Кости и клыки

Тревожные знаки, поданные Верным, и та внутренняя, почти лихорадочная решимость, что горела в глазах Кары, сделали разговор неизбежным. Они отошли от тропы, найдя уединённое, относительно безопасное место под сенью раскидистого, старого дуба, чьи могучие корни образовывали некое подобие укрытия. Напряжение висело в воздухе, густое и тяжёлое, как предгрозовая туча.

Кара не стала ходить вокруг да около. Она посмотрела Торну прямо в глаза, её взгляд был твёрд и полон отчаянной мольбы.

– Торн, мы должны вернуться, – её голос, обычно мягкий и певучий, теперь звучал хрипло, но непреклонно. – Мы должны предупредить племя.

Торн встретил её слова с выражением почти физической боли. Он знал, он чувствовал, что этот разговор состоится, но до последнего надеялся, что сможет её отговорить. Его прагматичный ум, его горький опыт изгнанника, кричали ему о бессмысленности этой затеи.

– Кара, – он провёл рукой по лицу, пытаясь стереть с него тень усталости и безысходности. – Ты же понимаешь… Нас не послушают. Для них мы – предатели, изгнанники. Грох… он просто высмеет нас. Скажет, что мы выдумали эти страшилки, чтобы вымолить прощение, чтобы спасти свои шкуры. А Грак… – при упоминании этого имени его голос стал жёстче, – он использует это, чтобы окончательно нас уничтожить, чтобы доказать всем, какие мы ничтожества. Это бессмысленная, верная смерть, Кара! Мы только зря потеряем время, которое могли бы использовать, чтобы уйти ещё дальше, чтобы спастись самим!

Кара слушала его, её губы были плотно сжаты, но в глазах горел неугасимый огонь. Когда он закончил, она сделала шаг к нему, её руки невольно потянулись к его плечам.

– А если мы не попытаемся, Торн? – её голос дрогнул, но в нём не было слабости, лишь глубокая, невыносимая боль. – Сможем ли мы жить с этим? Зная, что они погибли, а мы… мы просто молчали, спасая себя? Моя мать… Лиан… Ильва… даже твой старый друг Тув, если он ещё жив… Они все там, Торн! Пусть они считают нас врагами, пусть они изгнали нас, но они – наш народ! Наша кровь!

Она рассказала ему о своём кошмаре, о криках, которые до сих пор звучали у неё в ушах, о чувстве вины и ответственности, которое сжигало её изнутри.

– Я не могу, Торн! – её голос сорвался на крик, полный отчаяния и решимости. – Я не могу просто так уйти, зная, что их ждёт! Даже если нас убьют… даже если нас осмеют… мы хотя бы попытаемся! Мы будем знать, что сделали всё, что могли! Всё!

Слёзы катились по её щекам, но её взгляд оставался твёрдым, почти безумным в своей непреклонности. Она схватила его за руки, её пальцы впились в его кожу.

Торн смотрел на неё, на это измученное, заплаканное, но такое сильное и прекрасное лицо. Он видел в ней не только любимую женщину, ту, ради которой он был готов пойти на край света, переступить через любые законы. Он видел в ней несокрушимую силу духа, которую не сломили ни изгнание, ни лишения, ни смертельная опасность. Он видел ту, кто готов был пожертвовать собой ради других, даже ради тех, кто причинил ей столько зла, кто отнял у неё дом и спокойную жизнь.

Её страсть, её убеждённость, её безграничная, всепрощающая любовь к своему народу, несмотря ни на что, трогали его до самой глубины души, ломая лёд его застарелых обид и горького скепсиса. Он вспоминал всё, через что они прошли вместе, их запретную, но такую настоящую любовь, которая дала им силы выжить в этом жестоком мире. И он понял, что не сможет её оставить. Не сможет жить, зная, что она пошла на это одна.

Тяжёлый вздох вырвался из его груди. Он медленно высвободил свои руки и крепко обнял её, прижимая к себе так, словно боялся, что она растворится в утреннем тумане.

– Хорошо, Кара, – наконец, произнёс он, его голос был глухим, но в нём уже не было прежней безнадёжности. – Ты права. Мы… мы попытаемся. Вместе.

В этот миг их любовь, рождённая вопреки законам и традициям, перестала быть просто запретной страстью, источником их страданий и изгнания. Она стала тем огнём, что закалил их души, тем фундаментом, на котором теперь строилась их общая, отчаянная, почти самоубийственная цель. Решение было принято. Назад пути не было. Теперь их путь лежал не от опасности, а навстречу ей. Навстречу своему прошлому, навстречу своему народу, навстречу почти неминуемой гибели. И в этой общей, страшной решимости они обрели новую, невиданную силу. Их сердца бились в унисон – сердце волка, принявшего человеческую верность, и сердца людей, решивших бросить вызов судьбе.

Решение было принято, тяжёлое и почти самоубийственное, но оно принесло с собой странное, горькое умиротворение. Они больше не были просто беглецами, спасающими свои жизни. У них появилась цель, пусть и отчаянная.

Когда первые лучи рассвета коснулись верхушек деревьев, окрасив их в нежно-розовый цвет, они были готовы. Торн последний раз проверил остроту своего ножа, Кара перевязала потуже ремешки своего мешка. Верный, словно почувствовав перемену в их настроении, тихо заскулил и ткнулся мокрой мордой в руку Кары, затем обернулся и посмотрел на запад, в сторону их родной долины, издав короткий, нетерпеливый рык.

Но прежде, чем они успели сделать и нескольких шагов, Верный снова напрягся. Его уши резко дёрнулись, он зарычал, но на этот раз его рык был направлен не вперёд, а назад, в ту сторону, откуда они пришли ночью. Он припал к земле, его жёлтые глаза внимательно сканировали лесную чащу.

Торн и Кара замерли.

– Что там? – прошептала Кара, её сердце снова тревожно забилось.

Торн молча указал на едва заметное движение в густых зарослях орешника, метрах в ста от них. Это была лишь тень, мимолётное колыхание веток, но его опытный глаз уловил его. И это была не дичь.

– Кто-то следил за нами, – глухо произнёс Торн. – И, похоже, не только этой ночью. Тот самый след, что мы видели утром…, он был свежее, чем я думал.

Он вспомнил волчий вой, который они слышали накануне вечером – далёкий, но какой-то зловеще знакомый. Вой не одинокого зверя, а целой стаи, идущей по следу.

Кара похолодела. Следопыт? Или Грак, если он каким-то чудом выследил их так далеко?

Теперь их путь домой превращался не просто в гонку со временем, чтобы предупредить своё племя о наступающей орде неандертальцев. Теперь это была гонка на выживание между двух огней. Впереди – безжалостные убийцы с их каменным огнём. Позади – неизвестный, но, несомненно, опасный преследователь, идущий по их пятам. Тиски сжимались. Но отступать было уже поздно. Они переглянулись – в их глазах читался не только страх, но и мрачная, холодная решимость. Они пойдут вперёд, чего бы это ни стоило.

Глава 49: Следы Войны и Призраки Прошлого

Ещё два изнурительных дня они шли на запад, и с каждым шагом земля всё отчётливее несла на себе печать недавней войны. Следы неандертальской орды стали шире, глубже, словно они двигались уже не таясь, уверенные в своей безнаказанности и силе. Воздух пропитался стойким, едким запахом гари, который не мог развеять даже свежий утренний ветер, постоянно напоминая о близости врага и о том ужасе, что они оставляли за собой.

К исходу второго дня Верный, который всё это время вёл себя особенно напряжённо, часто останавливаясь и тревожно оглядываясь не только вперёд, по следу орды, но и назад, на их собственный, едва заметный след, привёл их к очередному пепелищу. Оно было меньше предыдущих – видимо, небольшая, застигнутая врасплох у лесного ручья группа охотников или собирателей из какого-то неизвестного клана. Картина разрушения была уже до боли знакомой: несколько разломанных и сожжённых шалашей, характерные, жуткие следы "каменного огня" на земле и камнях, втоптанные в грязь остатки скудной утвари.

Кара уже не могла смотреть на это без внутреннего содрогания, но её сердце, казалось, очерствело от постоянного ужаса, покрылось тонкой ледяной коркой, оставив место лишь глухой, ноющей боли и холодной, сосредоточенной ярости. Она заставила себя не отводить взгляд, жадно впитывая каждую деталь, каждое свидетельство нечеловеческих зверств – это было топливо для её отчаянной решимости, это было то, что она должна будет донести до своего слепого, раздираемого распрями племени.

Но на этот раз, к ужасу от увиденного примешивалась новая, острая, почти паническая тревога. Пока Торн, мрачно сжав кулаки до побелевших костяшек, быстро осматривал останки лагеря, пытаясь оценить время, прошедшее с момента нападения, Верный, вместо того чтобы обнюхивать следы неандертальцев, вдруг зарычал, его шерсть на загривке встала дыбом. Он смотрел не на пепелище, а в ту сторону, откуда они только что пришли. Он сделал несколько шагов назад, инстинктивно прикрывая Кару своим телом.

– Что там? – быстро, почти беззвучно спросил Торн, его рука молниеносно метнулась к рукояти ножа у пояса.

Верный не ответил, лишь его рычание стало громче, переходя в низкий, предупреждающий лай, от которого у Кары по спине пробежал холодок. И тут они услышали – далёкий, но отчётливый, несомненный треск сухой ветки под чьей-то неосторожной ногой. И ещё один, чуть ближе. Кто-то шёл по их следу. И шёл очень осторожно, профессионально, стараясь оставаться незамеченным.

– Уходим! – коротко, почти шёпотом бросил Торн. – Быстро! Похоже, наши "тени" нас почти настигли.

Они бросились в сторону от разорённого стойбища, в густые заросли дикого шиповника, стараясь не оставлять следов, их сердца бешено колотились от смеси страха и адреналина. Ужас от преследования теперь смешивался с необходимостью продолжать свой отчаянный путь к своему племени, неся весть о другой, ещё большей, ещё более страшной угрозе. Тиски сжимались вокруг них с неумолимой силой.

С трудом оторвавшись от невидимых преследователей, сделав большой крюк и несколько раз запутав следы в русле мелкой, каменистой речушки, они позволили себе лишь короткий, тревожный привал в густой, почти непроходимой чаще. Торн, тяжело дыша, прислонился к стволу старой ели, его лицо было сосредоточенным и мрачным. Он снова и снова прокручивал в голове картину последнего разорённого стойбища, пытаясь сложить воедино разрозненные детали.

– Они не просто дикари, Кара, – наконец, произнёс он, его голос был глухим от усталости и сдерживаемой ярости. – Их кто-то направляет. Кто-то, кто знает наши слабости, кто думает, как мы… или как волки Следопыта.

Он рассказал ей о своих наблюдениях: о том, как точно был выбран момент для нападения – на рассвете, когда люди наиболее уязвимы; о том, как атакующие использовали складки местности для скрытного подхода, обойдя естественные преграды, которые могли бы замедлить их; о том, как главный удар был нанесён по самому слабому месту в импровизированной обороне маленького лагеря. Это были не просто инстинктивные действия диких зверей – это была продуманная, жестокая тактика, в которой чувствовалась рука опытного, коварного воина.

– Следы неандертальцев были повсюду, – продолжал Торн, – но в том, как они действовали, я узнаю его почерк. Почерк Следопыта. Он всегда предпочитал наносить удар из тени, использовать хитрость, а не только грубую силу. Он, как шакал, натравливает этих… этих чудовищ на беззащитных, а сам остаётся в стороне, наслаждаясь резнёй. Он здесь. Я чувствую его смрадный след в каждом их движении, в каждой капле пролитой крови.

Кара слушала его, и ледяной ужас сковывал её сердце. Если Торн прав, если Следопыт действительно объединился с неандертальцами, то их племя ждёт не просто столкновение с дикой ордой, а предательский удар в спину от того, кто знает все их секреты, все их слабые места.

Во время их короткой, тревожной передышки, пока Торн пытался восстановить дыхание и осмыслить новую, страшную информацию, Кара, её руки всё ещё дрожали от пережитого напряжения, машинально перебирала содержимое своего небольшого кожаного мешка. И вдруг её пальцы наткнулись на что-то твёрдое, завёрнутое в клочок старой, мягкой шкуры. Она развернула его.

На её ладони лежал тот самый небольшой, почерневший от копоти, но всё ещё узнаваемый амулет из мелких, просверленных речных ракушек, который она нашла на предыдущем, более крупном пепелище, несколько дней назад. Тогда, в суматохе и ужасе, она почти не рассмотрела его, просто сунула в мешок, не в силах выбросить это молчаливое свидетельство чьей-то оборванной жизни.

Теперь, в относительном спокойствии, она внимательнее вгляделась в него. Ракушки были нанизаны на тонкий, почти истлевший кожаный шнурок. Такие амулеты – простые, незатейливые, но сделанные с любовью – часто делали женщины Клана Бобра для своих детей, как оберег от злых духов, болезней и дурного глаза. У её младшей сестры Лиан был почти такой же. Кара помнила, как сама, ещё совсем девочкой, помогала ей нанизывать эти хрупкие ракушки, как Лиан, смеясь, радовалась своему первому "взрослому" украшению, вертела его в своих маленьких, неуклюжих пальчиках.

Узнавание, пусть и неполное, ведь это не мог быть амулет её сестры, обожгло её новой, острой болью. Этот маленький, обугленный кусочек чьей-то прошлой жизни стал для неё символом всего того ужаса, что творился вокруг. Неужели и здесь, в этом неизвестном, сгинувшем клане, были такие же матери, с такой же любовью собиравшие ракушки на берегу ручья, такие же дети, с такими же простыми, незатейливыми радостями и надеждами?

Мысль о том, что ребёнок, носивший этот амулет, скорее всего, погиб, растоптанный этими чудовищами, или, что ещё хуже, попал в их волосатые, безжалостные лапы, пронзила её сердце невыносимой, острой болью. Она крепко, до хруста, сжала амулет в кулаке, чувствуя, как острые, обугленные края ракушек впиваются в ладонь, оставляя на ней красные, саднящие следы. Слёзы ярости, бессилия и жгучей жалости обжигали ей глаза, но она не плакала – слёз уже не осталось, только сухой, горький спазм в горле.

Боль за неизвестных, погибших здесь людей смешивалась с леденящим, всепоглощающим страхом за своих, за тех, кто остался в их родной долине, ещё не зная, какая беда неотвратимо движется к ним. Этот маленький, обугленный амулет, такой хрупкий и беззащитный, стал для неё символом всей той хрупкости человеческой жизни, всей той чудовищной, немыслимой несправедливости, что творилась вокруг. Ярость на неандертальцев, на Следопыта, на весь этот жестокий, обезумевший мир боролась в ней с глубочайшим, почти материнским состраданием и отчаянной, граничащей с безумием решимостью сделать всё возможное, чтобы подобное не повторилось с её народом, с её семьёй, с её Лиан. Она не знала как, но она должна была остановить это. Даже ценой собственной жизни.

Она подняла глаза на Торна. Он молча смотрел на неё, и в его взгляде она увидела не только сочувствие, но и такое же мрачное, стальное отражение её собственной решимости. Слова были не нужны. Этот маленький амулет, найденный на пепелище чужой трагедии, стал их общим знаменем, их молчаливой клятвой. Они дойдут. Они предупредят. Они будут сражаться. Призраки прошлого питали их ярость, а следы войны указывали им путь.

Каждый новый день их отчаянного пути назад был отмечен не только свежими следами нечеловеческой жестокости, но и растущим осознанием того, что они участвуют в гонке со смертью, где цена проигрыша – гибель всего их племени. Орда неандертальцев, судя по оставленным ими следам, двигалась с пугающей скоростью, широким, всесокрушающим потоком, не слишком заботясь о скрытности. Их путь был прям и безжалостен, как удар молнии.

Торн понимал, что идти точно по их пятам – чистое безумие. Такая огромная и свирепая масса наверняка выставляла тыловые дозоры или оставляла за собой отряды мародёров, которые без труда расправились бы с двумя изгнанниками и их волком. Поэтому он, используя всё своё многолетнее мастерство следопыта и невероятное чутьё Верного, вёл их сложным, извилистым маршрутом. Они часто держались в стороне от основного, широкого следа орды, ориентируясь на столбы дыма, поднимавшиеся над горизонтом, на крики воронья, кружившего над местами недавних побоищ, на тот едва уловимый, но стойкий запах гари и разложения, который ветер доносил с направления движения врага.

Их путь был мучительно долог и опасен. Они срезали углы, пересекая топкие болота, где каждый шаг грозил утянуть их в вязкую трясину, карабкались по отвесным скалистым склонам, рискуя сорваться в пропасть, продирались сквозь непроходимые заросли колючего кустарника, оставляя на своей изорванной одежде и коже кровавые царапины. Иногда Каре казалось, что они больше не сделают и шага, её ноги, натёртые до живого мяса, отказывались повиноваться, а в голове от постоянного недоедания и напряжения стучал раскалённый молот. В один из таких дней её охватила сильная лихорадка после того, как они несколько часов шли под ледяным дождём, и только забота Торна, его умение находить целебные травы и согревать её своим телом у крошечного, едва тлеющего костра, помогли ей снова встать на ноги. Это замедлило их почти на два дня, и отчаяние от потерянного времени острым ножом резануло по сердцу.

Они находили разорённые стойбища уже через день, а то и два после ухода оттуда неандертальцев. Эта задержка, с одной стороны, давала им некоторую безопасность, но с другой – усиливала страх опоздать. «Они грабят, убивают, жгут…» – думал Торн, глядя на очередное пепелище. – «Возможно, это их замедляет. Возможно, их жадность и жестокость – наш единственный, призрачный шанс успеть…». Но с каждым новым шагом это «возможно» становилось всё более хрупким и ненадёжным.

Глава 50: На Границе Родных Земель

После многих, казалось, бесконечных дней изнурительного, полного смертельных опасностей пути, когда каждый рассвет встречал их с леденящим предчувствием, а каждый закат провожал с тяжёлым грузом увиденного, Кара и Торн наконец начали узнавать знакомые до боли очертания. Резкий, каменистый изгиб реки, который они в детстве называли Змеиным Хвостом, характерная, увенчанная тремя остроконечными скалами вершина дальнего холма, которую старейшины именовали Когтями Медведя, группа старых, узловатых, будто скрученных неведомой силой сосен на высоком, обрывистом берегу – всё это были не просто приметы местности. Это были знаки их родной земли, некогда символы дома, защиты и незыблемого порядка, а теперь – тревожные предвестники неизвестности и, возможно, новой, ещё более страшной враждебности.

Они достигли внешних, неписаных границ охотничьих угодий своего племени к исходу дня, когда солнце уже начало клониться к западу, окрашивая небо в тревожные, багрово-фиолетовые тона. Здесь, вдали от центральных стоянок, всё выглядело обманчиво спокойно, почти нетронуто той разрушительной силой, что опустошала земли за их спиной. Привычные звуки леса – негромкое пение вечерних птиц, чуть слышный шелест просыпающейся от дневной жары листвы, мирное журчание небольшого, скрытого в зарослях ручья – не предвещали неминуемой беды. Не было ни столбов чёрного дыма от костров неандертальцев, ни тошнотворного запаха гари, ни жутких следов их всепожирающего "каменного огня", которые стали для них такими привычными и страшными спутниками последних недель.

Эта тишина, это кажущееся умиротворение после всего, что они пережили, казались неестественными, почти зловещими. Словно сам лес затаил дыхание перед чем-то ужасным, или же это была лишь тонкая, хрупкая завеса, скрывающая за собой уже свершившуюся трагедию.

У Кары бешено колотилось сердце, отдаваясь глухими ударами в висках. Смесь щемящей радости от возвращения на родную землю, острого, почти физического страха перед неизвестностью, что ждала их впереди, и горького, едкого привкуса от осознания того, что они теперь здесь чужие, изгнанники, несущие страшную, почти невыносимую весть, переполняла её, мешая дышать. Она невольно замедлила шаг, её взгляд блуждал по знакомым деревьям, по знакомым изгибам тропинок, ища хоть какой-то знак, хоть какое-то подтверждение, что их дом ещё жив, что их ещё ждут, что их кошмары не стали явью.

Торн был более сдержан, его лицо, покрытое слоем дорожной пыли и усталости, оставалось непроницаемым. Но его напряжённый, внимательный взгляд, его крепко сжатые челюсти, его рука, непроизвольно лёгшая на рукоять ножа у пояса, выдавали ту внутреннюю борьбу, ту бурю эмоций, что бушевала у него в душе. Он тоже узнавал эти места, и каждое узнавание отзывалось в нём смесью горечи и глухой, затаённой боли.

Верный, который до этого шёл относительно спокойно, лишь изредка принюхиваясь к земле, здесь, на знакомой, но уже подзабытой им земле, начал вести себя очень настороженно. Он часто останавливался, его мускулистое тело напрягалось, уши нервно подёргивались, поворачиваясь, как чуткие локаторы, во все стороны. Он припадал к земле, жадно и долго обнюхивая каждый куст, каждый камень, каждый след, оставленный лесными обитателями. Его рычание стало тихим, утробным, полным сдерживаемой тревоги и какой-то непонятной тоски. Он явно чувствовал что-то, чего не замечали люди – возможно, старые, выветрившиеся запахи сородичей, которые когда-то были его стаей, смешанные с чем-то новым, чужеродным, или просто общее, невидимое напряжение, витавшее в этом, казалось бы, мирном воздухе.

Торн, доверяя чутью волка больше, чем собственным глазам, последовал за ним, когда тот, тихо заскулив, свернул с едва заметной тропы в густые, колючие заросли орешника. И здесь, под нависшими, спутанными ветвями, он наткнулся на остатки старой, почти полностью разрушенной временем ловушки – несколько обрывков истлевшего кожаного ремня, всё ещё привязанных к молодому, гибкому деревцу, которое уже успело вырасти и выпрямиться. Он узнал её. Это была одна из тех простых, но эффективных петель на мелкую дичь, которые он сам, своими руками, ставил здесь много лун назад, ещё будучи полноправным, уважаемым воином Клана Щуки, ещё до того, как его жизнь была сломана запретной любовью и несправедливым изгнанием.

Ловушка давно пришла в негодность, ремень почти истлел, превратившись в труху, деревце выросло и выпрямилось, но сам факт этой неожиданной находки, этот привет из прошлой, такой далёкой и почти нереальной жизни, вызвал у него сложную, противоречивую гамму чувств. На мгновение его охватила острая, почти болезненная ностальгия по той, давно ушедшей жизни, по временам, когда его мир был проще, понятнее, когда его место в нём было чётко определено. Но это чувство тут же сменилось ещё большей, сосущей тревогой. Эти места, когда-то полные дичи и жизни, где каждый шорох был знаком, теперь казались пустынными, затаившимися, словно сама природа чего-то боялась. Он заметил и другие, едва уловимые признаки запустения – старые, почти заросшие охотничьи тропы, которые раньше были оживлёнными и хорошо утоптанными, теперь едва различались под слоем опавших листьев и молодой поросли. Что-то неуловимо изменилось. Эта земля, хоть и выглядела спокойной на первый взгляд, уже не была той, что прежде. В её тишине чувствовалась скрытая, затаённая угроза.

Кара и Торн остановились на короткий, тайный привал в густом ельнике, когда сумерки уже начали сгущаться, превращая лес в царство теней и неясных шорохов. Нужно было решить, как действовать дальше. Идти к главному входу в долину пещер, где находилась стоянка воинственного Клана Щуки и жилище вождя Гроха, было бы чистым безумием. Их там, скорее всего, схватили бы дозорные как беглецов и предателей, не дав даже слова сказать в своё оправдание, не выслушав их страшную весть. Ярость Гроха и мстительность Грака не оставляли им никаких шансов.

Кара, её лицо было бледным, но решительным в неверном свете заходящего солнца, предложила другой, возможно, единственный путь. Она вспомнила о Клане Лебедя, о старом, мудром шамане Урге и слепой пророчице Ларе-Белом Крыле. Лебеди всегда были хранителями древних знаний, календаря и традиций, посредниками в спорах между другими кланами, теми, кто умел слушать голоса духов и видеть то, что было скрыто от глаз обычных людей. Возможно, именно они, не ослеплённые жаждой власти или мести, смогут понять их, поверить их страшному рассказу, прежде чем Грох и Грак успеют вынести свой безжалостный приговор. Стоянка Клана Лебедя располагалась несколько в стороне от основного поселения, у тихих озёр и заросших камышом плавней, и к ней, если проявить осторожность и знание местности, можно было подобраться относительно незаметно, обойдя основные дозоры.

Торн, хоть и не питал особых иллюзий по поводу беспристрастности всех старейшин, даже из Клана Лебедя, понимал, что Кара права. Это был их единственный, пусть и призрачный, шанс. Он знал, что Ург, несмотря на свою внешнюю суровость и приверженность древним законам, всегда был справедлив и не раз прислушивался к голосу разума, даже если тот исходил от изгоя или чужака. Лара же, хоть и говорила загадками, часто видела суть вещей глубже, чем самые зоркие воины.

Попытаться незаметно проникнуть к стоянке Клана Лебедя – это был огромный риск, но риск оправданный, если на кону стояла жизнь всего их племени, всего их народа. Они переглянулись. В глазах Кары светилась отчаянная надежда, в глазах Торна – мрачная решимость. Они решают двигаться под покровом наступающей ночи, используя все свои навыки выживания и скрытности, которым их научила жестокая школа изгнания, чтобы избежать дозоров и не привлекать к себе внимания. Их судьба и судьба их народа теперь зависела от того, смогут ли они донести свою весть до тех немногих, кто ещё был способен слышать правду среди грохота старых обид и слепой гордыни. Путь к мудрости лежал через тьму и опасность.