ!»

Он швырнул камень в воду, но тот, ударившись о валун, отскочил и упал к его ногам. Упрямый, неотменяемый баг.

В полночь он вернулся на место аварии. В кармане – щепотка чёрного песка. Он не отдавал приказ. Он кровоточил своей памятью в песок, проецируя на него свой самый главный файл – образ Лиды.

Песок, как послушное железо, откликнулся на его отчаяние. Он закрутился в спираль. В центре начал формироваться силуэт. Она не была призраком. Она была слишком идеальной, как 3D-модель. Она смеялась, протягивая ему алый шарф.

Артём потянулся, его пальцы почти коснулись её. Но его горе – нестабильное топливо – вызвало системный сбой. Иллюзия, отражавшая его собственную нестабильность, начала распадаться. Она не исчезла, она сломалась. Её лицо треснуло, как разбитый экран, рассыпаясь на грубые, квадратные пиксели. Полигоны её щёк растянулись в уродливые, острые углы. Её смех превратился в зацикленный, скрежещущий звуковой артефакт – один и тот же повреждённый фрагмент, повторяющийся снова и снова. Воздух наполнился острым, химическим запахом озона, как от умирающего монитора, прежде чем вся симуляция схлопнулась внутрь со вспышкой холодного синего света, как от короткого замыкания. Остался лишь пепел и острый, химический запах озона.

– Ложь! – он разметал пепел ногами.

Он развёл костёр. Бросил в огонь остатки чёток Доржо.

– Верни её! – крикнул он в пламя. – Или возьми меня!

В дыму возникла тень. Не Лида. Это был он сам, но старше. С сединой на висках. На шее – уродливый шрам в форме спирали, похожий на проплавленную дорожку на микросхеме. Его лицо покрывала сеть мелких морщин, как трещины на высохшей земле. Но страшнее всего был взгляд – в нём была та же самая боль, что разрывала Артёма сейчас, но застывшая, вечная.

– Ты станешь мной, – сказал двойник, и его голос был похож на эхо. – Бесконечным повторением этой боли. Если не остановишься.

Артём в ярости бил кулаком в холодный асфальт, пока не разбил костяшки в кровь, бессознательно потирая старый, выцветший шрам-спираль на другом запястье – отметину, оставленную колесом того самого грузовика. Боль. Единственное, что ощущалось настоящим в этом мире глитчей.

Утром Доржо нашёл его спящим у порога дацана.

– Проснись, – лама вылил на него кувшин ледяной воды.

– Я видел… – прошептал Артём.

– Ты видел результат своего запроса, – Доржо разжал его кулак и стряхнул пепел, смешанный с чёрным песком, в ритуальную чашу. Он собирал логи ошибок. – Ты больше не ученик. Ты – опасная, непредсказуемая переменная. Иди. Тебе здесь не место.

Когда Артём уходил, ветер донёс до него обрывок молитвы Доржо. Но слова рассыпались, как битые данные: «Ом… мани… пад… х… error…»

Глава 8. Побег

(Бурятия, ноябрь 1998 года)

Побег начался с огня. В холодных ноябрьских сумерках Артём вытащил во двор старую коробку из-под ботинок – свой личный архив, свой бэкап счастливого прошлого. Он бросал в ржавую бочку для сжигания мусора всё без разбора: детские рисунки с кривыми солнцами-спиралями, грамоту за олимпиаду по физике, фотографию, где они с родителями и Лидой смеялись на берегу Байкала. Пламя жадно пожирало его старую жизнь, превращая бумагу и картон в чёрный, вьющийся пепел.

Дверь дома скрипнула. На крыльцо вышла мать. Она увидела, ЧТО он сжигает. Увидела фотографию, корчащуюся в огне. Её лицо, и так бывшее серой маской, исказилось от ужаса и отвращения. Она не закричала. Она просто посмотрела на него так, словно он был не её сыном, а чудовищем, которое пришло, чтобы стереть последние следы её дочери. Этот взгляд был страшнее любого удара.

Артём не выдержал. Он не обернулся. Он просто побежал. Прочь от догорающего костра, прочь от этого взгляда, прочь от дома, который перестал быть домом. Он бежал, пока лёгкие не обожгло морозом, пока тишина дома не сменилась воем ветра в тайге.

Тайга встретила его как сбой в системе. Ветер в кронах кедров не выл – он шептал повреждённый аудиофайл с голосом его сестры: «Ли-и-ида!..» Снег под ногами был похож на белый шум на экране. Артём шёл без цели, подчиняясь скрипту под названием «побег».

В кармане жёгся камень с дыркой. Его личный debug-инструмент. Он поднёс его к глазу.

Мир заглючил:

На ветке сосны сидела Лида. Идеально отрендеренная 3D-модель. Она качала ногами, и её ступни проходили сквозь текстуру ветки.

Он сам, бредущий внизу по кругу. Бесконечный цикл, из которого не было команды ‘break’.

Доржо, стоящий в дацане над его пустой постелью. Не молился. Просто смотрел. Системный мониторинг. Рядом с ним на столе лежала карта района, и его палец был прижат к точке, где сейчас находился Артём. Он не искал. Он отслеживал.

На третий день голод перестал быть болью. Он стал системным уведомлением, красной иконкой в углу его сознания. Холод пробрался под куртку и начал переписывать код его ДНК. Он нашёл замёрзший ручей. Лёд треснул, обнажив воду, чёрную, как экран выключенного монитора. Артём зачерпнул горсть, но увидел в отражении не своё лицо.

Её.

– Ты не виноват, – прошептал он её голосом, пытаясь запустить скрипт самоубеждения.

– Тогда кто?! – закричал он в ответ, и её отражение пошло рябью, как помехи на экране.

Голос в его голове, холодный и системный, как у Доржо, ответил: «Нет никакого 'кто'. Есть только алгоритм. И ты – его часть».

Артём вышел на берег замёрзшей реки. Ледяной панцирь, покрытый снегом, скрывал тёмное течение под ним. Река не умерла, она просто застыла в ожидании. Он был настолько поглощён этой белой, безмолвной пустотой, что не услышал ни хруста ветки, ни шороха снега. Когда он поднял голову, Доржо уже был там. Он стоял у кромки леса, неподвижный, как старый кедр, словно наблюдал за ним уже давно. Артём не удивился. Он только подумал, откуда простой монах знает, как двигаться по тайге абсолютно беззвучно.

– Карма – это река, даже когда она подо льдом, – сказал лама, указывая на ледяную гладь. – Течение не исчезло. Его путь просто стал неизменным. Ты можешь идти по льду, думая, что свободен. Но ты всё равно следуешь её руслу.

– А если берегов нет? – Артём показал на противоположный склон, где между деревьями на мгновение мелькнул алый цвет. Глюк. Или нет.

– Тогда ты должен понять, что бежать некуда.

Доржо посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом, словно сканируя, считывая его состояние. Затем он беззвучно развернулся и шагнул обратно в чащу. Он не исчез. Он просто растворился в тенях между деревьями. Через секунду место, где он стоял, было уже пустым. Артём подошёл к кромке леса. На снегу осталась чёткая цепочка следов, ведущая в никуда – она терялась в густом подлеске через десяток шагов.

Он подошёл к участку, где ветер смёл снег, обнажив тёмный, прозрачный лёд. И увидел.

На дне, под толщей льда, лежала статуя Будды с того самого грузовика. Она не просто лежала на дне – казалось, она была вморожена в саму толщу льда, пойманная в ловушку в момент замерзания реки. Она смотрела прямо на него. Игра света на неровном льду и в тёмной воде искажала её черты. На одно мучительное мгновение Артёму показалось, что позолоченное лицо статуи – это его собственное, застывшее в безмятежной, жуткой улыбке. Он моргнул, и наваждение исчезло. Осталась лишь чужая, равнодушная статуя, замурованная во льду.

Сбой рендеринга. Или просто игра воображения, вызванная холодом и голодом.

Побег был окончен. Он не сбежал от системы. Он просто нашёл её исходный код. И он был написан на его лице.

Глава 9. Разрыв

(Бурятия, декабрь 1998 года)

Артём стоял на пороге. Дом пахнул затхлостью и ладаном – запахом закончившейся жизни. Мать сидела за столом и смотрела в никуда. Перед ней, сложенный в идеальный квадрат, лежал алый шарф.

– Где ты был? – спросила она, не поворачивая головы.

– Я… – он не знал, что ответить.

– Она бы не побежала на дорогу, если бы ты был рядом, – сказала мать. Это был не упрёк. Это была констатация факта. Системный отчёт о его провале.

Вечером пришёл отец. Он не говорил о врачах. Он просто молча ходил по дому, собирая в старый брезентовый рюкзак свои вещи: инструменты, книги по радиотехнике, старый свитер. Он действовал методично, как инженер, демонтирующий вышедший из строя узел.

– Пап, ты куда? – спросил Артём, стоя в дверях.

Отец остановился, держа в руках свой старый осциллограф. Он посмотрел на сына долгим, тяжёлым взглядом.

– Я не могу, Арти, – тихо сказал он. – Я всю жизнь чинил то, что сломано. А здесь… я не знаю, где поломка. В тебе… в твоей матери… во мне… в самом этом мире. Я не могу это починить. А жить в доме, где всё вышло из строя, я не умею. Я уеду на Север. На вахту. Там всё просто. Холод, металл и чёткие инструкции.

Он ушёл, не обернувшись. Его уход был не предательством. Это была капитуляция. Капитуляция логики перед аномалией. Дом опустел окончательно.

Школа встретила его стеной статических помех – шепотками за спиной. «Сумасшедший», «видит мёртвых», «проклятый». На уроке геометрии он вывел на полях тетради спираль. Учительница вызвала его к доске. Он подошёл, взял мел, но вместо формулы увидел в окне Лиду. Она махала ему, её палец указывал на лес.

Мел выпал из его пальцев. Он раскололся на пять частей.

– Вон! – учительница ткнула в дверь. – Возвращайся, когда научишься жить в реальности!

Выходя из класса, Артём мельком взглянул на пол. Пять осколков мела. Интуитивный холод прошёлся по спине. Пять. Число не отпускало его, вызывая необъяснимую тревогу. Ему показалось, что это не просто куски мела, а пять будущих надгробий, пять обещаний потерь, которые ему предстоит понести. Он тряхнул головой, и видение исчезло, оставив лишь холодный вкус неотвратимости.

Доржо пришёл ночью. Он нашёл Артёма на крыше, глядящего на луну сквозь дыру в камне.

– Ты пытаешься сбежать от себя, – сказал лама. Он протянул ему чётки. – Когда система начнёт зависать, перебирай их. Это поможет перезагрузить процессор.

Артём взял чётки. 107 целых бусин и одна, расколотая надвое. Место 108-й, главной бусины-сумеру, зияло пустотой.

– Где последняя?

– Её забрала система в качестве платы. – Доржо тронул его лоб. – Когда найдёшь ей замену, цикл завершится.

Утром мать разбила чашку.

Артём замер. Он услышал не звон фарфора, а тот самый аудиофайл, который предшествовал падению флагштока.

Время замедлилось. Кадры:

Осколки летят к её босым ногам.

Кровь на полу.

Её крик.

Адреналин. ‘Execute’.

Он рванул вперёд и схватил мать за руку, оттаскивая её назад. Чётки на его запястье звонко ударили по дверному косяку.

– Ты… ты видишь? – прошептала мать, дрожа.

– Вижу, – ответил он.

Она вырвала свою руку из его. Отшатнулась. В её глазах был не страх. Был ужас. Она смотрела на него не как на сына-спасителя, а как на ангела смерти, который приносит с собой неминуемые катастрофы, а потом лишь меняет их сценарий. Она молча развернулась и ушла в свою комнату. Щёлкнул замок. Эта дверь закрылась для него навсегда.

Перед уходом Доржо оставил на столе свиток.

«Сансара – не круг, а спираль. Каждый виток – шанс завязать узел или развязать его».

Артём развернул свиток. Внутри лежал чёрный песок и один светлый, почти белый, волос, связанный в узел. Он сразу узнал его – такой же волос он сам вынул из расчёски Лиды за день до её смерти, когда она попросила его заплести ей косу. Видимо, лама нашёл его на одежде Артёма в тот страшный день.

Он насыпал песок на пол, создав мандалу, и положил в центр волос. Чётки на его руке дрогнули. Он закрыл глаза и увидел, как волос внутри реактора становится осью, вокруг которой вращается время.

Ночью мать нашла его спящим на полу среди рассыпанного песка. Она хотела укрыть его одеялом, но замерла. На стене, куда падала тень от висевших на гвозде чёток, игра света и тени сложилась в неестественно чёткие, будто выжженные, цифры. Они не просто были там. Они слабо, едва заметно пульсировали, как остаточное изображение на выключенном экране. Мать поняла, что это не просто тень. Это было что-то, исходящее от него, от её спящего, сломленного сына. Это было ещё одно проявление его пугающей, неправильной сути. Она не знала, что они значат, но холодный, иррациональный ужас заставил её отступить.

Тень на стене показывала: 22.07.2025.

РАЗДЕЛ 2. ТРЕЩИНЫ В БЕТОНЕ

РАЗДЕЛ 2. ТРЕЩИНЫ В БЕТОНЕ

(Чита, 2005–2017 гг. T-minus 20 лет до нулевого часа)

Глава 10. Шрамы

(Чита, 2005 год. T-minus 20 лет до нулевого часа)

Годы после разрыва с Доржо слились в серый, беззвучный шум. Артём доучился в школе, похоронив себя в учебниках физики и математики. Он выбрал Читу и специальность инженера не из призвания, а из отчаяния. Ему нужна была работа, где миром правят законы и расчёты, где есть только прочность бетона и сопротивление материалов. Где нет места призракам и шёпоту времени. Это была его попытка построить клетку для своего дара.