Мандала распада

– Я, кстати, только что получил сводку из Стамбула, – продолжил он, «случайно» роняя на прикроватную тумбочку сложенный вдвое лист бумаги. – Состояние вашего сына… оно, к сожалению, остаётся нестабильным. Каждый день на счету. Мы все очень надеемся, что вы быстро пойдёте на поправку. Ради всех нас. И, разумеется, ради него.

Глухая, бессильная ярость вскипела в Артёме, но тут же захлебнулась в волне слабости и отчаяния. Он всё понял. Клетка не исчезла, лишь стены её стали толще, а цепи – короче.

Крутов поднялся, оправил пиджак.

– Выздоравливайте, Артём Сергеевич. Мы на вас рассчитываем.

После визита «благодетеля» начался новый этап кошмара. Дар, его проклятый дар, который, как он надеялся, сгорел в адском пламени «Омеги», вернулся. Но это был не тот дар, что он знал. Он был искажён, изломан, превращён в орудие пытки. Видения стали агрессивными, навязчивыми, они не просто приходили – они врывались в его сознание, разрывая его, как хищные звери. Он больше не видел трещины в будущем так, как раньше; теперь это были скорее болезненные «энергетические сигнатуры» людей и объектов, их искажённые «кармические следы», несущие в себе лишь угрозу и боль. Он перестал слышать «шёпот времени», вместо него был постоянный «статический шум» в голове, словно его внутренние «сенсоры» были перегружены и необратимо повреждены, и сквозь этот шум иногда пробивался ледяной, безличный «голос» технологий – возможно, отголосок того самого интерфейса «Омеги». Образы «Северного Моста», которые и раньше вызывали у него тревогу, теперь превратились в ожившие кошмары. Он видел его не как инженерное сооружение, а как гигантское, многоглазое, ледяное существо, тянущее свои тёмные, кристаллические щупальца к самому сердцу мира, высасывающее из него жизнь. Эти видения сопровождались невыносимой физической болью, словно его тело тоже пытались превратить в часть этого ледяного монстра. Иногда ему казалось, что стены палаты покрываются инеем, а из углов на него смотрят эти немигающие, чужеродные глаза. Он кричал, метался, но его крики тонули в ватной тишине, или их принимали за бред, вливая очередную дозу «успокоительного».

Постепенно, сквозь муть лекарственного тумана, сквозь боль и ужас, к Артёму начало приходить страшное, леденящее душу понимание. Его не лечили. Его «чинили». Его «калибровали». Провал «Протокола Омега» не стал финалом. Он был лишь неудачным тестом, после которого инструмент решили не выбросить, а… модифицировать. Те неизвестные препараты, которые ему вводили, та странная «терапия» – всё это было направлено на то, чтобы изменить его дар, сделать его более «отзывчивым», более «управляемым» для новых, ещё более чудовищных задач, связанных с «Северным Мостом». Он с ужасом вспоминал обрывки фраз, подслушанных у медиков или во время коротких визитов Елены, говорившей с Крутовым по защищённой связи: «резонансная калибровка нейронной активности под частоты Моста», «синхронизация с нулевыми полями для усиления темпоральной восприимчивости». Он чувствовал, как его собственная личность, его воспоминания, его боль – всё это стирается, вытесняется чем-то холодным, безличным, чужеродным. Но где-то в самой глубине, в том уголке сознания, куда, казалось, не могли добраться ни препараты, ни чужая воля, теплилась искра. Он цеплялся за неё, как утопающий за обломок мачты. Он мысленно повторял имена – Лида, Максим, Доржо – как мантру, как заклинание против распада. Он вспоминал прикосновение холодного байкальского ветра, запах сосновой хвои, тихий голос учителя. Эти якоря, эти осколки его прежней души, не давали ему окончательно раствориться, превратиться в безвольную куклу. Цена его «восстановления» была окончательной потерей себя.

Однажды ночью, когда действие очередной дозы начало ослабевать, и его сознание на короткое время прояснилось, Артём лежал, глядя в серый потолок. Боль притупилась, превратившись в постоянный, ноющий фон. Страх… он тоже стал другим. Он не исчез, но в нём появилась какая-то ледяная, почти нечеловеческая решимость. Он вспомнил обугленное зерно, висевшее когда-то у него на груди, камень с дырой. Их сейчас не было с ним, их, вероятно, забрали. Но память о них, о Доржо, о Лиде, о Максиме, которого он должен был спасти, пусть даже ценой всего… эта память стала его последним бастионом.

Когда на утреннем обходе медсестра готовила очередной шприц, Артём, собрав остатки воли, на долю секунды отвлёк её внимание слабым стоном. И пока она склонялась над ним, его пальцы, почти не слушавшиеся, сумели незаметно стянуть с лотка маленькую, невзрачную ампулу с «Синапсином-М» и спрятать её под матрасом. Это был крошечный, почти бессмысленный акт неповиновения. Искра сопротивления, вспыхнувшая в ледяной тьме его распадающейся души. Он не знал, что это за препарат, не знал, сможет ли он им когда-нибудь воспользоваться. Но он знал одно: он не сдастся без боя. Даже если этот бой будет его последним. Даже если ценой этого боя будет его собственное, окончательное безумие.

Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором снова возник «Северный Мост» – не как видение, а как холодный, неоспоримый факт его новой, изломанной реальности. И он понял, что его «восстановление» – это лишь прелюдия к спуску в ещё более глубокий ад.

Глава 58: Тень «Северного Моста»

Дни в медицинском блоке тянулись, как вязкая, мутная смола. Артёма перевели из палаты интенсивной терапии, где каждый вздох казался украденным у смерти, в обычную, одноместную, но решётки на окнах и молчаливый охранник у двери недвусмысленно напоминали – это не больница, это тюрьма с более мягким режимом. «Восстановление» продолжалось, хотя дозы препаратов, вливаемых в него, казалось, несколько снизили. Это давало ему короткие, мучительные проблески ясности сознания, островки, на которые его выбрасывало из бушующего океана боли и лекарственного бреда. Он был физически разбит, каждый мускул ныл тупой, изматывающей болью, а ночи превратились в калейдоскоп кошмаров, где обрывки провалившейся «Омеги» смешивались с агрессивными, искажёнными видениями. Но сквозь эту пелену страданий всё настойчивее пробивалась одна мысль, одна одержимость, ставшая единственным якорем, удерживающим его от полного распада – «Северный Мост».

На прикроватной тумбочке, рядом со стаканом воды и безвкусными таблетками, однажды появился тонкий планшет. Оставленный «случайно» медсестрой или, что более вероятно, подброшенный по указанию Крутова или даже Елены, он содержал якобы «общую информацию» о текущих проектах корпорации. Артём, с трудом сфокусировав взгляд, нашёл там несколько абзацев, посвящённых «перспективному арктическому энергетическому комплексу ‘Северный Мост’» – скупой, казённый текст о «новой эре в энергетике» и «стратегическом значении для государства». Ложь, от которой сводило зубы.

Используя те редкие моменты, когда он оставался один, или когда охранник у двери погружался в дрёму, Артём лихорадочно вчитывался в эти строки. Это было похоже на попытку собрать головоломку из осколков тьмы. Большинство материалов были чистой пропагандой или сухими техническими сводками, тщательно отфильтрованными, лишёнными какой-либо конкретики. Но даже в них его искажённый, обострённый до предела дар, как ищейка, улавливал скрытые намёки, зияющие пустоты, несоответствия. Он пытался вспомнить каждую деталь из дневников Черниговского, каждое слово, обронённое Еленой, каждый свой кошмарный сон, связанный с теми ледяными пустынями. На одной из страниц он наткнулся на карту с примерным расположением «Северного Моста» – далёкий, безжизненный арктический регион, точка на глобусе, где, казалось, не могло быть ничего, кроме вечного льда и воя полярного ветра. Сама эта география, эта изолированность, вызывала у него иррациональную, глубинную тревогу.

Каждый раз, когда он пытался силой воли сосредоточиться на «Северном Мосте», его дар отзывался яростными, неконтролируемыми вспышками. Это были уже не те предчувствия или картины прошлого, что он знал раньше. Это были агрессивные вторжения, сопровождаемые физической болью – раскалённые иглы в висках, ледяной холод, сковывающий конечности, привкус крови и пепла во рту. Образы ледяных конструкций, которые он видел раньше, теперь обретали чудовищную детализацию. Он «видел» некие циклопические сооружения, уходящие вглубь многокилометровой толщи льда и одновременно пронзающие низкое, свинцовое небо, словно иглы гигантского, нечеловеческого механизма. Он ощущал давящую, первозданную пустоту, царящую вокруг «Моста», искажение самого времени, которое текло там иначе, замедляясь или закручиваясь в немыслимые петли. Он видел фрагменты каких-то процессов, происходящих там – не то ритуалов, не то сверхсложных технологических операций, но суть их ускользала, оставляя лишь ощущение чего-то чудовищного, античеловеческого, богохульного. В одном из таких видений, особенно мучительном, ему показалось, что «Северный Мост» – это не просто комплекс, а гигантская, тёмная «линза» или «зеркало», обращённое вовне, в бездонную черноту космоса, или, наоборот, в самые недра земли, к чему-то древнему, спящему, тому, что не должно быть потревожено.

Артём вспомнил о чёрном песке «Анатолии». Интуиция, обострённая страданиями и его изломанным даром, кричала ему о глубокой, фатальной связи между этим монацитовым композитом и «Северным Мостом». Он начал понимать, что «Мост» не сможет функционировать без «Анатолии», без её уникального «топлива», или без чего-то, что она производит, активирует. Его дар подсказывал, что чёрный песок – это не просто минерал, не просто источник энергии. Это своего рода «катализатор», «проводник» или даже «резонатор» для тех нечеловеческих энергий, с которыми, как он теперь подозревал, оперировал «Северный Мост». Именно через эту связь с песком, через его тёмный, глубинный «шёпот», который теперь не просто показывал обрывки прошлого или будущего, а словно транслировал волю чего-то древнего и чужеродного, Артём начал ощущать присутствие Голоса из Разлома не только как локальной аномалии «Анатолии», но как силы, стремящейся использовать «Северный Мост» для своего… вторжения. Просматривая в очередной раз файлы на планшете, он наткнулся на короткую, завуалированную сводку о «транспортировке особых радиоактивных материалов категории ‘Гамма-7’ с объекта ‘Анатолия’ на удалённые стратегические объекты в арктическом регионе». Сердце пропустило удар. Это было оно. Доказательство.

Складывая воедино обрывки казённой информации, собственные болезненные видения, воспоминания о шифрах Черниговского (где среди расчётов и схем он теперь отчётливо видел наброски некоего «пространственного якоря» или «стабилизатора перехода», необходимого для «Северного Моста») и тихие, мудрые, но теперь звучащие как приговор, слова Доржо о «перезаписи кармы», о «вскрытии древних пластов негативной энергии» и о том, что «некоторые врата лучше не открывать, ибо за ними не пустота, а то, что древнее самой пустоты», Артём, наконец, пришёл к прозрению. Оно обрушилось на него не как свет, а как ледяная лавина, погребая под собой последние остатки надежды. «Северный Мост» – это не просто новый источник энергии, не «стабилизатор планетарного поля», как писал Черниговский в своих ранних, ещё полных энтузиазма, работах. Это было нечто неизмеримо большее. И неизмеримо более страшное. Машина, способная не просто влиять на время или пространство. Машина, предназначенная для фундаментального изменения самой структуры реальности, для «переписывания» её законов. Или… для открытия Врат. Врат, через которые в этот мир могло хлынуть то, что он слышал у трещины, тот самый Голос из Разлома, или нечто ещё более древнее, более чуждое, чему не было имени в человеческих языках. И он, Артём Гринев, со своим искажённым, насильственно «откалиброванным» даром, должен был стать «ключом». «Детонатором». Той самой жертвой, которую принесут на алтарь этого чудовищного проекта.

В тот вечер, когда действие успокоительных ослабло, Артём долго смотрел на своё отражение в тёмном, выключенном экране планшета. Из глубины на него глядел измождённый, почти неузнаваемый человек с провалившимися, горящими лихорадочным огнём глазами. Но на мгновение ему показалось, что это не он. Это была лишь страдающая, искажённая тень, его тень, вплетённая в узор гигантской, пульсирующей тёмной энергией мандалы «Северного Моста». И он понял с ужасающей ясностью: его «восстановление» было не актом милосердия или медицинской помощи. Это была лишь тщательная, безжалостная подготовка к его окончательной, предначертанной жертве.

Ледяной ужас сковал его. Но вместе с ним, из самых глубин его истерзанной души, поднималась иная сила – холодная, тёмная, почти безумная решимость. Если ему суждено сгореть, то он, по крайней мере, попытается забрать с собой в огонь как можно больше своих палачей. Или, если повезёт, сломать их адскую машину прежде, чем она поглотит всё.

Глава 59: Игра Елены Продолжается

Прошла неделя с тех пор, как Артёма перевели из реанимационного блока. Время текло медленно, густо, как кровь из незаживающей раны. «Восстановление» шло своим чередом – капельницы, уколы, безвкусная еда, короткие, разрешённые прогулки по стерильному коридору под бдительным оком охранника. Но главным «лекарством» или, скорее, новой формой изощрённой пытки, стали визиты Елены Черниговской.

Она появилась на пороге его палаты неожиданно, когда он, превозмогая слабость и тошноту, пытался заставить себя проглотить несколько ложек остывшей каши. Её вид отличался от обычного. Исчезла часть той ледяной, почти мужской жёсткости, которая всегда сквозила в её манерах. Она выглядела уставшей, возможно, даже немного обеспокоенной, хотя Артём не спешил обманываться.

– Как ты себя чувствуешь, Артём? – её голос прозвучал на удивление мягко, почти без металла. – Выглядишь… немного лучше.

Он лишь неопределённо пожал плечами. Слова застревали в горле комом.

– Я беспокоюсь о твоём состоянии, – продолжила она, присаживаясь на стул у его койки. – То, что произошло с «Омегой»… это был серьёзный удар для всех нас. И для тебя, в первую очередь. Но нам нужно двигаться дальше. «Северный Мост»… он требует полной концентрации. И твой дар, твоя уникальная восприимчивость, сейчас важны как никогда. Я подумала, что если ты будешь лучше понимать суть проекта, это поможет тебе… настроиться. Адаптироваться.

Артём молчал, глядя на неё тяжёлым, немигающим взглядом. Его чутьё, искажённое, но оттого, возможно, ещё более острое, кричало об опасности, о ловушке. Но отчаянная потребность в любой информации, в любой зацепке, перевешивала страх.

‘Это мой единственный шанс, – пронеслось у него в голове. – Единственный способ получить доступ к хоть каким-то данным о «Мосте», узнать её истинные планы, понять, есть ли у меня хоть малейшая возможность повлиять на происходящее. Я должен играть в её игру, притворяться, что верю, что сотрудничаю. Но я буду слушать, смотреть, запоминать. И ждать. Ждать момента, когда я смогу использовать её против неё самой или против Крутова. Или просто сломать эту адскую машину, прежде чем она уничтожит всё’. Он чувствовал, как его тошнит от этой фальши, но выбора не было. Он должен был рискнуть.

Елена, словно прочитав его мысли, достала из тонкого портфеля планшет – не тот казённый, что ему оставили ранее, а другой, более современный, с логотипом её личной лаборатории.

– Здесь некоторые… предварительные материалы по «Мосту», – сказала она, кладя планшет ему на колени. – Деклассифицированные, разумеется, и адаптированные для… ну, для твоего текущего состояния. Я подумала, это может быть полезно.

Так началась её игра. В последующие дни Елена стала его почти ежедневным гостем. Она «скармливала» ему информацию дозированно, как опытный дрессировщик – голодному зверю. Это были отдельные технические схемы «Моста», но Артём, даже в своём ослабленном состоянии, замечал, что они неполные, что в них отсутствуют целые блоки или ключевые параметры заменены многоточиями. Это были выдержки из теоретических работ её отца – блестящие, глубокие мысли о природе времени и энергии, но Артём чувствовал, что самые важные главы, самые смелые и опасные выводы, изъяты. Отчёты о «предварительных испытаниях» каких-то компонентов «Моста» пестрели обтекаемыми формулировками и подозрительно оптимистичными результатами.

Елена комментировала эти данные своим ровным, почти гипнотическим голосом, пытаясь направить его мысли в определённое русло. Она говорила о «Северном Мосте» как о грандиозном научном прорыве, об инструменте для «гармонизации планетарных энергий», о «щите», способном защитить человечество от «космических угроз». Ни слова о Вратах, ни слова о Голосе из Разлома, ни слова о той чудовищной, античеловеческой природе проекта, которую он сам «видел» в своих кошмарах.

Его логика инженера и интуиция провидца бились в агонии, крича о лжи, о вопиющих несоответствиях. Он сравнивал её слова с теми обрывками истины, что ему удалось вырвать из тьмы собственного подсознания, и чувствовал, как его тошнит от этой фальши. В одной из схем, изображавших систему охлаждения одного из предполагаемых «резонаторов» «Моста», он заметил явное несоответствие между заявленной мощностью и размерами теплообменников – они были слишком малы, словно этот «резонатор» должен был работать не на выделение энергии, а на её поглощение, или на создание чего-то иного, ледяного, мёртвого.

Иногда Елена просила его «прокомментировать» тот или иной фрагмент, «прочувствовать» его своим даром. Она внимательно следила за его реакцией, за каждым изменением в его дыхании, за каждым непроизвольным движением. Она пыталась понять, на какие аспекты «Моста» его дар реагирует острее, какие образы у него возникают, пытаясь вытащить из него то, что он так упорно скрывал. Однажды она показала ему сложную диаграмму, названную «Схема стабилизирующего темпорального поля ‘Северного Моста’».

– Посмотри, Артём, – её голос был вкрадчив. – Отец верил, что это поле сможет не только защитить, но и… исцелить. Восстановить нарушенную гармонию. Что ты чувствуешь, глядя на это?

Артём смотрел на переплетение линий и символов, и его дар взорвался болью. Он увидел не «стабилизирующее поле». Он увидел гигантскую, хищную, многослойную пасть, медленно разверзающуюся в ледяной пустоте, готовую поглотить всё. Но он лишь с трудом перевёл дыхание и хрипло ответил:

– Я чувствую… очень мощный, но… крайне нестабильный энергетический поток. Трудно сказать… его точную природу.

Елена слегка кивнула, её глаза изучающе сузились. Удовлетворена ли она? Или разочарована его уклончивым ответом?

Иногда она «случайно» оставляла на планшете открытым файл, не предназначенный для его глаз, или роняла фразу, полную недомолвок и намёков. Об «альтернативных протоколах» запуска «Моста» в случае «непредвиденных обстоятельств». О «необходимости синхронизации его работы с определёнными, крайне редкими космическими циклами». Это были провокации, наживка, брошенная ему, чтобы проверить его реакцию, заставить его выдать больше собственных знаний или опасений. Он видел, как она пытается сопоставить его слова, его видения с тем, что знала сама, с наследием своего отца, пытаясь сложить свою собственную, пугающую мозаику. Артём понимал, что каждый его неосторожный ответ, каждое слишком откровенное прозрение может быть использовано против него.

К концу второй недели этих «сеансов» он окончательно убедился: Елена ведёт с ним сложную, опасную игру. Она не доверяет ему, но отчаянно нуждается в нём – или в его даре. Он не знал её истинных мотивов. Была ли это слепая вера в гений отца и желание завершить его дело любой ценой? Или она, как и он, видела в «Северном Мосте» нечто большее, чем просто научный проект, и пыталась найти способ контролировать эту чудовищную силу, направить её в одному ей известное русло? Или её действиями руководил страх перед Крутовым, который, несомненно, держал её на коротком поводке? Ответы на эти вопросы оставались скрыты за её холодной, аристократической маской.

Он решил продолжать это вынужденное «сотрудничество». Играть по её правилам, но быть предельно осторожным, взвешивая каждое слово, каждый взгляд. Собирать по крупицам ту информацию, которую она ему скармливала, отсеивая ложь, пытаясь нащупать в её словах и действиях хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намёк на её истинные планы. И выжидать. Выжидать момент, когда он сможет действовать.

Во время их последней встречи в этой череде «консультаций» Артём, глядя на Елену, неожиданно поймал её взгляд. Всего на долю секунды её обычная холодная уверенность дала трещину. В глубине её тёмных, умных глаз мелькнуло что-то иное – не то затаённый страх, не то отчаяние, не то бремя невыносимой ответственности. Это мимолётное выражение тут же исчезло, сменившись привычной маской холодного, расчётливого учёного. Но Артём успел это заметить. Она тоже боялась. И это осознание, как ни странно, придало ему сил. Он был не один в своём ужасе перед «Северным Мостом». Просто их страхи, похоже, вели их разными, возможно, даже враждебными путями.

Когда она ушла, оставив его наедине с новым ворохом искажённых схем и фальшивых отчётов, Артём почувствовал, как к горлу подступает ледяная волна. Это была не тошнота от лекарств. Это был холод той бездны, на краю которой они все балансировали. И он всё отчётливее понимал, что игра Елены – это лишь прелюдия к чему-то гораздо более страшному. И времени, чтобы понять её правила и попытаться изменить исход, у него оставалось всё меньше.

Во время одного из «сеансов», когда Артём, измученный очередной порцией искажённых данных и собственными болезненными видениями, позволил себе высказать сомнение в осмысленности всего этого, Елена резко прервала его. Её глаза сверкнули холодным огнём, а голос, обычно ровный и вкрадчивый, обрёл стальные нотки.

– Артём, ты должен понять, – отчеканила она, подавшись вперёд так, что он почувствовал едва уловимый, горьковатый запах её духов, смешанный с озоном лаборатории. – Проект моего отца – это не игрушка, которую можно просто отменить или сломать, как того, возможно, хочет Крутов со своими примитивными, государственническими целями. «Северный Мост» – это ключ. Ключ ко всему. Его нельзя просто активировать наобум, как какой-нибудь рядовой реактор – это неминуемо приведёт к катастрофе, к той самой энтропии, которой так боялся отец в своих последних записях. Мне нужно не остановить его, Артём, пойми же наконец! Мне нужно контролировать каждый этап его активации, каждый энергетический импульс, каждый резонансный всплеск. Только я, опираясь на истинные, неискажённые расчёты отца, которые он доверил только мне, и используя твою… уникальную восприимчивость как самый тонкий измерительный прибор, смогу направить его силу в правильное русло. Избежать тех ошибок, которые его погубили, и завершить его великий труд так, как он задумывал – как триумф разума и воли, а не как слепой, разрушительный апокалипсис. А для этого ты должен быть идеально «настроен». Каждая фибра твоей души, каждый нейрон твоего мозга должен резонировать с «Мостом». Понимаешь теперь?

Её слова, произнесённые с фанатичной убеждённостью, на мгновение почти парализовали Артёма. Он увидел в её глазах не просто научный азарт или жажду мести. Это была одержимость. Одержимость идеей, наследием, возможностью стать той, кто завершит дело гения, исправит его ошибки и, быть может, обретёт немыслимую власть. И он, Артём, был лишь инструментом в её руках. Тонким, капризным, но необходимым инструментом.

Глава 60: Шёпот Доржо из Прошлого

Игра Елены, её дозированная ложь и попытки направить его искажённый дар в нужное ей русло, высасывали из Артёма последние силы. Каждая их встреча оставляла после себя горький привкус пепла и ощущение, будто он барахтается в липкой паутине, где каждое движение лишь туже затягивает петлю. Препараты, которые ему всё ещё вводили, пусть и в меньших дозах, превращали его дни в череду туманных, болезненных состояний, а ночи – в арену для агрессивных, рваных видений «Северного Моста», от которых он просыпался в холодном поту, с колотящимся сердцем. Он чувствовал, как его разум, его личность медленно, но неотвратимо крошатся, как старый, выветренный камень.

В один из таких особо мрачных дней, когда отчаяние сдавило горло ледяными тисками, а стены палаты, казалось, сомкнулись, угрожая раздавить его, Артём инстинктивно потянулся к тому единственному, что ещё связывало его с миром, где были свет и смысл. К Доржо. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать навязчивые образы ледяных конструкций и безликих коридоров «Анатолии», и стал перебирать в памяти слова учителя, его спокойный, глубокий голос, его мудрые притчи. Это была отчаянная попытка утопающего ухватиться за соломинку, найти точку опоры в этом безумном, распадающемся мире.

Он лежал на койке, безучастно глядя в серый потолок, когда его рука, шаря под подушкой в поисках хоть какого-то забытого предмета, который мог бы отвлечь, наткнулась на что-то твёрдое и шершавое. Он вытащил это. Маленький, плоский диктофон, из тех дешёвых, что были популярны лет пятнадцать-двадцать назад. Он и забыл о его существовании. Когда-то, ещё в Чите, будучи студентом, он записывал на него лекции, а потом, после одной из редких встреч с Доржо, приехавшим в город по делам дацана, он, почти не отдавая себе отчёта, нажал на запись во время их долгого, вечернего разговора у костра на берегу Ингоды. Кассета… он был почти уверен, что она давно размагнитилась или потерялась. Но вот он, диктофон, с той самой кассетой внутри, чудом уцелевший среди его немногих вещей, которые ему вернули после «Омеги». Дрожащими пальцами Артём нажал на кнопку «Play».