Кости и клыки

– Тебе мерещится, Кара, – говорил он. – Этот лес полон теней и шорохов. Не стоит искать то, чего нет. Нам и без призраков хватает забот.

Но и сам Торн, хоть и не признавался в этом, стал чаще оглядываться, его слух обострился, а рука сама собой тянулась к ножу при каждом подозрительном звуке. Он не верил в призраков, но инстинкт опытного охотника подсказывал ему, что они здесь не совсем одни.

А волк, тот самый, хромой и одинокий, действительно следовал за ними. Он был умён и осторожен, держался на очень большом расстоянии, стараясь не попадаться им на глаза. Голод гнал его, но и страх перед людьми, древний, впитанный с молоком матери, был силён. Он подходил к их покинутым стоянкам лишь тогда, когда был уверен, что они ушли достаточно далеко, и жадно подбирал те жалкие крохи, что оставались после их скудных трапез. Кара была права – её тайные дары, пусть и небольшие, помогали ему выжить. Его хромота всё ещё была заметна, но он двигался уже чуть увереннее, а в его когда-то тусклых глазах появился слабый отблеск жизненной силы.

День выдался особенно тяжёлым. Мелкий, холодный дождь, начавшийся ещё с утра, не переставал, превращая лесную подстилку в скользкое, чавкающее месиво. Кара и Торн, промокшие до нитки и измученные, брели по узкой, едва заметной звериной тропе, петлявшей среди густых зарослей можжевельника. Они почти не разговаривали, экономя силы. Торн шёл впереди, внимательно осматривая каждый куст, каждую расщелину в скалах, надеясь найти хоть какое-то укрытие от непогоды. Кара следовала за ним, её взгляд был устремлён под ноги – она выискивала съедобные коренья или ягоды, но земля в этом сыром, тёмном лесу была скупа на дары.

Внезапно, когда они проходили мимо особенно густых, почти непролазных зарослей старого, колючего терновника, из самой их чащи, буквально в нескольких шагах от них, раздался короткий, низкий, утробный рык. Он был не громким, но таким неожиданным и полным затаённой силы, что Кара и Торн мгновенно замерли, как по команде.

Торн молниеносно выхватил нож, его тело напряглось, готовое к бою. Он вглядывался в тёмную глубину зарослей, пытаясь разглядеть того, кто издал этот звук. Кара, её сердце бешено колотилось в груди, тоже вперила взгляд в колючую стену терновника. Они не видели никого, но отчётливо чувствовали чьё-то незримое присутствие. Рык не был похож на агрессивное рычание нападающего хищника, скорее, это было глухое, тревожное ворчание, словно кто-то хотел их о чём-то предупредить.

Прошло несколько напряжённых, звенящих тишиной мгновений. И тут Торн, чей охотничий инстинкт обострился до предела, заметил то, чего они не видели раньше, увлечённые поисками укрытия и борьбой с усталостью. Чуть в стороне от тропы, на влажной, размытой дождём земле, виднелись свежие, огромные, почти с его ладонь, следы. И это были не следы оленя или кабана. Это были отпечатки тяжёлых, когтистых лап пещерного медведя. Судя по направлению и глубине следов, зверь был крупным и прошёл здесь совсем недавно, возможно, направляясь к ручью, журчание которого едва слышалось неподалёку.

Не успел Торн подать Каре знак, как из тех же зарослей терновника, откуда донёсся первый рык, снова послышалось ворчание – на этот раз чуть громче, настойчивее, и в нём уже явно слышались нотки угрозы, но направленной не на них. И почти сразу же за этим рыком последовал громкий треск ломаемых веток и тяжёлое, недовольное сопение – где-то совсем рядом, за стеной деревьев, потревоженный или вспугнутый неожиданным звуком, медленно и неуклюже разворачивался огромный, тёмный зверь.

Кара и Торн переглянулись. До них дошло. Рык волка, того самого, хромого и одинокого, был не угрозой им. Он предупреждал их о другой, гораздо более страшной опасности. Если бы не этот звук, они, ничего не подозревая, могли бы выйти прямо на медведя, и тогда… В их ослабленном состоянии, с одним ножом на двоих, встреча с разъярённым хозяином леса не сулила ничего хорошего.

Пещерный медведь, видимо, решив не связываться с неизвестным источником шума или просто потеряв интерес к этому месту, тяжело протопал в сторону и скрылся в лесной чаще. Характерный треск веток и его недовольное ворчание постепенно стихли вдали. Опасность, такая близкая и реальная, миновала.

Кара медленно выдохнула, чувствуя, как отпускает ледяной спазм, сковавший её тело. Она посмотрела в ту сторону, откуда доносился спасительный рык, её глаза были полны удивления и зарождающейся благодарности.

– Он… он предупредил нас, Торн, – прошептала она, всё ещё не веря в произошедшее.

Торн молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине его глаз Кара заметила сложную смесь недоверия, изумления и чего-то ещё, похожего на неохотное уважение. Он внимательно осмотрел свежие медвежьи следы, затем перевёл взгляд на заросли терновника, где, по его расчётам, должен был находиться волк. Тот не показывался, и из чащи больше не доносилось ни звука.

– Может, он просто испугался медведя и зарычал от страха, а мы оказались рядом, – наконец, пробурчал Торн, хотя в его голосе уже не было прежней уверенности. – Или он учуял нашу добычу и пытался отогнать другого хищника, чтобы самому поживиться. Волки хитры, Кара, не забывай об этом. Один раз – это ещё не значит, что он наш друг.

Но он больше не говорил о том, чтобы прогнать волка или попытаться его убить. Он просто стал ещё внимательнее наблюдать, пытаясь разгадать мотивы этого странного, одинокого зверя, который, вопреки всем законам природы, казалось, пытался найти какой-то контакт с теми, кого должен был считать своими врагами. Кара знала, что переубедить Торна будет непросто, но первый, самый хрупкий мостик доверия был перекинут через пропасть страха и недоверия, и в её сердце затеплилась робкая надежда.

Торн всё ещё не доверял волкам. Слишком глубоко в нём сидели рассказы стариков, собственный опыт и ненависть к Клану Волка, олицетворявшему для него предательство и жестокость. Но этот поступок… он не укладывался в привычную картину. Раненый, одинокий зверь, рискуя собой, предупредил их, людей, которых он должен был бы бояться или ненавидеть. Зачем?

Возможно, это был просто инстинкт, подумал Торн. Одинокий, ослабленный хищник инстинктивно ищет близости к более сильным существам, даже если это люди, в надежде на остатки пищи или защиту от других, более крупных врагов. И предупреждение – это своего рода плата за возможность находиться рядом, не будучи атакованным. Это было логично, это укладывалось в законы выживания.

Но Кара смотрела на это иначе. Для неё это был не просто расчётливый инстинкт. Это был знак. Знак того, что даже в этом диком, жестоком мире есть место не только вражде, но и чему-то другому, чему-то, что связывает все живые существа невидимыми нитями.

Торн тяжело вздохнул и, наконец, произнёс, скорее для себя, чем для Кары:

– Странный он, этот волк. Очень странный.

В его голосе уже не было прежней категоричной враждебности, лишь глубокая задумчивость и настороженность.

Этот день, этот короткий, тревожный рык из терновых зарослей, стал первым, едва заметным камнем в том мосту доверия, который только начинал строиться между двумя изгнанниками и одиноким, раненым зверем. Волк всё ещё оставался диким, непредсказуемым существом, но его неожиданный поступок посеял в душе Торна первые семена сомнения, а в сердце Кары – ещё более сильную, интуитивную веру в то, что их пути пересеклись не случайно. Лес вокруг по-прежнему был полон опасностей, но теперь в нём, возможно, появился ещё один, неожиданный и молчаливый, но, несомненно, живой, наблюдающий за ними взгляд. И кто знает, нёс ли он только угрозу?

Глава 40: Узы Крови и Верности

Прошла ещё одна неделя, отмеченная всё той же неустанной борьбой за выживание. Хромой волк, которого Кара мысленно уже давно называла Тенью за его способность появляться и исчезать почти бесшумно, стал неотъемлемой, хоть и молчаливой, частью их маленького, кочующего мирка.

Он всё ещё держался на расстоянии, но это расстояние заметно сократилось. Иногда, когда Кара оставляла ему у покинутой стоянки обглоданную кость или остатки печёных кореньев, он подходил и забирал свой «дар» почти у неё на глазах, прежде чем снова скрыться в лесной чаще. Его движения стали увереннее, хромота – менее заметной. Шерсть, хоть и оставалась тусклой, уже не висела такими жалкими клочьями, а рана на боку, казалось, начала затягиваться, уже не сочась кровью. Он выглядел не так измождённо, как раньше, и в его глазах, когда они на мгновение встречались с взглядом Кары, уже не было прежней безысходной тоски, а скорее – настороженное любопытство.

Торн по-прежнему относился к нему с большим подозрением, но его враждебность заметно поубавилась. Он видел, что волк не проявляет агрессии, а его незримое присутствие, как ни странно, иногда даже помогало: мелкие хищники и назойливые падальщики, учуяв более крупного зверя, старались обходить их стоянки стороной. Между человеком и зверем установилось хрупкое, негласное перемирие, основанное на взаимной осторожности и, возможно, на смутной, неосознанной потребности друг в друге в этом огромном, враждебном лесу. Но это равновесие было шатким, готовым рухнуть от любого неосторожного движения, от любого проявления страха или агрессии.

В тот день, в поисках более надёжного укрытия от надвигающейся непогоды, Кара и Торн забрели в узкое, скалистое ущелье, густо поросшее колючим кустарником и низкорослыми, кривыми деревьями. Солнечный свет сюда почти не проникал, и воздух был тяжёлым, пахнущим сыростью и чем-то ещё, неуловимо-тревожным, как перед грозой. Они шли, напряжённо вслушиваясь в каждый шорох, их предчувствие беды росло с каждым шагом.

И оно их не обмануло. Когда они достигли самого узкого места, где скалы почти сходились, преграждая путь, из-за камней и густых зарослей, словно тени из ночного кошмара, начали появляться они. Пещерные гиены – огромные, гораздо крупнее и мощнее тех, что иногда встречались на дальних окраинах их степных охотничьих угодий. Их приземистые, мускулистые тела были покрыты густой, тёмно-бурой шерстью с неясными пятнами, а короткие, щетинистые гривы на загривках стояли дыбом. Мощные челюсти, способные дробить кости мамонта, были слегка приоткрыты, обнажая страшные, желтоватые клыки. Они двигались крадучись, их жёлтые, злобные глаза горели недобрым огнём, а из их пастей доносилось не только рычание, но и какой-то странный, нервный, почти хихикающий звук, от которого у Кары по спине пробегал холодок. Одна, две, три… Кара сбилась со счёта, когда их оказалось не меньше дюжины.

Гиены не нападали сразу. Они медленно, но неотвратимо сжимали кольцо, отрезая Каре и Торну пути к отступлению. Их жуткий, похожий на истерический хохот, вой, перемежаемый низким, утробным рычанием, отдавался от скал, многократно усиливаясь и создавая атмосферу леденящего ужаса и полной безысходности.

Кара и Торн прижались спинами друг к другу, их единственное оружие – нож Торна и заострённая палка Кары, которую она подобрала по дороге, – казались смехотворно жалкими против этой голодной, разъярённой стаи.

– Держись, Кара! – хрипло выдохнул Торн, его лицо было бледным, но решительным. – Не дадимся им живыми!

Первая гиена, самая крупная и наглая, видимо, вожак стаи, сделала резкий выпад. Торн успел отбить её атаку ножом, но другая, метнувшаяся сбоку, вцепилась ему в предплечье, острые зубы глубоко вонзились в плоть. Торн взревел от боли и ярости, но не разжал руки, державшей нож. Кровь хлынула из раны, окрашивая его рукав из грубой шкуры в багровый цвет.

Казалось, всё кончено. Гиены, учуяв запах свежей крови, с новой яростью ринулись вперёд. Кара замахнулась своей палкой, но понимала, что это лишь отсрочит неминуемое.

И в этот самый критический, почти безнадёжный момент, когда смерть, казалось, уже дышала им в лицо своим ледяным, зловонным дыханием, из-за огромного валуна, откуда его никто не ждал, раздался яростный, полный отчаянной решимости рык. Это был не вой гиен, не рёв медведя. Это был волк. Тень.

Он, видимо, следовал за ними, как всегда, на некотором расстоянии, и, учуяв или услышав смертельную опасность, угрожавшую тем, кто, пусть и неосознанно, давал ему шанс на выживание, преодолел свой первобытный страх перед людьми и перед стаей гиен.

С неожиданной для его хромой лапы ловкостью и яростью, которой от него никто не ожидал, волк вылетел из-за валуна. Он не бросился на вожака, а метнулся к той гиене, что была ближе всего к Каре, которая как раз отбивалась от другой твари своей хрупкой палкой. Его атака была молниеносной и свирепой. Острые клыки вонзились гиене в бок, заставив ту взвизгнуть от боли и отскочить. Это дало Каре драгоценные мгновения, чтобы перевести дух и увернуться от следующего выпада.

Бой. Короткий. Яростный. Трое против стаи. Человек. Женщина. Волк. Вместе. Спина к спине. Клыки. Нож. Палка. Рычание. Крики. Кровь. Торн, превозмогая боль, отбивался ножом. Кара, воодушевлённая, с криком атаковала ближайшую гиену. Волк метался. Рвал. Кусал. Сам изранен, его старая рана на боку снова открылась, а одна из тварей успела глубоко прокусить ему плечо. Но он не отступал. Они не давали гиенам сомкнуть кольцо.

Возможно, именно это невероятное триединство, или ярость их неожиданного защитника, заставили вожака гиен усомниться. После того, как волк вцепился ему в ногу, а Торн нанёс ещё один глубокий порез, вожак издал пронзительный вой. Первым бросился наутёк. Стая, лишившись лидера, нехотя последовала за ним. Угрожающе выли и хохотали издалека.

Опасность миновала. Тяжёлая тишина. Нарушаемая лишь их прерывистым дыханием и тихим скулежом. Кара, Торн и волк остались одни. Израненные. Покрытые кровью и грязью. Но живые.

Волк, шатаясь, рухнул. Бок сильно кровоточил. Новая рана на плече, оставленная зубами гиены, выглядела страшно. Он тяжело дышал, глаза полузакрыты.

Кара, забыв о себе, бросилась к нему.

– Тень! – вырвалось у неё. – Ты ранен!

Она опустилась на колени. Руки дрожали.

Торн, опираясь на стену скалы, с трудом подошёл. Лицо бледное, рукав промок от крови. Но он, превозмогая боль, тоже опустился рядом. Он молча оторвал от своей изношенной набедренной повязки длинный лоскут чистой (насколько это было возможно) внутренней части шкуры.

– Держи, – хрипло сказал он Каре. – Перевяжи ему плечо. Я осмотрю бок.

Кара приняла ткань. Она вспомнила, как мать учила её использовать листья подорожника. Здесь его не было, но она видела неподалёку заросли растения с широкими, мясистыми листьями, похожими на те, что шаманы Клана Лебедя иногда использовали. Рискуя, она сорвала несколько, быстро размяла их камнем и осторожно приложила к рваной ране на боку волка, прежде чем Торн успел её остановить. Волк вздрогнул, но не дёрнулся, лишь тихо заскулил. Затем Кара аккуратно, но туго перевязала ему кровоточащее плечо лоскутом от Торна.

Торн, наблюдая, занялся своей раной. Глубокая. Болезненная. Он промыл её остатками воды, затем, стиснув зубы, прижал к ней пучок мха – старый охотничий способ. Лицо исказилось от боли, но он не издал ни звука.

Волк, казалось, немного успокоился под руками Кары. Не рычал, не кусался. Лишь тихо, жалобно скулил. Его глаза, полные страдания, смотрели на неё с безграничным доверием и усталостью.

Торн молча наблюдал. Затем протянул здоровую руку. Осторожно коснулся свалявшейся, покрытой кровью шерсти на голове волка.

– Он доказал свою верность, – тихо сказал Торн. – Был нам вернее, чем многие…

Кара подняла на Торна глаза, полные слёз и благодарности.

– Верный… – прошептала она, гладя волка. – Пусть его зовут Верный.

Торн медленно кивнул.

– Верный, – повторил он. В его голосе звучало признание, уважение. И зарождение новой, неожиданной дружбы.

Ночь была тяжелой. Верный тихо скулил во сне, его тело часто вздрагивало от боли. Кара и Торн по очереди смачивали его раны водой и следили, чтобы он не расчесывал их. Было очевидно, что, несмотря на его невероятную выносливость, ему потребуется время, чтобы оправиться от таких тяжёлых повреждений. Наутро он был слаб, попытался подняться, но его израненные лапы подкосились, и он снова рухнул на землю, жалобно заскулив. Кара поднесла ему воды и немного размятого мяса, которое он съел с видимым усилием. Было ясно, что он не сможет идти далеко и быстро, но оставлять его одного они не могли.

С этого дня волк, получивший имя Верный, окончательно перестал быть тенью. Он стал частью их маленькой, отчаянной "стаи". Поначалу он передвигался с трудом, часто останавливаясь, и Кара с Торном приноравливали свой шаг к его возможностям. Но постепенно, день за днём, его раны затягивались, силы возвращались. Он уже не уходил от их костра. Спал рядом, свернувшись клубком. Охранял их сон. Делил их скудную пищу. Верный стал их защитником, другом, молчаливым, но бесконечно преданным компаньоном. Мост доверия, выкованный из крови и боли, был построен.

Глава 41: Трое против дикости

Рассвет следующего дня после яростной схватки с гиенами был тихим и холодным. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, робко коснулись измученных лиц Кары и Торна и свалявшейся шерсти волка, лежавшего у догорающего костра.

Кара проснулась первой, её тело всё ещё ломило от усталости и пережитого ужаса, но в душе теплилось новое, незнакомое чувство – смесь благодарности и надежды. Она посмотрела на волка. Он спал, но его дыхание было уже ровнее, чем вчера, а раны, обработанные ею и Торном, казались не такими страшными. Она осторожно поднялась, стараясь не разбудить его, и принесла ему воды в сложенном листе лопуха. Когда волк, теперь уже Верный, открыл глаза, в них не было прежней дикости или страха, лишь усталость и что-то похожее на молчаливое ожидание. Он осторожно, но без колебаний, лакнул воду, а затем так же спокойно принял небольшой кусочек вяленого мяса, который Кара отломила от их скудного запаса.

Торн, проснувшись чуть позже, молча наблюдал за этой сценой. Его раненая рука всё ещё сильно болела, но на его лице уже не было и тени прежнего недоверия к зверю. Он видел, что Верный не проявляет агрессии, а его присутствие ночью, казалось, действительно отпугнуло каких-то мелких падальщиков, которые раньше не давали им покоя.

Они понимали, что оставаться в этом ущелье, где произошла схватка, опасно. Гиены могли вернуться, или запах крови мог привлечь других, ещё более крупных хищников. Нужно было уходить. Когда Кара и Торн собрали свои немногочисленные пожитки и собрались в путь, Верный, с трудом поднявшись на свои израненные лапы, шатаясь, последовал за ними. Он уже не держался на почтительном расстоянии, а шёл чуть позади, словно признавая их своей новой, пусть и странной, стаей.

Их путешествие продолжалось, и Верный, несмотря на свои раны, которые заживали на удивление быстро, очень скоро доказал, что его присутствие – это не обуза, а неоценимая помощь.

Однажды, когда они шли по густому, заваленному буреломом ельнику, Верный внезапно остановился, его уши резко навострились, а из горла вырвалось тихое, предупреждающее рычание. Он смотрел в одну точку, на густые заросли дикой малины, его шерсть на загривке слегка приподнялась. Кара и Торн, наученные горьким опытом, тут же замерли. Торн осторожно выглянул из-за ствола старой ели и увидел то, чего они сами никогда бы не заметили – в нескольких шагах от них, в самой гуще малинника, притаилась крупная рысь, её жёлтые глаза хищно следили за неосторожно выскочившим из норы зайцем. Если бы не Верный, они могли бы случайно спугнуть хищника или, что ещё хуже, оказаться между ним и его добычей.

В другой раз Верный, обнюхивая землю у подножия скалы, начал возбуждённо скулить и рыть землю лапами. Кара, подойдя ближе, увидела, что из-под камней виднеются сочные, белые коренья какого-то растения, которое она раньше не замечала. Попробовав маленький кусочек, она поняла, что они съедобны и даже немного сладковаты на вкус. Этот неожиданный дар леса спас их от голодного дня.

А однажды вечером, когда они уже почти отчаялись найти воду, Верный, подняв морду к ветру, уверенно свернул с едва заметной тропы и через некоторое время привёл их к небольшому, скрытому в густых зарослях папоротника роднику с удивительно чистой и холодной водой.

Кара и Торн постепенно начинали понимать его "язык". Короткое, отрывистое рычание означало тревогу или близкую опасность. Тихое скуление и виляние хвостом (когда его раны почти зажили) – радость или просьбу. Положение ушей, напряжённая стойка, направление взгляда – всё это были знаки, которые они учились читать, как открытую книгу. И Верный, в свою очередь, тоже, казалось, начинал понимать их. Он отзывался на своё новое имя, подходил, когда Кара звала его ласковым голосом, и даже позволял Торну иногда почесать себя за ухом, хотя и сохранял при этом определённую волчью сдержанность.

Шли дни. Лес становился всё более диким и незнакомым. Однажды, когда Верный вёл их по следу небольшого стада диких лошадей, надеясь, что Торну удастся подстрелить отбившегося жеребёнка или ослабевшую особь, они наткнулись на нечто, заставившее их забыть об охоте и замереть в тревожном недоумении.

На влажной, илистой почве у небольшого, заросшего камышом озерца, куда лошади, видимо, ходили на водопой, они увидели отпечатки босых ног. Но это были не человеческие следы. Они были гораздо шире и короче, пальцы – толще, а большой палец заметно отстоял в сторону, почти как у обезьяны. А рядом с ними, чуть в стороне, Кара замечает ещё один, едва заметный след – волчий. Обычный волчий след, но что-то в его расположении, в том, как он пересекался со следами этих странных существ, заставило её сердце тревожно сжаться. Она вспомнила Следопыта, его Клан Волка. Рядом валялись несколько грубо оббитых, массивных камней, явно использовавшихся как орудия.

– Что это? – прошептала Кара, её голос дрогнул. Она никогда не видела ничего подобного.

Торн нахмурился, внимательно рассматривая следы.

– Не знаю, – ответил он. – Не люди. И не звери. Кто-то… другой.

Пройдя немного дальше, они наткнулись на место старого кострища. Оно было сложено небрежно, из больших, неотесанных камней. Вокруг валялись обглоданные кости крупных животных – тура, дикой лошади, даже останки пещерного медведя, расколотые очень грубым, примитивным способом, словно их дробили камнем, а не разрезали острым ножом. И что самое странное и пугающее – некоторые камни в кострище были оплавлены по краям, покрыты стекловидной, черноватой коркой, словно их подвергли воздействию невероятно сильного, неестественного жара. Кара протянула руку, чтобы коснуться одного из таких камней, но тут же отдернула её. От камня исходил едва уловимый, но неприятный, тошнотворный запах, а прикосновение к нему вызвало у неё лёгкое головокружение и внезапный приступ необъяснимой тревоги.

Рядом с костром, воткнутое в землю, они нашли подобие копья – толстая, грубо обструганная палка с обожжённым на огне, заострённым концом, но без какого-либо наконечника. Это было оружие, примитивное, но, несомненно, смертоносное в сильных руках.

Верный, который до этого спокойно обнюхивал следы лошадей, теперь вёл себя очень беспокойно. Он не просто рычал – он скулил тонко, жалобно, его шерсть на загривке встала дыбом, а хвост был поджат. Он пятился от кострища, пытаясь оттащить Кару за край её шкуры, его глаза были полны почти человеческого ужаса. Он явно чувствовал здесь что-то, чего не понимали люди, – древнее, чужеродное зло.

Вечером, у своего маленького, тщательно замаскированного костра, Кара и Торн долго молчали, потрясённые увиденным.

– Кто они, эти… существа? – наконец, нарушила тишину Кара. – Этот огонь, что плавит камни… Я никогда о таком не слышала.

– Я тоже, – мрачно ответил Торн. – Но они сильны, если могут охотиться на пещерных медведей таким оружием. И их много, судя по следам у озера.

В их памяти всплыли слова старого шамана Урга о "чёрном дыме, пожирающем племя" и о "древнем ужасе", который может пробудиться. Неужели это оно? Неужели эти неизвестные, могучие существа и есть та угроза, что нависла над их миром? И не связаны ли они как-то со Следопытом, о предательстве которого им рассказал тот несчастный охотник из племени "Соседей"? Кара вспомнила свой сон о чёрном дыме, пожирающем всё живое, о тенях с пустыми глазницами. Неужели эти существа, оставившие такие следы, и были тем самым "древним ужасом", о котором предупреждали знаки и видения? Ощущение неправильности, почти осквернённости этого места не покидало её. Даже воздух здесь казался тяжелее, словно пропитанный невидимой, злой силой.

Вопросы роились в их головах, но ответов не было. Ясно было одно: дикий лес, который они считали своим единственным врагом, скрывал и другие, возможно, ещё более страшные опасности. Теперь им придётся быть вдвойне, втройне осторожнее.

Они посмотрели на Верного, который лежал у их ног, но не спал, а чутко прислушивался к ночным шорохам, его уши постоянно двигались, улавливая малейший звук. Теперь его острый нюх, его чуткий слух, его звериное чутьё становились для них не просто подспорьем в охоте и поиске пищи, а жизненно важной защитой от всех угроз этого дикого мира, включая и эту новую, неясную, но оттого ещё более пугающую.