Кости и клыки

Однажды, когда они пересекали широкую, заболоченную низину, где следы неандертальцев становились нечёткими и терялись в топкой грязи, Торн, выбившись из сил, предложил остановиться на короткий привал. Но Верный вдруг повёл себя странно. Он заскулил, закрутился на месте, а затем, игнорируя команду Торна, уверенно потянул Кару за край её шкуры в сторону, к небольшому, едва заметному холмику, поросшему чахлым кустарником.

– Да что с тобой, Верный? – проворчал Торн, раздражённый его непослушанием. – Здесь нет ни воды, ни укрытия.

Но волк был настойчив. Дотащив их до подножия холма, он вдруг замер, припал ухом к земле и застыл так на несколько долгих мгновений, его тело напряглось, как перед прыжком. Затем он поднял голову и коротко, но выразительно тявкнул, указывая мордой на вершину холма.

Кара, помня о его странной чувствительности, решила довериться ему.

– Пойдём, Торн, посмотрим, что он там учуял, – сказала она.

С трудом взобравшись на скользкий склон, они увидели то, чего не могли заметить снизу. За холмом, буквально в нескольких сотнях шагов, располагался небольшой, хорошо замаскированный лагерь неандертальцев – видимо, тыловой отряд или группа отставших. Если бы они остановились в низине, их бы наверняка заметили.

– Духи предков… – прошептал Торн, глядя на Верного с новым, почти суеверным уважением. – Он не просто чует, он… он словно слышит шаги судьбы по этой земле.

Кара молча кивнула. Легенды о "языке земли", который понимали древние Волки, теперь не казались ей просто сказками. Их Верный был не просто зверем. Он был их проводником, их ангелом-хранителем в этом аду.

Им попадались целые участки леса, где деревья были обуглены и почернели от огня. Это был не обычный лесной пожар, который распространяется широко, но щадит могучие, вековые стволы. Здесь огонь был локальным, но невероятно сильным, словно кто-то направлял его с дьявольской точностью, выжигая всё живое на своём пути. Земля была покрыта толстым слоем липкого, жирного пепла, а некоторые камни несли на себе уже знакомые им следы оплавления – жуткое, молчаливое напоминание о "каменном огне", перед которым, казалось, не было спасения.

Иногда они находили кости животных – оленей, диких кабанов, даже останки могучего тура, – но это были не просто останки охотничьей добычи. Кости были переломаны с какой-то излишней, почти садистской жестокостью, черепа раздроблены в мелкую крошку, а мясо, если оно и было, съедено лишь частично, остальное брошено на растерзание стервятникам и стаям голодных ворон, которые с карканьем кружили над этими местами. Это была не охота ради пропитания – это было бессмысленное убийство ради убийства, жуткая демонстрация силы и первобытной, звериной жестокости.

Каждый такой знак разрушения ложился тяжёлым, невидимым грузом на их души, усиливая ужас и подтачивая остатки надежды. Они всё яснее понимали, что имеют дело не просто с дикарями, а с планомерными, безжалостными уничтожителями всего живого, с какой-то тёмной, разрушительной силой, вырвавшейся из древних кошмаров.

К вечеру второго дня пути, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в кроваво-багровые тона, они вышли на небольшую, некогда уютную поляну, окружённую старыми, разлапистыми соснами. Здесь, у небольшого, всё ещё чисто и беззаботно журчащего ручья, когда-то теплилась жизнь. Теперь же от неё остались лишь дымящиеся, зловонные руины. Это было ещё одно разорённое стойбище, но оно было заметно крупнее тех, что они видели раньше. Видимо, здесь жил небольшой, мирный клан, о существовании которого Кара и Торн даже не подозревали.

Следы разрушения здесь были ещё более очевидными и страшными. Несколько шалашей, более основательных, чем те, что они видели ранее, были сожжены дотла. Вокруг валялись не только разбитые горшки и сломанные орудия труда, но и предметы, явно имевшие для их владельцев особую, личную ценность: обугленные остатки плетёных циновок с неясным, выцветшим узором, несколько женских украшений из речных ракушек и просверленных клыков мелких хищников, рассыпанных по земле, словно кто-то в ярости сорвал их с шеи или руки беззащитной жертвы.

Кара, её сердце сжималось от невыносимой боли и сострадания, нашла у входа в один из сожжённых шалашей маленькую, вырезанную из дерева фигурку птицы – детскую игрушку. Она была почти полностью обуглена, но ещё сохраняла свою неуклюжую, трогательную форму. Кара подняла её дрожащими руками, и горький комок подкатил к её горлу. Она представила себе ребёнка, который играл этой птичкой, его смех, его беззаботную жизнь, так жестоко и внезапно оборванную.

Человеческих тел они, к своему смешанному чувству облегчения и ещё большего ужаса, не нашли и здесь. Но это не успокаивало. Наоборот, это вызывало ещё большую тревогу. Следы множества неандертальцев, чёткие и глубокие, вели от разорённого стойбища дальше, вглубь леса, на север. Что они сделали с жителями этого клана? Убили и унесли тела, чтобы скрыть следы своих злодеяний? Или… или угнали их с собой, как скот, на потеху или в рабство? Мысль о том, что эти несчастные могли попасть в плен к таким чудовищам, была ещё страшнее, чем мысль об их быстрой, пусть и мучительной, смерти.

Кара особенно тяжело переживала эти находки. Каждый брошенный предмет, каждый след борьбы, каждое разорённое жилище отзывались в её сердце острой, почти физической болью. Она видела в этих неизвестных жертвах отражение возможной, страшной судьбы своего собственного народа, своих родных. Чувство общности с этими безмолвными, невинными страдальцами росло с каждым часом, укрепляя её отчаянную, почти безумную решимость.

Вечером, укрывшись в глубоком, сыром овраге, они развели свой маленький, почти невидимый костёр. Долгое время они сидели молча, каждый думая о своём, но мысли их были об одном и том же – об увиденном ужасе, о той бездне жестокости, в которую, казалось, погружался их мир.

– Это не просто набег ради добычи, Кара, – наконец, нарушил тишину Торн. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций, словно он говорил сквозь толщу льда. – Они не грабят – они уничтожают. Всё подряд. Как саранча, пожирающая всё на своём пути. Они не оставляют ничего живого. Ни людей, ни зверей, ни даже деревьев.

Он посмотрел на Кару, в его глазах отражался холодный, мертвенный блеск догорающих углей.

– Да, – тихо ответила она, её голос был едва слышен за шумом ветра в ветвях. – Они идут, оставляя за собой только пепел и смерть. Словно хотят выжечь эту землю, очистить её от… от нас. От всех, кто не похож на них.

Она вспомнила рассказы стариков, передававшиеся из поколения в поколение, о древних, тёмных временах, о войнах, когда одно племя пыталось полностью уничтожить другое, изгнать его с родных земель, стереть даже память о нём. Но то, что делали эти существа, было ещё страшнее. Это была не просто война – это было планомерное, методичное истребление, почти ритуальное в своей безжалостности.

Они начинали понимать, что это не хаотичные, случайные атаки дикарей, движимых голодом или жаждой наживы. Это было целенаправленное, неумолимое движение, направленное на тотальное уничтожение всех "других" племён, всех, кто жил на этих землях до них. Это была своего рода "армия", пусть и примитивная, дикая, но обладающая страшной, разрушительной силой и единой, ужасающей целью. И эта армия, судя по всему, двигалась в сторону их родной долины, к берегам Дона.

Осознание этого делало их миссию ещё более важной, ещё более отчаянной. Они должны были успеть. Успеть предупредить своих, пока не стало слишком поздно. Пока их дом, их мир, их любовь не превратились в такое же дымящееся, безжизненное пепелище, как те, что они видели сегодня.

Ночь принесла с собой не отдых, а лишь новые тревоги и кошмары. Кара долго не могла уснуть, её мучил один и тот же вопрос: почему? За что такая нечеловеческая жестокость? Есть ли в этом какой-то скрытый, дьявольский смысл, или это просто слепая, первобытная ярость, жажда разрушения, заложенная в самой природе этих существ? Она чувствовала невыносимую тяжесть знания, которое ей предстояло донести до своего племени, и леденящий душу страх, что ей не поверят, что её снова осмеют, обвинят во лжи, или, хуже того, принесут в жертву, чтобы отвести гнев духов.

Торн лежал рядом, притворяясь спящим, но Кара слышала его прерывистое дыхание и чувствовала, как напряжено его тело. Он тоже думал. С каждым новым свидетельством жестокости неандертальцев он становился всё более мрачным и немногословным. Его решимость крепла, но и бремя ответственности давило на него всё сильнее. Он понимал, что их ждёт не просто трудный, опасный разговор с соплеменниками, а, возможно, новая, ещё более страшная битва – битва за умы и сердца своих, прежде чем начнётся битва с этим древним, первобытным злом, имя которому было – истребление.

Верный, чувствуя их подавленное настроение, старался держаться ближе. Он то тихо скулил, то осторожно тыкался своей мокрой, холодной мордой им в руки, словно пытаясь утешить, разделить их горе, их страх. Его молчаливое, преданное присутствие было единственным светлым пятном в этом мрачном, отчаянном путешествии через пепелище. Он был их безмолвным свидетелем, их единственным верным союзником на этом страшном, одиноком пути. Тень на их сердцах становилась всё гуще, но и решимость в их глазах – всё твёрже. Они должны были идти вперёд. Ради тех, кто ещё не знал, какая беда стоит у их порога. Ради тех, кого они любили.

Глава 47: Голоса в Пустоши

Пепел и запустение стали их постоянными спутниками. Кара, Торн и Верный продолжали свой тяжёлый путь на запад, к родной долине Дона, но теперь их вёл не только зов крови, но и мрачная необходимость понять истинные масштабы бедствия, постигшего эти земли. Они шли по следам неандертальской орды, и каждый шаг открывал им всё новые, леденящие душу картины разрушения.

Воздух был пропитан запахом гари и чего-то ещё, неуловимо-тревожного, от чего Верный часто останавливался, его ноздри судорожно втягивали воздух, а из горла вырывалось тихое, предупреждающее рычание. Он шёл впереди, его тело было напряжено, как натянутая тетива, каждый мускул был готов к прыжку или бегству. Кара и Торн, наученные горьким опытом, полностью доверяли его чутью.

Однажды, когда они пересекали неглубокий, заросший ивняком овраг, Верный внезапно замер, его уши встали торчком. Он тихо заскулил, а затем, опустив морду к земле, повёл их в сторону от основного, широкого следа неандертальцев. Здесь, в густой, примятой траве, виднелись другие отпечатки – человеческие, но они были хаотичными, прерывистыми, словно кто-то бежал, спотыкаясь, из последних сил, теряя направление. На одном из широких листьев лопуха Кара заметила тёмно-бурое пятно – запекшаяся кровь. Сердца Кары и Торна сжались от дурного предчувствия. Кто это был? Ещё одна жертва? Или, может быть, кто-то, кому удалось спастись?

– Смотри, – Торн указал на сломанную ветку. – Свежий излом. И ещё кровь. Он шёл сюда. Недавно.

Они переглянулись. Опасность преследовала их по пятам, но мысль о том, что где-то рядом может быть человек, нуждающийся в помощи, или тот, кто мог бы рассказать им больше об этих ужасных событиях, была сильнее страха. Соблюдая предельную осторожность, они решили следовать по этим слабым, отчаянным следам.

Следы привели их к густым зарослям дикой малины, почти непроходимым, а затем – к небольшому, скрытому в тени старых елей оврагу. Там, прислонившись спиной к стволу поваленного, вывороченного с корнем дерева, почти сливаясь с землёй из-за своей перепачканной грязью и сажей одежды, сидел человек.

Он был едва жив. Измождённый до крайности, его лицо, покрытое слоем копоти и засохшего пота, было серым, почти землистым. Когда он с трудом поднял голову на их шаги, его глаза, глубоко запавшие, но неожиданно светлые, почти волчьи, на мгновение вспыхнули отблеском былой гордости и дикой непокорности, прежде чем снова затуманиться болью. На его переносице белел старый, неровный шрам, придававший его измученному лицу выражение затаённой, даже сейчас, на пороге смерти, суровости.  Впалые щёки, заострившийся нос, лихорадочно блестевшие в полумраке глаза – всё говорило о перенесённых страданиях. Его одежда из грубых, но необычно выделанных шкур, с вышитым по вороту тусклым, но сложным узором из переплетённых синих и жёлтых нитей, какого Кара никогда не видела у своего племени, была изорвана в клочья, а на одной ноге, чуть выше колена, виднелась глубокая, рваная рана, из которой всё ещё сочилась тёмная кровь. Рядом с ним валялось сломанное пополам копьё с костяным наконечником, но само древко было сделано из какого-то тёмного, очень прочного дерева, которое не росло в их долине, и украшено тонкой, почти стёршейся резьбой, изображающей летящих беркутов.

Кара и Торн замерли, их руки невольно потянулись к оружию. Верный, шедший чуть впереди, тихо зарычал, но это был не агрессивный рык, а скорее настороженное ворчание. Он чувствовал слабость и страх, исходящие от этого человека.

Охотник, услышав их шаги или рычание Верного, с трудом поднял голову. Увидев их, он сначала попытался схватиться за обломок своего копья, его глаза на мгновение вспыхнули отчаянной, звериной решимостью. Но силы тут же оставили его, рука безвольно упала. Он смотрел на них с выражением ужаса, отчаяния и какой-то последней, угасающей надежды.

Кара, преодолев первоначальную настороженность, медленно, с поднятыми в знак мира руками, шагнула вперёд.

– Мы не враги, – тихо сказала она. – Мы хотим помочь.

Она достала из своего кожаного мешка небольшой бурдюк с водой – их драгоценный, почти иссякший запас – и протянула его раненому.

Охотник недоверчиво посмотрел на неё, затем на Торна, стоявшего чуть поодаль, затем на Верного, который, хоть и рычал, но не нападал. Жажда, видимо, была сильнее страха. Дрожащей рукой он взял бурдюк и сделал несколько жадных, судорожных глотков.

Торн тем временем осторожно подошёл и, опустившись на одно колено, осмотрел его рану.

– Глубокая, – коротко бросил он. – Нужно остановить кровь.

Он видел, что этот человек – не из их племени. Его черты лица, татуировка в виде извивающейся змеи на предплечье, обрывки украшений из разноцветных камней – всё говорило о том, что он чужак. Возможно, один из тех "Соседей", о которых они слышали.

Когда охотник немного пришёл в себя, утолив мучительную жажду, он попытался заговорить. Его голос был слабым, как шелест сухих листьев, хриплым, прерываемым приступами мучительного кашля, от которого его худое тело сотрясалось.

– Кто… кто это… сделал? – тихо спросила Кара, её голос был полон сострадания, она инстинктивно протянула руку, чтобы поддержать его голову.

Охотник с трудом сфокусировал на ней взгляд, его глаза лихорадочно блестели.

– Люди… с гор… демоны из каменных нор…  – прошептал он, его губы едва шевелились, каждое слово давалось ему с неимоверным трудом. – Волосатые… как звери… си-и-льные… огонь… огонь, что смеётся над водой… – он закашлялся, его лицо исказилось гримасой боли, на губах выступила кровавая пена.

– Огонь, что плавит камни? – быстро, но стараясь не напугать, спросил Торн, его голос был напряжённым.

Охотник судорожно кивнул, его глаза наполнились свежим ужасом, словно он снова переживал тот ад.

– Да… всё… сжи-и-гал… Нас… врасплох… как куропаток в силках… – его речь становилась всё более прерывистой, он задыхался.

– Но как они вас нашли? – настойчиво, но мягко спросила Кара. – Кто их привёл? Вы ведь знали эти леса, не так ли?

Охотник закрыл глаза, его лицо на мгновение застыло в маске невыразимой ненависти и боли.

– Пре-да-а-тель… – выдохнул он, это слово было почти не слышно. Он открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на Каре. – Че-ло-век… носил… во-лчью шку-уру… Го-во-рил… на нашем… языке… Язык его – мёд, а сердце – гниль…  Знал… наши тро-опы… Мы… звали его… Сле-до-пыт… будь он проклят духами всех рек и лесов!… – он снова закашлялся, его тело обмякло, и Кара испугалась, что он уже умер. Но он сделал ещё один судорожный вдох. – Ду-ма-ли… друг… из племён… До-на…

При этих словах Кара и Торн похолодели. Их взгляды встретились поверх умирающего. Следопыт!

– Он… – охотник снова забился в кашле, его дыхание стало совсем слабым, почти неразличимым, – он обе-щал им… лёг-кую добы-ычу… он по-ка-зал им… наши та-айные стоя-янки… он вёл их… как па-стух… ве-дёт ста-адо… на у-бой…

По его впалым щекам покатились медленные, грязные слёзы.

– Пре-да-тель! Его сер-дце… бы-ло чёр-ное… как но-очь! Он от-дал нас… на рас-тер-за-ние этим… этим чу-до-ви-щам! – его голос сорвался на хриплый, бессильный стон.

Он замолчал, его грудь тяжело вздымалась. Кара смочила его губы остатками воды.

– Наш во-ождь… Зарр… – прошептал он через некоторое время, его взгляд стал блуждающим, словно он видел что-то за их спинами. – Хра-брый во-ин… но да-же он… по-нял… со-про-тив-ле-ние… бес-по-лез-но… Их сли-шком… мно-ого… и этот о-гонь… Он при-ка-зал нам… тем, кто уце-лел… от-сту-пать… Рас-се-и-вать-ся… Пы-тать-ся спа-стись… в ле-сах… найти… дру-гие пле-ме-на… пре-ду-пре-дить…

Он рассказал, прерываясь, что Зарр, возможно, раненый, увёл небольшую группу женщин и детей на юг, к большим, непроходимым болотам, надеясь, что там неандертальцы их не достанут. Остальные воины, пытаясь прикрыть их отход, почти все погибли.

– Я… я от-стал… от сво-их… – охотник снова закашлялся, его дыхание стало почти не слышным. – Ра-на… не да-ёт ид-ти… Я ду-мал… это ко-нец… по-ка не ус-лы-шал вас… ва-ше-го во-лка…

Он с трудом повернул голову и посмотрел на Верного, который сидел рядом с Карой, внимательно и скорбно наблюдая за ним. В его взгляде уже не было страха, а лишь какая-то глубокая, усталая признательность и понимание неизбежного.

Рассказ охотника давал им ценную, хоть и ужасающую, информацию. Теперь они знали наверняка: Следопыт – предатель и союзник неандертальцев. Неандертальцы планомерно уничтожают все племена на своём пути. И, возможно, где-то в этих лесах ещё бродят остатки племени Зарра, такие же измученные и преследуемые, как и они сами.

Кара и Торн сделали всё возможное, чтобы помочь раненому охотнику. Кара, используя остатки ткани от своей одежды и листья какого-то целебного, как ей показалось, растения, которые она нашла неподалёку, перевязала его рану. Торн оставил ему почти всю их оставшуюся воду и небольшой кусок вяленого мяса – их последний запас. Но они понимали, что не могут взять его с собой. Он был слишком слаб, чтобы идти, а им нужно было торопиться, каждая минута была на счету.

– Мы… мы пойдём на запад, к Дону, – сказала Кара, её голос был полон сострадания. – Мы должны предупредить своё племя. Если мы встретим Зарра… мы передадим ему твои слова.

Охотник слабо улыбнулся, в его глазах блеснула слабая искра благодарности.

– Спасибо… – прошептал он. – Пусть… пусть духи хранят вас… И… остерегайтесь человека-волка… он хуже любого зверя…

Его голос становился всё тише, дыхание – всё реже. Через несколько мгновений его глаза закрылись, и он затих.

Кара и Торн некоторое время молча стояли над ним. Его смерть, смерть этого неизвестного им человека, стала ещё одним страшным свидетельством той трагедии, что разворачивалась в этих лесах. Ещё одним грузом на их и без того отяжелевших сердцах.

Встреча с выжившим и его рассказ окончательно убедили их в необходимости как можно быстрее добраться до своей долины. Теперь они знали не только об угрозе извне, от неандертальцев, но и об угрозе изнутри, от предателя Следопыта. Гонка со временем становилась ещё более отчаянной, почти безнадёжной. Они должны были успеть, пока их народ не постигла та же участь, что и племя этого несчастного охотника.

Верный, который всё это время внимательно наблюдал за происходящим, подошёл к Каре и ткнулся своей мокрой мордой ей в руку, словно разделяя её горе и тревогу. Затем он посмотрел на запад, в ту сторону, куда лежал их путь, и тихо, но решительно зарычал. Он был готов. Они все были готовы. Их путь через пепелище продолжался, но теперь в нём было ещё больше отчаяния, и ещё больше решимости.

Сквозь Стену Неверия

Глава 48: Сердце Волка, Решение Людей

Холодная, безлунная ночь дышала сыростью и запахом прелой листвы. Кара спала, свернувшись под старой, вытертой шкурой, её дыхание было прерывистым и неглубоким. Сон, если это можно было назвать сном, был продолжением тех тревожных видений, что мучили её ещё в родной долине, но теперь, усиленный ужасом недавних дней, он обрёл новую, леденящую душу реальность.

Чёрный, удушливый дым, гуще и страшнее, чем прежде, клубился над знакомыми до боли очертаниями их стоянки у Дона. Он поднимался из-за холмов, заползал в низины, просачивался сквозь плетёные стены жилищ. Из этого дыма, как из кошмарного тумана, проступали неясные, но узнаваемо приземистые, могучие тени неандертальцев. Их глаза горели, как раскалённые угли, отражая багровые отсветы невидимого пламени. Кара слышала крики – не абстрактные, безликие вопли, а голоса, которые она знала, которые были частью её жизни. Отчаянный зов матери, испуганный вскрик Ильвы, тонкий, разрывающий сердце плач Лиан. Камни их святилищ, Камень Голосов, на котором Ург чертил свои знаки, трескались и рассыпались в прах под невидимым натиском этого дыма и теней. Шрам-спираль на её запястье во сне вспыхнул обжигающим огнём, причиняя почти физическую боль, словно раскалённое клеймо въедалось в её плоть.

Кара резко села, вся в холодном поту, с криком, застрявшим в горле. Сердце бешено колотилось, отдаваясь гулкими ударами в висках. Она судорожно обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Торн спал рядом, его дыхание было ровным, но лицо даже во сне оставалось напряжённым. Их утлое убежище под нависшими корнями старой ели казалось хрупким и ненадёжным перед лицом той вселенской катастрофы, что разворачивалась в её сознании. Кошмар был настолько реален, что ей казалось, будто едкий запах гари всё ещё витает в холодном ночном воздухе. Она коснулась своего запястья – оно горело, словно от недавнего ожога, кожа под пальцами была горячей и чувствительной.

Ужас, ледяной и всепоглощающий, сменился такой же ледяной, отчаянной решимостью. Этот сон – не просто игра измученного воображения, не просто отголосок дневных страхов. Это было последнее, самое настойчивое предупреждение духов, это был зов её крови, её земли. Глядя на спящего Торна, на его измученное, но такое родное лицо, Кара дала себе безмолвную, нерушимую клятву. Она больше не может бежать от опасности, спасая свою шкуру. Она должна бежать к своему племени, даже если это безумие, даже если это верная смерть. Видения её семьи, её друзей, гибнущих в огне и дыму, не оставляли ей выбора. Решимость, твёрдая, как донской кремень, вытеснила страх, оставляя лишь жгучую, нестерпимую необходимость действовать.

С первыми, робкими лучами рассвета, пробившимися сквозь густую хвою, Кара поднялась. Она была молчалива и необычайно сосредоточена, её движения были точными и выверенными, словно она уже знала, что ей предстоит сделать. Торн, проснувшись, сразу заметил перемену в ней – во взгляде, в осанке, в той ауре почти звенящей решимости, что окружала её. Он пока не задавал вопросов, но его сердце тревожно сжалось.

Они быстро и молча собрали свои скудные пожитки – несколько кремнёвых орудий, остатки вяленого мяса, бурдюк с водой. Верный, обычно спокойный по утрам, на этот раз вёл себя необычно. Он не ластился к Каре, выпрашивая утреннюю порцию ласки, а ходил кругами, тихо поскуливая, его уши были нервно прижаты к голове.

Когда они вышли на едва заметную тропу, намереваясь продолжить путь на запад, по следам неандертальской орды, Верный внезапно остановился как вкопанный. Его мускулистое тело напряглось, шерсть на загривке слегка приподнялась, а из горла вырвалось низкое, утробное рычание. Но смотрел он не вперёд, не по направлению предполагаемого движения врага, а назад, в ту сторону, откуда они только что пришли. Он опустил морду к земле, жадно и нервно обнюхивая следы, затем поднял её, втягивая воздух широко раскрытыми ноздрями. Его беспокойство нарастало с каждой секундой, перерастая в явную тревогу.

Торн, безоговорочно доверявший звериному чутью волка, тут же насторожился. Он внимательно осмотрел местность. На первый взгляд, ничего необычного – лишь их собственные, уже остывшие следы на влажной земле. Но присмотревшись, он заметил то, что ускользнуло бы от менее опытного взгляда – едва заметные, почти стёртые отпечатки, оставленные кем-то очень лёгким и осторожным, кем-то, кто умел двигаться по лесу, не оставляя явных примет. И что-то в этих следах, в манере их оставления, в том, как они пересекали их собственные, показалось ему смутно знакомым, вызывая неприятные, тревожные ассоциации. Так двигались лучшие следопыты Клана Щуки… или воины Клана Волка, обученные коварным приёмам Следопыта. Запах опасности, свежий и близкий, исходил не только от тех, кто шёл впереди, но и от тех, кто, возможно, следовал за ними по пятам. Угроза была двойной.