Кости и клыки

– Что это за дьявольский огонь?! – прохрипел Зур, пытаясь прикрыть лицо рукой от едкого дыма.

Тув, увидев, что на его кожаный наруч попала капля горящей смеси, попытался сбить пламя, но оно лишь сильнее вцепилось в кожу, причиняя нестерпимую боль. Он закричал, инстинктивно сунув руку в стоявший рядом глиняный кувшин с водой, но это не помогло – огонь продолжал шипеть и гореть.

Воспользовавшись хаосом и паникой, вызванной "огненными стрелами", Волки Следопыта и оставшиеся "Соседи" ринулись на штурм. Прикрываясь вспышками и стеной дыма, они прорвались через то, что ещё недавно было оборонительными сооружениями. Волки двигались впереди, их ножи из лучшего, тёмного кремня, зловеще сверкали в отсветах пламени. Они действовали с холодной, расчётливой жестокостью, их движения были быстрыми и точными.

Зур, несмотря на возраст и дым, застилавший глаза, отчаянно отбивался своим коротким, тяжёлым копьём, успев нанести рану одному из Волков. Но другой Волк обошёл его сбоку и нанёс стремительный удар обсидиановым ножом в незащищённый бок. Старый воин охнул и осел на землю.

Бран Младший, видя гибель товарища, с яростным рёвом бросился на ближайшего "Соседа", но тот увернулся, и в этот момент ещё одна "огненная стрела" попала ему прямо в грудь. Одежда мгновенно вспыхнула, и воин, объятый пламенем, с душераздирающим криком рухнул замертво.

Тув, которому всё же удалось сбить пламя с руки, оставив на ней страшный ожог, понял, что сопротивление бесполезно. Он попытался отступить, скрыться в темноте, но один из Волков, быстрый, как тень, перехватил его. Короткая, отчаянная схватка закончилась не в пользу воина Щуки.

Нападавшие не стали задерживаться. Быстро обыскав павших и забрав их оружие, они подожгли всё, что ещё могло гореть, и так же внезапно, как и появились, растворились в ночной тьме. Они оставили после себя лишь дымящиеся руины, изуродованные тела защитников и новый, леденящий душу страх перед "огнём, который не гаснет от воды".

Это была первая, но жестокая демонстрация новой силы Следопыта и его союзников. И она произвела на всё племя, узнавшее о ней на рассвете, ужасающее впечатление. Авторитет Гроха, не сумевшего защитить даже своих элитных воинов на укреплённом посту, пошатнулся ещё сильнее. Теперь каждый понимал: враг стал не только смелее и хитрее, но и обрёл какое-то новое, тёмное знание, против которого их привычные методы борьбы могли оказаться бессильны.

Глава 24: Клятва у Реки

Ночь после ужасающей атаки на дальний пост и публичного унижения Кары Граком была особенно тёмной и гнетущей. Стоянка затихла, но это была не тишина покоя, а тишина затаённого страха. Патрули Грака, удвоенные после последних событий, рыскали по периметру, их тени мелькали в отсветах редких, притушенных костров. Любое неосторожное движение, любой звук могли привлечь их внимание.

Несмотря на смертельную опасность, Кара и Торн решились на встречу. Их обычное тайное место у старой плакучей ивы было теперь слишком рискованным – Грак мог установить там засаду. Они выбрали заброшенную, полуобвалившуюся землянку на самом краю стоянки, почти у самой кромки леса, куда редко кто заглядывал даже днём.

Кара пробиралась к землянке, как тень, её сердце бешено колотилось от страха и отчаяния. Каждая хрустнувшая под ногой ветка, каждый шорох в кустах заставляли её замирать и прислушиваться. Торн уже ждал её внутри, скрытый густым мраком. Когда их руки встретились в темноте, они оба вздрогнули – от холода ночи и от ледяного прикосновения общей беды.

Они сидели на холодной, сырой земле, прижавшись друг к другу, пытаясь согреться и найти хоть какую-то опору в этом рушащемся мире. Лица их, едва различимые в слабом свете, пробивавшемся сквозь щели в обветшалой крыше, были бледными и измученными. Слова давались с трудом, голос срывался. Оба были подавлены последними событиями: ультиматум Грома, жестокость Гроха, злобная травля Грака, ужасающая демонстрация силы Следопыта. Казалось, весь мир ополчился против них, против их любви, против их права на жизнь. Но в их глазах, помимо страха и отчаяния, горел и другой огонь – огонь затаённой, отчаянной решимости. Они были загнаны в угол, но ещё не сломлены.

– Отец… он дал мне срок до завтрашнего утра, – прошептала Кара, её голос дрожал, как натянутая струна. – Либо Корм… либо суд вождя. Грак… он уже почти открыто обвинил меня во всех грехах. Они не оставят меня в покое, Торн. Они сломают меня. Или убьют.

Торн стиснул зубы, его лицо в полумраке казалось высеченным из камня.

– Атака на пост… это не просто набег, Кара. Этот огонь… он другой. Следопыт обрёл новую, страшную силу. И он не остановится, пока не сожжёт всё племя дотла. Грох безумен. Он ищет врагов среди своих, пока настоящие демоны стучатся в наши ворота. Оставаться здесь – значит ждать, когда нас принесут в жертву его страхам или сожгут в огне Следопыта.

Они замолчали, и в этой тишине, нарушаемой лишь их прерывистым дыханием да далёким воем ночного ветра, пришло горькое, но ясное осознание. Все пути внутри племени были отрезаны. Все надежды на справедливость, на благоразумие вождей, на заступничество шаманов – всё рухнуло. У них не осталось выбора. Побег, который раньше казался безумной авантюрой, теперь стал единственным, отчаянным шансом на спасение. Шансом не только на спасение своей любви, но и на спасение своих жизней.

– Мы должны уходить, – твёрдо сказал Торн, его голос обрёл стальную решимость. – Сегодня же. Под покровом этой ночи. Другого шанса у нас не будет.

Кара посмотрела на него, и в её глазах, полных слёз, вспыхнул ответный огонь.

– Да, – прошептала она. – Уходить. Вместе.

Решение, тяжёлое и окончательное, повисло между ними в затхлом воздухе заброшенной землянки. Больше не было сомнений, не было метаний – лишь горькая ясность и отчаянная решимость. Они вышли из своего убогого укрытия под покровом глубокой ночи, когда даже самые бдительные патрули Грака могли задремать или укрыться от пронизывающего речного ветра. Держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте, и чтобы черпать силы в прикосновении, Кара и Торн бесшумно прокрались к берегу Дона.

Река в этом месте была скрыта от стоянки густыми, плакучими ивами, чьи ветви, словно скорбящие руки, опускались до самой воды. Дон лежал перед ними – тёмный, молчаливый, могучий, свидетель бесчисленных поколений, их радостей и трагедий. Лишь тусклый, холодный свет далёких звёзд едва пробивался сквозь разрывы в облаках, отражаясь на его неспокойной поверхности неверными, дрожащими бликами.

Они остановились у самой кромки воды, там, где речные волны тихо шептали свою вечную песнь, набегая на прибрежный песок. Вместо громких, многословных клятв, которые могли бы привлечь нежелательное внимание или показаться пустым звуком перед лицом нависшей над ними смертельной опасности, они совершили свой собственный, безмолвный, но оттого не менее значимый ритуал.

Кара первой опустилась на колени. Она осторожно зачерпнула в сложенные ковшиком ладони холодную, живую воду Дона. Поднявшись, она подошла к Торну и, глядя ему прямо в глаза, где в эту минуту отражались и страх, и любовь, и стальная решимость, медленно окропила его лоб, щёки, грудь этой священной водой. Затем она окропила и себя, словно смывая с них обоих пыль старой жизни, старых обид и страхов, и одновременно прося Реку-Мать о защите и благословении на их опасном пути. Вода была ледяной, но от её прикосновения по телу разливалось странное, почти обжигающее тепло.

Торн, его лицо было суровым, но в глазах светилась бесконечная нежность, достал из-за пазухи маленький, потёртый от времени амулет – волчий клык, оправленный в кусочек кожи, который он носил на шее с самого детства. Это был подарок его погибшего отца, единственная память о нём, его талисман, его защита. Он молча снял амулет со своей шеи и, перехватив взгляд Кары, такой же прямой и полный доверия, осторожно надел его ей на шею. Клык лёг на её тёплую кожу, и Кара почувствовала, как его древняя, дикая сила вливается в неё.

В ответ Кара, её пальцы слегка дрожали, но движения были уверенными, сняла со своего запястья простой, но дорогой её сердцу плетёный браслет. Он был сделан из мелких, перламутровых речных ракушек, которые она сама собирала на отмелях Дона, и ивовых волокон, сплетённых в сложный, только ей известный узор. Этот браслет был частью её, символом её связи с рекой, с её кланом, с её прошлой жизнью. Она взяла руку Торна и аккуратно, но крепко повязала браслет на его сильное, мозолистое запястье.

Они стояли так мгновение, рука в руке, их взгляды встретились и сплелись в один, неразрывный узел. В этом молчаливом обмене амулетами, в этом окроплении речной водой, в этом глубоком, всепонимающем взгляде было больше силы, больше верности, больше любви, чем в любых, самых пышных и громких словах. Это была их безмолвная клятва – быть вместе, до конца, что бы ни случилось. Это было их прощание со старым миром и их первый, робкий шаг в новую, пугающую, но общую неизвестность.

Вода Дона, зачерпнутая Карой, была ледяной, но от её прикосновения к лицу Торна, а затем и к её собственному, по телу словно пробежал очищающий огонь. Обмен амулетами – его волчий клык на её запястье, её браслет из ракушек на его руке – был безмолвной клятвой, крепче любых слов.

Едва они выпрямились, из прибрежных зарослей ивняка бесшумно, как тень, выскользнул Рок. Его лицо, обычно насмешливое, было серьёзным.

– Я слышал ваш шёпот у старой землянки, – его голос был тих и хрипл. – И я видел, как Грак ставит своих ищеек даже там, где мыши боятся шуршать. Следопыт обезумел. Но не все Волки пошли за ним. Харт и те немногие, кто ещё помнит честь, ушли на север, ищут новое логово. Я… я остался. Попытаться хоть что-то исправить. Или хотя бы предупредить тех, кто ещё может спастись.

Он протянул Торну небольшой кожаный мешочек.

– Здесь немного вяленого мяса тура, кремень и огниво. И вот это, – он достал из-за пазухи короткий, остро заточенный нож из тёмного, почти чёрного кремня, с удобной рукоятью, обмотанной кожаным ремешком. – Это от Харта. Он просил передать тому, кто осмелится бросить вызов теням. На вашем пути будет много опасностей. Следопыт знает все тропы. И «Соседи» рыщут повсюду. Я постараюсь запутать следы вашей погони, насколько смогу, пущу их по ложному следу к Чёрным Болотам. Но дальше… дальше вы одни.

Кара и Торн, потрясённые этой неожиданной помощью, лишь кивнули, не находя слов. После того как Рок так же бесшумно исчез в темноте, Кара и Торн на мгновение замерли, потрясённые этой неожиданной помощью.

– Времени нет, – голос Торна был твёрд. Он быстро развязал мешочек. – Мясо, огниво… это уже много. Харт… он всегда был честным Волком. – Он посмотрел на Кару, его глаза горели решимостью. – Восточный склон, как и думали. Там, где терновник гуще всего. Прорвёмся к болотам. Уходим до рассвета, пока туман.

Кара кивнула, её сердце всё ещё бешено колотилось, но страх уступал место холодной, отчаянной решимости.

– Мои припасы… они скудны, но вместе с этим, – она кивнула на мешочек Рока, – нам хватит на несколько дней. Главное – уйти незамеченными.

Они не стали тратить драгоценные мгновения на детальное планирование здесь, у реки, где каждый шорох мог их выдать. Основные решения были приняты. Дон молчаливо хранил их клятву и тайну их отчаянного рывка.

На грани: Побег и Преследование

Глава 25: Первые Шаги к Свободе

Кара сидела, плотнее кутаясь в свою единственную, изрядно потрёпанную оленью шкуру, и смотрела на едва тлеющие угли их крошечного, тщательно скрытого под нависающими ветвями старой плакучей ивы костерка. До рассвета, который должен был принести либо спасение, либо неминуемую гибель, оставалось несколько самых долгих, самых тревожных часов. Ночь была холодной, и сырой туман, поднимавшийся от Дона, пробирал до костей. В голове, словно тени от неровного, колеблющегося пламени, мелькали обрывки последних, безумных дней – тех дней, что прошли с той страшной ночи у реки, когда их судьбы, их жизни сплелись в один тугой, почти неразрешимый узел запретной любви и отчаянной, почти безумной надежды на спасение.

Пальцы её сами собой сжались, вспоминая холод острого кремнёвого ножа, который она теперь постоянно носила за поясом, и тепло руки Торна, когда он, несколько дней назад, в их первом, временном убежище – заброшенной, полуразрушенной коптильне на самом краю стоянки, – показывал ей едва заметную, смертельно опасную тропу на грубо начертанной на куске старой берёзовой коры карте. Каждый шорох заставлял её вздрагивать – это Грак? Или просто ветер играет с сухими, прошлогодними листьями ольхи, что густо росла у ручья, укрывавшего их хрупкое пристанище в эту последнюю ночь?

Тогда, в промозглом, пахнущем едким дымом и прелью сумраке старой коптильни, сразу после того, как Рок, этот неожиданный, молчаливый и такой не похожий на других Волков союзник, исчез так же внезапно, как и появился, оставив их со своим скудным, но таким драгоценным даром и ещё более тяжёлым бременем выбора, они впервые заговорили о побеге не как о несбыточной, безумной мечте, а как о единственно возможном, неотвратимом шаге. Голоса их были тихими, прерывистыми, полными затаённого страха, но в них уже не было прежней, парализующей волю безнадёжности – только мрачная, холодная, почти ледяная решимость.

Торн тогда сказал, проверяя остроту своего боевого ножа, единственного наследия, оставшегося от отца: «Главное – уйти от погони Грака. Он будет искать нас в первую очередь вдоль реки, к югу, там, где наши кланы веками враждуют за рыбные места и плодородные затоны. Он никогда не поверит, что мы осмелимся сунуться на восток, в дикие, неизведанные леса и топкие, гибельные болота, где, по слухам, даже матёрые волки не всегда находят себе добычу и где, как говорят старики у костра, обитают злые, голодные духи давно забытых, исчезнувших племён».

А Кара, перебирая в небольшом кожаном мешочке Рока вяленое мясо тура и два острых кремня с кусочком сухого трута, ответила, её голос был на удивление твёрд, несмотря на внутреннюю дрожь, сотрясавшую всё её существо: «И выжить в этом лесу, Торн. Мы не знаем, что ждёт нас там. Хищники, которых мы никогда не видели… голод, который может свести с ума… холод, от которого стынет кровь в жилах… И эти… ‘Соседи’, о которых теперь с ужасом шепчутся у каждого костра после их последнего, жестокого набега. Рок говорил, Следопыт не просто указал им путь к нашим запрудам, он дал им какое-то новое, страшное оружие, научил их чему-то такому, чего мы не знаем, чему не сможем противостоять. Они теперь не просто дикари с дубинами и каменными топорами, они стали послушным орудием в его тёмном, разрушительном замысле».

И тогда же, почти без лишних слов, лишь обменявшись долгими, полными отчаяния и взаимной поддержки взглядами, они распределили роли в их предстоящем, смертельно опасном путешествии: Торн – путь, оружие, защита. Он, как Щука, как воин и охотник, лучше знал повадки диких зверей, умел читать едва заметные следы на земле и в лесу, мог постоять за себя и за неё в схватке. Она, как дочь Бобра, хранительница очага и мастерица, – припасы, укрытие, знание целебных и съедобных трав, которые могли спасти от ран, голода или случайной отравы. Она была более наблюдательна, более осторожна, её чутьё на опасность было не хуже, чем у лесной рыси.

И потекли дни, наполненные тайным, лихорадочным, смертельно опасным трудом, когда каждый неверный шаг, каждое неосторожное слово могли привести к неминуемой гибели. Кара, под предлогом сбора целебных трав для якобы больной старой тётки из клана Лебедя, уходила к дальним, заросшим густой осокой и цепким хвощом ручьям, где, по её словам, росли нужные ей корни белой ивы для отвара от лихорадки и широкие листья подорожника для заживления глубоких ран, и попутно, зорко оглядываясь по сторонам, выискивала съедобные ягоды – терпкую, горьковатую калину, кислую, но питательную морошку, – пряча их в потайных кармашках своей изношенной одежды или в специально сплетённой из тонких ивовых прутьев небольшой, плоской котомке, которую она носила под плащом. Торн же, уходя «на охоту» и возвращаясь зачастую с пустыми руками, чем вызывал всё большее недовольство и подозрения у прямолинейных и не слишком умных воинов своего клана, часами выслеживал не зверя, а пути отхода. Он изучал крутые, каменистые склоны окрестных холмов, поросшие колючим, почти непролазным терновником и редкими, кривыми, цепляющимися за камни соснами, запоминая каждую едва заметную звериную тропку, каждый глубокий, заросший бурьяном овраг, где можно было бы укрыться от погони или запутать след. Он ночами, рискуя быть застигнутым врасплох случайным патрулём Грака, мастерил лёгкие, но смертоносные дротики с острыми костяными наконечниками, которые он отыскал среди старых запасов своего отца, пряча их в дупле старого, трухлявого дуба на самом краю леса, и оттачивал свой боевой нож до тех пор, пока тот не мог срезать самый тонкий волос с его руки.

Кара вздрогнула, отгоняя цепкие, тревожные воспоминания, которые, казалось, только усиливали холод, пробирающий её до костей. Сейчас, в их последнем, самом надёжном укрытии перед решающим рывком, они снова, уже в который раз за эту бесконечную ночь, перебрали свои скудные, почти ничтожные пожитки, разложенные на куске старой, жёсткой медвежьей шкуры. Несколько полосок вяленого мяса, оставшихся от щедрого, хоть и опасного дара Рока, горсть сморщенных ягод, несколько пучков высушенных целебных трав. Три лёгких дротика Торна, два ножа – его отцовский боевой и тот, костяной, что передал Харт, – праща с горстью гладких, тяжёлых речных камней. Это было всё, что отделяло их от голодной смерти в диком лесу или от острого кремнёвого наконечника копья безжалостного Грака.

Торн, прислушиваясь к каждому ночному звуку, доносившемуся из долины, где раскинулась их спящая, но полная затаённой угрозы стоянка, шёпотом сообщил Каре о последнем, жизненно важном изменении в расписании патрулей Грака, которое он с невероятным риском для жизни заметил сегодня днём, пробираясь к этому месту:

– Они усилили посты у южной переправы через Дон, там, где река делает крутой изгиб и сужается. Там теперь не два, а четыре воина. Значит, Грак всё ещё ждёт, что мы, как трусливые, глупые зайцы, побежим вдоль реки, к землям других, возможно, враждебных племён. Наш путь на восток, через эти густые заросли дикой, колючей малины и жгучей, высокой крапивы у самого подножия склона, где даже днём редко кто ходит из-за змей и топких мест, остаётся самым незащищённым. Это наш единственный, самый отчаянный шанс.

Кара молча кивнула, её сердце сжалось от ледяного прикосновения страха, но в глубине её глаз уже разгорался холодный, упрямый огонёк решимости. Она была готова. Готова к этому первому, самому страшному шагу в неизвестность.

Глава 26: Шёпот Союзников

Ночь перед рассветом, который должен был разорвать их жизни на «до» и «после», казалась бесконечной. В заброшенной землянке на самом краю стоянки, пропахшей сыростью, прелью и застарелым страхом, горела одна-единственная, тускло чадящая лучина. Её колеблющийся, призрачный свет выхватывал из мрака четыре напряжённые фигуры. Кара и Торн сидели на холодной земляной лежанке, плечом к плечу, их руки были крепко сцеплены. Напротив, на грубо сколоченной лавке, примостилась Ильва, кутаясь в свой плащ из лебяжьего пуха, её лицо было бледным, но решительным. В самом тёмном углу, почти сливаясь с тенями, недвижно стоял Хадан, немой Волк, его присутствие ощущалось скорее, как сгусток воли, чем как физическое тело.

Воздух был тяжёлым от невысказанных страхов и отчаянной надежды. Каждое слово произносилось шёпотом, каждый взгляд был полон значения. Кара посмотрела на Ильву, и перед её внутренним взором, словно ожившая картина, промелькнули события нескольких минувших, тягучих, как смола, дней.

Флешбэк:

Кара нашла Ильву у ручья, где та, в полном одиночестве, склонившись над водой, тщательно полоскала какие-то белые ритуальные ткани клана Лебедя, готовясь к очередному обряду. Подошла тихо, стараясь не напугать, но Ильва, обладавшая чутким слухом, всё равно вздрогнула и резко обернулась. Увидев Кару, её глаза расширились от испуга, она побледнела.

– Кара! – её голос был испуганным шёпотом. – Что ты здесь делаешь? Если Грак или кто-нибудь из его ищеек увидит нас вместе… он не пощадит никого, кто тебе поможет! Ты же знаешь, какие ужасные слухи он распускает! Он обвинит меня в пособничестве… в осквернении священных законов Лебедя!

В её голосе звенел неподдельный, животный страх, её руки, всё ещё державшие мокрые ткани, заметно дрожали.

Кара сделала шаг ближе, её взгляд был полон отчаяния и мольбы.

– Ильва, у меня нет другого выхода, – её голос был едва слышен, но в нём звучала такая безысходность, что сердце Ильвы невольно сжалось. – Гром… он поставил мне условие. Либо Корм, либо… либо суд вождя. Ты же знаешь, что это значит. Грак не успокоится, пока не увидит меня растоптанной, униженной, уничтоженной.

Ильва смотрела на подругу, на её измученное, осунувшееся лицо, на тёмные круги под глазами, на запекшиеся слёзы на щеках. Она вспомнила их беззаботное детство, их тайны, которые они доверяли только друг другу, их смех у реки, когда они, ещё совсем девочками, вместе плели венки из полевых цветов и мечтали о будущем. И вспомнила холодную, злую усмешку Грака, его тяжёлый, пронизывающий взгляд, от которого стыла кровь в жилах. Мучительная борьба отразилась на её лице. Она отвернулась, её плечи мелко вздрагивали. Она смотрела на быстрое, неспокойное течение Дона, на плакучие ивы, что смиренно склонили свои длинные, зелёные ветви к самой воде. В её душе отчаянно боролись страх перед гневом вождя, перед позором, который мог обрушиться на её клан, на её семью, и давняя, искренняя, почти сестринская дружба с Карой, невыносимая жалость к её незаслуженным, жестоким страданиям.

– Я… я не могу, Кара… – прошептала она, её голос был полон слёз. – Это слишком опасно… Меня заклеймят как нарушительницу священных запретов, отвернувшуюся от своего клана… Моя семья… они пострадают из-за меня…

Она замолчала, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Затем, с внезапной, почти отчаянной решимостью, она резко обернулась. В её глазах, всё ещё полных слёз, блеснул твёрдый, непоколебимый огонёк.

– Но я и смотреть не могу, как тебя губят! – её голос обрёл неожиданную силу. – Хорошо. Я помогу. Скажи, что нужно. Но если нас поймают… клянусь перьями Священного Лебедя, прародителя нашего клана, я скажу, что действовала одна! И пусть духи будут мне судьёй!

Торн перевёл взгляд на Хадана, стоявшего в тени. Этот немой Волк, отвергнутый и своим кланом, и племенем, оказался неожиданным, но таким важным союзником. Память вернула Торна в ту ночь, когда он, рискуя всем, отыскал его…

Флешбэк:

Торн нашёл Хадана в развалинах старой, заброшенной землянки, которую обходили стороной даже самые любопытные дети. Волк был насторожен, как дикий зверь, его рука не отрывалась от рукояти грубого костяного ножа. Торн поднял пустые ладони, показывая мирные намерения. Он говорил быстро, шёпотом, не скрывая отчаяния – о Каре, о себе, о тупике, в который их загнал Грох. Он не просил о многом, лишь о совете, о знаке, как избежать ловушек Следопыта, чья тень нависла над лесом.

Хадан слушал, его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине тёмных глаз что-то дрогнуло. Он понял. Следопыт был и его врагом. Когда Торн закончил, Хадан молча кивнул. Затем, на пыльном земляном полу, он остриём ножа начертил несколько знаков: волчий след, перечёркнутый крестом, а рядом – две идущие рядом человеческие фигурки. Знак вопроса он не поставил.

На следующую их тайную встречу Хадан принёс небольшой, туго связанный пучок сухих, горько пахнущих трав. Жестом он показал Торну, что эти травы, если их сжечь или растолочь и рассыпать по следу, могут сбить с толку даже самых чутких собак и опытных преследователей. Затем он снова чертил на земле: их предполагаемый путь на восток, а поперёк – несколько жирных, угрожающих волчьих следов. Патрули Следопыта. Но чуть в стороне от основного маршрута Хадан провёл тонкую, едва заметную линию – тайная тропа, обходящая один из самых опасных постов. На прямой вопрос Торна (заданный скорее взглядом и жестом, чем словами) о помощи в отвлекающем маневре, Хадан коротко, но твёрдо кивнул.

Торн тогда почувствовал к этому молчаливому, опасному изгою глубокое, почти братское уважение. В мире, где слова часто оказывались ложью, безмолвное действие Хадана стоило тысячи клятв.

Лучина в землянке затрещала, осыпая на пол крошечные искорки, и вырвала их из воспоминаний. Настоящее требовало решений.