Кости и клыки

Кара, преодолевая сковывающий её страх и почти уже смирившееся отчаяние, начала говорить.

– Мудрый Ург, ты видел сны о чёрном дыме. Мы видели этот дым наяву. Это не просто духи гневаются – это реальная, живая угроза. Неандертальцы, как саранча, идут с севера, их оружие – огонь, порождённый самой тьмой. И что страшнее всего – их ведёт Следопыт. Он предал не только нас, он предал всех людей, всю нашу землю.

Она снова, уже без всякой надежды на понимание или сочувствие, но с какой-то последней, отчаянной, почти исповедальной искренностью, рассказывала всё, что они видели, всё, что пережили – о приземистых, волосатых неандертальцах, об их нечеловеческой жестокости, об их дьявольском "каменном огне", о разорённых стоянках, о невинных жертвах, о предательстве Следопыта, о том предчувствии неминуемой, страшной беды, что ледяным грузом лежало у неё на сердце. Торн сидел рядом, его лицо оставалось каменным, непроницаемым, но он молча подтверждал каждое её слово короткими, выразительными кивками.

Когда Кара, её голос охрип от слёз и долгого рассказа, наконец, замолчала, Ург всё так же молчал некоторое время, его взгляд был устремлён на медленно тлеющую головню. Затем он тихо, почти шёпотом, словно боясь вспугнуть ночную тишину или невидимых духов, произнёс:

– Дым… чёрный, удушливый дым… я снова вижу его во снах, дитя. Он гуще, чем прежде, он клубится, как разъярённый змей. И пепел… он покрывает землю толстым слоем, как зимний снег, хороня под собой всё живое. Духи наших предков неспокойны. Сама Река-Мать стонет и плачет кровавыми слезами.

Он говорил это не им, не Каре и Торну, а скорее самому себе, или тем невидимым духам, которые, возможно, слышали его в этой тёмной, сырой яме.

Кара и Торн, затаив дыхание, ждали его слов, его приговора или, может быть, хотя бы слабого проблеска надежды. Но Ург не выносил вердикта. Он не обвинял их во лжи, как это сделал Грох, но и не обещал немедленной помощи или заступничества. Его лицо, освещённое снизу неровным светом догорающей головни, оставалось непроницаемым, как древний, покрытый мхом камень, хранящий свои тайны.

Однако в его голосе, когда он снова заговорил, после долгой, тяжёлой паузы, прозвучали нотки глубокой, почти старческой задумчивости, возможно, даже скрытого, неосознанного сомнения в непререкаемой правоте вождя Гроха.

– Вождь Клана Щуки силён и горд, – медленно, почти нараспев, произнёс он, его взгляд был устремлён куда-то сквозь них, в густую тьму за их спинами. – Но гордыня часто ослепляет даже самых сильных, закрывая им глаза на правду, что лежит у самых их ног. Сила без мудрости – это буря, что ломает и вырывает с корнем деревья без разбора, не отличая здоровые от больных. А мудрость… мудрость иногда приходит оттуда, откуда её совсем не ждёшь, через самых неожиданных вестников.

Он медленно поднялся, его длинная, сутулая тень от догорающей головни выросла на отвесной стене ямы, становясь огромной и причудливой, похожей на какого-то древнего, крылатого духа. Перед тем как уйти, он на мгновение остановился у самого края ямы и, не оборачиваясь, бросил через плечо, его голос прозвучал глухо, но отчётливо:

– Даже сломанная, брошенная на землю и забытая всеми ветвь может указать направление надвигающейся бури тому, кто умеет видеть знаки, а не только слушать грохот грома. А буря… буря уже очень близко.

С этими загадочными, многозначительными словами он так же бесшумно и таинственно, как и появился, исчез во тьме, оставив Кару и Торна в ещё большем недоумении, но с крошечным, едва тлеющим угольком надежды, затеплившимся в их измученных сердцах. Возможно, старый шаман им не поверил до конца, но он и не осудил их безоговорочно. И его скрытые сомнения в правоте Гроха, его намёк на то, что они могут быть теми самыми "сломанными ветвями", могли стать их последним, отчаянным шансом на спасение – не только своё, но и всего их племени.

Глава 54: Лара-Белое Крыло: Слепота и Прозрение

Загадочные, полные скрытого смысла слова Урга, брошенные во тьму Ямы Позора, оставили после себя больше вопросов, чем ответов, но они же, словно искра, упавшая на сухой мох, зажгли в сердцах Кары и Торна крошечный, едва тлеющий уголёк надежды. Возможно, старый шаман Клана Лебедя, чья мудрость почиталась всеми, не был так слеп и глух к их отчаянным мольбам, как жестокий вождь Грох.

К утру следующего дня весть о возвращении и поимке "предателей" Кары и Торна, а также об их невероятных, пугающих рассказах о волосатых чудовищах и огне, что плавит камни, уже успела облететь всю стоянку, передаваясь тревожным шёпотом от одного жилища к другому. Реакция была разной, как и сами люди в племени. Воины Клана Щуки, подстрекаемые злобным Граком, открыто и громко требовали немедленной и жестокой расправы, их глаза горели жаждой крови. Женщины других кланов, особенно те, у кого были маленькие дети, испуганно перешёптывались, их древний, инстинктивный страх перед неизвестным и потусторонним боролся с глубоко укоренившимся недоверием к словам изгоев.

Гром, отец Кары, суровый и молчаливый мастер запруд Клана Бобра, узнав о судьбе дочери, заперся в своём жилище из ивовых прутьев и толстых шкур. Он не выходил и ни с кем не разговаривал, даже со своей женой. Одни в клане говорили, что он проклинает дочь за тот несмываемый позор, что она снова навлекла на их род, на их доброе имя. Другие, те, кто знал его лучше, шептались, что он втайне переживает, что его сердце разрывается между суровыми отцовскими чувствами, требующими наказания, и верностью законам племени и непререкаемой воле Гроха. Но никто не видел, как он часами сидел на своей подстилке из сухих трав, уставившись невидящими глазами в одну точку, его мозолистые, привыкшие к тяжёлой работе руки то сжимались в огромные, узловатые кулаки, то бессильно опускались на колени.

Старейшины Клана Лебедя, помимо Урга, тоже были взбудоражены и встревожены. Ильва, верная подруга Кары, рискуя навлечь на себя гнев и подозрения, рассказала им о ночном визите Урга в Яму Позора и о его странных, загадочных словах о сломанной ветви и надвигающейся буре. Орла, старейшая и самая уважаемая женщина клана после самой Лары-Белого Крыла, известная своим острым умом, проницательностью и редкой для женщин племени независимостью суждений, нахмурилась, выслушав рассказ Ильвы. Она всегда с плохо скрываемым недоверием относилась к слепой ярости и непомерной гордыне Гроха и считала, что правда, какой бы горькой и неудобной она ни была, всегда должна быть выслушана. Весть о том, что даже Ург, самый мудрый и осторожный из них, не отверг слова Кары и Торна с порога, заставила её глубоко задуматься.

Именно Орла, после долгого и жаркого совещания с другими старейшинами Лебедей, которые всё больше склонялись к тому, что в отчаянных рассказах изгоев может быть доля ужасающей истины, пусть и преувеличенная страхом и лишениями, настояла на том, чтобы Ург отвёл Кару к Ларе-Белому Крылу. Слепая пророчица, чьи видения часто бывали туманными, иносказательными и пугающими, но иногда поразительно точными, могла стать последней инстанцией в этом запутанном и опасном деле, последней надеждой на то, что племя услышит правду, прежде чем станет слишком поздно.

Грох, хоть и был взбешён таким неожиданным и дерзким вмешательством со стороны Клана Лебедя в его единоличные решения, не посмел открыто перечить Ургу и Орле, особенно когда речь шла о Ларе-Белом Крыле, которую многие в племени, даже из его собственного клана, почитали почти как святую, как живое воплощение связи с миром духов. Он лишь злобно прорычал, его лицо побагровело от сдерживаемой ярости, что даёт им один день, и если "эти выродки" не докажут свои слова или если Лара не подтвердит их безумные бредни, то их ждёт самая мучительная и позорная смерть, какую только можно придумать, и никто, даже духи предков, не сможет их спасти.

Так, под усиленным конвоем из двух самых свирепых воинов Щуки, но уже не как безнадёжных преступников, обречённых на смерть, а скорее как носителей какой-то страшной, непонятной и тревожной тайны, Кару вывели из сырой и зловонной Ямы Позора и повели по узкой, каменистой тропе, вьющейся змеёй вверх по крутому склону высокого утёса. Торна, к её отчаянию, оставили в яме, как заложника и гарантию её возвращения и послушания. Воздух здесь, на высоте, был свежее, чище, пах сосновой хвоей и вольным ветром, но в нём витала какая-то особая, почти священная, звенящая тишина, нарушаемая лишь свистом ветра в тёмных расщелинах скал да редкими криками орлов, круживших высоко в небе. Кара чувствовала, как её сердце колотится от смеси леденящего страха перед неизвестностью и последней, отчаянной, почти безумной надежды.

Пещера Лары-Белого Крыла была неглубокой, но широкой, с низким, почти плоским сводом, у входа в которую, словно стражи, висели многочисленные гирлянды из пучков сухих, пахучих трав, разноцветных птичьих перьев и гладко отполированных речной водой камней со сквозными отверстиями – "куриных богов", как их называли дети. Внутри царил полумрак, густо пахло дымом священных трав, которые Лара постоянно жгла в маленьком глиняном очаге, сушёными ягодами, мхом и чем-то ещё, древним, непонятным, почти потусторонним. Сама Лара-Белое Крыло сидела на подстилке из мягких, вытертых оленьих шкур в самой глубине пещеры, спиной к яркому свету, проникавшему через вход. Она казалась очень старой, почти бестелесной, её высохшая, морщинистая кожа плотно обтягивала хрупкие кости, а длинные, совершенно белые, как первый снег, волосы, не заплетённые, а свободно ниспадающие до самого пояса, словно излучали слабое, призрачное сияние в полумраке пещеры. Её слепые глаза, молочно-белые, как речной туман в безлунную ночь, были устремлены куда-то вдаль, сквозь каменные стены пещеры, сквозь время, в непостижимые для обычных смертных миры.

Ург подвёл Кару ближе и, остановившись на почтительном расстоянии, тихо, но отчётливо произнёс, его голос был полон уважения:

– Мудрая Лара, Мать нашего клана, я привёл к тебе ту, о ком беспокойно шепчут духи предков, ту, чьё сердце несёт тяжкое бремя. Выслушай её, если такова твоя воля.

Лара-Белое Крыло медленно, очень медленно повернула голову на голос Урга. Она не произнесла ни слова, но её тонкая, костлявая, почти прозрачная рука, испещрённая тонкими, как высохшие ручейки, синими венами, медленно поднялась и протянулась к Каре. Кара, повинуясь какому-то внутреннему, инстинктивному чутью, сделала шаг вперёд и осторожно протянула ей своё запястье. Пальцы Лары, холодные и лёгкие, как птичьи косточки, но на удивление сильные, осторожно, но настойчиво ощупали её кожу, и на мгновение задержались на том месте, где когда-то был, а теперь лишь едва заметно пульсировал под кожей в моменты сильного душевного или физического напряжения, её странный, почти исчезнувший шрам-спираль. Кара почувствовала, как от этого почти невесомого прикосновения Лары по её руке пробежал лёгкий, едва ощутимый, почти электрический разряд, а шрам на одно короткое мгновение вспыхнул под кожей едва заметным, призрачным, голубоватым жаром, который, казалось, видела только слепая старуха своими невидящими глазами.

Лара-Белое Крыло долго, мучительно долго держала руку Кары в своей, её лицо оставалось совершенно неподвижным, словно высеченным из древнего, выветренного камня. Казалось, она прислушивается к чему-то, недоступному другим – к биению крови в жилах Кары, к шёпоту её души, к голосам тех теней, что преследовали её. В пещере стояла напряжённая, почти звенящая тишина, нарушаемая лишь тихим, едва слышным потрескиванием тлеющих углей в маленьком очаге да прерывистым, судорожным дыханием Кары, которая боялась даже пошевелиться. Воины Клана Щуки, оставшиеся у самого входа в пещеру, переминались с ноги на ногу, им было явно не по себе в этой мистической, почти удушающей атмосфере. Они привыкли к битвам, к крови, к смерти, но это молчаливое, невидимое общение с миром духов вызывало у них первобытный, почти суеверный страх.

Наконец, когда напряжение стало почти невыносимым, губы Лары-Белого Крыла едва заметно зашевелились. Сначала это было невнятное, почти беззвучное бормотание, похожее на шелест сухих осенних листьев под ветром или на далёкий, затихающий шёпот морских волн. Затем слова стали проступать отчётливее, но её голос звучал странно, глухо, отрешённо, словно она говорила не от себя, а лишь транслировала чьи-то чужие, страшные, леденящие душу видения.

– Тени… – прошелестел её голос, заставив Кару вздрогнуть. – Вижу тени… они ползут с севера… как чёрная, ненасытная саранча… волосатые, приземистые, как лесные звери… глаза их горят красным, недобрым огнём… в руках… обожжённые на огне копья… острые, как клыки пещерного медведя… они несут смерть…

Кара слушала, затаив дыхание, её сердце сжималось от ужаса и жуткого, почти тошнотворного узнавания. Слова Лары, её образы, её интонации почти точно, до мельчайших деталей, повторяли то, что они с Торном видели своими собственными глазами, то, что мучило её в ночных кошмарах, то, о чём она только что, с таким отчаянием, рассказывала Ургу.

– Огонь… – продолжала Лара, её голос становился всё громче, всё напряжённее, – чёрный, неестественный огонь… он не греет, он пожирает… камни плачут от него горючими слезами… земля стонет под его тяжестью… дым… густой, удушливый, как дыхание смерти… крики… много криков… детские крики… кровь… река становится красной, как закатное солнце перед бурей…

Лара-Белое Крыло начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, её высохшее тело дрожало, её слепые, молочно-белые глаза были широко раскрыты, словно она действительно видела весь этот ужас прямо перед собой, в густом полумраке своей пещеры.

Внезапно, на самом пике своего страшного видения, Лара-Белое Крыло резко замолчала, её тело обмякло, словно из него выпустили весь воздух, она тяжело, прерывисто задышала, словно после долгого, изнурительного, почти смертельного бега. На её высоком, морщинистом лбу выступили крупные капли холодного пота. Ург, всё это время стоявший неподвижно, как изваяние, осторожно шагнул вперёд и бережно поддержал её под локоть, давая ей время прийти в себя, вернуться из тех тёмных, страшных миров, где только что блуждала её душа. Кара смотрела на неё с благоговейным ужасом и затаённой, отчаянной надеждой. Неужели это всё? Неужели она не скажет ничего больше?

Прошло несколько долгих, напряжённых, почти невыносимых мгновений. Затем Лара-Белое Крыло медленно, с видимым усилием, подняла голову, и её слепые, невидящие глаза, казалось, смотрели прямо в самую душу Каре, пронизывая её насквозь. Её голос, когда она, наконец, заговорила, уже не был отрешённым, потусторонним голосом пророчицы, а звучал устало, но на удивление твёрдо и непреклонно, с той глубокой, выстраданной мудростью, что приходит лишь на исходе долгой и трудной жизни.

– Дитя… – произнесла она, и её слова, тихие, но весомые, упали в звенящую тишину пещеры, как тяжёлые, отшлифованные временем камни. – Твои глаза… они видели истинный, невыразимый ужас. Я видела это в твоей крови, что стучит так тревожно, в твоём шраме, что горит невидимым огнём, в той безумной дрожи твоего сердца, что пытается вырваться из груди. Дети не лгут так убедительно. Испуганные насмерть звери не лгут так правдиво. Только те, кто заглянул в самую бездну, кто видел лицо самой смерти, могут нести на себе такую страшную, неизгладимую печать.

Эти слова Лары-Белого Крыла, чьё слово в Клане Лебедя и даже за его пределами всегда имело огромный, почти непререкаемый вес, стали первым настоящим, веским, почти сокрушительным аргументом в защиту Кары и Торна. Ург слушал её, и на его обычно непроницаемом, строгом лице отразилась глубокая, мучительная задумчивость. Даже воины Клана Щуки, стоявшие у входа и невольно услышавшие слова слепой пророчицы, на мгновение замерли, их грубая самоуверенность и презрение заметно пошатнулись.

Однако, когда Ург и Кара покинули пещеру Лары-Белого Крыла, и весть о её словах, переданная Ургом, дошла до Гроха и злобного Грака, те лишь презрительно, недоверчиво усмехнулись.

Лицо Гроха на мгновение застыло, его маленькие глазки хищно сузились, а желваки на скулах заходили ходуном. Он с такой силой сжал подлокотники своего трона, что костяшки пальцев побелели. В его взгляде мелькнул мимолётный, почти неуловимый блеск – не то страха перед авторитетом слепой пророчицы, не то ярости от того, что кто-то посмел поставить под сомнение его решение. Но он быстро подавил это чувство, сменив его на привычную, громогласную ярость и показное пренебрежение.

– Старуха окончательно потеряла нюх, как старый, беззубый волк! – рыкнул Грох, ударив своим огромным кулаком по подлокотнику трона так, что тот жалобно скрипнул. – Её старческие видения – просто туман, что клубится над утренней рекой, а не ясный знак от духов! Это всё бред, навеянный лживыми рассказами этой хитрой девчонки из Клана Бобра, которая опутала её своими сетями лжи, как паук опутывает неосторожную, глупую муху! Думаете, я, Грох, испугаюсь этих бабьих шёпотов?

– Именно так, вождь! – злорадно подхватил Грак, его глаза сверкнули недобрым огнём. – Она пытается разжалобить нас, посеять смуту и страх! Нельзя верить ни единому их слову!

Стена неверия, ненависти и слепой гордыни всё ещё была крепка и высока. Но первая, пусть и тонкая, как волос, трещина в ней, возможно, уже появилась. Судьба племени, как и судьба Кары и Торна, всё ещё висела на волоске, и этот волосок мог оборваться в любую минуту.

Глава 55: Совет Старейшин: Грох Смеётся Последним?

Слова слепой пророчицы Лары-Белого Крыла, пусть и туманные, полные страшных образов, но такие пугающе созвучные рассказам Кары, эхом разнеслись по стоянке Клана Лебедя, посеяв тревогу и смятение в сердцах старейшин. Ург, чьё лицо после визита к Ларе стало ещё более мрачным и задумчивым, и Орла, чья проницательность и независимость суждений всегда вызывали уважение, не стали медлить. Заручившись негласной, но ощутимой поддержкой большинства своего клана, они немедленно направились к пещере Гроха, вождя могущественного Клана Щуки.

Они больше не просили, как это было накануне, а твёрдо, почти ультимативно, требовали немедленного созыва общего Совета Старейшин всех четырёх кланов. Ург, его голос, обычно тихий и размеренный, теперь звенел от сдерживаемого напряжения, заявил, что видения Лары, подтверждающие рассказ Кары, слишком серьёзны и страшны, чтобы их можно было просто отмахнуться, как от назойливой мухи. Всё племя, все кланы должны знать о возможной, неминуемой угрозе и принять решение сообща, а не по единоличной воле одного вождя, даже такого сильного и могущественного, как Грох.

Вождь Клана Щуки пришёл в неописуемую ярость от такой неслыханной дерзости. Он видел в этом не просто заботу о благе племени, а прямой, наглый вызов своей власти, своему авторитету. Его массивное, покрытое шрамами лицо налилось тёмной, почти багровой кровью, он вскочил со своего трона из медвежьей шкуры и, нависнув над невысоким Ургом, как разъярённый гризли, обрушил на него поток гневных обвинений. Он кричал, что шаман Лебедей окончательно выжил из ума, потакая предателям и изгнанникам, что он сам пытается посеять смуту и страх среди воинов, чтобы ослабить его, Гроха, и, возможно, даже сместить с поста вождя.

Однако авторитет Урга как главного шамана племени, как того, кто говорил с духами предков, и Орлы, как одной из старейших и мудрейших женщин, а также негласная, но ощутимая поддержка других Лебедей (и, возможно, уже начавшийся ропот среди старейшин других кланов, до которых, как лесной пожар, дошли тревожные слухи о словах Лары-Белого Крыла) заставили Гроха с огромной неохотой, скрежеща зубами от злости, всё же согласиться. Он понимал, что не может позволить себе открытый раскол с Кланом Лебедя, хранителями традиций и календаря, особенно перед лицом возможных (хоть он в них ни на йоту и не верил) внешних угроз. Такой раскол мог бы окончательно разрушить хрупкое единство племени.

Грох согласился, но сделал это с презрительной, полной затаённой угрозы усмешкой. Он был абсолютно уверен, что полностью контролирует ситуацию, что большинство старейшин, особенно из его собственного, верного ему Клана Щуки, и та часть Клана Бобра, что всё ещё боялась его гнева, безоговорочно поддержат его, а "сказки" презренных изгоев и "бредни" слепой, выжившей из ума старухи будут легко и с позором развенчаны. Он видел в этом вынужденном совете лишь ещё одну возможность публично унизить Кару, Торна и их немногочисленных, наивных заступников, укрепив тем самым свою непререкаемую власть и посмеявшись над их глупостью. Он с издевкой назначил совет на следующий день на рассвете, у Священного Камня Собраний, места, где когда-то принимались самые важные для племени решения.

На рассвете, когда первые лучи солнца едва окрасили верхушки дальних холмов в нежно-розовый цвет, у Священного Камня Собраний – огромного, покрытого древними знаками валуна, лежавшего в центре большой, вытоптанной поляны, – начали собираться старейшины всех четырёх кланов. Атмосфера была напряжённой, почти враждебной, воздух, казалось, звенел от невысказанных подозрений и затаённой вражды. Воины Клана Щуки, верные телохранители Гроха, плотным, угрожающим кольцом окружили место сбора, их лица были суровы и непроницаемы, а руки не отрывались от рукоятей каменных топоров и копий.

Кару и Торна (которого на время совета вывели из сырой и зловонной Ямы Позора под усиленной охраной, его руки были связаны за спиной грубой верёвкой) грубо поставили в самый центр круга, как преступников, ожидающих приговора. Они выглядели измождёнными, их одежда была изорвана и покрыта грязью, на лицах застыла печать нечеловеческой усталости и перенесённых страданий, но в их глазах, несмотря ни на что, горел отчаянный, почти безумный огонь решимости.

Первым, по древней традиции, слово было дано им, обвиняемым. Кара, стараясь подавить предательскую дрожь в голосе и коленях, шагнула вперёд. Она обвела взглядом суровые, не предвещавшие ничего хорошего лица старейшин и начала говорить.

– Уважаемые старейшины всех кланов! Мы, Кара из Клана Бобра и Торн из Клана Щуки, стоим перед вами не как изгнанники, а как вестники страшной беды. Мы своими глазами видели орду неандертальцев, идущую с севера. Их сила велика, их жестокость не знает границ, а их оружие – 'каменный огонь' – способно уничтожить всё живое. Мы видели разорённые стойбища, мы видели следы их разрушений. И мы знаем, что их ведёт Следопыт, предавший свой народ.

Она снова, уже в который раз, рассказывала о страшных неандертальцах, об их невероятной численности и нечеловеческой жестокости, об их дьявольском "каменном огне", который пожирал всё на своём пути, о разорённых стоянках, о невинных жертвах, о предательстве Следопыта, который вёл этих чудовищ на их земли. Её слова были полны неподдельной боли, искреннего страха за судьбу своего племени, её голос звенел от отчаяния и последней, угасающей надежды быть услышанной. Её взгляд невольно скользнул по старейшинам её родного Клана Бобра. Дарра, старая мастерица плетения корзин, которая когда-то с такой теплотой и терпением учила её этому древнему ремеслу, сидела сжав губы так, что они побелели, её руки с узловатыми от долгой работы пальцами нервно теребили край её простого плаща из бобровой шкуры; в её выцветших глазах Кара увидела не только страх перед грозными вождями, но и тень глубокой, затаённой печали и, возможно, даже стыда. Корм, их бывший неуклюжий, но в целом добродушный повар, заметно исхудавший и постаревший, быстро отвёл глаза, его широкое, обычно улыбчивое лицо выражало лишь животный испуг и растерянность. Даже Мира, спокойная и рассудительная жрица Камня Голосов, обычно такая уверенная в своей связи с духами, выглядела встревоженной и бледной, её пальцы нервно перебирали амулет из речных камней на её шее, но она молчала, как и все остальные Бобры. Кроме её отца, Грома, чьё каменное, непроницаемое лицо не выражало ничего, кроме холодного, отчуждённого осуждения. Его взгляд, тяжёлый и давящий, как мельничный жёрнов, был для Кары больнее любых обвинений, любых камней, которые могли бы в неё полететь.

Торн, стоявший рядом с ней, более сдержанный, но не менее убедительный в своей суровой правоте, подтверждал каждое её слово, добавляя детали о тактике врага, о его силе, о тех страшных следах, которые они видели своими глазами.

– Мы просим вас отбросить старые обиды и недоверие. Речь идёт не о нашей судьбе, а о выживании всего нашего племени. Если мы не объединимся и не приготовимся к встрече с этим врагом, наша долина превратится в пепелище, а наши дети не увидят следующего рассвета. Поверьте нам, пока ещё есть время!

 Он говорил не для того, чтобы спасти свою жизнь – на это он уже почти не надеялся – а для того, чтобы донести до этих слепцов хотя бы крупицу той страшной правды, что выжигала ему душу.  Они умоляли старейшин поверить им, отбросить старые обиды и личную неприязнь, пока не стало слишком поздно, пока их родная долина не превратилась в такое же дымящееся пепелище, какие они видели в чужих землях.