Кости и клыки

– Значит, решено, – голос Торна был твёрд, хотя и тих. Он обвёл взглядом их маленькую группу. – Ранний рассвет. Когда туман ещё густой, а стражники сонны. Я разведал восточный склон, тот, что порос терновником. Там реже всего бывают патрули Грака. Если прорвёмся через него – выйдем к топким болотам. Они станут нашим первым укрытием.

Кара кивнула, её рука всё ещё покоилась в руке Торна.

– Ильва, твой сигнал? – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Ильва глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– Как только небо на востоке начнёт сереть, я пойду к реке. У дальнего берега, напротив старой ивовой рощи, лежат горы старых, никому не нужных сетей и сухого камыша. Я… я сделаю так, чтобы они «случайно» загорелись. Дым будет виден издалека, и это отвлечёт большую часть стражи. Перед тем, как всё вспыхнет, я трижды крикну сойкой – это наш условный знак.

Хадан, чьи выразительные жесты Торн уже научился понимать почти без слов, предложил свой вариант. Он указал на север, в сторону густого леса, а затем изобразил крадущегося зверя и испуганных людей. Торн перевёл:

– Хадан говорит, что может устроить переполох в лесу к северу от стоянки. Он сымитирует нападение хищника или… или даже небольшую стычку с дозором «Соседей». Они в последнее время часто там шныряют, и Грак вынужден будет бросить туда часть своих людей. Это даст нам ещё немного времени.

Затем Хадан указал на небо, на примерное направление, откуда под утро обычно дул слабый ветер, затем на землю, на то, как должны были бы ложиться стебли высокой травы. Он изобразил, как стелется дым.

– Он также советует, – продолжил Торн, внимательно следя за жестами Волка, – если будет возможность, развести небольшой, но очень дымный костёр из сырых веток осины или влажной ольхи где-нибудь в низине к югу от нашего пути, так, чтобы ветер потянул дым прямо на посты Грака у реки. Это создаст ещё одну завесу, собьёт их с толку. Волки так делают, когда хотят незаметно подобраться к добыче или уйти от преследования.

– А мы, – закончил Торн, глядя на Кару, – как только услышим крик сойки и увидим дым, а затем – шум из леса, не теряя ни мгновения, рвёмся через терновник. Главное – скорость и тишина.

Они помолчали, обдумывая каждую деталь. План был дерзким, рискованным, зависящим от слишком многих «если».

– Если… если что-то пойдёт не так? – тихо спросила Ильва, её голос дрогнул. – Если меня заподозрят?

– Скажешь, что случайно уронила факел, когда шла за водой для утреннего ритуала, – быстро ответила Кара. – Кто упрекнёт жрицу Лебедя в неуклюжести перед важным обрядом?

Хадан лишь пожал плечами. Ему не привыкать быть вне подозрений – он всегда был под ними.

Торн посмотрел на своих немногочисленных, но таких отчаянно верных союзников.

– Мы знаем, на что идём, – сказал он твёрдо. – И знаем, чем вы рискуете ради нас. Этой ночью… мы связаны одной нитью.

Лучина догорала, её пламя становилось всё меньше, тени в землянке – гуще. Кара чувствовала, как её сердце колотится где-то в горле, но сквозь страх пробивалась холодная, стальная решимость. Она посмотрела на Торна, на Ильву, на молчаливого Хадана. Три таких разных существа, объединённых одной целью, одной надеждой на то, что завтрашний рассвет принесёт не только опасность, но и первый, робкий шаг к свободе.

Они разошлись под покровом самой глубокой, предутренней тьмы, каждый со своей частью плана, со своим страхом и своей надеждой. До рывка оставались считанные, самые долгие часы. Впереди был неизвестный, враждебный лес, погоня, голод и холод. Но этой ночью, в затхлой, тесной землянке, между четырьмя отчаявшимися душами сплелась невидимая, но прочная нить – шёпот союзников, обещавший шанс.

Глава 27: Ночь Перед Бурей

Вечер опустился на долину Дона липким, тревожным покрывалом. Дым от костров, лениво тлеющих у входов в жилища, смешивался с сырым запахом приближающейся ночи и застарелым страхом, который, казалось, въелся в саму землю стоянки. Большинство соплеменников уже собрались у своих очагов, их приглушённые голоса и редкий детский смех тонули в нарастающем хоре цикад и далёком, тоскливом уханье филина. Для Кары и Торна эта ночь была не просто очередной ночью. Она была рубежом.

Старая, заброшенная коптильня на самой окраине стоянки, укрытая густыми зарослями дикой малины и высокой, пожухлой крапивы, стала их последним тайным убежищем. Сквозь щели в обветшалой крыше едва пробивался тусклый, неверный свет молодой луны, отбрасывая на земляной пол причудливые, пляшущие тени. Въевшийся запах дыма, смешанный с прелью и сыростью, щипал ноздри.

Торн пришёл первым, бесшумно ступая, как лесной хищник. Он замер у входа, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому отдалённому лаю собаки или скрипу ветки. Убедившись, что поблизости никого нет, он скользнул внутрь. Через несколько мгновений, так же тихо, появилась Кара. Их взгляды встретились в полумраке – тревожные, полные затаённого страха, но и мрачной, стальной решимости. Слова были излишни.

На небольшом куске старой, вытертой оленьей шкуры, расстеленной на земляном полу, они разложили свои скудные пожитки – всё, что им удалось собрать для долгого, опасного пути. Кара дрожащими пальцами перебирала свой небольшой кожаный мешок: горсть вяленого мяса, оставшегося от дара Рока и того, что она с таким трудом прятала от бдительных глаз соплеменниц; несколько сушёных кореньев и пучок горьковатых, но питательных ягод, завёрнутых в широкий лист лопуха. Рядом – бережно уложенные пучки целебных трав: подорожник для ран, кора ивы от жара. Её острый кремнёвый скребок и небольшой, но удивительно прочный нож из тёмного, почти чёрного кремня, подарок отца ещё с тех времён, когда он учил её свежевать мелкую дичь. Пустой бурдюк из выделанной козьей шкуры лежал рядом, ожидая своего часа.

Торн молча указал на своё оружие: три лёгких дротика с искусно прилаженными, острыми костяными наконечниками, его отточенный до бритвенной остроты боевой нож, которым он так гордился, и тот самый костяной нож, что передал ему Харт от старого Волка-сказителя. Праща и горсть гладких, тяжёлых речных камней. Кусок обожжённого гриба-трутовика и два острых кремня для разведения огня – их надежда на тепло и горячую пищу в диком лесу.

– Этого должно хватить на первые дни, если будем очень экономить, – прошептал Торн, его голос был хриплым. – Воду наберём в ручье за болотами, если он не пересох.

– Травы помогут от мелких ран, – так же тихо ответила Кара, её взгляд был прикован к их скромным запасам. – Главное – не заболеть. И чтобы погоня не настигла нас слишком быстро.

Торн развернул кусок старой, пожелтевшей бересты, на которой углём были грубо начертаны извилистые линии и точки – их первая, отчаянная карта. Его палец медленно проследовал по предполагаемому маршруту: восточный склон, густо поросший колючим терновником, который они надеялись преодолеть под покровом предутреннего тумана, затем – топкие, зловонные болота, где, как он рассчитывал, следы их затеряются, и дальше – в неизвестный, пугающий лес, который простирался на много дней пути до самых Чёрных Скал.

– Ильва сказала, трижды крикнет сойкой, – Кара нарушила молчание, её голос дрожал едва заметно. – В это время сойки молчат. Это будет наш знак. А Хадан… его рёв в лесу… ты уверен, что это не привлечёт к нам ещё больше внимания?

– Хадан знает, что делает, – Торн сжал её руку. – Его задача – отвлечь Грака, заставить его разделить своих людей. Мы должны довериться им. И друг другу. Если один из сигналов не сработает, или если нас заметят раньше… будем действовать по обстоятельствам. Полагаться на чутьё.

Они сидели так ещё некоторое время, вглядываясь в свою примитивную карту, словно пытаясь запомнить каждый изгиб, каждое пятнышко, каждый знак, который мог означать спасение или гибель. Лихорадочная сосредоточенность смешивалась с глухим, сосущим страхом перед неизвестностью.

Когда луна поднялась выше, бросая на землю более яркий, но всё ещё тревожный свет, они покинули своё укрытие, но не вместе. Каждый из них должен был совершить свой собственный, тайный ритуал прощания.

Кара, прячась в тенях старых ив, пробралась к небольшому, замшелому валуну у самой воды – месту, которое женщины её клана считали священным, где, по преданию, сама Река-Мать даровала им удачу в плетении сетей и рождении здоровых детей. Здесь её прабабка, великая мастерица, учила её мать первым узлам, а мать – её саму. Дрожащими руками Кара достала из-за пазухи маленькую, гладко отполированную речную ракушку перламутрового цвета, подарок матери из её далёкого детства. Она прижалась щекой к холодному камню, шепча беззвучные слова прощания, прося духов предков не гневаться на её дерзкий побег, моля их о защите для тех, кого она оставляла. Затем, оглянувшись в последний раз на спящую стоянку, она осторожно вложила ракушку в небольшую, едва заметную расщелину в камне. Частичка её души, её прошлого, осталась здесь, на берегу Дона.

Торн выбрал другое место – старый, могучий дуб на краю леса, чьи корни, словно когти гигантского зверя, впивались в землю. В детстве, когда горечь сиротства и жестокость сверстников становились невыносимыми, он приходил сюда, чтобы побыть одному, чтобы почувствовать немую, суровую силу этого древнего дерева. Он достал из своего заплечного мешка старый, сломанный детский дротик с затупленным деревянным наконечником – тот самый, который он когда-то выстрогал сам, подражая отцу-воину, и с которым мечтал стать великим охотником, гордостью клана Щуки. Мгновение он смотрел на эту неуклюжую поделку, и в его памяти вспыхнули обрывки давно забытых снов. Затем, с мрачной решимостью, он с силой вонзил дротик в мягкую землю у самых корней дуба, словно хороня там не только старую игрушку, но и все свои несбывшиеся надежды, всю свою прошлую жизнь.

Когда они снова встретились, уже в густых зарослях терновника на восточном склоне, откуда должен был начаться их побег, они не сказали друг другу ни слова о своих тайных ритуалах. Но что-то неуловимо изменилось в их взглядах. Там была не только тревога, но и горькое чувство необратимости. Пути назад не было. Только вперёд, в леденящую душу неизвестность.

Глубокая ночь окутала долину. Кара и Торн, затаившись в своём колючем укрытии, ждали предутренних сумерек. Холодный ветер пронизывал до костей, заставляя их плотнее прижиматься друг к другу. И тут, медленно, словно нехотя, из-за дальних, тёмных холмов начала выплывать луна. Но это была не та ясная, серебристая спутница, к которой они привыкли. Огромный, полный диск был зловеще-багровым, налитым густой, запекшейся кровью. Её жуткий, нереальный свет залил долину, окрашивая знакомые очертания холмов, реки и леса в тревожные, апокалиптические тона.

Кара невольно вскрикнула и вцепилась в руку Торна. Даже он, обычно не склонный к суевериям, почувствовал, как первобытный ужас сдавил ему горло. Казалось, само небо кричало о грядущей беде, о великих переменах, о крови, которая вот-вот прольётся.

В этот самый момент со стороны стоянки, от Камня Голосов, донёсся низкий, протяжный, утробный стон, перешедший в яростный бой ритуального бубна. Это был Ург. Старый шаман, увидев кровавую луну, понял – его худшие предчувствия сбываются. Его голос, хриплый и надрывный, возносил к духам неба и земли древние заклинания, мольбы о защите, проклятия врагам. Звуки бубна и его тревожные выкрики, усиленные ночной тишиной, разнеслись над долиной, будя тех, кто ещё спал, и вселяя леденящий ужас в сердца.

В своей маленькой, уединённой землянке Лара-Белое Крыло не видела луну, но её слепое тело ощущало её зловещее дыхание. Лебяжьи перья, развешанные для гадания, мелко, неестественно задрожали, словно от невидимого порыва ветра. Вода в её ритуальной глиняной чаше, стоявшей в тёмном углу, вдруг подёрнулась багровыми отблесками, хотя прямого света луны в землянке не было. Старая пророчица издала тихий, протяжный стон, похожий на плач раненой птицы. «Кровь… – прошептала она, её невидящие глаза были устремлены в пустоту. – Много крови… Река окрасится в красный… Великие перемены идут по земле, и они несут смерть и разрушение…»

Стоянка взорвалась паникой. Испуганные люди выбегали из своих жилищ, сбивались в кучки, указывая на страшное небо, их шёпот был полон суеверного ужаса.

– Это гнев духов! – кричал кто-то.

– Нарушители клятв навлекли беду на наши головы! – вторил другой, злобно косясь в сторону жилищ клана Бобра.

Стражники Грака, и без того подозрительные, удвоили бдительность, их кремнёвые наконечники копий злобно поблескивали в багровом свете. Атмосфера накалялась до предела.

Кара и Торн, притаившиеся в своём укрытии, чувствовали, как их собственное напряжение достигло апогея. Казалось, сама природа, само небо предвещали бурю, которая вот-вот должна была разразиться. И они, две маленькие, отчаявшиеся песчинки, должны были броситься в самое её сердце. Но этот всеобщий страх, эта суматоха, вызванная кровавой луной и воплями шамана, как ни странно, могли стать их невольными союзниками, отвлекая внимание от их собственного, отчаянного рывка к свободе. До рассвета оставалось совсем немного.

Глава 28: Канун Побега

Кровавая луна, огромная и зловещая, начала свой медленный путь к западу, но её багровый, недобрый свет всё ещё заливал долину Дона, превращая знакомые очертания холмов и реки в призрачные, тревожные декорации. До рассвета, который должен был стать для Кары и Торна чертой, разделяющей их жизнь на "до" и "после", оставалось всего несколько мучительно долгих часов.

Они пробирались к месту своего финального сбора – густым зарослям терновника на восточном склоне, у самой границы племенных земель – по отдельности, тенью скользя вдоль тёмных стен жилищ, избегая редких, тускло мерцающих костров. Кара шла первой, её босые ноги почти не касались утоптанной земли, каждый мускул её тела был напряжён, как натянутая тетива. Торн следовал за ней на небольшом расстоянии, его тень сливалась с тенями ночи, глаза зорко осматривали каждый тёмный угол, уши ловили малейший подозрительный шорох. Патрули Грака, взбудораженные жутким светом луны и неистовыми криками Урга, что доносились от Камня Голосов, стали чаще и передвигались более нервно, их грубые голоса и бряцание оружия время от времени нарушали гнетущую тишину.

Их путь неизбежно пролегал мимо центральной части стоянки, где, словно древний, истукан, возвышался Камень Голосов. Приблизившись к нему, Кара инстинктивно замедлила шаг, её сердце пропустило удар. Что-то было не так. Даже в этом призрачном багровом свете она увидела свежие, грубо нацарапанные на древней, замшелой поверхности камня символы.

Это были не просто перевёрнутые спирали, которые они уже видели прежде, зловещие знаки Следопыта. Теперь рядом с ними, словно в кошмарном танце, появились другие, ещё более отвратительные изображения: мёртвый лебедь, пронзённый коротким, зазубренным копьём, и рядом – огромная щука с вырванными, кровоточащими глазами. Символы их враждующих кланов, представленные в самом уничижительном, самом угрожающем виде. И всё это было обведено жирным, чёрным, словно выжженным, контуром, подчёркивающим эту лютую, безумную ненависть.

Кара замерла, холодный ужас сковал её дыхание. Это уже не было просто знамением или угрозой издалека. Это был акт чистой, незамутнённой злобы, совершённый здесь, в сердце их племени. Чья рука сделала это? Приспешники Следопыта, пробравшиеся под покровом ночи? Или, что было ещё страшнее, кто-то из своих? Возможно, сам Грак, стремящийся ещё больше запугать и подчинить себе соплеменников, разжечь огонь взаимной ненависти, чтобы на его пепелище утвердить свою власть?

Торн бесшумно подошёл сзади, его рука легла ей на плечо. Он тоже увидел. Его лицо, и без того суровое, окаменело. В этом осквернении, в этом наглом глумлении над святынями и символами их родов, была вся квинтэссенция того слепого безумия, той разрушительной вражды, которая охватила их племя.

Они быстро обменялись взглядами. Слов не требовалось. Любые, даже самые крошечные, остатки сомнений в правильности их решения бежать, если они ещё и были, исчезли без следа, развеялись, как дым от потухшего костра. Оставаться здесь – значило быть поглощённым этим морем ненависти, стать разменной пешкой в чужой, кровавой, бессмысленной игре.

Странное, мрачное облегчение смешалось с отвращением и гневом. Теперь их путь, каким бы опасным и неизвестным он ни был, казался единственно верным, единственно чистым выходом из этого проклятого круга. Они ускорили шаг, стараясь быстрее миновать это место, ставшее уродливым памятником их рушащемуся миру.

Наконец, они достигли своего укрытия – густых, колючих зарослей терновника на восточном, почти отвесном склоне холма. Багровый свет кровавой луны начал тускнеть, медленно уступая место предутренней, промозглой серости. Холодный, пронизывающий ветер шелестел в голых, переплетённых ветвях, словно нашептывая древние, забытые проклятия.

Кара и Торн, с трудом продравшись сквозь колючую завесу, забились в самую гущу, где переплетение ветвей создавало почти непроницаемое укрытие. Отсюда, с небольшой естественной площадки, им открывался вид на всю долину: спящая, погружённая во тьму стоянка, редкие, догорающие огоньки костров, тёмная, извивающаяся лента Дона, тускло поблёскивающая в угасающем лунном свете.

Физическая усталость от многочасового напряжения и скрытного передвижения смешивалась с лихорадочным, почти болезненным ожиданием. Они молчали, экономя силы и слова, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся снизу.

Кара не могла оторвать взгляд от далёких, едва различимых огоньков. Вот там, внизу, в сплетённом из ивовых прутьев жилище её клана Бобра, спала её мать, её сломленный, отчаявшийся отец. Рядом – подруга Ильва, которая этой ночью рисковала всем ради них. А дальше, у самой реки, темнели более крупные, основательные жилища Щук, где прошло сиротское детство Торна, где в земле покоились кости его предков. Несмотря на всю боль, на все обиды, это был их дом. Место, где они родились, где они впервые полюбили, где они когда-то надеялись на счастье.

"Река… – прошептала она так тихо, что даже Торн, сидевший рядом, едва расслышал. – Ты всё видишь. Прости нас. Мы не могли иначе". Горький комок подкатил к горлу. Она вспомнила тёплые, шершавые руки Дарры, учившей её плести первые корзины, и заливистый, беззаботный смех Ильвы, когда они ещё девочками бегали наперегонки к воде.

Торн смотрел на спящую стоянку с другой, более жёсткой тоской. "Они сами выбрали свой путь, – думал он, его челюсти были плотно сжаты. – Путь страха и слепой ненависти. Мы выбираем свой". Он перевёл взгляд на Кару, на её бледное, напряжённое лицо, и в его глазах, привыкших к темноте, отразилась вся его бесконечная, отчаянная любовь, вся его стальная решимость защитить её, чего бы это ни стоило.

Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута казалась вечностью, наполненной тихим шелестом ветра, далёким воем волка-одиночки, случайным криком ночной птицы – но не той, чей голос они так ждали. Иногда снизу доносился треск сухой ветки или приглушённый окрик патрульного – и тогда они замирали, превращаясь в часть колючего кустарника, боясь даже дышать.

Торн не выпускал из руки рукоять своего боевого ножа. Кара сжимала в похолодевшей ладони свой маленький, острый кремнёвый нож, подарок отца. Их дыхание стало прерывистым, неровным. Они были готовы к рывку, к схватке, к чему угодно. Но пока – только ожидание. Тягучее, нервное, пронизанное холодным предутренним ветром и предчувствием бури, которая вот-вот должна была разразиться.

Багровый диск луны почти полностью скрылся за горизонтом, и небо на востоке начало едва заметно светлеть, приобретая пепельно-серый оттенок. Скоро. Очень скоро. Их мир сузился до этого клочка колючего кустарника, до этого напряжённого ожидания трёх коротких, пронзительных криков сойки, которые должны были стать для них сигналом к новой, отчаянной, неизвестной жизни.

Глава 29: Танец Огня и Теней

Предрассветное небо на востоке едва заметно посветлело, окрашиваясь в холодные, пепельно-серые тона. Густой, молочный туман, поднимаясь от Дона, медленно окутывал долину, превращая знакомые очертания холмов и деревьев в призрачные, расплывчатые силуэты. Холод, сырой и пронизывающий, пробирал до самых костей.

В своём колючем укрытии на восточном склоне Кара и Торн, напряжённые до предела, почти не дыша, вслушивались в каждый шорох, в каждый отдалённый звук. Их сердца стучали так оглушительно, что, казалось, их удары отдавались в самой земле, готовые выдать их с головой. Минуты тянулись, как застывшая смола.

И вот, наконец, тишину предрассветной мглы прорезал короткий, резкий, ни с чем не сравнимый крик – крик сойки. Один. Затем, после мучительной, звенящей паузы, второй. И, наконец, третий. Ильва. Сигнал был подан.

Кара и Торн обменялись быстрыми, лихорадочными взглядами. Взрыв адреналина ударил в кровь, смешивая леденящий страх с обжигающим возбуждением. Почти сразу после третьего крика со стороны реки, с дальнего, противоположного от них берега, где Ильва должна была устроить свою отчаянную диверсию, взметнулся вверх столб густого, чёрного дыма. А затем, жадно пожирая сухой камыш и старые, никому не нужные рыболовные сети, вспыхнули яркие, оранжево-красные языки пламени. Огонь быстро разрастался, превращаясь в огромный, пляшущий костёр, его неровные, зловещие отсветы заплясали на тёмной поверхности Дона и на склонах холмов, вырывая из тумана клочья реальности.

Снизу, со стороны стоянки, донеслись первые встревоженные возгласы, которые быстро переросли в нарастающий гул множества голосов. «Пожар! Пожар у реки!» – кричали люди. В неверном свете зари и отблесках пламени заметались тени – воины хватались за копья, выбегали из жилищ, устремляясь к берегу, где бушевало пламя.

Не успела утихнуть первая волна суматохи, как с противоположной стороны, с севера, из глубины леса, донёсся оглушительный, утробный рёв, от которого, казалось, задрожала сама земля, – рёв, похожий на яростное рычание огромного пещерного льва или разъярённого медведя. За ним последовал яростный треск ломаемых веток, какие-то нечеловеческие, испуганные вскрики, словно там, в лесной чаще, разыгрывалась смертельная схватка. Это был Хадан, исполняющий свою часть отчаянного плана.

Новая волна паники захлестнула стоянку. Часть воинов, уже бежавших к реке, остановилась в нерешительности, не зная, какой из двух угроз верить, куда бросаться. Голос Грака, яростный и повелительный, теперь слышался отчётливо – он пытался навести порядок, выкрикивая команды, но его люди метались, как вспугнутые олени, не понимая, что происходит. Суматоха достигла своего пика.

Кара и Торн переглянулись. План сработал. Теперь их черёд.

– Пора! – прошептал Торн, его голос был напряжён, как натянутая тетива.

Они выскользнули из своего колючего укрытия и, пригибаясь к земле, начали спуск по крутому, почти отвесному склону. Колючие ветви терновника цеплялись за их грубую одежду из шкур, острые шипы рвали кожу на руках и лицах, но они почти не чувствовали боли, подгоняемые обжигающей волной адреналина. Торн шёл первым, плечом и грудью проламывая себе дорогу сквозь густые заросли, его боевой нож был наготове. Кара следовала за ним, стараясь ступать точно в его следы, её дыхание было прерывистым и частым.

Предрассветный полумрак и клубы тумана, поднимающиеся от земли, скрывали их от любопытных глаз, но и затрудняли видимость, превращая каждый корень, каждый камень под ногами в потенциальную ловушку. Снизу, из долины, доносились приглушённые крики, отрывистые команды, тревожные звуки рога, в который, видимо, трубил Грак, пытаясь собрать своих растерявшихся воинов.

Они бежали, почти не разбирая дороги, стараясь двигаться как можно тише, но склон был усыпан сухими, ломкими ветками и мелкими, острыми камнями, которые предательски хрустели и катились из-под ног. Каждый такой звук казался им оглушительным, способным привлечь внимание всей стоянки. Они знали, что у них очень мало времени, всего несколько драгоценных мгновений, пока Грак, этот хитрый и безжалостный охотник на людей, не разберётся в ситуации и не организует настоящую погоню в их направлении.

Лёгкие горели от нехватки воздуха, ноги подкашивались от усталости и невероятного напряжения, но они не останавливались, не сбавляли темпа. Торн время от времени бросал короткий взгляд через плечо, проверяя, не отстаёт ли Кара, помогал ей на особенно крутых или скользких участках. Она, в свою очередь, предупреждала его о скрытых в траве корнях или глубоких промоинах. Их движения стали почти инстинктивными, слаженными, как у двух волков, идущих по опасному, но жизненно важному следу.

Склон постепенно становился более пологим. Впереди, сквозь редеющий, рваный туман, начали проступать тёмные, неясные силуэты старых, полусгнивших тотемных столбов – священная граница земель их племени. За ними – неизвестный, дикий, пугающий лес. Свобода была так близко, рукой подать, но и опасность, казалось, дышала им в спину.