Кости и клыки

Возвращаясь в стоянку под покровом сумерек, Торн чувствовал, как растёт его тревога. Следопыт, или те, кого он привёл, не просто дикари с дубинами. Они обладали знаниями, которых не было у его племени, и использовали их с пугающей эффективностью. Побег становился не просто спасением любви, а единственным шансом выжить перед лицом этой новой, непонятной и оттого ещё более страшной угрозы.

Не прошло и нескольких дней после нападения на запруды, как новая волна ужаса захлестнула стоянку. Дозорные Щуки, вернувшиеся с дальней разведки с восточных пастбищ, принесли вести, от которых стыла кровь в жилах. Их лица были серы от усталости и плохо скрываемого страха, одежда порвана, а на оружии виднелись свежие зазубрины.

– Вождь, – доложил Бран, одноглазый военачальник Гроха, его голос был хриплым и напряжённым. – "Соседи"… они снова осмелели. И не просто осмелели – они глумятся над нами! Мы нашли место их недавней стоянки, всего в полудневном переходе от наших земель. Они… они угнали часть стада туров, которое отбилось от основного. А вожака стада, самого крупного и сильного быка, они убили. Не для еды, вождь. Они принесли его в жертву своим кровавым богам.

Бран с трудом сглотнул, прежде чем продолжить.

– Его шкура… она была вся изрезана их мерзкими перевёрнутыми спиралями. И не только. Там были и другие знаки – волчьи следы, переплетённые с символами огня, которых мы раньше не видели. Всё это было обмазано кровью тура. А вокруг… вокруг снова множество отпечатков волчьих лап, смешанных со следами людей. Сомнений нет, Следопыт не просто указывает им путь. Он делится с ними какой-то своей тёмной силой, своими ритуалами. Он ведёт их, как стаю голодных хищников, на нашу землю.

По толпе, собравшейся у костра, чтобы услышать новости, пронёсся испуганный ропот. Женщины ахали, прижимая к себе детей. Мужчины хмурились, их руки невольно тянулись к рукоятям ножей и копий. Паника, до этого тлевшая под пеплом повседневных забот, вспыхнула с новой силой.

Грох слушал донесение, его желваки ходили ходуном, а лицо побагровело от ярости. Но за этой внешней яростью, в глубине его налитых кровью глаз, плескался застарелый, почти животный страх. Он резко поднялся, обводя племя тяжёлым взглядом.

– Враги у наших ворот! – прогремел он, и его голос, усиленный гневом и страхом, заставил вздрогнуть даже самых смелых воинов. – Они смеются над нами! Они оскверняют нашу землю, нашу добычу! Они убивают наших священных животных! И всё потому, – его голос набрал силу, – что среди нас есть те, кто ослабляет наш дух! Кто не чтит законы предков! Кто своим неповиновением, своими тайными делами гневит Реку-Мать и духов земли!

В этот момент перед его внутренним взором, словно ожившая картина из кошмара, встал тот далёкий, страшный день. Много зим назад. Он – ещё молодой, но уже сильный и уважаемый воин клана Щуки. Их стоянка, тогда располагавшаяся ближе к степным просторам, подверглась внезапному, яростному набегу такого же дикого, безжалостного племени, пришедшего из бескрайних степей. Враги нахлынули, как саранча, сжигая жилища, убивая всех без разбора. Грох сражался, как лев, его копьё и боевой топор несли смерть нападавшим. Но их было слишком много. И когда дым рассеялся, и враги отступили, унося с собой добычу и пленных, Грох нашёл то, что навсегда раскололо его душу. Его единственный сын, Архат, ещё совсем мальчишка, но уже мечтавший стать таким же сильным воином, как отец, лежал на земле, его маленькое тельце было пронзено вражеским дротиком. Грох тогда не плакал. Он выл. Выл от горя, от ярости, от бессилия. Он не смог уберечь своего сына. Не смог защитить своё племя от внезапного удара.

Эта боль, эта вина, это чувство бессилия перед лицом жестокой, слепой силы до сих пор жгли его сердце, прячась под маской суровости и властности. И теперь, видя новую, ещё более страшную угрозу в лице Следопыта и его таинственных союзников, Грох снова чувствовал этот леденящий душу страх. Страх повторения. Страх снова оказаться бессильным. И этот страх делал его ещё более жестоким, ещё более подозрительным. Он искал виновных, искал козлов отпущения, на которых можно было бы выместить свою ярость и свой страх, заставляя племя платить за его собственные старые раны.

– Я не потерплю этого больше! – продолжал греметь Грох, его голос дрожал от плохо скрываемых эмоций. – Духи требуют очищения! Мы должны быть едины и сильны! Любое подозрительное поведение, любое нарушение моих приказов или древних табу будет немедленно расследовано и сурово наказано! Как пособничество врагу! Мы вырвем эту гниль из нашего племени! Мы покажем духам нашу силу и нашу ярость!

Он приказал усилить патрули, ужесточить дисциплину, провести новые ритуалы умилостивления, требуя всё новых и новых жертв. Но страх в племени лишь нарастал, подпитываемый как внешней угрозой, так и тиранией собственного вождя.

Поздним вечером, когда стоянка погрузилась в тревожный, чуткий сон, а патрули Грака, словно тени, скользили между жилищами, Кара и Торн снова встретились в своём тайном убежище у старой коптильни. Риск был огромен, но необходимость обсудить последние события, поделиться страхами и укрепить свою решимость была сильнее.

Вместо долгих, мучительных обсуждений – короткий, напряжённый обмен информацией, произнесённой почти беззвучным шёпотом. Кара рассказала о всё более невыносимом давлении со стороны отца, о зловещих словах Урга и Лары, о чувстве загнанности и безысходности. Торн, его лицо было мрачным, но решительным, поделился своими последними находками во время рискованных вылазок, рассказал о новых следах "Соседей" и о том, как едва не был обнаружен их патрулём.

Они смотрели друг на друга, и в их глазах, освещённых лишь тусклым светом далёких, умирающих звёзд, отражалась не только любовь, но и общая, смертельная опасность. Решение бежать, которое зрело в их сердцах уже давно, теперь стало почти осязаемым, как туго натянутая тетива лука перед выстрелом. Оставаться – значило неминуемо погибнуть, либо от руки Гроха, ищущего жертв для умилостивления своего страха, либо от клыков Следопыта и его новых, ужасающих союзников. Выбор был сделан. Оставалось лишь дождаться подходящего момента, чтобы сделать последний, отчаянный рывок к свободе.

Глава 18: Круг Сужается

Дни после тревожных новостей с границы и яростной речи Гроха потекли для Кары вязкой, удушливой смолой. Каждый рассвет приносил не облегчение, а новую порцию страха. Солнце, казалось, светило тусклее, река шептала не успокаивающие песни, а зловещие предупреждения.

Гром, её отец, после разговора с вождём и старейшинами клана Бобра, стал тенью самого себя. Его обычная суровость сменилась мрачной, тяжёлой непреклонностью. Однажды утром, когда Кара перебирала запасы сушёной рыбы, пытаясь незаметно отложить часть для их с Торном тайника, он подошёл к ней, и его голос не оставил места для надежды.

– Кара, – начал он без предисловий, его взгляд был твёрд, как донский кремень. – Я говорил со старейшинами. И с вождём. Времени на пустые разговоры и девичьи капризы больше нет. Духи требуют порядка в нашем доме, клан требует силы и продолжения рода. К следующему новолунию ты должна дать своё согласие выйти замуж за Корма. Это не просьба, дочь. Это решение. Для твоего же блага и для блага всех нас. Грох… он очень внимательно следит за нашим кланом, за каждым проявлением непокорности.

Кара почувствовала, как ледяное кольцо сжалось вокруг её сердца. Новолуние… это всего несколько дней. Она попыталась возразить, сказать, что это насилие над её волей, что Корм ей не люб, но Гром лишь отмахнулся, как от назойливой мошки.

– Хватит! – его голос сорвался на рык. – Ты сделаешь, как сказано! Иначе… иначе я сам не знаю, что с тобой будет!

Он резко развернулся и вышел, оставив Кару с горечью во рту и холодным ужасом в душе. Срок был назначен. Капкан почти захлопнулся.

А Грак, упиваясь своей новой ролью правой руки вождя и главного блюстителя "порядка", не дремал. Он словно огромный, ядовитый паук плёл свои липкие сети вокруг Кары и Торна. Его воины-доносчики, такие же злобные и завистливые, как он сам, шныряли по стоянке, вынюхивая, подслушивая, докладывая о каждом подозрительном слове, о каждом косом взгляде.

Кто-то видел, как Кара слишком долго сидела одна у реки, глядя на воду невидящими глазами. Кто-то заметил, что Торн, вернувшись с "охоты" без добычи, был необычно задумчив и что-то прятал под своей подстилкой из шкур. Однажды Грак, обыскивая место одной из их предполагаемых тайных встреч у старой коптильни, торжествующе поднял с земли осколок кремня особой, удлинённой формы – такие обычно использовали воины Щуки для правки острия своих копий. Он сунул его за пояс. Позже, когда Кара отлучилась к реке, он незаметно подбросил этот кремень ей под подстилку из старых шкур.

Он не спешил с докладом Гроху. Он хотел большего. Действуя хитро, через старых, болтливых женщин клана, которым он нашептывал якобы случайно услышанные "тревожные вести", Грак начал целенаправленно распускать слухи. По стоянке пополз ядовитый шёпот: "Дочь Грома совсем от рук отбилась, носит воду для чужого огня… Говорят, её следы всё чаще ведут к костру этого выродка Щуки, Торна… А не потому ли на нас беды сыплются, что среди нас есть те, кто оскверняет законы крови, гневя духов земли и отворачивая удачу от охотников?" Слухи, как речная грязь после половодья, прилипали к имени Кары, делая её жизнь всё более невыносимой.

Кара чувствовала косые взгляды, слышала шёпот. В отчаянии, Кара попыталась «случайно» испортить партию ивовых прутьев, предназначенных для свадебных корзин, надломив несколько в самых видных местах. Это закончилось лишь гневным окриком Дарры и ещё более пристальным наблюдением со стороны женщин клана. Корм, польщённый, неуклюже ухаживал. Кара отвечала ледяным молчанием. "Неблагодарная девка!" – шипели ей вслед.

Её мысли были полны отчаяния.

А Грак не просто распускал слухи, а подбрасывал «доказательства» – например, обрывок ткани, похожей на одежду Торна, рядом с местом, где видели Кару. Его ненависть к Бобрам настолько сильна, что он готов на любую подлость. Однако, видя слепую ярость Гроха и его всё более иррациональные решения, в душе Грака иногда просыпалась тень сомнения – не заигрался ли вождь, не ведёт ли он племя к пропасти? Но эти сомнения он тут же глушил новой порцией ненависти и жаждой мести.

Флешбек Грака – Истоки Ненависти

Солнце садится, окрашивая реку в кровавые тона. Грак стоит на берегу, глядя на запруды Бобров. Память возвращает его на много лет назад. Он – ещё подросток. Его младшая сестра, Лина, смешливая и быстрая, как рыбка, играет у воды. Она запуталась в сетях, расставленных Бобрами слишком близко к берегу, в месте, где обычно купались дети. Бобры были неосторожны, или просто поленились убрать сети на день. Грак слышал её крики, бросился на помощь, но было поздно. Он вытащил её безжизненное тельце из воды, из этих проклятых ивовых пут. Старейшины Бобров тогда откупились дарами, говорили о несчастном случае. Но Грак видел в их глазах лишь равнодушие. С тех пор ненависть к Клану Бобра, к их запрудам, к их самодовольству, поселилась в его сердце чёрным, ядовитым змеем. Кара, дочь Грома, главного мастера запруд, стала для него олицетворением всего, что он ненавидел.

Глава 19: Отголоски Раскола и Сны наяву

На стоянку, окутанную предрассветным туманом и запахом вчерашнего страха, он вошёл как тень – Рок, один из немногих Волков, сохранивших тайную связь с Ургом. Его одежда из грубых шкур была изорвана, лицо исцарапано ветками, а в глазах, обычно циничных, плескалась неприкрытая усталость и тревога. Он миновал сонных стражников, которые лениво кивнули ему – Волки, хоть и изгои, иногда приносили вести из дальних земель или редкую дичь. Рок направился прямиком к небольшой, укрытой в скальной нише пещерке Урга.

Старый шаман уже не спал. Он сидел у едва тлеющего костерка, помешивая в глиняном горшке какой-то отвар из трав, от которого исходил горьковатый, терпкий запах.

– Земля неспокойна этой ночью, Волк, – произнёс Ург, не оборачиваясь. – Что принёс тебе ветер из твоего логова?

Рок тяжело опустился на подстилку из сухой травы.

– Ветер принёс вой, шаман. Вой раскола. Следопыт… он окончательно обезумел. Или обрёл ту силу, что искал. Харт, старый сказитель, и те немногие, кто ещё помнил заветы предков Волков, кто не хотел слепо следовать за его кровавыми ритуалами… он изгнал их. Назвал «мягкотелыми», цепляющимися за «старые, трусливые обычаи». Обвинил, что они мешают ему «разбудить истинных духов земли».

Ург замер, рука с деревянной ложкой застыла над горшком.

– Харт? Мудрый Харт… изгнан?

– Да, – Рок невесело усмехнулся. – Следопыт объявил, что старые боги мертвы или слабы, а новые требуют иной крови, иных жертв. Он теперь один правит в логове. Окружил себя самыми отчаявшимися, теми, кто готов на всё ради обещания силы и мести. Он ищет «забытые знания предков», шаман, те, что скрыты в глубинах земли, в шёпоте ветра, в молчании камней. Но он трактует их по-своему, извращает их суть ради своей обиды и жажды власти. Помнишь, как его изгнали из нашего племени много зим назад? Не за злодеяние, а за то, что он слишком глубоко полез в эти тайны, пытался подчинить себе силы, которые никому не должны служить. Они боялись его, не понимали. Вот эта обида и гложет его до сих пор. Он хочет доказать всему миру, что был прав, что его путь – путь истинной мощи. И он не остановится ни перед чем. Его глаза горят холодным огнём, шаман. Нечеловеческим.

Ург медленно кивнул, его лицо стало ещё мрачнее. Тень Следопыта, вскормленная давней обидой и извращённым знанием, становилась всё длиннее, всё опаснее.

Ночь снова принесла Каре не покой, а тревожные, рваные сны, от которых она просыпалась в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. И снова ей виделся Дон, но не спокойный и величавый, а искажённый, противоестественный. Река текла вспять, её воды, густые и тёмные, с рёвом устремлялись вверх по течению, против всех мыслимых законов. А посреди этого безумного потока зияла гигантская воронка, её края пенились багровой пеной, словно рана на теле земли. Вода в этой спирали была кроваво-красной, и она с неумолимой силой засасывала в себя всё – вырванные с корнем деревья, обломки лодок, и даже маленькие, отчаянно барахтающиеся фигурки людей, чьи крики тонули в рёве стихии. Кара чувствовала, как её саму тянет к этому ужасному водовороту, и проснулась с криком, когда уже почти сорвалась с обрыва. Её левая рука горела – шрам-спираль на запястье снова пульсировал, словно живой.

Едва забрезжил рассвет, бледный и безрадостный, Кара, не в силах больше скрывать свой ужас, поспешила к Ургу. Старый шаман уже сидел у своего маленького костра, его лицо было изборождено глубокими морщинами, словно древняя карта пережитых бурь. Он выслушал сбивчивый рассказ Кары о её сне, не перебивая, лишь изредка кивая, словно подтверждая её самые страшные опасения.

Когда она закончила, Ург долго молчал, глядя на языки пламени, пляшущие в очаге.

– Река жизни поворачивает вспять, дитя, – наконец произнёс он своим тихим, но веским голосом, – когда нарушен древний порядок, когда люди забывают заветы предков и отворачиваются от духов, что хранят эту землю. Кровь в воде – это всегда знак великой беды, знак грядущих жертв и страданий. А спираль, что засасывает всё в себя, – это не просто водоворот. Это пасть древнего хаоса, который кто-то осмелился пробудить. Он голоден, и он не успокоится, пока не насытится. Твой путь, дитя, – Ург посмотрел на Кару долгим, пронзительным взглядом, – лежит прочь от этой воронки. Уноси свои ноги, пока она не поглотила и тебя. Возможно, духи посылают тебе этот сон как последнее предупреждение.

Слова Урга, вместо того чтобы успокоить, лишь усилили тревогу Кары. Но старый шаман, казалось, принял какое-то решение. Его глаза, обычно чуть подёрнутые дымкой отстранённости, вспыхнули решимостью.

– Хаос пробудился, – сказал он, поднимаясь. – Но мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока он пожрёт нас всех. Я попытаюсь говорить с духами земли. Возможно, они ещё услышат нас.

Глава 20: Дрожь Земли и Осквернённые Камни

К полудню Ург собрал у Камня Голосов немногих, кто ещё верил в его силу и мудрость – в основном это были старики из клана Лебедя да несколько женщин из других кланов, чьи сердца были особенно чувствительны к знамениям. Грох и его воины демонстративно проигнорировали призыв шамана, считая его действия бесполезной тратой времени или даже вредным суеверием.

Ург был облачён в свой старый ритуальный плащ из лебяжьего пуха, его седые волосы были распущены, а лицо раскрашено белой глиной. Он принёс с собой белого голубя – символ мира и чистоты. Осторожно взяв птицу в руки, он что-то тихо прошептал ей, а затем одним быстрым, точным движением ритуального ножа из кости принёс её в жертву. Горячая кровь голубя окропила серую, замшелую поверхность Камня Голосов. Затем Ург воскурил пучки сухих трав – полыни, можжевельника и шалфея, – и их горьковатый, очищающий дым густыми клубами окутал камень и собравшихся.

Старый шаман начал свой древний танец-молитву, его тело двигалось в медленном, завораживающем ритме, а голос, то повышаясь до пронзительного крика, то понижаясь до едва слышного шёпота, взывал к духам земли, к Реке-Матери, к предкам. Он просил их о милости, о защите, о знаке, который указал бы путь к спасению.

И духи, казалось, ответили. Но их ответ был страшен.

Внезапно, в самый разгар ритуала, когда Ург, казалось, достиг пика своего транса, Камень Голосов издал низкий, протяжный, гудящий звук, похожий на стон самой земли. По его поверхности, там, где только что была кровь жертвенного голубя, с сухим треском побежали новые, более глубокие трещины, словно камень раскалывался изнутри. Земля под ногами присутствующих ощутимо содрогнулась, один раз, потом другой. На этот раз толчок чувствуют все, кто находится поблизости, вызывая панику. В нескольких старых жилищах на краю стоянки обваливаются подпорки, а с ближайшего утёса в реку с грохотом сыплются камни. Несколько женщин испуганно вскрикнули и прижались друг к другу. Даже бывалые старики побледнели.

Ург замер, его танец прервался. Он смотрел на растрескавшийся камень, и его лицо выражало смесь ужаса и глубокой скорби. Он понял. Его ритуал не успокоил духов. Напротив, он лишь подтвердил их гнев, их ярость, их непреклонную волю. Пробудившиеся силы были слишком могущественны, слишком древни, чтобы их можно было умилостивить простой жертвой или молитвой.

Он медленно опустился на колени перед Камнем Голосов, его плечи поникли.

– Они не слышат нас, – прошептал он, и в его голосе звучало отчаяние. – Или не хотят слышать. Гнев их велик. И он обрушится на нас.

Это событие, свидетелями которого стали пусть и немногие, быстро разнеслось по стоянке, обрастая всё новыми, пугающими подробностями. Страх в племени достиг своего пика. Даже самые закоренелые скептики, смеявшиеся над "стариковскими бреднями" Урга, теперь притихли. Землетрясение, пусть и небольшое, и расколовшийся священный камень были слишком явными знаками, чтобы их можно было игнорировать. Предсказания о грядущей катастрофе перестали казаться пустыми словами. Тьма сгущалась, и её ледяное дыхание ощущал уже каждый.

Ночь Танца Речных Духов выдалась ясной, но тревожной. Полная луна, холодная и безразличная, заливала серебристым светом священную поляну у изгиба Дона, где клан Лебедя готовился к своему древнему ритуалу. Камни, веками отшлифованные рекой, казались живыми в её неверном свете. Жрецы и жрицы в белых одеждах, украшенных лебяжьим пухом и речными ракушками, медленно двигались в гипнотическом танце, их пальцы, смоченные в охре, саже и белой глине, выводили на холодной поверхности камней древние символы: волны, летящих лебедей, круги солнца.

В самый разгар ритуала, когда тихие напевы и звуки костяных флейт, казалось, слились с шёпотом реки, Ильва, склонившаяся над одним из камней, чтобы нанести на него изображение лебедя-кликуна, вдруг резко отпрянула с приглушённым вскриком.

– Смотрите! – её голос сорвался, указывая дрожащей рукой на камень.

Все замерли. Музыка оборвалась. На гладкой, только что раскрашенной поверхности камня, там, где должно было быть светлое изображение их тотема, начали проступать тёмные, зловещие узоры. Это были перекрученные, засасывающие вниз спирали, выжженные или нанесённые чем-то чёрным, смолистым, что теперь, под действием тепла от небольших ритуальных костерков, расставленных вокруг, или от влаги свежих красок, стало особенно заметным. Не магия, нет. Чья-то злая, кощунственная рука потрудилась здесь ночью, осквернив святыню.

Пока Лебеди в ужасе смотрели на это, один из старейшин, Вейс, тот самый, что следил за звёздами, присмотрелся внимательнее.

– Это… это сажа, смешанная с жиром, – прошептал он, коснувшись пальцем одного из узоров и растерев его. – И следы от раскалённого кремня. Кто-то сделал это намеренно, чтобы напугать нас, осквернить ритуал!

Но для большинства напуганных Лебедей, да и для тех из других кланов, кто издали наблюдал за священнодействием, это выглядело как страшное знамение. Слухи о том, что сами духи отвернулись от них, что тёмные силы Следопыта способны проникать даже в самые священные места, поползли по стоянке, сея панику и усугубляя раскол. Ритуал был безнадёжно сорван. Ург стоял бледный, как полотно, понимая, что этот акт вандализма – лишь ещё одно звено в цепи событий, ведущих племя к катастрофе.

После визита к Ургу и всё более явного давления со стороны отца, Кара начала ощущать вокруг себя пустоту, холодную и липкую, как осенний туман. Слухи, распускаемые Граком и его прихвостнями, сделали своё дело. Соплеменники, раньше относившиеся к ней с симпатией или хотя бы нейтрально, теперь начали её сторониться.

Когда она подходила к общему костру, где женщины чинили сети или готовили пищу, разговоры резко обрывались. Те, кто ещё вчера дружелюбно кивал ей, теперь отводили глаза или спешно находили какое-то неотложное дело в стороне. Маленькие дети, с которыми она иногда играла у реки, теперь при её появлении испуганно жались к матерям, а те, в свою очередь, шикали на них и уводили подальше, бросая на Кару опасливые, осуждающие взгляды.

Даже в её собственном клане Бобра атмосфера стала невыносимой. Дарра, старая мастерица, всё реже заговаривала с ней, а если и говорила, то лишь о самых незначительных вещах, стараясь быстрее закончить разговор. Другие женщины открыто перешёптывались за её спиной, и до Кары долетали обрывки фраз: "…совсем от рук отбилась…", "…с этим Щукой путается, гнев духов навлекает…", "…не к добру всё это…".

Корм, её наречённый жених, напротив, стал ещё навязчивее. Ободрённый волей вождя и явным одобрением старейшин, он вёл себя так, словно Кара уже была его собственностью. Его неуклюжие попытки ухаживать, его самодовольные взгляды вызывали у Кары лишь тошноту и глухую ярость. Её резкие, холодные ответы и полное игнорирование лишь подливали масла в огонь слухов: "Виданное ли дело, такая гордячка! От хорошего парня нос воротит, значит, есть что скрывать!"

Грак наблюдал за этой травлей с нескрываемым удовольствием. Он часто "случайно" оказывался рядом, когда Кару демонстративно игнорировали или когда она оставалась в полном одиночестве, и бросал в её сторону ядовитые замечания, достаточно громкие, чтобы их услышали окружающие: "Смотрите-ка, сидит одна, как волчица-одиночка. Видать, стая её не принимает. Не к добру это, когда кто-то отбивается от своих".

Кара чувствовала себя затравленным зверем. Каждый день приносил новые уколы, новые обиды. Одиночество, тяжёлое и холодное, окутывало её, душило. Она пыталась найти поддержку у Торна, но их встречи стали ещё более редкими и опасными.

Это ледяное дыхание изоляции, это молчаливое осуждение соплеменников, которых она знала с детства, ранили её глубоко. Но вместо того, чтобы сломить её, они лишь укрепляли её решимость. Она видела, что даже если она подчинится, выйдет замуж за Корма, её не оставят в покое. Её уже заклеймили. И единственный способ спастись от этого клейма, от этой медленной смерти в сетях чужой воли и страха, – это побег. Одиночество в диком лесу, полное опасностей, теперь казалось ей меньшим злом, чем это удушающее, враждебное одиночество среди своих.

Глава 21: Точка Кипения

Новолуние приближалось неумолимо, как хищник, загоняющий свою жертву. Каждый день приносил Каре всё больше отчаяния. Гром, её отец, избегал её взгляда, но его молчание было тяжелее любых слов. Он был сломлен – давлением Гроха, страхом за свой клан, за судьбу дочери, которую он, как ему казалось, пытался спасти единственно возможным способом.