Кости и клыки

Глава 51: Первый Контакт: Враги или Родичи?

Под покровом густых предрассветных сумерек, когда лес ещё дремал, окутанный влажной, прохладной дымкой, Кара, Торн и Верный наконец достигли берега Дона. После нескольких часов напряжённого, бесшумного продвижения по знакомым, но неуловимо изменившимся лесам, где каждый треск ветки отдавался в ушах тревожным эхом, вид родной реки должен был бы принести облегчение, но вместо этого лишь усилил гнетущее предчувствие. Река здесь делала крутой, ленивый изгиб, образуя широкий, но, как они помнили с детства, мелководный брод, который всегда служил тайной тропой для тех, кто хотел пересечь Дон незамеченным. Это был один из немногих путей, позволявших подобраться к уединённым землям Клана Лебедя, минуя основные дозоры и охотничьи угодья воинственного Клана Щуки.

Место заметно изменилось с тех пор, как они были здесь в последний раз. Берега, некогда утоптанные и чистые, теперь густо заросли высоким, спутанным ивняком и стеной камыша, чьи бурые метёлки печально качались на лёгком утреннем ветерке. Сам брод казался заиленным и более топким, чем прежде, словно им давно никто не пользовался, и река начала отвоёвывать это пространство. Эта заброшенность, с одной стороны, давала слабую надежду на то, что их появление останется незамеченным, но с другой – вызывала смутную, необъяснимую тревогу. Словно сама земля пыталась их предупредить. Верный, подойдя к самой кромке воды, тихо заворчал, его уши нервно подёргивались, он принюхивался к влажным, смешанным запахам, доносившимся с противоположного берега – запахам тины, сырой земли и чего-то ещё, неуловимо человеческого.

Торн, как более опытный в военных делах и вылазках, жестом приказал Каре и Верному оставаться в укрытии, а сам, пригнувшись, начал осторожно спускаться к воде. Он двигался бесшумно, как тень, его ноги мягко ступали по прибрежному песку, стараясь не производить ни малейшего шума. Кара, затаив дыхание, вместе с Верным, прижавшимся к её ногам, напряжённо вглядывалась в предрассветную мглу, окутавшую противоположный берег. Когда Торн, войдя по колено в холодную, обжигающую воду, достиг примерно середины реки, из густых, непроницаемых зарослей тростника на том берегу, словно ожившие тени, бесшумно и стремительно появились три тёмные фигуры. Это были воины, вооружённые длинными копьями и небольшими, круглыми щитами из толстой бычьей кожи. Они двигались быстро и слаженно, было очевидно, что они ждали, устроив хорошо замаскированную засаду.

Воины мгновенно окружили Торна, отрезая ему путь к отступлению. Их движения были точными и выверенными, в них чувствовалась уверенность людей, знающих своё дело и готовых к бою. Их лица, суровые и напряжённые, были едва различимы в предрассветном полумраке, но острые наконечники их копий, угрожающе направленные ему в грудь, не оставляли сомнений в их намерениях.

Кара, увидев это, инстинктивно сделала шаг вперёд, готовая броситься на помощь, но тут же замерла, понимая, что любое неосторожное движение, любой крик может стоить Торну жизни. Верный, почувствовав смертельную угрозу, исходящую от воинов, издал низкий, яростный рык, его шерсть на загривке встала дыбом, а клыки хищно обнажились. Он был готов в любой момент броситься в воду, защищая своего друга.

Один из воинов, видимо, старший в патруле, судя по его более уверенной осанке и украшенному перьями копью, сделал несколько шагов вперёд, его сапоги из грубой кожи с чавканьем погрузились в прибрежный ил. Его лицо всё ещё было скрыто в тени.

– Стой, где стоишь, чужак! – его голос, грубый и властный, прорезал утреннюю тишину. – Кто ты такой и что делаешь на земле Клана Щуки, пересекая реку под покровом ночи?

Торн молчал, его тело было напряжено, как натянутая тетива, он оценивал ситуацию, искал малейшую возможность для манёвра или защиты. В этот момент первые, робкие лучи восходящего солнца пробились сквозь рваные клочья утреннего тумана, скользнув по воде и осветив лица воинов и их пленника.

И тут произошло взаимное, шокирующее узнавание. Воины увидели лицо Торна – своего бывшего соплеменника, изгнанника, того, чьё имя было проклято и предано забвению. А Торн узнал в старшем воине Брана, правую руку вождя Гроха, известного своей неукоснительной жестокостью и слепой преданностью вождю. Двое других воинов тоже были ему знакомы – молодые, но уже зарекомендовавшие себя охотники из его бывшего клана.

На лицах патрульных изумление от неожиданной встречи быстро сменилось выражением глубочайшего гнева и ледяного презрения.

– Торн! Предатель! – выкрикнул один из молодых воинов, его голос дрожал от сдерживаемой ярости и ненависти. – Ты посмел вернуться сюда, осквернитель священных законов! Ты думал, мы тебя не узнаем, отродье?

– А это кто с тобой? – Бран, его глаза сверкнули холодным, недобрым огнём, заметил Кару, которая, видя, что Торн в смертельной опасности, вышла из своего укрытия на берегу, её руки были подняты в знак отсутствия враждебных намерений. – Дочь Бобра! Ещё одна предательница! Так вы вместе, два выродка, нарушившие кровь и клятвы! Вы пришли глумиться над нами? Или шпионить для каких-нибудь степных бродяг?

Обвинения сыпались, как острые, зазубренные камни, полные застарелой, слепой вражды кланов и личной, глубоко укоренившейся ненависти к беглецам, бросившим вызов всему их миру.

Кара, видя, что ситуация накаляется до предела и что ещё мгновение – и прольётся кровь, шагнула вперёд, к самой кромке воды. Её голос, несмотря на леденящий душу страх, звучал на удивление твёрдо и убедительно, перекрывая гневные выкрики воинов.

– Мы пришли не глумиться и не шпионить! – её слова эхом отразились от прибрежных скал. – Мы пришли предупредить! Страшная, невиданная беда идёт на наши земли! Орда чудовищ, не знающих ни жалости, ни пощады, они сжигают всё живое на своём пути! Они уже близко! Мы видели это своими глазами!

Она пыталась быстро, сбивчиво, но отчаянно донести до них правду, рассказать об увиденном, о неандертальцах, об их дьявольском "каменном огне", о разорённых стоянках и невинных жертвах.

Но воины настроены враждебно, их лица остаются каменными, глаза полны недоверия и презрения. «В их глазах была та же слепая, застарелая ненависть,» – с горечью подумала Кара, – «та же древняя вражда, что когда-то, много лун назад, отняла жизнь у юной Лиры из нашего клана, когда юноша-Щука, обезумев от ревности или глупой обиды, утопил её в своих же сетях. Та трагедия оставила незаживающую рану между Бобрами и Щуками, отравила кровь поколений. Неужели эта въевшаяся в кости ненависть, эта глупая гордыня кланов сильнее даже страха перед полным, тотальным уничтожением, перед лицом врага, который не будет разбирать, кто Бобр, а кто Щука, а просто сожжёт всех дотла?» Её слова о нависшей угрозе, казалось, отскакивали от их каменных лиц, как горох от стены.

– Байки для детей! – рыкнул Бран, его губы скривились в злобной усмешке. – Выдумали страшилки, чтобы вымолить прощение за своё предательство? Чтобы спасти свои никчёмные шкуры? Мы не поведёмся на ваши уловки, волчьи отродья! Вы ответите за всё!

Копья всё так же угрожающе были направлены на Торна, стоявшего по пояс в холодной воде, и на Кару, беззащитно стоявшую на берегу. Верный, видя непреклонную агрессию со стороны воинов, рычал ещё яростнее, его клыки были хищно обнажены, он был готов в любой момент броситься на защиту своих людей, даже если это будет стоить ему жизни.

И в этот самый критический момент, когда, казалось, кровавое столкновение было уже неизбежно, один из молодых воинов патруля, тот, что стоял чуть в стороне и до этого молчал, внимательно разглядывая Кару и Торна, вдруг медленно опустил своё копьё. Это был совсем юный воин, возможно, его первая настоящая стража. Он не знал Торна лично до его изгнания, но много слышал о нём – и плохого от старейшин, и восхищённого, почти легендарного, от своих старших товарищей, помнивших его как непревзойдённого охотника и бесстрашного бойца. Он смотрел на измученное, но решительное лицо Торна, на отчаянное, полное искренности и правдивости лицо Кары, на их исхудавшего, покрытого шрамами, но яростно защищающего их волка. И что-то в их облике, в их глазах, в той невыразимой усталости и пережитом ужасе, что сквозили в каждом их движении, заставило его усомниться в однозначности официальной версии об их предательстве. Возможно, он видел в Торне того героя, о котором шёпотом рассказывали у костра, а не того злодея, каким его рисовали вожди.

– Бран… – неуверенно, почти шёпотом начал он, его голос прозвучал неожиданно громко в наступившей тишине. – А что, если… что, если они говорят правду? Их вид… они словно прошли через сам ад… И этот волк… он не похож на обычного зверя… Мой дед рассказывал, что иногда духи могут посылать знаки через самых неожиданных вестников…

Бран резко обернулся и обрушил на него гневный, презрительный окрик:

– Молчать, щенок! Ты что, поверил этим выродкам? Их место на камнях позора, а не здесь, среди честных воинов! И не смей поминать сказки своего деда, когда речь идёт о законе племени!

Но семя сомнения, брошенное этим молодым, ещё не закостеневшим в предубеждениях воином, уже успело упасть на каменистую почву недоверия. Эта короткая, почти незаметная заминка, это неожиданное колебание в рядах врагов дало Каре и Торну призрачный, почти неощутимый шанс. Возможно, ещё не всё было потеряно. Возможно, ещё оставалась надежда достучаться до разума, если не до сердец, своих бывших соплеменников.

Глава 52: Слово Изгоев: Неверие и Насмешки

После короткой, напряжённой перепалки у заросшего брода, где отчаянные слова Кары и неожиданное колебание молодого воина внесли некоторое замешательство в ряды патрульных, Бран, старший воин и правая рука Гроха, хоть и не выказал ни капли веры в их рассказы о чудовищах и огненной беде, всё же принял решение. Его лицо, жёсткое и обветренное, как прибрежная скала, оставалось непроницаемым. Он понимал, что просто убить изгнанников на месте, даже если они того заслуживают по всем законам племени, – значит взять на себя ответственность за возможное сокрытие важной информации, какой бы бредовой и неправдоподобной она ни казалась на первый взгляд. Кроме того, Грох, с его неутолимой жаждой власти и контроля, наверняка захочет лично увидеть тех, кто посмел вернуться, бросив вызов его воле.

– Хватит болтовни! – рявкнул он, его голос перекрыл шум реки и испуганное карканье вспугнутых ворон. – Мы доставим вас к вождю. Он решит вашу судьбу, предатели. И пусть духи будут свидетелями, если вы солгали хоть в одном слове!

К удивлению Кары и Торна, их не связали. Возможно, Бран посчитал это излишней предосторожностью, учитывая численное превосходство его патруля и измождённый, почти жалкий вид беглецов. Или же в нём, несмотря на всю его показную суровость и преданность Гроху, шевельнулось что-то вроде профессионального, почти звериного любопытства – он хотел посмотреть, как поведут себя эти "изгои" в присутствии всемогущего вождя, как они будут извиваться, пытаясь спасти свои шкуры. Тем не менее, воины окружили их плотным, недвусмысленным кольцом, их копья были наготове, острые наконечники недобро поблёскивали в первых лучах утреннего солнца, не оставляя сомнений, что при малейшей попытке к бегству или сопротивлению их без колебаний пронзят насквозь. Верного тоже держали под пристальным, враждебным прицелом, хотя волк, чувствуя напряжённое, но сдерживаемое настроение своих людей, шёл на удивление спокойно, лишь изредка бросая на конвоиров низкие, предупреждающие взгляды исподлобья, от которых у молодых воинов невольно бегали мурашки по спине.

Путь к главной стоянке Клана Щуки, расположенной в сердце долины, среди скалистых уступов и глубоких пещер, проходил в гнетущем, тяжёлом молчании, прерываемом лишь хрустом сухих веток под ногами да карканьем всё тех же надоедливых ворон, словно предвещавших беду. Кара и Торн шли, окружённые живой стеной враждебности и застарелой подозрительности. Они физически ощущали на себе косые, изучающие, полные ненависти или злорадного любопытства взгляды воинов. Молодой воин, тот самый, что осмелился высказать сомнение у реки, теперь старался не встречаться с ними глазами, его лицо было бледным и испуганным, но Кара несколько раз ловила его быстрый, полный немого сочувствия и страха взгляд, и это давало ей слабую, почти призрачную надежду.

Когда они, наконец, подошли к главной стоянке Клана Щуки, их появление вызвало настоящий переполох, подобный тому, как если бы в муравейник бросили раскалённый камень. Женщины, занимавшиеся своими повседневными делами – выделкой шкур, плетением сетей, приготовлением пищи, – мгновенно прекратили свою работу, их испуганные и любопытные возгласы смешивались с лаем собак. Дети, сначала с визгом бросившиеся врассыпную, тут же сбились в кучки и с опаской и недетским любопытством выглядывали из-за широких материнских юбок. Воины, свободные от дозора или охоты, быстро собирались вокруг, их лица были суровы, они перешёптывались, бросая на Кару и Торна гневные или откровенно презрительные взгляды. Атмосфера была накалена до предела, казалось, ещё немного – и воздух взорвётся от сдерживаемой ярости.

Их провели через всю стоянку, мимо дымящихся костров, мимо жилищ, вырытых в склонах холмов или построенных из камня и толстых брёвен, прямо к большому, священному костру перед просторной пещерой вождя. Там, на почётном месте – грубо сколоченном троне, покрытом шкурой огромного пещерного льва, – восседал Грох, вождь Клана Щуки, массивный и грозный, как старый, разъярённый медведь. Его лицо, испещрённое глубокими шрамами и морщинами, было непроницаемо, как камень, но в его маленьких, глубоко посаженных, почти свиных глазках горел холодный, недобрый, оценивающий огонь. Он долго, с нескрываемым, почти брезгливым презрением рассматривал изгнанников – их изорванную, покрытую грязью и потом одежду, их исхудавшие, измученные лица, их всклокоченные волосы. Он словно наслаждался их унижением, их беспомощностью.

Наконец, когда молчание стало почти невыносимым, он нарушил его. Его голос, низкий и рокочущий, как далёкий гром, прозвучал как удар хлыста, заставив Кару невольно вздрогнуть:

– Так-так… Вернулись, щенки, поджав хвосты? – он медленно обвёл их взглядом, его губы скривились в жестокой усмешке. – Что, не понравилась вольная жизнь в диком лесу? Проголодались, оборванцы? Или просто соскучились по крепкой руке вождя, по плети и камням позора?

Его слова сопровождались грубым, издевательским смехом нескольких его приближённых воинов, стоявших за его спиной. Кара почувствовала, как краска жгучего стыда и бессильного гнева заливает её лицо, но она заставила себя выпрямиться и встретить взгляд вождя. Торн стоял неподвижно, его лицо было каменной, непроницаемой маской, но в его глазах, устремлённых на Гроха, вспыхнул опасный, ледяной огонёк.

Несмотря на унижение и стену враждебности, окружавшую их, Кара, собрав всю свою волю, всё своё мужество в кулак, шагнула вперёд. Её голос поначалу дрожал, но с каждым словом становился всё твёрже и убедительнее.

– Вождь Грох, мы пришли не с мольбой о прощении, а с предупреждением, от которого зависит жизнь всего нашего племени! – начала она, стараясь, чтобы её голос не срывался. – На севере мы столкнулись с врагом, какого вы ещё не знали – неандертальцы, их много, они вооружены огнём, что плавит камни! Они уничтожают всё на своём пути, и их ведёт Следопыт!

Она рассказывала об увиденном – о приземистых, волосатых чудовищах, неандертальцах, об их нечеловеческой жестокости, об их страшном, всепожирающем "каменном огне", который плавил камни и сжигал всё живое, о разорённых стоянках, о невинных жертвах. Её голос звенел от отчаяния и искренности, она пыталась донести до этих очерствевших сердец тот ужас, что пережила сама.

Торн, стоявший рядом, подтверждал её слова, его голос был глухим и суровым. Он добавлял детали о тактике врага, о его невероятной силе и звериной ярости, о следах Следопыта, который, по их глубокому убеждению, вёл этих чудовищ, направляя их разрушительную мощь.

– Их тактика жестока и эффективна. Они не щадят никого. Если мы не подготовимся, они сотрут нас с лица земли, как уже стёрли другие племена.

Они говорили отчаянно, сбивчиво, перебивая друг друга, понимая, что от их слов, от того, поверят им или нет, зависит не только их собственная, уже почти ничего не стоящая жизнь, но и судьба всего их племени, всего их народа.

Грох слушал их, откинувшись на шкуру льва, его лицо кривилось в насмешливой, издевательской усмешке. Когда они, наконец, замолчали, выложив всё, что наболело, он громко, раскатисто расхохотался, его смех был полон такого неприкрытого презрения и злорадства, что у Кары похолодело внутри.

– Неандертальцы? – он вытер выступившие от смеха слёзы… – Огонь, что плавит камни? Следопыт, ведущий на нас орду? Ваши слова – пустой ветер, свистящий в дырявой шкуре! Вы думаете, я, Грох, вождь могучего Клана Щуки, поведусь на эти байки, что шепчут трусливые зайцы у ночного костра, дрожа от каждого шороха? Ваша ложь тлеет, как сырой уголь, давая больше чада, чем правды, и только слепец примет её за чистый огонь! Вы просто пытаетесь вползти обратно в нору, как побитые лисы, вымаливая прощение! Вы всегда были змеями подколодными, что жалят втихаря, лжецами и предателями, и вы ими остались! Ваше место – на дне реки, где рыбы обгложут ваши кости, или на съедение стервятникам, что кружат над падалью, чуя вашу гнилую суть!

Кара обвела отчаянным взглядом собравшихся. Её глаза искали поддержки, хотя бы тени сомнения на лицах других старейшин. «Где же представители других кланов?» – с болью подумала она. – «Почему молчит мой отец, Гром, или кто-то из мастеров Клана Бобра, если они здесь? Неужели они все настолько запуганы Грохом, его яростью и властью, что боятся даже поднять глаза, не то что вымолвить слово в нашу защиту? А Лебеди? Где мудрый Ург, чей голос всегда был голосом разума на совете, где проницательная Орла? Неужели во всём племени не осталось никого, кто осмелился бы усомниться в словах вождя Щук или хотя бы потребовать выслушать нас без этой слепой, предвзятой ненависти?» Но она видела лишь суровые, осуждающие лица воинов Щуки, да испуганное любопытство женщин и детей, сбившихся поодаль. Казалось, остальные кланы либо отсутствовали на этом импровизированном судилище, либо предпочитали хранить трусливое молчание, надеясь, что гнев вождя не коснётся их.

В этот момент из плотной толпы воинов, стоявших полукругом, вышел Грак. Его лицо, всегда отмеченное печатью злобы и зависти, теперь было искажено такой откровенной, неприкрытой ненавистью к Каре и Торну, что казалось, он сейчас бросится на них и разорвёт голыми руками. Он был одним из тех, кто активнее всех требовал их изгнания, и теперь он видел свой шанс окончательно с ними расправиться, утолить свою застарелую жажду мести.

– Вождь прав! – выкрикнул он, его голос срывался от переполнявшей его ярости. – Их речи – змеиный яд, что проникает в уши и отравляет душу, как яд гадюки отравляет кровь! Они – паршивые овцы, заблудшие и больные, что пытаются заманить всё стадо в пасть к волкам! Они осквернили нашу кровь, они навлекли на нас проклятие, чернее самой тёмной ночи, гуще болотной трясины, своей запретной, противоестественной связью! А теперь они пытаются вспугнуть наше стадо, как трусливые шакалы, посеять панику и смуту среди нас, чтобы ослабить нас перед лицом настоящих врагов… Их нужно судить по законам крови! Смерть предателям! Смерть выродкам, чтобы их кости ветер развеял по степи, и даже следа от них не осталось!

Его слова, полные яда и злобы, нашли горячий отклик у многих воинов Клана Щуки, помнящих старые обиды и вековую вражду с Кланом Бобра. Толпа угрожающе загудела, в руках некоторых воинов появились камни, кто-то нетерпеливо сжимал рукоять ножа. Судьба Кары и Торна, казалось, была решена. Их отчаянное слово, слово изгоев, утонуло в рёве ненависти и неверия.

Глава 53: Шёпот Шамана: Ург Слышит Правду?

После гневных тирад Гроха и злобных выкриков Грака, потонувших в одобрительном рёве воинов Клана Щуки, судьба Кары и Торна, казалось, была предрешена и неотвратима, как зимний холод. Однако Грох, возможно, желая продлить их мучения и насладиться их унижением, или же опасаясь немедленной расправы без формального, пусть и формального, одобрения совета старейшин (если таковое ещё имело для него какое-либо значение), не приказал их убить на месте.

– Хватит! – рявкнул он, его голос перекрыл даже самые яростные выкрики Грака. – Их ложь очевидна, как солнце в ясный день! Но смерть для таких выродков – слишком лёгкое избавление. Бросить этих предателей в Яму Позора! Пусть там посидят, в холоде и грязи, и подумают над своими жалкими сказками, пока я не решу, какой медленной и мучительной смертью они искупят своё предательство перед племенем!

"Яма Позора" – это название вызывало дрожь даже у самых отпетых сорвиголов. Это была глубокая, сырая и тёмная расщелина в скале на самой окраине стоянки, которую раньше использовали для временного содержания провинившихся воров или нарушителей мелких запретов, а чаще – просто для свалки отбросов и ненужного хлама. Сейчас её поспешно, под насмешливые комментарии воинов, очищали от скопившегося мусора. Туда, без всякой жалости, грубо столкнули Кару и Торна. Они с глухим стуком упали на холодное, острое, каменистое дно, едва не подвернув ноги. Над их головами было лишь небольшое, почти квадратное отверстие, сквозь которое виднелся клочок серого, враждебного неба, а вокруг – высокие, отвесные, скользкие стены, откуда было невозможно выбраться без посторонней помощи. Тяжёлый, затхлый запах сырости, гнили и отчаяния ударил им в ноздри. Стража из двух самых верных Гроху воинов Щуки была выставлена наверху, их грубые, насмешливые голоса доносились до пленников.

Прошло несколько мучительных, бесконечных часов. Голод, мучительная жажда и ледяное, всепоглощающее отчаяние начали овладевать ими. Кара сидела, прижавшись спиной к холодной, влажной скале, её тело била мелкая дрожь. Торн молча мерил шагами их тесную темницу, его лицо было мрачнее тучи. Когда спустилась густая, беззвёздная ночь, и большинство жителей стоянки разошлись по своим жилищам, укрывшись от пронизывающего ночного холода, к краю ямы бесшумно, как лесная рысь, проскользнула тёмная, хрупкая тень. Это была Ильва, верная подруга Кары из Клана Лебедя, та, что когда-то помогла им бежать.

Рискуя быть замеченной и жестоко наказанной, она, убедившись, что стражники задремали у своего костра, быстро опустила им на тонкой, но крепкой верёвке из сплетённых ивовых прутьев небольшой, туго завязанный узелок.

– Держитесь, – прошептала она, её голос дрожал от страха и искреннего сострадания, едва слышно доносясь до них. – Здесь немного еды и воды. Я… я постараюсь поговорить с Ургом. Может быть, он… он сможет помочь. Только не теряйте надежды.

В узелке оказался кусок вяленого мяса, твёрдый, как камень, но такой желанный, несколько пресных лепёшек из толчёных кореньев и маленький, но полный бурдюк с чистой, холодной водой. Этот маленький акт доброты, эта искра человечности в беспросветной тьме враждебности, стал для Кары и Торна лучом света, хрупкой соломинкой, за которую можно было ухватиться.

Ильва исчезла так же незаметно и бесшумно, как и появилась, оставив после себя лишь слабый запах озёрной свежести и робкую надежду. Кара и Торн молча разделили скудную еду, но кусок не лез в горло, пересохшее от жажды и отчаяния. Вода, однако, принесла огромное облегчение, смыв пыль и горечь с их губ. Надежда, вспыхнувшая было от смелого поступка Ильвы, быстро гасла под гнётом суровой реальности. Они понимали, что их судьба целиком и полностью в руках Гроха, а он вряд ли проявит милосердие или снисхождение.

Глубокой ночью, когда стоянка окончательно погрузилась в тревожный сон, а луна, если и выходила из-за туч, то лишь для того, чтобы бросить на землю холодные, призрачные тени, у края ямы появилась ещё одна фигура. Высокая, сутулая, закутанная в длинный, до пят, плащ из белоснежного лебяжьего пуха, который даже в этой тьме, казалось, излучал слабое, потустороннее сияние. Это был Ург, старый шаман Клана Лебедя, хранитель древних знаний и тайн. Он спустился к ним не по верёвке, как сделала бы Ильва, а по каким-то едва заметным, известным только ему уступам и трещинам в скальной стене, с проворством и ловкостью, совершенно неожиданными для его преклонного возраста. В руке он держал небольшую, тлеющую головню, выхваченную из угасающего костра стражников, и её слабый, колеблющийся свет отбрасывал причудливые, пляшущие тени на их измученные, бледные лица.

Ург не произнёс ни слова приветствия, ни слова осуждения. Он молча сел на большой, плоский камень напротив них, положив головню рядом, и просто смотрел. Его взгляд, обычно строгий, пронзительный и непроницаемый, как воды глубокого омута, сейчас казался особенно глубоким, словно он пытался заглянуть им не просто в глаза, а в самые потаённые уголки их душ, прочитать их мысли, их страхи, их надежды.