Мандала распада

Sumrak

Мандала распада

РАЗДЕЛ 1. ЗЁРНА КАРМЫ

Пролог.

Мандала Нулевого Часа

(22 июля 2025 года. Реакторный зал АЭС «Анатолия», Турция. T-minus 60 секунд до обнуления)

Воздух был жёлтым. И гудел.

Как улей, замурованный в трансформаторной будке.

Артём стоял на коленях. Холодный бетон впивался в кожу. Кровь из носа капала на пол, собираясь в лужицу у трещины. Трещина расходилась от его коленей идеальной, больной спиралью. Он сам был этой трещиной.

– Это диагноз, Гринев. – Голос Олега Крутова из динамиков был чистым, без помех, стерильным, как скальпель. – Ты – симптом, который возомнил себя лекарством.

Артём не слушал. Его реальность крошилась на осколки, на болезненные вспышки памяти, что вспыхивали перед глазами.

Вспышка первая: Сестра.

Бурятия. Восьмилетняя Лида. Её алый шарф летит на дорогу. Звук удара, который он будет слышать вечно.

Вспышка вторая: Жена.

Чита. Ольга протягивает ему снимок УЗИ – чёрно-белая спираль. Её голос, тихий, как яд: «Ты проклял его ещё до рождения».

Вспышка третья: Учитель.

Байкал. Доржо бросает горсть риса в огонь. Его шёпот на ветру: «Чтобы спасти всех, нужно сгореть самому».

– Ты не спаситель, – продолжал голос из машины. – Ты просто переставлял даты на надгробиях, думая, что отменяешь похороны. А моя работа, Гринев, – следить, чтобы итоговый счёт всегда сходился. Но счётчик смертей никогда не обнуляется.

Артём поднял голову.

Пепел.

Тяжёлый, металлический пепел больше не падал. Он застыл в жёлтом воздухе, формируя гигантскую мандалу. Колесо Сансары, собранное из праха его ошибок. В каждом секторе – лицо: Лида, Ольга, Доржо, его сын Максим. Все смотрят на него. Ждут.

Он медленно, с хрустом в коленях, встал.

Это не карма. Это не судьба.

Это выбор.

– Ты не понимаешь, Олег, – прохрипел Артём, и его собственный голос показался ему чужим. – Я не лекарство.

Он сорвал с запястья выцветшие чётки. 107 бусин. Последний патрон в обойме.

– Я – сама болезнь.

Он швырнул чётки в самое сердце пепельной мандалы, в пульсирующее горло реактора.

Взрывная волна была беззвучной. Просто белый свет, который нажал «Delete».

Он стирал бетон, пепел, боль.

Стирал вспышки памяти, голос из машины, самого Артёма.

Стирал, как ластик стирает карандашную спираль.

Где-то на пыльной окраине Стамбула мальчик с глазами матери нашёл на асфальте трещину. Он подобрал кусок угля и начал её дорисовывать, углублять, замыкать в бесконечный круг.

Кормил дыру.

Реактору нужно было есть.

РАЗДЕЛ 1. ЗЁРНА КАРМЫ

(Бурятия, 1998–2005 гг. T-minus 27 лет до нулевого часа)

Глава 1. Байкальский ветер

(Бурятия, июнь 1998 года)

Ветер с Байкала пах вечностью и гниющими водорослями. Он был холодным, честным, и от него першило в горле. Двенадцатилетний Артём сидел на берегу, глядя, как волны вылизывают гальку, похожую на россыпь старых, выбитых зубов. Он думал о том, что через неделю его отправят в летний лагерь, и что там снова будут заставлять есть манную кашу с комками. Обычные детские страхи. Простые, понятные, как правила игры в "казаки-разбойники".  Мир казался ему плохо склеенной декорацией, и этот ветер был единственным, что ощущалось по-настоящему.

– Ты опять как старый дед! – крикнула Лида. Ей было всего восемь, и вся её жизнь состояла из движения, смеха и постоянной борьбы со скукой, которую излучал её старший брат.

Она швырнула в него мокрым комком водорослей, который шлёпнулся рядом, оставив на камне тёмное, расползающееся пятно. Она всегда требовала внимания, не терпя, когда его мир замыкался на чём-то, кроме неё.

Сестра стояла по колено в ледяной воде, и её смех был похож на звон тонкого стекла. Слишком хрупкий для этого места. Белый подол её платья намок и прилип к ногам.

– Вылезай, простудишься! – крикнул Артём. Его голос прозвучал слабо, утонул в шуме волн.

– А ты боишься! – она показала ему язык и пнула воду. Брызги долетели до его лица. – Весь такой серьёзный! «Ом мани падме хум», да?

Артём не ответил. Он смотрел не на сестру, а на старый кедр, нависавший над склоном. В его голове беззвучно щёлкнул счётчик вероятности. Он увидел, как под порывом ветра от ствола отделяется тяжёлая сухая ветка. Увидел её траекторию. Увидел, как она падает прямо туда, где через секунду окажется Лида, выбегающая из воды.

Он не закричал. Он просто встал и шагнул ей наперерез. Ветка с треском рухнула на то место, где он только что сидел, подняв облако пыли. Лида даже не заметила. Она выбежала из воды, отряхиваясь.

– Ну чего ты вскочил? Испугался?

Но смотрел Артём не на неё. На склоне холма, там, где только что никого не было, стоял человек.

За спиной хрустнул гравий.

Человек появился из ниоткуда. Он стоял на склоне холма, и его бордовый хитон на фоне синего неба был цвета запекшейся крови. Солнце билось о медный диск на его груди, превращаясь в слепящую вспышку. Это была не просто мандала. Это была мишень.

– Ветер сегодня срывает с реальности тонкий слой краски, – сказал незнакомец, подходя. Его голос был глубоким, как трещина в байкальском льду, но с чёткостью человека, привыкшего отдавать команды, а не читать молитвы.

Лида выбежала на берег, отжимая мокрое платье. Лама – он позже назовётся Доржо – достал из складок одежды алый шёлковый шарф и протянул ей. Шарф был цвета тревоги.

– Сядь, Артём, – сказал Доржо, и это прозвучало как команда. – Дыши. Мир – это плохая картина. Научись видеть трещины в краске.

Он положил Артёму на ладонь плоский камень с дырой посередине. «Куриный бог». Дешёвый сувенир, который продавали на каждом углу.

– Смотри сквозь него. Это не дыра. Это замочная скважина в другую комнату.

Артём поднёс камень к глазу.

И реальность потекла.

Мир за линзой камня стал вязким, зернистым, как плохая видеозапись. Воздух наполнился вкусом дешёвого бензина, едким, химическим. Картинка перед глазами сменилась рваными, повреждёнными кадрами:

Ржавый КАМАЗ с треснутым бампером, похожим на оскал.

Грязный, выцветший брезент на кузове, хлопающий на ветру.

Дешёвый коровий колокольчик, привязанный к зеркалу, звон которого сверлил мозг.

Алый шарф, сорванный ветром.

Лида, бегущая за ним на дорогу. Её крик: «Артик, поймай!»

– Что ты видишь? – голос Доржо прозвучал издалека, как из повреждённого динамика.

Артём выронил камень. Из носа хлынула тёплая кровь. Первая плата за просмотр. Он вытер её тыльной стороной ладони, размазав по щеке. Вкус бензина и собственной крови смешался во рту. И не исчез. Он остался на языке едким, химическим осадком, как напоминание о сбое, который уже был загружен в систему и ждал своей команды на исполнение.

– Ничего, – соврал он, и ложь обожгла язык.

В юрте Доржо пахло дымом и пылью. На полке среди буддийских статуэток стояла выцветшая фотография: молодой Доржо в очках и белом халате у пульта управления. За стеклом виднелся купол ядерного реактора.

– Вы… учёный? – выдавил из себя Артём.

– Я калибровал реальность, – ответил Доржо, наливая солёный чай. Его рука на мгновение замерла над чашкой, и в его глазах отразился не огонь очага, а холодный свет приборной панели.  – Пока не понял, что вселенная – это просто открытый бета-тест, который так и не закончится. Атомы – это пиксели с плохой кармой. Иногда они выгорают.

– А тот грузовик… – начал Артём.

– Это баг-репорт, – перебил Доржо. – Предупреждение о том, что программа скоро зависнет. Ты можешь прочитать его. Но ты не можешь его исправить. Понял?

По дороге домой Лида болтала без умолку, а Артём молчал. В кармане лежал холодный камень. В голове – отчёт об ошибке.

На повороте их обогнал грузовик.

Тот самый КАМАЗ. С треснутым бампером-оскалом. Его слепые от грязи фары смотрели в никуда. Ветер трепал рваный брезент.

Лида восторженно закричала:

– Артик, смотри, Будда в кузове! Настоящий!

Но Артём смотрел не на позолоченную статую. Он смотрел на коровий колокольчик, раскачивающийся у зеркала, и его беззвучный звон отдавался в его голове оглушительным эхом.

Глава 2. Песок и время

(Бурятия, июль 1998 года)

Это была лаборатория по калибровке реальности, замаскированная под буддийский храм. Вместо пробирок – деревянные воронки-чагпары. Вместо химических реагентов – пигменты, смолотые в пыль: охра, кобальт, киноварь. Но Артём смотрел только на один контейнер. Чёрный. Он выглядел как дыра в палитре мира.

– Это не краска. Это – исходный код, – голос Доржо был лишён тепла, как у хирурга перед операцией. – Не сыпать. Отпускать. Каждая песчинка – это тактовый импульс процессора вечности. Ты не управляешь потоком. Ты лишь задаёшь ему вектор.

Лида ткнула пальцем в багровую горку, и на её коже осталась красная пыльца.

– Просто сыпать, как в песочнице?

– Не сыпать, – поправил Доржо, и его голос был лишён тепла, как у хирурга перед операцией. – А отпускать. Каждая песчинка – это тактовый импульс процессора вечности. Ты не можешь его удержать. Только наблюдать.

Он взял воронку с золотым песком. Его руки не дрожали – они совершали выверенные микродвижения, будто вводили пароль от вечности.

– А если чихнуть? – фыркнула Лида. – Всё разлетится.

– Система так и работает, – ответил Доржо, не отрываясь от узора, который он выводил с механической точностью. – Она нестабильна по своей природе. Красота – это системный сбой, который неизбежно ведёт к зависанию и перезагрузке.

Когда очередь дошла до Артёма, Доржо вложил ему в ладонь воронку с чёрным песком.

– Почувствуй. Это не просто цвет. Это вес.

Артём почувствовал. Песок был непропорционально плотный, как сжатая до точки вина. Он высасывал тепло из его кожи, оставляя ощущение холодной пустоты. И было что-то ещё. Не вибрация, а слабый электрический зуд, будто каждая крупинка была аппаратным носителем информации, и сейчас они пытались найти порт и подключиться к его нервной системе.

– Дыши. Опустоши кэш-память. Представь, что твоё сознание – это курсор.

Первые крупинки посыпались кляксами. Лида хихикнула. Артём почувствовал укол унижения, и песок немедленно отреагировал: зудящая вибрация в руке превратилась в болезненный высокочастотный писк прямо в мозгу. Линии пошли острые, ломаные, как трещины на экране телефона.

– Прекрати! – голос Доржо стал резким, как удар тока. Он положил свою тяжёлую ладонь на плечо Артёма. – Ты транслируешь в систему мусор. Она отвечает тебе тем же. Ярость – это повреждённый пакет данных. Он не пройдёт валидацию. Очистись. Стань пустым терминалом.

Артём заставил себя дышать. Он представил, что его мысли – это просто строки кода на экране, которые он стирает одну за другой. И тогда песок полился. Тяжело, вязко, будто подчиняясь не гравитации, а какой-то другой, более фундаментальной директиве.

Он не рисовал. Он компилировал.

– У тебя получается, – шёпотом сказала Лида. – Как будто ты просто вспоминаешь.

К полудню графический интерфейс кармы был завершён. Лида спала у входа, отключившись от системы.

– Почему он… другой? – спросил Артём, глядя на свой идеальный чёрный сектор.

Доржо на мгновение замер. Его зрачки сузились до точек, отражая не тишину дацана, а стерильный белый свет лаборатории из его прошлого.

– Этот песок взят из места, где реальность дала сбой. Это не геология, Артём. Это память, застывшая в камне. Его срок полураспада дольше, чем у этой вселенной. Он – архив её ошибок.

Доржо провёл по изображению ребром ладони. Графический интерфейс кармы схлопнулся в серую, безликую массу. Жест был резким, почти жестоким.

– Зачем?

– Дефрагментация, – сказал Доржо. В его голосе прозвучала горечь. Он посмотрел на серый песок, и его лицо на мгновение исказилось, словно он увидел в нём не просто смесь пигментов, а пепел чего-то очень личного, давно сгоревшего. – Необходимо стирать логи, иначе система перегреется. Ты ведь не сохранил резервную копию?

Артём залился краской. В его потном кулаке была зажата щепотка чёрного песка.

На обратном пути Лида перепрыгивала через трещины на дороге.

– Целый день кодировать, чтобы потом всё стереть. Глупость.

– Это не рисунок, – пробормотал Артём, чувствуя, как песок в ладони зудит. – Он… разговаривал.

– О чём?

– Звенел. Как тот коровий колокольчик из моего видения.

Лида замерла. Её лицо стало серьёзным и чужим.

– Мне сегодня снилось, как я бегу за этим звоном. А ты стоишь сзади и молча смотришь, как я бегу на дорогу.

Ночью Артём разжал кулак. Чёрный песок не рассыпался. Пропитанный потом, он самоорганизовался в крошечную, идеально чёткую структуру. Это была не мандала. Это была микросхема. QR-код, ведущий в никуда. А в самом центре зияла пустота. Пустой сокет для процессора, который ещё не вставили.

Глава 3. Старый Компьютер

(Бурятия, август 1998 года.)

Отец принёс домой старый, пожелтевший компьютер. Огромный гудящий ящик с выпуклым экраном, который показывал мир в 256 цветах. Для Лиды это была просто коробка для игр. Она часами гоняла пиксельного принца по подземельям, радостно визжа при каждой ловушке.

– Опять шипы! Артик, он опять умер! Ну почему он такой глупый?!

Артём игр не понимал. Его завораживало другое. Командная строка. Чёрный экран и мигающий курсор. Он часами сидел с отцом, инженером-связистом, который объяснял ему основы:

– Пойми, сынок, – говорил отец, указывая на строки кода, – всё в мире так устроено. Двигатель в машине, электрическая цепь, даже эта программа. У всего есть логика. Если что-то не работает, значит, где-то есть ошибка. Баг. И твоя задача как инженера – найти эту ошибку и исправить её. Отладить. Любую систему можно починить, если понять, как она работает.

Однажды, глядя, как Лида снова и снова проигрывает на одном и том же уровне, Артём почувствовал знакомый зуд за глазами. Это было то же самое чувство, тот же холодный укол в основании черепа, что и тогда, на берегу, перед падением ветки. Он не видел пиксели. Он увидел код за ними. Он увидел ошибку в логике движения платформы, которая срабатывала на полсекунды раньше, чем должна была. Это был не баг, заложенный программистом. Это была случайность, системный сбой, который чувствовал только он. Он невольно потёр запястье, ещё чистое, без шрамов.

– Подожди, – сказал он. – Не прыгай сейчас. Прыгай… вот теперь!

Лида, удивлённо пожав плечами, нажала кнопку. Пиксельный принц перелетел пропасть.

– Ух ты! Как ты угадал?

Артём не знал, как объяснить. Он не угадал. Он просто прочитал строчку кода, которая пошла не так. Он понял, что его странное, пугающее умение видеть катастрофы в реальном мире и видеть сбои в цифровом – это одно и то же. Просто здесь, в игре, цена ошибки – пиксельная смерть. А там, снаружи, – настоящая. Только отец верил, что любую систему можно починить. А Артём чувствовал, что эта, главная система, сломана изначально.

Для его отца мир был просто большим, сложным механизмом, который всегда можно было отремонтировать. Баг был всего лишь задачей, которую нужно было решить. Успокаивающая мысль. Ложь.

Артём читал толстые, пахнущие пылью книги по программированию. Слова «алгоритм», «скрипт», «переменная» не были для него абстракцией. Это были инструменты, которыми можно было построить или сломать маленький мир внутри гудящего ящика. Он научился видеть логику за хаосом пикселей на экране. Он понял, что у каждой ошибки есть причина. И её можно найти. Отладить. Исправить.

– Зачем ты копаешься в этих закорючках? – спросила Лида, заглядывая ему через плечо. – Пошли лучше на речку.

– Я пытаюсь понять, как это работает, – ответил он, не отрываясь от экрана.

– Всё просто, – фыркнула она. – Нажимаешь на кнопку – он бежит. Не туда нажал – он умер. Пошли уже!

Она выдернула шнур из розетки. Экран погас с тихим щелчком. Весь его выстроенный мир, все его команды и циклы исчезли. Осталась только чёрная, отражающая пустота.

– Лида! – закричал он в ярости.

– Ну и сиди со своей железякой! – она обиженно надула губы и выбежала из комнаты. Через минуту она вернулась с плиткой шоколада, отломила ему половину и молча положила на стол.

В тот вечер он понял две вещи. Первая: любой, даже самый сложный мир, можно выключить одним простым действием. Вторая: любовь его сестры была той единственной переменной, которая не подчинялась никакой логике. И он не хотел её отлаживать.

Это был последний спокойный вечер в его жизни. Система ещё работала стабильно. Но в воздухе уже пахло озоном – запахом грядущего сбоя.

Глава 4. Зёрна кармы

Это был не костёр. Это был терминал доступа, собранный из байкальских камней по схеме ритуальной мандалы. Языки пламени были строками кода, мерцающими в темноте. Воздух пах дымом и сухой травой – запах перегретой проводки в системном блоке мироздания.

– Твой дар – это не щит, – сказал Доржо, глядя в огонь. Его взгляд был не созерцательным, а анализирующим, как у физика, наблюдающего за плазмой. – Это трещина в твоей душе. Она открывается только под давлением: страх, ярость, боль. Адреналин – это ключ, который поворачивается в замке.

Лида, не слушая, с восторгом бросила в пламя горсть белого риса. Зёрна затрещали.

– Как попкорн!

– Это не игра, – остановил её Доржо. Он протянул Артёму горсть риса. Зёрна были холодными, как чипы памяти, извлечённые из мёртвой машины. – Каждое зерно – это запрос к системе. Ты бросаешь его, отпуская контроль. Но система всегда отвечает. И её ответ тебе не понравится.

Дым от костра скрутился в спираль, как повреждённый сектор на жёстком диске. Артём бросил в пламя одно зерно.

Вспышка.

Искажённый звук. Не треск дров, а аудиофайл с визгом тормозов, запущенный на повторе. И крик, записанный с помехами: «Не-беги-стой-не-беги!..»

Он пошатнулся, пытаясь ухватиться за ускользающую реальность. Доржо схватил его за руку.

– Не всматривайся. Это ловушка для тех, кто пытается отладить чужой код.

Но было поздно. Уязвимость была активирована. Голод по информации требовал большего. Артём вырвал руку и швырнул в огонь всю горсть.

Синий экран смерти.

Пламя взревело. Дым превратился в трёхмерный глитч, в пиксельную кашу, которая проецировала образы прямо на сетчатку его мозга:

Ржавый бампер грузовика, вылетающий из-за поворота, как артефакт рендеринга.

Алый шарф, зацепившийся за кузов. Красный цвет – цвет критической ошибки.

Его собственное лицо, искажённое в беззвучном крике.

Звук визжащих тормозов был ненастоящим – он гудел прямо внутри его черепа, заставляя зубы ныть, а мир вокруг – вибрировать.

Лида за спиной смеялась. Её смех доносился из другой, ещё не зависшей операционной системы.

– Хватит! – голос Доржо прозвучал как команда ‘Ctrl+Alt+Delete’. Его движение было резким, экономичным – он накрыл костёр войлоком, как техник, обесточивающий перегретый сервер. Пламя зашипело, оставив после себя едкий запах горелого пластика.

Артём отшатнулся от потухшего костра, тяжело дыша. Вкус выхлопных газов и пепла во рту был реальным. Он пытался проморгаться, но образы – бампер, шарф, его собственный крик – отпечатались на внутренней стороне век, как остаточное изображение на выключенном экране.

– Твои зрачки расширены, пульс аритмичный, – констатировал Доржо, глядя на него с холодным вниманием диагноста. – Твоя система перезагружается после информационной перегрузки. Это опасно.

– Я же почти увидел…

– Ты бы увидел ‘fatal error’. Свою или её – системе всё равно, – Доржо ногой разрушил каменную мандалу. – Спасти всех – значит самому стать патчем, который сотрёт систему вместе с ошибкой. Готов обнулиться?

Он пристально посмотрел на мальчика, на его расширенные, невидящие зрачки. Он знал этот взгляд. Так смотрели его коллеги-физики на приборы, показывающие скачок радиации, который уже нельзя остановить.

– Ты не видишь будущее, Артём, – сказал лама, и его голос стал глухим, как из-под свинцовой плиты. – Ты просто видишь код за картинкой. Вселенная – это плохо написанный код. А радиация – это вирус, который прожигает в ней дыры, бэкдоры. Ты просто чувствуешь сквозняк из этих дыр.

Он положил руку на плечо Артёма, и его пальцы заметно дрогнули. В этот момент их нейронные сети на мгновение синхронизировались. Это был системный сбой, спровоцированный стрессом Артёма и скрытой уязвимостью самого Доржо – несанкционированный обмен, позволивший фрагменту повреждённой памяти Доржо хлынуть в сознание Артёма. В мозг Артёма хлынул осколок чужой памяти: статический шум счётчика Гейгера, запах озона, вой сирен, отчаянное женское лицо за толстым стеклом, распадающееся на битые пиксели, и одно единственное слово, повторяющееся снова и снова: ВИНА. ВИНА. ВИНА.

Артём отшатнулся, задыхаясь от чужой боли. Ему показалось, что в него пытаются загрузить чужую, сломанную игру, и его собственная система отказывается её принимать. Это был чужеродный файл, который его тело пыталось отторгнуть, как вирус. Его вырвало горькой желчью, тело инстинктивно пыталось избавиться от вторжения. Он поднёс руку к лицу, ожидая почувствовать кровь, но из носа потекла не она. А что-то чёрное, тёплое и маслянистое, с едва уловимым запахом золы и озона. Не кровь, а словно отработанное машинное масло, слеза перегретого механизма. Это была кармическая интоксикация в её чистом виде – его система воспринимала чужую, концентрированную вину как токсин и отторгала её, материализуя в виде этой чёрной жидкости.

– Это не твоя кровь, мальчик, – тихо сказал Доржо, глядя на чёрный след на руке Артёма. Его голос был глухим. Он на мгновение запнулся, словно слова застряли в горле, пропитанном пеплом его собственного прошлого. – Это пепел чужого костра. Ты вдохнул его, и теперь он выходит наружу. Никогда больше так не делай.

– Я тоже пытался откатить систему, – прошептал Доржо, отводя взгляд, словно видел другой костер, давно погасший. – Пытался спасти её. Но лишь ускорил выполнение их скрипта. Наука не спасла их. Она была тем самым вирусом.

Лида, напуганная тишиной, прижалась к брату. Её волосы пахли дымом. По дороге домой Артём нёс спящую сестру на спине. Она была тёплой и живой. Она была объектом с критической уязвимостью, таймер которого уже был запущен. И этот груз был тяжелее камней Байкала.

Глава 5. Спираль судьбы

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

Сентябрь принёс с собой холодные дожди и запах мокрой листвы. Видение у костра начало тускнеть в памяти Артёма, вытесняемое школьной рутиной. Он почти убедил себя, что это был просто дурной сон, побочный эффект от дыма и странных рассказов Доржо. Жизнь вернулась в свою колею.

– Артик, помоги! – Лида влетела в его комнату, размахивая альбомом для рисования. – У меня вулкан не получается! Он похож на серую кучу! А нам задали нарисовать «опасность»!

– Так нарисуй двойку в дневнике, – проворчал он, не отрываясь от книги.

– Ну Артииик! – заканючила она. – Ты же хорошо рисуешь! Пожалуйста! А я тебе за это свой компот в столовой отдам! Два!

Он вздохнул, взял у неё альбом и карандаш. За несколько минут он набросал извергающийся вулкан – с потоками лавы, дымом и летящими камнями. Он сам не понял, почему сделал его таким зловещим.

– Ой! – Лида восторженно и немного испуганно посмотрела на рисунок. Она обвела его палец красным фломастером, оставляя яркий след. – Спасибо! Ты лучший!

Она убежала, оставив после себя запах яблок и гуаши. Артём смотрел на красный круг на своём пальце и на яростный вулкан в её альбоме. Холодное предчувствие снова шевельнулось в груди. Но он отогнал его. Это просто рисунок. Просто обычный день.

Лида кружилась на краю дороги. Её алый шарф – подарок Доржо, цвета системной ошибки – развевался за её спиной, как повреждённый файл. В голове Артёма вспыхнуло слово, которое объяснял отец – «скрипт». Он не до конца понимал его сложное значение, но чувствовал нутром, по-детски: это была как сказка, которую уже начали рассказывать, и изменить её конец было нельзя.

Артём сидел на обочине и чувствовал, как мир вокруг него вибрирует, словно система готовилась к критическому сбою.

– Артик, поймай! – Лида сорвала шарф и бросила его в воздух. Он не полетел – он повис на мгновение, а потом его потащило к дороге, будто невидимой гравитацией.