Кости и клыки

Найдя этот драгоценный, такой неожиданный, такой многообещающий знак, Грак с новой, удвоенной, почти звериной, нечеловеческой яростью погнал своих измученных, едва волочивших ноги, почти потерявших человеческий облик людей вперёд. Теперь след стал яснее, отчётливее – вот место их первой, короткой ночёвки под вывороченными, гигантскими корнями старой, трухлявой, почти рассыпавшейся в прах ели, вот остатки крошечного, почти незаметного, тщательно замаскированного костра у заросшего густой, ядовито-зелёной осокой ручья, вот примятая, ещё не успевшая подняться трава там, где они спали, тесно прижавшись друг к другу от холода и страха. Он не просто шёл по следам, он думал, как они, он пытался предугадать их следующий шаг, их страхи, их нужды, их отчаяние. Он знал, что они ослаблены, измучены, голодны, что им нужна вода и хоть какое-то, самое примитивное укрытие от холодных, промозглых, полных опасностей ночей. Его упорство, его одержимость, его безумие, казалось, не знали границ, не имели предела. Он двигался быстрее, чем позволяли силы его людей, подгоняя их злобными, яростными криками и угрозами, словно они были его рабами, его бессловесными гончими псами, а не воинами его племени, его сородичами, его братьями по крови.

Вечерело. Солнце, похожее на тусклый, медный, почти остывший диск, уже почти скрылось за верхушками высоких, тёмных, как тени, деревьев, бросая на землю длинные, причудливые, быстро растущие, зловещие тени. Лес затихал, готовясь ко сну, наполняясь таинственными, едва уловимыми шорохами и неясными, тревожными звуками. Кара, оставив Торна отдыхать в их новом, казалось бы, таком надёжном, таком безопасном укрытии – глубокой, узкой расщелине между скалами, вход в которую они тщательно, почти до неузнаваемости замаскировали густым, непроницаемым плющом и свежесрубленными, пахнущими смолой еловыми ветками, – отправилась к ближайшему, журчащему в темноте ручью, чтобы набрать воды в их единственный, изрядно потрёпанный, протекающий бурдюк из оленьей шкуры и собрать немного сухого, легко воспламеняющегося хвороста для ночного, такого необходимого костра.

И тут, на влажной, илистой, податливой земле у самой воды, где почва была мягкой и легко сохраняла любые отпечатки, она увидела его. Свежий, чёткий, безошибочный отпечаток ноги, обёрнутой куском грубой, недублёной, почти сырой кожи, туго перетянутой, судя по глубоким, резким, почти врезавшимся в плоть вмятинам, несколькими витками прочных, высушенных, как струны, сухожилий. Такие импровизированные, но удивительно прочные и удобные обмотки, защищавшие ноги от острых камней, колючек, змей и холода, часто использовали воины клана Щуки в дальних, тяжёлых, изнурительных походах, когда обычная, хорошо выделанная обувь из мягкой кожи быстро изнашивалась и приходила в негодность. А рядом с этим зловещим, почти кричащим об опасности следом – свежесрезанная, ещё не успевшая завянуть, ещё сочащаяся горьким соком ивовая ветка с характерно, по-охотничьи зачищенным концом – такая обычно использовалась для проверки глубины брода или для изготовления быстрых, примитивных, но очень уловистых силков на мелкую лесную дичь. Кто-то был здесь совсем недавно, буквально несколько часов назад, и этот кто-то знал, что делал, умел выживать в лесу не хуже их самих. Сердце Кары на мгновение замерло, сжавшись в ледяной, колючий комок, а затем бешено, оглушительно, почти разрывая грудную клетку, заколотилось где-то в горле, перехватывая дыхание, лишая возможности кричать. Ледяной, липкий, парализующий ужас, от которого, казалось, они уже начали медленно, с трудом избавляться, снова сковал её ледяными, безжалостными, смертельными тисками. Она быстро, лихорадочно, почти инстинктивно, оглядываясь по сторонам, ожидая увидеть за каждым деревом, за каждым кустом искажённое яростью лицо Грака, замела предательский, смертоносный след ближайшей широкой, тяжёлой веткой папоротника и, забыв про воду, про хворост, про всё на свете, бросилась обратно к Торну, её губы беззвучно, судорожно, почти непроизвольно шептали одно только слово, от которого стыла кровь в жилах и душа уходила в пятки: «Грак… Грак…»

Торн, услышав её сбивчивый, полный неподдельного, животного ужаса рассказ, немедленно, не теряя ни секунды, отправился на разведку, соблюдая предельную, почти звериную, сверхъестественную осторожность. Он двигался бесшумно, как тень, как лесной дух, его тело, облачённое в тёмные, вытертые, почти сливающиеся с окружающей средой шкуры, почти полностью растворялось среди коры деревьев, в игре света и тени в густом, непроницаемом подлеске. И его худшие, самые страшные, самые кошмарные опасения подтвердились. Вдалеке, на вершине соседнего, поросшего редким, низкорослым, почти карликовым сосняком холма, он увидел не просто одинокий, случайный, безобидный дымок от костра какого-нибудь заблудившегося охотника, а несколько тёмных, едва различимых в сгущающихся, лиловых сумерках фигур, очень осторожно, почти крадучись, почти ползком, движущихся вдоль гребня холма, – это уже был не случайный, одинокий путник, это был отряд, и он явно что-то или кого-то выслеживал, двигаясь целенаправленно, организованно, почти по-военному. Сомнений не оставалось. Грак. Они их нашли. Их хрупкая, выстраданная, такая недолговечная иллюзия безопасности, их робкая надежда на спасение разлетелись вдребезги, в пыль, в ничто, как тонкий, хрупкий ледок под тяжёлым, безжалостным камнем.

Мрачная, холодная, почти ледяная, почти нечеловеческая решимость сменила первоначальный, парализующий, почти животный ужас. Не было времени на панику, на отчаяние, на бессмысленные, бесполезные стенания. Нужно было снова бежать. Немедленно. Прямо сейчас. В эту самую секунду.

Кара и Торн лихорадочно, почти в панике, дрожащими, непослушными руками начали собирать свои немногочисленные, но такие жизненно важные, такие драгоценные пожитки. Они понимали, что не могут взять всё – нужно было двигаться быстро, налегке, почти без ничего, чтобы иметь хоть какой-то, пусть и призрачный, почти нереальный шанс оторваться от этих неумолимых, безжалостных, почти сверхъестественных преследователей. С горечью, с отчаянием, с почти физической болью в сердце они вынуждены были оставить часть с таким трудом, с таким риском добытых съедобных кореньев, которые они надеялись растянуть ещё на несколько мучительно долгих дней, несколько хорошо высушенных, почти невесомых шкурок мелких лесных зверьков, которые Торн собирался выделать для тёплой, такой необходимой одежды или для починки их почти полностью износившейся, разваливающейся на куски обуви, возможно, даже один из его запасных, с таким трудом и таким тщанием сделанных, таких драгоценных дротиков с острым, как бритва, костяным наконечником. Они оставили единственный, такой нужный глиняный горшок, который Кара с таким трудом, с такой бережностью несла всё это время, чтобы варить хоть какую-то горячую, питательную похлёбку из трав и кореньев, и тёплую, почти новую, такую мягкую и уютную волчью шкуру, которую Рок когда-то давно, в другой, почти забытой жизни, дал Торну и которая не раз спасала их от пронизывающего, леденящего ночного холода. Каждый брошенный, оставленный предмет был как отнятая, вырванная с мясом частичка надежды на выживание, как ещё один, неотвратимый шаг в бездну отчаяния, в холодную, безразличную пустоту. Но страх перед Граком, перед его звериной, нечеловеческой жестокостью и дьявольской, почти сверхъестественной неумолимостью, был сильнее.

Дождавшись, когда глубокая, безлунная, почти непроглядная, почти абсолютная ночь окутала лес своим тёмным, непроницаемым, почти материальным покрывалом, скрывая все следы, все звуки, все запахи, они, как два затравленных, насмерть перепуганных, почти обезумевших от ужаса зверя, выскользнули из своего такого ненадёжного, такого временного, такого хрупкого укрытия и снова бросились в неизвестность, в холодную, враждебную, безразличную тьму. На этот раз они бежали, не разбирая дороги, не глядя под ноги, спотыкаясь о корни, продираясь сквозь колючие, цепкие, как силки, заросли, стараясь уйти как можно дальше, как можно глубже в этот бесконечный, безразличный, враждебный лес от своих безжалостных, неумолимых, почти мифических преследователей, прежде чем те на рассвете, с первыми, робкими лучами солнца, обнаружат их покинутый, остывший, пустой, безмолвный лагерь.

Когда они, спасаясь, углублялись всё дальше в ночной лес, до их слуха снова донёсся тот далёкий, едва слышный, но такой узнаваемый вой – не яростный клич стаи, а одинокий, тоскливый плач. Кара вздрогнула. Этот звук, полный боли и отчаяния, почему-то не пугал её, а вызывал странное, почти болезненное сочувствие, словно в этом огромном, враждебном лесу было ещё одно существо, такое же потерянное и одинокое, как и они сами.

Они снова были одни, с ещё более скудными, почти ничтожными запасами, в ещё более враждебном, незнакомом, полном опасностей лесу. Дыхание погони, казалось, обжигало им спины, леденило кровь, парализовало волю. Их отчаянная, изматывающая, почти безнадёжная борьба за выживание переходила на новый, ещё более тяжёлый, ещё более отчаянный, почти невыносимый виток. И в этой борьбе у них не было союзников, кроме их собственной, почти иссякшей воли, их безграничного отчаяния и их бессмертной, всепобеждающей любви.

Глава 34: Через Чёртов Брод

Несколько бесконечных, мучительных дней Кара и Торн, не останавливаясь, шли на восток, углубляясь всё дальше в дикий, сырой, первобытный лес. Мелкий, холодный осенний дождь, начавшийся ещё прошлой ночью, теперь превратился в непрерывную, изматывающую морось, пропитывая их одежду из грубых шкур, заставляя тело дрожать от озноба. Густые, тёмные ели и пихты, их ветви тяжело обвисли под тяжестью влаги, смыкались над головой, почти не пропуская тусклый, серый свет, создавая гнетущую, мрачную атмосферу. Они почти не спали, ели урывками то немногое, что удавалось найти – горькие, но съедобные коренья папоротника, несколько кислых, недозрелых ягод брусники, изредка – грибы, которые Кара с опаской проверяла на ядовитость.

Грак и его отряд не отставали. Их яростные крики и звуки погони, то приближаясь до леденящего душу ужаса, то немного удаляясь, давая лишь короткую, обманчивую передышку, держали беглецов в постоянном, изматывающем напряжении. Несколько раз преследователи были так близко, что Кара и Торн, услышав треск веток или злобный окрик, чудом успевали скрыться в густых зарослях можжевельника или за старым, поваленным бурей стволом, затаив дыхание, пока погоня не проходила мимо.

Надежда на то, что им удастся оторваться, почти угасла, сменившись тупым, животным отчаянием. Физическое истощение достигло предела – ноги подкашивались от усталости, каждый шаг отдавался острой болью, голова кружилась от голода и недосыпания.

И вот, когда казалось, что силы окончательно покинули их, когда Торн, споткнувшись об очередной корень, едва не рухнул на землю, они, спасаясь от очередной, почти настигшей их погони, выбежали из густого ельника на открытое пространство. Перед ними, преграждая путь дальше на восток, ревела и пенилась быстрая, полноводная река. Вода, тёмная и холодная, с невероятной силой билась о многочисленные острые, покрытые скользким мхом камни, образуя бурлящие, опасные пороги. Это был Чёртов Брод – место, о котором даже в их родном племени ходили дурные слухи, место, которое старались обходить стороной даже самые отчаянные охотники. С одной стороны от реки вздымались почти отвесные, голые скалы, с другой, за их спинами, уже слышались яростные крики Грака и его людей.

Мгновение Кара и Торн стояли в ступоре, глядя на бушующую воду. Казалось, это ловушка, конец их отчаянного бегства. Торн мрачно осматривал ревущий поток, его лицо было серым от усталости и безысходности. Кара, обессиленная, опустилась на мокрую, холодную землю, её плечи поникли.

«Всё… – прошептала она, её голос был едва слышен за рёвом воды. – Они нас догнали…»

Крики Грака и его людей становились всё ближе, всё отчётливее. Выбора не оставалось. Торн посмотрел на Кару, и в её потемневших от усталости и страха глазах он увидел ту же отчаянную, почти безумную решимость, что горела и в его собственной душе.

– Другого пути нет, – его голос был хриплым, но твёрдым. Он кивнул на ревущую воду. – Только вперёд. Через брод.

Кара медленно подняла на него взгляд. Секунду она колебалась, глядя то на страшную, кипящую воду, то на приближающихся преследователей. Затем она решительно кивнула.

– Вместе, – прошептала она, и в этом простом слове была вся их любовь, вся их общая, отчаянная судьба.

Они решили рискнуть. Это был их единственный, пусть и безумный, почти самоубийственный шанс оторваться. Адреналин, смешанный со страхом смерти, снова обжигающей волной хлынул в их кровь, придавая им последние, невероятные силы.

Они вошли в ледяную, бурлящую воду Чёртова Брода. Поток был настолько сильным, что едва не сбил их с ног с первого же шага. Вода, холодная, как расплавленный ледник, обжигала тело, проникая под изношенные шкуры, заставляя мышцы неметь и сводить судорогой. Огромные, скользкие, покрытые зелёным мхом валуны, острые, как ножи, подводные камни и предательские ямы делали каждый шаг смертельно опасным. Они крепко держались за руки, пытаясь помочь друг другу устоять против яростного напора стихии.

Торн, как более сильный и выносливый, шёл первым, его тело напряглось до предела, каждый мускул был натянут, как струна. Он выбирал путь между камнями, пытаясь найти хоть какую-то опору для ног, стараясь своим телом защитить Кару от самых сильных, сокрушительных ударов волн. Рёв воды оглушал, ледяные брызги залепляли глаза, не давая разглядеть дорогу. Ощущение борьбы с неумолимой, слепой, первобытной силой природы было почти невыносимым.

Внезапно Кара, оступившись на особенно скользком, покрытом водорослями камне, потеряла равновесие. Ледяной поток тут же подхватил её, как лёгкую щепку, и с неумолимой силой понёс прямо на острые, зубчатые скалы, торчавшие из воды посреди реки. Она вскрикнула от ужаса и отчаяния, захлёбываясь холодной водой. Торн, рискуя быть унесённым самому, в последнее, отчаянное мгновение успел извернуться и мёртвой хваткой вцепиться в её руку. Его мышцы напряглись до предела, жилы на шее вздулись от нечеловеческого усилия. Он с трудом, сантиметр за сантиметром, подтягивал её к себе, борясь с яростным течением, пока, наконец, не вытащил её на более мелкий, относительно безопасный участок между двумя большими валунами. Оба тяжело дышали, едва не захлёбываясь, их сердца бешено колотились.

В это время Грак и его отряд, наконец, выбежали на берег реки. Увидев беглецов, отчаянно барахтающихся в ледяной, бурлящей воде, на его лице отразилась смесь ярости и мрачного торжества. Добыча была почти у него в руках!

– Вот они! – взревел он, указывая на Кару и Торна. – Не дать им уйти! Через брод!

Но его воины, увидев, с какой яростью ревёт Чёртов Брод, как вода швыряет огромные камни и вырванные с корнем деревья, остановились в нерешительности. Лишь немногие, самые отчаянные или самые преданные Граку, попытались войти в воду, но их тут же едва не смыло течением. Большинство же в ужасе отступили. Река была слишком бурной, слишком опасной, а они были измучены долгой погоней не меньше беглецов. Некоторые попытались метать копья, но расстояние было слишком велико, а бурное течение и скользкие камни под ногами беглецов мешали прицелиться. Их дротики беспомощно падали в воду, уносимые потоком.

Злоба и бессилие исказили лицо Грака. Он скрипел зубами, глядя, как Кара и Торн, медленно, но упорно, продолжают свой смертельно опасный путь к противоположному берегу.

Измученные до предела, промокшие до нитки, едва живые от холода, усталости и пережитого ужаса, Кара и Торн, наконец, выбрались на твёрдую землю. Они рухнули на мокрую, покрытую галькой и прибрежным ивняком траву, не в силах сделать больше ни шагу. Их тела била крупная, неудержимая дрожь, зубы стучали, а перед глазами всё плыло от слабости. Но они были живы. Они сделали это. Они оторвались.

Когда рёв Чёртова Брода немного стих в их ушах, сменившись шумом ветра, Кара снова услышала его – тот самый далёкий, жалобный вой одинокого зверя, который они слышали несколько дней назад. Он доносился откуда-то из глубины леса, в который им предстояло углубиться. Этот звук, полный тоски и боли, почему-то не пугал её, а вызывал странное, почти болезненное сочувствие.

Грак, стоя на противоположном берегу, видел, как беглецы выбрались из воды. Он взревел от ярости, его кулаки сжимались так, что ногти впивались в ладони. Он мог бы попытаться заставить своих людей форсировать Чёртов Брод, но даже ему, в его слепой ярости, было очевидно, что это почти верная смерть для многих. Река была слишком бурной, а его воины, измотанные долгой погоней, смотрели на ревущий поток с откровенным ужасом. Двое уже утонули при попытке преследовать беглецов по более мелким перекатам ранее.

Искать обход – брод выше или ниже по течению – означало потерять ещё несколько драгоценных дней, а то и больше, в этих диких, незнакомых лесах. Его люди были на грани бунта от усталости, голода и потерь. Да и вождь Грох, он знал, не одобрил бы такого долгого отсутствия лучших воинов ради двух беглецов, когда на границах племени и без того было неспокойно. Грак скрепя сердце, проклиная свою неудачу и трусость своих воинов, вынужден был признать своё временное поражение. Он увёл свой изрядно поредевший и окончательно деморализованный отряд обратно в лес, в сторону родных земель. Но в его глазах горел неугасимый огонь – он не успокоится. Он найдёт другой способ. Это стало для него делом чести. И мести.

А Кара и Торн, немного придя в себя, с трудом поднялись на ноги. Они смотрели сначала на только что преодолённую ими ревущую преграду, а затем – вглубь нового, ещё более дикого, ещё более незнакомого леса, который мрачной, неприветливой стеной расстилался перед ними. Они оторвались от Грака, но какой ценой? И что ждало их теперь, в этих неизведанных землях? Они нашли небольшое, относительно укромное место под нависающими ветвями старой, корявой сосны, чтобы немного обсохнуть, согреться остатками собственного тепла и оценить свои потери. Во время переправы они потеряли почти все остатки еды, а Торн – один из своих драгоценных дротиков, который вырвало у него из рук течением.

Усталость, опустошение, но и крошечный, едва тлеющий огонёк надежды. Они были живы. Они были вместе. Но их самые страшные испытания, их настоящая борьба за выживание, казалось, только начинались. Чёртов Брод стал для них не просто физической преградой, он стал символом их окончательного разрыва с прошлым, их перехода в совершенно новую, опасную и абсолютно непредсказуемую жизнь.

Убежище, Голод и Первый Вой

Глава 35: Хрупкое Затишье

Рёв Чёртова Брода ещё долго, как наваждение, преследовал их, даже когда они, спотыкаясь и падая, отдалились от его бурлящих, пенистых, смертоносных вод. Казалось, сама земля дрожала от неукротимой ярости реки, а ледяная, обжигающая хватка потока навсегда впилась в их измученные мышцы, каждый судорожный вдох обжигал лёгкие остаточным, пронизывающим до костей холодом. Промокшая до нитки одежда из грубых, невыделанных шкур, отяжелевшая от воды, прилипла к телу, превратившись в ледяной, сковывающий движения панцирь, который не грел, а лишь отнимал последние, драгоценные крохи тепла. Кара уже не чувствовала ног, они двигались сами по себе, как чужие, деревянные, подчиняясь лишь отчаянной, почти животной воле не отстать от Торна, который, сжав зубы до скрипа, упрямо, почти на ощупь, продирался сквозь мокрый, враждебный, незнакомый подлесок. Мир сузился до неясного, расплывчатого силуэта его широкой, напряжённой спины и пульсирующей, тупой, почти невыносимой боли, разлившейся по всему истерзанному, измученному телу. Только бы уйти… только бы не услышать снова этот яростный, торжествующий, почти дьявольский рёв Грака, который, казалось, до сих пор звучал у неё в ушах, смешиваясь с шумом её собственной, бешено, оглушительно колотящейся крови.

Торн шёл, ведомый последними остатками сил и обострившимся до предела, почти сверхъестественным звериным чутьём. Он постоянно, почти непроизвольно оглядывался, его уши, как у настороженного, затравленного оленя, ловили каждый шорох, каждый треск сухой ветки, каждый отдалённый, непонятный крик ночной птицы. Рука, несмотря на онемение от ледяной воды, мёртвой, судорожной хваткой сжимала рукоять единственного уцелевшего, верного боевого ножа – всё, что осталось у него от оружия, от прошлой жизни. Грак не отстанет. Этот волк в человечьей шкуре, опьянённый слепой, иррациональной жаждой мести, будет идти по их следу до последнего вздоха, до последней капли крови, до самого края земли. Им нужно укрытие. И быстро. Немедленно. Кара… она едва держалась на ногах, её шаги становились всё медленнее, всё неувереннее. Её лицо, бледное, почти прозрачное, с глубокими, пугающими синеватыми тенями под запавшими глазами, было искажено страданием и отчаянием. Он должен был найти что-то, хоть какую-то нору, хоть какое-то подобие убежища, где они могли бы укрыться от этого пронизывающего, безжалостного, почти убийственного ветра и дать хоть какой-то, самый краткий отдых своим истерзанным, измученным до предела телам.

Когда шум реки, наконец, превратился в далёкий, едва различимый, монотонный, убаюкивающий гул, а затем и вовсе стих, растворился в ночной тишине, сменившись глухим, монотонным шелестом мокрого, незнакомого леса и их собственным прерывистым, хриплым, почти булькающим дыханием, они остановились. Они рухнули на мокрую, покрытую галькой и прибрежным ивняком траву, не в силах сделать больше ни шагу. Ледяная вода Чёртова Брода выпила из них последние силы. Каждый шаг отдавался болью, каждый вдох обжигал лёгкие. Тела била крупная, неудержимая дрожь, зубы стучали, а перед глазами всё плыло от слабости. Несколько долгих минут они просто лежали, пытаясь отдышаться, не в силах пошевелиться. Но холод и сырость быстро напомнили о себе, заставляя их, превозмогая ломоту во всём теле, подняться.

Торн, с трудом выпрямившись, огляделся. Они были на чужом берегу, и этот лес, мрачный и незнакомый, не сулил гостеприимства. Нужно было укрытие, и как можно скорее. Кара, шатаясь, последовала за ним, её кашель, сухой и надсадный, становился всё сильнее, а озноб пробирал до костей. Они брели наугад, едва переставляя ноги, пока, наконец, чутьё Кары, обострённое до предела, не привело их к подножию невысокого скального выступа. Там, под нависшим каменным карнизом, почти полностью скрытый густыми зарослями папоротника, чернел едва заметный провал.

– Там… смотри… – её голос был слабым, хриплым шёпотом.

Торн, с трудом растащив несколько крупных камней, преграждавших вход, первым протиснулся внутрь.

– Сухо, – донёсся его приглушённый голос. – И теплее.

Кара почти вползла за ним. Пещерка была тесной и пахла пылью, но здесь не было пронизывающего ветра, а земля под ногами, устланная сухими листьями, казалась почти тёплой. Они рухнули на эти листья, на мгновение забыв обо всём, кроме этого хрупкого, выстраданного покоя.

Когда первый шок немного прошёл, и они смогли отдышаться, Торн осторожно выглянул из узкого лаза их убежища. Внешний мир встретил его новым, незнакомым обликом. Лес здесь был иным. Незнакомые, тёмные ели и сосны смыкались над головой, почти не пропуская свет. Воздух был сырым, тяжёлым, с острым, незнакомым запахом хвои и прели. Под ногами – густой, колючий подлесок и бурелом. Тишина давила, нарушаемая лишь редким, незнакомым криком птицы. Всё вокруг дышало чужой, древней силой, не похожей на знакомый и понятный дух их родной долины Дона, где запахи речной воды и цветущих трав смешивались со звуками жизни. Здесь же ощущалась какая-то первобытная, суровая настороженность.

– Другая земля, – хрипло прошептал Торн, возвращаясь к Каре. В его голосе слышалась не только усталость, но и смутная, неясная тревога. – Мы ушли далеко. Очень далеко.

Кара кивнула, её знобило всё сильнее. Она посмотрела на свои руки – кожа на них была бледной и сморщенной от долгого пребывания в воде, а мелкие царапины воспалились и горели огнём. Осознание того, что они не просто оторвались от погони, но и оказались в совершенно чужом, неизвестном мире, полном новых опасностей, тяжёлым камнем легло на её и без того измученную душу.

Чтобы хоть как-то обезопасить их временное, такое хрупкое жилище, Кара, вспомнив уроки своего Клана Бобра, принялась за дело. Из гибких, но прочных ивовых прутьев, которые ей с трудом удалось найти у небольшого, заросшего ручья неподалёку, и нескольких мотков тонких, но крепких лиан, она начала плести подобие грубой, но довольно надёжной заслонки для входа в пещеру. Её пальцы, хоть и дрожали от холода и усталости, двигались уверенно, привычно сплетая прутья в плотное полотно. Это была не искусная запруда её сородичей, способная удержать весенний паводок, но эта простая преграда давала хоть какое-то, пусть и иллюзорное, чувство защищённости.