Кости и клыки

Когда до спасительной границы оставалось всего несколько сот шагов, из-за густых, непролазных зарослей орешника, о которых Торн не знал, и которых не было на его примитивной карте – видимо, Грак выставил здесь скрытый дозорный пост совсем недавно, после последних тревожных событий, – внезапно, как тени из ночного кошмара, выскользнули две фигуры. Это были стражники Грака, двое рослых, крепких воинов, вооружённых короткими, тяжёлыми копьями с острыми кремнёвыми наконечниками. Они, привлечённые не столько едва слышным шорохом от беглецов, сколько общей суматохой в долине и чутьём опытных воинов на приближающуюся беду, решили проверить этот, казалось бы, спокойный участок.

Кара и Торн замерли на одно короткое, леденящее душу мгновение. Но времени на раздумья, на страх, уже не оставалось. Стражники их заметили.

– Стой! Кто идёт?! – раздался хриплый, яростный окрик одного из них, и он тут же вскинул копьё, готовясь метнуть.

Торн, не раздумывая ни секунды, бросился вперёд, его боевой нож, подарок отца, сверкнул в тусклом, предрассветном свете. Он знал, что нужно действовать молниеносно, бесшумно, пока не подоспела подмога, пока их не окружили. Один из стражников, тот, что кричал, замахнулся копьём, целясь Торну в грудь, но Торн, обладавший звериной ловкостью, увернулся от смертоносного острия, и его нож, описав короткую, злую дугу, вонзился стражнику в незащищённый бок. Тот лишь сдавленно, булькающе вскрикнул и мешком осел на сырую, холодную землю.

Кара в это время не растерялась. Второй стражник, увидев падение товарища, с яростным рёвом бросился на Торна, но Кара, мгновенно оценив ситуацию и схватив с земли тяжёлый, увесистый камень, который она прихватила на всякий случай из своего укрытия, с отчаянной силой метнула его прямо в ноги нападавшему. Камень ударил точно в колено. Стражник взвыл от боли, споткнулся, теряя равновесие, и неуклюже рухнул на землю, выронив копьё. Прежде чем он успел опомниться, подняться или закричать, призывая на помощь, Торн уже был рядом и коротким, точным ударом рукояти своего ножа по виску оглушил его, погрузив в беспамятство.

Всё произошло в считанные мгновения – яростный, отчаянный танец огня и теней, жизни и смерти. Нет времени на жалость, на сомнения, на оглядку. Только на выживание.

Не теряя ни секунды, не пытаясь обыскать поверженных врагов или забрать их оружие, Кара и Торн снова бросились бежать. Теперь они знали наверняка – их уже обнаружили, тревога поднята не только из-за отвлекающих маневров Ильвы и Хадана. Настоящая, кровавая погоня могла начаться в любую минуту.

Они бежали, не разбирая дороги, из последних сил, к спасительным, полусгнившим тотемным столбам, за которыми их ждала неизвестность, но и такая желанная, выстраданная надежда на свободу. Сзади, со стороны стоянки, уже слышались не просто отдельные крики, а яростный, звериный рёв Грака, подбадривающего своих воинов, и учащающийся, грозный топот множества ног. Их преследовали люди, быстрые, безжалостные, знающие эти земли не хуже их самих. Танец огня и теней только начинался.

Глава 30: На Острие Копья

Предрассветный туман, густой и холодный, всё ещё цеплялся за низкие склоны холмов, когда Грак, с лицом, искажённым яростью, ворвался на центральную площадь стоянки. Он уже знал. Воин с восточного поста, тот, кого оглушил Торн, пришёл в себя достаточно быстро, чтобы увидеть удаляющиеся фигуры и поднять тревогу. Его слова, смешанные с докладами о пожаре на реке и рёве в лесу, которые Грак теперь мгновенно распознал как отвлекающие маневры, сложились в единую, ужасающую для него картину. Его отряд, уже несколько часов находившийся в полной боевой готовности из-за кровавой луны и общей паники, не нуждался в долгих приказах.

– За мной! – взревел он. – Они не уйдут!

Не теряя ни мгновения, Грак начал выкрикивать отрывистые, яростные команды. Он собрал вокруг себя десяток своих лучших воинов – самых быстрых, самых выносливых, тех, чья ненависть к "нарушителям клятв" была не меньше его собственной. Он не стал тратить время на выяснение деталей диверсий – его единственной целью теперь были Кара и Торн. Указав на восточный склон, он приказал части воинов обойти его с севера и юга, пытаясь отрезать беглецам пути к отступлению и загнать их к топким болотам, где их легко будет взять. Сам же, с небольшим отрядом самых отчаянных и быстрых, как степные волки, он бросился по прямому следу, который, он был уверен, оставят эти двое, неопытные в искусстве настоящего, отчаянного бегства. Ярость, предвкушение кровавой расправы и уязвлённая гордость гнали его вперёд. Он не просто преследовал нарушителей. Он преследовал личных врагов.

Кара и Торн, измотанные до предела, с горящими от нехватки воздуха лёгкими, с ногами, исцарапанными и кровоточащими от колючего терновника, наконец, увидели перед собой чёткие, спасительные очертания старых, полусгнивших тотемных столбов. Граница. За ними – дикий, неизвестный лес, полный опасностей, но и обещающий свободу. Смесь изнеможения и отчаянной, почти безумной надежды придавала им последние силы. Свобода была так близка, что, казалось, её можно было потрогать рукой, вдохнуть её горьковатый, смолистый запах.

Но в этот самый момент, когда надежда почти затмила страх, сзади, уже совсем близко, раздались яростные, торжествующие крики. Это был Грак. Он и его передовой отряд нагнали их быстрее, чем они ожидали, быстрее, чем могли себе представить. Звук их тяжёлого, учащённого топота по мёрзлой земле, их хриплое, прерывистое дыхание, их злобные, полные ненависти выкрики становились всё громче, всё отчётливее.

Паника, холодная и липкая, смешалась с отчаянием. Нет времени на отдых, на короткую передышку. Торн схватил Кару за руку, и они снова бросились бежать, выжимая из своих истерзанных тел последние, невероятные силы. Кара споткнулась о предательски скрытый под опавшей листвой корень, её колено обожгло острой болью, но Торн, не раздумывая, подхватил её, почти волоком таща за собой.

Это уже не был просто бег. Это была отчаянная, слепая гонка со смертью. Преследователи неумолимо сокращали расстояние. Копья, брошенные сильными, натренированными руками, начали свистеть совсем рядом, с глухим стуком вонзаясь в землю или в стволы деревьев буквально в нескольких шагах от них. Кара слышала тяжёлое, хриплое, почти звериное дыхание Грака почти за своей спиной, его яростные, полные ненависти проклятия, от которых стыла кровь в жилах. Мир сузился до этой узкой, стремительно сокращающейся полоски земли между жизнью и неминуемой, жестокой смертью.

У самых тотемных столбов, когда до спасительной, невидимой черты оставались считанные, самые длинные в их жизни шаги, Грак и двое его самых быстрых воинов, словно тени, выскочили из-за густых зарослей орешника, отрезая им путь к прямому бегству.

– Стойте, выродки! – взревел Грак, его лицо было искажено злобой, глаза горели неистовым огнём. В его руке было зажато короткое, тяжёлое метательное копьё с острым, как бритва, кремнёвым наконечником. – Дальше вам не уйти! Сегодня вы заплатите за всё! За осквернение законов! За предательство!

Торн, понимая, что им не уйти без боя, резко развернулся, выставляя вперёд свой боевой нож, его лезвие тускло блеснуло в сером, предрассветном свете. Он заслонил собой Кару.

– Беги, Кара! – крикнул он, его голос был хриплым от напряжения и усталости. – Беги! Не останавливайся!

Один из воинов Грака, молодой, но свирепый Щука с лицом, раскрашенным боевыми узорами, с яростным воплем бросился на Торна, замахиваясь своим копьём. Но Торн, собрав последние остатки сил и всю свою отчаянную ярость, встретил его не менее отчаянным ударом. Костяной нож, подарок Харта, верного Волка, нашёл свою цель, глубоко войдя воину под рёбра. Тот захрипел, выронил копьё и мешком осел на землю, его глаза удивлённо смотрели в серое, безразличное небо.

В это самое мгновение Грак, не обращая внимания на падение своего воина, с дьявольской точностью замахнулся копьём, целясь Каре в спину. Она видела это краем глаза, но её ноги, казалось, приросли к земле.

Но Кара, дочь Бобра, знавшая все тайны реки и её топких берегов, не собиралась слепо бежать под удары. В последнее мгновение, когда смерть, казалось, уже дохнула ей в затылок, она увидела то, что не заметили её преследователи – узкую, едва заметную прогалину у самого края леса, ведущую к небольшому, заросшему густым камышом озерцу или болотистой низине, которая находилась уже за невидимой границей племенных земель.

– Сюда, Торн! – её голос сорвался на крик. – За мной! Быстрее!

Она бросилась в эту топь, не раздумывая. Грак, не ожидавший такого отчаянного, почти самоубийственного маневра, на мгновение замешкался, его копьё, уже летевшее к цели, просвистело мимо, с силой вонзившись в ствол старого, корявого дуба. Его оставшийся воин, увидев, куда ринулась Кара, испуганно затормозил у края болотины, боясь увязнуть в предательской трясине.

Торн, отбив неловкую атаку второго воина и оставив на его руке глубокий порез, не раздумывая, бросился за Карой. Их ноги тут же по колено ушли в холодную, чавкающую грязь, смешанную с водой и гниющими листьями. Продираясь сквозь густые, высокие заросли камыша, которые хлестали их по лицу и рукам, они, шатаясь от усталости и напряжения, наконец, пересекли невидимую черту – границу земель своего племени.

Грак, разъярённый до предела, остановился на твёрдой земле, его копьё беспомощно повисло в руке. Он видел, как две измученные, перепачканные грязью фигуры скрываются в густых, непроходимых зарослях дикого, чужого леса. Он взревел от бессильной ярости, его кулаки сжимались так, что ногти впивались в ладони. Но он не решился сразу же углубляться во враждебные, неизвестные земли с таким небольшим отрядом, рискуя попасть в засаду или заблудиться.

– Я найду вас! – его голос, полный ненависти, донёсся до беглецов сквозь шелест камыша. – Клянусь духами Щуки, я найду вас, где бы вы ни прятались! Я притащу вас обратно, живыми или мёртвыми!

Кара чувствовала, как ноги превратились в негнущиеся палки, каждый шаг отдавался мучительной, обжигающей болью в икрах и бёдрах, перед глазами плясали тёмные, тошнотворные пятна. Голова кружилась так, что земля, казалось, уплывала из-под ног, но она цеплялась за руку Торна, за его отчаянную, почти звериную решимость, и бежала, почти не разбирая дороги, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.

Торн бежал на чистой, первобытной ярости и последних остатках воли. Лёгкие горели, словно в них насыпали раскалённых углей. Он слышал свой собственный хрип, похожий на предсмертный рёв загнанного тура. Руки дрожали так, что он едва удерживал тяжёлый кремнёвый нож, но он знал – остановиться сейчас, значит умереть, значит предать Кару.

Когда они, наконец, пересекли невидимую черту и рухнули в спасительную грязь болотины, мир на мгновение померк для Кары, превратившись в калейдоскоп пульсирующей боли и чёрных, слепящих вспышек. Она не поняла, упала она сама или её уронил Торн, потерявший последние силы. Только когда ледяная, зловонная болотная вода обожгла лицо, она пришла в себя, судорожно хватая ртом вязкий, тяжёлый воздух.

Ужас, изнеможение и невероятное, почти нереальное облегчение смешались в их душах. Они были свободны. Свободны от Грака, от Гроха, от законов, которые пытались их разлучить. Но какой ценой далась им эта свобода? И что ждало их впереди, в этом диком, неизвестном, враждебном мире? Танец огня и теней только начинался, и они были лишь двумя маленькими, отчаявшимися искрами, унесёнными ветром перемен в бескрайнюю, пугающую тьму.

Глава 31: Побег

Они рухнули на небольшой, относительно сухой клочок земли среди зловонной болотной топи, куда их вынесла отчаянная, безумная гонка со смертью. Тяжёлое, хриплое, почти булькающее дыхание вырывалось из груди, смешиваясь с едким запахом гниющих растений, тины и сырой, холодной земли. Тела, с ног до головы покрытые липкой, чёрной грязью, потом и кровью от бесчисленных, жгучих царапин, оставленных колючим терновником и острыми, как ножи, ветками, отказывались подчиняться, превратившись в свинцовую, неподъёмную массу. Несколько долгих, бесконечных, почти лишённых сознания мгновений Кара и Торн просто лежали, не в силах пошевелиться, не в силах даже думать, слушая лишь, как бешено, оглушительно колотится их собственное сердце в унисон с шумом уходящей погони, и как постепенно, неохотно, затихают яростные, полные ненависти крики преследователей за их спинами, за той невидимой, но такой реальной чертой, отделяющей их от прошлого, от смерти, от Грака.

Опустошение, последовавшее за невероятным, почти нечеловеческим напряжением последних часов, было почти физически ощутимым, оно давило на грудь, высасывало остатки сил, погружало в тупое, безразличное оцепенение. Но сквозь эту свинцовую усталость и тупую, разлитую по всему телу боль медленно, робко, как первый, несмелый подснежник, пробивающийся сквозь толщу мёрзлой, бесчувственной земли, начали пробиваться первые, едва ощутимые волны облегчения. Они сделали это. Они вырвались. Они были живы.

Кара первой приподнялась на локте, её спутанные, мокрые волосы, перепачканные грязью и болотной тиной, жалкими прядями прилипли ко лбу и щекам. Она посмотрела на Торна. Его лицо, такое же перепачканное грязью, было бледным, почти пепельным, и измученным до неузнаваемости, одежда из шкур была изорвана в клочья, превратившись в жалкие лохмотья, но в его глазах, когда он, наконец, с трудом открыл их и встретился с ней взглядом, она увидела не только смертельную, всепоглощающую усталость, но и что-то новое, незнакомое, почти пугающее в своей отчаянной силе – может быть, это был отблеск той самой дикой, первобытной свободы, за которую они так отчаянно, так безнадёжно боролись? Молчаливое, почти мистическое понимание, тяжёлое и хрупкое одновременно, повисло между ними в сыром, промозглом воздухе. Они совершили немыслимое, почти невозможное.

Торн медленно, с видимым усилием сел, опёршись на дрожащие руки, и тяжело, судорожно вздохнул, оглядываясь вокруг. Болотная топь, чавкающая и зловонная, сменилась густым, тёмным, совершенно незнакомым лесом. Деревья здесь были выше, их кроны плотнее смыкались над головой, почти не пропуская тусклый, серый свет нарождающегося, безрадостного дня. Воздух был влажным, тяжёлым, пах прелью, мхом, гниющими листьями и какими-то неведомыми, терпкими, чуть горьковатыми травами. Не было привычных, знакомых с детства ориентиров, не было протоптанных звериных троп, по которым можно было бы определить, где они. Лишь безмолвное, равнодушное, почти враждебное величие дикой, нетронутой, первозданной природы.

Робкая, почти испуганная, истерическая эйфория от осознания, что их больше не сковывают жестокие, бессмысленные законы племени, что Грак, этот безжалостный охотник на людей, больше не дышит им в спину, что они вольны идти, куда глаза глядят, куда поведёт их отчаянная, слепая судьба, на мгновение, на одно короткое, головокружительное мгновение овладела ими. Но тут же, как ушат ледяной, обжигающей воды, пришло отрезвляющее, леденящее душу осознание новой, возможно, ещё большей, ещё более страшной опасности. Здесь, в этом чужом, враждебном, безмолвном мире, они были одни. Совершенно одни. Без защиты своего клана, без тёплых, обжитых, знакомых пещер, без запасов пищи, без оружия, кроме двух ножей. Здесь каждый шорох, каждый треск сухой ветки, каждый непонятный звук мог означать смертельную угрозу – острые, как бритва, клыки голодного хищника, ядовитое жало змеи, притаившейся в траве, или копьё неизвестного, враждебного племени, для которого они были лишь чужаками, нарушившими границы их охотничьих угодий.

Крики Грака и его людей окончательно стихли, растворились в утреннем тумане, сменившись гнетущей, первозданной, почти оглушающей тишиной. Но это была не та мирная, успокаивающая тишина родной стоянки, нарушаемая лишь мирным потрескиванием костра да сонным бормотанием стариков, рассказывающих бесконечные предания. Это была тишина дикой, нетронутой природы, полная затаённых, невидимых, смертельных опасностей. Лёгкий шелест листьев под порывом утреннего ветра, внезапный, резкий, почти панический крик незнакомой птицы, далёкий, глухой треск сухого, упавшего дерева – всё это теперь звучало иначе, настораживающе, зловеще, заставляя сердце сжиматься от дурного, непонятного предчувствия. Кара, чьи охотничьи инстинкты, унаследованные от матери, обострились до предела, заметила у самой кромки болота, на влажной, илистой земле, свежие, крупные, почти человеческие следы какого-то огромного зверя – возможно, это был пещерный медведь, вышедший на утреннюю охоту, или гигантский лесной кабан, искавший сочные коренья. Свобода, такая долгожданная, такая выстраданная, оказалась не только пьянящим даром, но и тяжёлым, опасным, почти непосильным бременем. Они вырвались из одной клетки, тесной и душной, но попали в другую, гораздо более просторную, но и не менее безжалостную, не менее смертоносную.

А по ту сторону невидимой границы, у самого края зловонной, чавкающей болотины, стоял Грак. Его лицо, перепачканное грязью и потом, было искажено гримасой бессильной, звериной ярости и глубочайшего, невыносимого унижения. Они ушли. Эти двое презренных, ничтожных выродков, которых он почти настиг, которых он уже видел на острие своего копья, которых он уже мысленно предавал мучительной, позорной смерти, ускользнули у него из-под самого носа, растворились в этих проклятых, непроходимых топях, как утренний, болотный туман.

Он сжал кулаки так, что костяшки побелели, а ногти до крови впились в мозолистые ладони, и с яростным, утробным рёвом, полным животной, первобытной злобы, швырнул своё короткое, тяжёлое метательное копьё в болото. Оружие с глухим, отвратительным чавканьем глубоко вошло в топкую, чёрную, предательскую грязь и медленно, неохотно погрузилось в неё, словно было поглощено ненасытной, бездонной пастью какого-то неведомого болотного чудовища.

– Проклятье! – рычал он, его голос был хриплым и срывался на визг. – Они не могли уйти далеко! Они заплатят за это! Заплатят своей кровью, своей жизнью, своими душами!

Он не мог смириться с этим поражением, с этим неслыханным, немыслимым оскорблением его власти, его чести воина, его мужской гордости. Он, Грак, лучший охотник клана Щуки, гроза всех врагов, не смог поймать двух жалких, безоружных подростков!

Грак резко, почти конвульсивно повернулся к своим воинам, которые, тяжело дыша и опираясь на копья, стояли позади него, не решаясь приблизиться. Его глаза, налитые кровью, метали молнии.

– Мы не вернёмся в стоянку, пока не найдём их! – прорычал он, и его слова прозвучали как непреложный, не подлежащий обсуждению закон. – Они оскорбили духов наших предков, они нарушили все священные законы племени, они посмеялись над нами, над всеми нами! Их кровь должна омыть этот позор! Их тела должны быть брошены на съедение стервятникам и шакалам!

Он быстро, отрывисто, почти захлёбываясь от ярости, отдавал приказы. Двоих самых быстрых и выносливых он отправил обратно в стоянку – доложить вождю Гроху о побеге и о том, что он, Грак, лично возглавляет погоню и не вернётся без добычи, живой или мёртвой. Остальным – а их было не больше пяти самых опытных, самых безжалостных следопытов, его верных псов – он приказал готовиться к долгому, изнурительному преследованию. Они не станут углубляться в это проклятое, гиблое болото сейчас – это слишком опасно и займёт слишком много драгоценного времени. Они обойдут его с севера, там, где лес становится суше и проходимее, и попытаются перехватить беглецов, когда те, измученные и голодные, выберутся из топи. С собой – минимум припасов: немного вяленого мяса, вода. Они будут жить за счёт охоты и того, что смогут найти в этом проклятом лесу. Скорость и выносливость – вот их главное преимущество перед двумя измученными, испуганными, неопытными беглецами.

Ненависть, всепоглощающая, испепеляющая жажда кровавой, жестокой мести и уязвлённая, кровоточащая гордость горели в душе Грака неугасимым, яростным, адским пламенем. Он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть Кару и Торна и предать их самому жестокому, самому мучительному суду, на какой только способна его извращённая фантазия. Для него это было уже не просто делом чести клана Щуки, не просто исполнением приказа вождя. Это стало его личной, священной вендеттой.

Мрачной, решительной, почти призрачной тенью Грак и его отборный, жаждущий крови отряд, оставив позади границу родных, знакомых земель, двинулись в обход болота, углубляясь во враждебный, неизведанный, полный опасностей лес. Это уже не было просто преследованием. Это была охота на людей. И Грак, со всей своей яростью, хитростью и безжалостностью, был самым опасным, самым смертоносным хищником в этой безжалостной охоте.

Прошло несколько мучительно долгих, почти невыносимых часов, прежде чем Кара и Торн, выбравшись, наконец, из предательской, зловонной болотной топи, смогли найти относительно безопасное, скрытое от посторонних глаз укрытие – небольшую, заросшую густым, высоким папоротником лощину в нескольких часах мучительно долгой, почти бессознательной ходьбы от границы. Они рухнули на влажную, покрытую прелыми, скользкими листьями землю, не в силах сделать больше ни шагу, ни вздоха.

Первым делом, немного отдышавшись и утолив мучительную, разрывающую горло жажду водой из небольшого, удивительно чистого ручья, который Кара, благодаря своему обострившемуся чутью, отыскала неподалёку, они осмотрели свои раны. Многочисленные, глубокие царапины от колючего терновника и острых, как ножи, веток кровоточили, на ногах, стёртых до мяса, вздувались огромные, болезненные волдыри от мокрой, неудобной, изорванной обуви из грубых шкур. Кара, используя свои скудные знания о целебных травах, которые она когда-то получила от матери, собрала несколько широких, мясистых листьев подорожника и, тщательно разжевав их до состояния однородной зеленоватой кашицы, приложила к самым глубоким, самым опасным на вид ранам Торна. Он, в свою очередь, так же неумело, но с бесконечной нежностью, обработал её ссадины. Их скудные пожитки, которые они чудом не растеряли во время безумного бегства, были разложены на большом, плоском камне: несколько крошечных, почти невесомых полосок вяленого мяса, оставшихся от дара Рока, горсть каких-то сморщенных, безвкусных ягод, несколько почерневших, сморщенных кореньев. Этого было до обидного, до слёз мало.

Затем встала задача поважнее – огонь. Их единственный кремень и трут, который дал им Харт, бесценный дар, промок насквозь во время переправы через болото, превратившись в бесполезную, мокрую тряпку. Торн мрачно, почти с отчаянием огляделся. Нужно было пробовать древний, почти забытый способ – трение. Он нашёл относительно сухую, но прочную сосновую ветку и кусок более мягкой, но тоже сухой ивы. Кара, собрав последние, почти иссякшие силы, нашла немного сухого мха, спрятавшегося под нависающим камнем, и несколько тонких, как паутинка, почти невесомых полосок сухой берёзовой коры. Долгие, мучительные, почти бесконечные минуты Торн, стиснув зубы до боли, с невероятным, почти сверхчеловеческим упорством вращал заострённую сосновую палочку в небольшом углублении ивовой плашки. Его руки, покрытые волдырями и ссадинами, дрожали от напряжения, пот градом катился со лба, смешиваясь с грязью и кровью. Кара, затаив дыхание, почти не моргая, подкладывала к едва заметно тлеющей, почти невидимой древесной пыли сухой мох и тончайшие полоски бересты. И вот, когда они уже почти отчаялись, когда силы окончательно покинули их, слабый, едва заметный, сизый дымок превратился в крошечный, дрожащий, почти призрачный огонёк. Эта маленькая, выстраданная победа над холодом, тьмой и отчаянием была для них дороже любого сокровища, дороже самой жизни.

– Грак не оставит нас в покое, – прошептала Кара, её голос был слаб, но твёрд, как закалённый кремень. Она смотрела в ту сторону, откуда они пришли, словно всё ещё чувствовала на своей спине его ненавидящий, испепеляющий взгляд. – Он будет идти по пятам, как голодный, раненый волк, пока не настигнет или не сдохнет сам.

– Знаю, – так же тихо, почти беззвучно ответил Торн, его лицо, освещённое неровным светом их крошечного костерка, было мрачным и решительным. Он проверял остроту своего ножа, проводя по лезвию мозолистым, исцарапанным пальцем. – Мы должны уходить как можно дальше и как можно быстрее, путать следы, пока у нас есть хоть немного сил, пока мы ещё можем двигаться. Этот лес… он наш единственный союзник сейчас. И наш самый опасный, самый безжалостный враг.

И они снова двинулись в путь, углубляясь в неизведанные, дикие, враждебные земли, используя все свои знания, все свои инстинкты, всю свою волю, чтобы выжить, чтобы оторваться от безжалостной погони. Кара, лёгкая и быстрая, как лесная рысь, несмотря на усталость и боль, шла по руслам пересохших ручьёв, по каменистым россыпям, стараясь не оставлять следов на мягкой, податливой земле. Она сбивала преследователей с толку, делая ложные повороты, возвращаясь немного назад по своим же следам и снова уходя в другую, неожиданную сторону, как учила её мать во время охоты на осторожного, хитрого зверя. Она замечала малейшие, едва уловимые детали – случайно сломанную ветку, примятую неосторожным движением траву, которые могли выдать их присутствие, и старалась их скрыть, замести, замаскировать.