Кости и клыки

Торн тем временем, используя свою наблюдательность воина Клана Щуки, тщательно исследовал ближайшие окрестности на предмет следов зверей или возможных опасностей. Он замечал малейшие детали – сломанную ветку, примятую траву, едва заметный запах, – которые могли рассказать ему о том, кто проходил здесь до них. Он нашёл несколько старых, но ещё крепких сухих веток сосны, идеально подходящих для костра, и даже сумел смастерить из острого камня и подходящей палки подобие примитивного скребка, чтобы попытаться освежевать мелкую дичь, если им улыбнётся удача. Их клановые навыки, такие разные, теперь дополняли друг друга, становясь их единственной опорой в этой отчаянной борьбе за выживание.

Они сняли мокрую, почти ледяную верхнюю одежду, насколько это было возможно в этой тесноте, и попытались выжать из неё воду. Затем, дрожа от холода так, что зубы выбивали мелкую дробь, сели, плотно прижавшись друг к другу, делясь последними остатками тепла. Кара положила свою отяжелевшую голову ему на плечо. Он крепко обнял её, и на мгновение им показалось, что ледяной холод отступил.

Торн достал свой драгоценный кремень и тот самый, почти истлевший кусочек трута. С трудом, негнущимися, окоченевшими пальцами, он начал высекать искры. Кара, затаив дыхание, подкладывала к едва заметно тлеющей древесной пыли сухой мох. И вот, когда они уже почти отчаялись, слабый, сизый дымок превратился в крошечный, дрожащий огонёк. Эта маленькая победа над холодом и тьмой была для них дороже любого сокровища.

Хрупкое затишье, которое они с таким трудом обрели, было оплачено дорогой ценой, и будущее казалось ещё более туманным и пугающим, чем когда-либо прежде. За стенами их убогого убежища простирался огромный, неизвестный лес, полный смертельных опасностей. Но сейчас, в этот короткий миг, они были живы. И они были вместе. И это было всё, что имело значение.

Глава 36: Новый Мир, Новые Правила

Холодный, почти безжизненный свет едва занимающегося рассвета неохотно просачивался сквозь узкий лаз их временной пещеры. Кара проснулась первой, её тело всё ещё ломило от усталости и пережитого ужаса, но инстинкт выживания, обострённый до предела, не давал ей долго оставаться в забытьи. Рядом, тяжело и прерывисто дыша, спал Торн. Его лицо, даже во сне, было напряжённым, словно он продолжал сражаться с невидимыми врагами. Ночью ей снова снился чёрный дым, и на этот раз он принимал очертания огромного, безликого существа с огненными глазами, пожирающего лес и людей.

Она тихо выбралась из укрытия. Лес встретил её густым, влажным туманом и незнакомыми, тревожными звуками. Это был совершенно другой мир, не похожий на тот, что остался за Чёртовым Бродом. Вместо светлых, просторных дубрав и весёлых березняков Дона, их теперь окружали величественные, сумрачные ели и высокие, могучие сосны. Подлесок был густым, почти непроходимым. Воздух был плотным, сырым, пах прелой хвоей, грибной сыростью и какими-то незнакомыми, терпкими травами.

Даже птицы здесь пели иначе – вместо привычных трелей донских соловьёв, доносился лишь протяжный, меланхоличный посвист какой-то неизвестной лесной пичуги да резкий, тревожный клёкот дятла. На влажной, покрытой мхом земле виднелись отпечатки лап, которых Кара никогда раньше не видела. Неподалеку, у кромки леса, она заметила свежие следы диких лошадей. Это давало слабую надежду на добычу.

Голод снова настойчиво напомнил о себе. Кара, опираясь на обрывочные знания и интуицию, начала осторожно исследовать окрестности. Она с опаской пробовала незнакомые ягоды. Некоторые, ярко-красные и соблазнительные на вид, оказались невыносимо горькими. Она выкапывала неизвестные коренья. Но вот, наконец, удача! Под корнями старой ели она нашла несколько клубней, похожих на знакомый ей дикий пастернак. А чуть дальше, на небольшой, залитой утренним солнцем полянке, она увидела россыпь золотисто-оранжевых ягод морошки. Эта горсть морошки была не просто едой, это была ниточка, связывающая её с домом.

Торн, вооружившись своим верным ножом и пращой, отправился на охоту ещё затемно, надеясь застать зверя врасплох на утреннем водопое. Лес вокруг был полон незнакомых звуков и запахов, и это его настораживало. Привычные ему способы охоты здесь давали сбой; здешние звери казались хитрее и осторожнее.

Он часами, до боли в глазах, выслеживал стайку крупных беркутов, круживших высоко в небе, но могучие птицы были слишком осторожны и недосягаемы. Позже, уже почти отчаявшись, он заметил движение у небольшого, заросшего густой осокой озерца. Он провёл у воды почти полдня, пытаясь применить свои знания Клана Щуки, но вода здесь была другой – мутнее, течение почти незаметным, а рыба, если она и была, пряталась так искусно, что все его ухищрения оказывались тщетными. Несколько раз он видел, как мелкая рыбёшка мелькала у поверхности, но его самодельное копье из заострённой ветки лишь бесцельно рассекало воду. Голод и отчаяние начинали брать своё.

И тут, когда он уже готов был сдаться, он заметил небольшую, юркую выдру, которая, ловко нырнув, вытащила на берег серебристую рыбку. Торн замер, наблюдая. Выдра снова нырнула, и снова с добычей, всегда в одном и том же месте, у завала из старых коряг. Это была подсказка. Собрав последние силы и терпение, Торн осторожно, стараясь не шуметь, подобрался к этому месту. Он долго, почти не дыша, всматривался в тёмную воду под корягами. И вот, наконец, удача! Он увидел продолговатую, пятнистую тень, затаившуюся у самого дна. Мгновенный, отчаянный выпад – и на конце его импровизированного копья забился упитанный, скользкий налим. Это была не столько демонстрация мастерства, сколько невероятное везение и результат долгого, изматывающего терпения и наблюдательности в совершенно незнакомых условиях.

Кара вернулась к пещере первой, её добыча была скромной – горсть морошки и кореньев. Торн появился чуть позже, его лицо было мрачным, но в руке он с гордостью держал извивающегося налима. Это была их первая настоящая, сытная еда за много дней.

Они развели небольшой костёр. Запах жареной рыбы, смешанный с ароматом печёных кореньев и кисло-сладким духом морошки, показался им самым восхитительным пиршеством.

Но этот новый мир не спешил раскрывать им свои тайны. На следующий день одна из попыток Кары определить съедобность незнакомых ярко-оранжевых ягод закончилась сильной тошнотой. Этот случай стал для них горьким уроком. И снова её мысли вернулись к племени: как там они справляются?

Торн тоже получил свой урок, едва увернувшись от бурого медведя. После этого он стал ещё более осторожен.

Однажды ночью, когда Торн спал, а Кара дежурила у костра, ей привиделось (или это был сон наяву?), что тени деревьев вокруг их пещеры на мгновение вытянулись и приняли очертания огромных, скрюченных фигур с пустыми глазницами, молча наблюдающих за ними. Она вскрикнула, и видение исчезло, но леденящее ощущение чьего-то незримого, древнего и враждебного присутствия осталось. Это был не страх перед Граком, это было нечто иное – ужас, идущий из самой этой земли, словно их побег действительно разбудил нечто, что спало веками.

К концу нескольких таких дней Кара и Торн начали понимать, что этот новый, дикий мир живёт по своим правилам. Им придётся учиться заново. Вечерами, сидя у костерка, они тихо обсуждали свои находки и неудачи. И часто их разговоры возвращались к оставленному племени. Осознание того, что их выживание теперь зависит исключительно от их собственной силы, хитрости и терпения, становилось всё более ясным. Но мысль о судьбе их народа не отпускала.

Усталость сковывала их тела, но в их глазах зарождалась холодная, упрямая решимость – принять вызов этого нового, враждебного мира. И выжить. Не только ради себя, но и, возможно, ради тех, кто остался там, за Чёртовым Бродом.

Глава 37: Первый Вой Одиночества

Ночь опустилась на чужой, незнакомый лес плотным, холодным покрывалом. Луна, похожая на обломок белого кремня, то скрывалась за рваными, спешащими по небу тучами, то на мгновение выныривала, заливая поляны и редкие прогалины призрачным, неверным светом. Кара сидела у входа в их тесную пещерку, кутаясь в единственную, изрядно потрёпанную оленью шкуру, и напряжённо вслушивалась в симфонию ночных звуков. Далёкое, тоскливое уханье филина, похожее на стон заблудившейся души, сухой треск ветки под чьими-то невидимыми, осторожными лапами, шелест сухих листьев, гонимых порывами ледяного ветра, – всё это сливалось в единую, тревожную мелодию, от которой невольно сжималось сердце.

Торн спал рядом, у самого догорающего костерка, его дыхание было тяжёлым и прерывистым. Даже во сне его рука не отпускала рукоять ножа, а на лбу залегла глубокая складка – знак постоянного, неусыпного напряжения. Их ужин был, как всегда в последние дни, более чем скудным – несколько печёных на углях кореньев да пара мелких, костлявых птичек, которых Торну с невероятным трудом удалось подстрелить днём. Голод стал их вечным спутником, таким же неотступным, как страх перед Граком и тоска по оставленному племени. Кара думала о матери, о сестре Лиан, о старом Урге, чьи глаза, полные мудрости и печали, часто являлись ей во сне. Что с ними сейчас? Помнят ли они о ней? Или уже прокляли, как предательницу, нарушившую священные законы крови?

Внезапно, прорезав привычные звуки ночного леса, до её слуха донёсся вой. Он был не похож ни на что, что она слышала раньше. Это не был яростный, боевой клич волчьей стаи, идущей на охоту, не короткий, злобный рык пещерного медведя, потревоженного в своей берлоге, и не испуганный визг оленя, настигнутого хищником. Этот вой был протяжным, жалобным, почти человеческим в своей безысходной тоске и затаённой боли. Он словно игла вонзился в самую душу, заставив Кару замереть и всем телом напрячься.

Она осторожно толкнула Торна. Он мгновенно проснулся, его глаза, привыкшие к темноте, тут же сфокусировались на её лице. Он тоже услышал. Они переглянулись, их сердца учащённо забились в унисон. Что это? Новый враг? Или просто заблудившийся зверь?

Вой повторился, на этот раз чуть ближе, где-то на склоне соседнего холма. Он был всё таким же тоскливым, полным страдания, и в нём слышались нотки отчаяния и… одиночества. Да, именно одиночества. Кара вдруг это отчётливо поняла. Это был не вой стаи, это был голос одного-единственного существа, потерявшегося или изгнанного, зовущего в пустоту и не получающего ответа.

В этот момент луна, словно повинуясь какому-то невидимому знаку, вырвалась из плена тёмных, косматых туч, и её холодный, серебристый свет залил вершину холма, на котором чернели редкие, корявые сосны. И на фоне этого лунного диска, как вырезанный из чёрного камня, появился тёмный силуэт. Волк.

Он стоял неподвижно, его голова была высоко поднята к луне, и именно от него исходил этот странный, пронзающий душу вой. Но он был один. И когда он, закончив свою тоскливую песню, сделал несколько шагов по гребню холма, его движения были не просто неуверенными – они были мучительными. Он заметно припадал на заднюю левую лапу, почти волоча её, и его бок, тускло блеснувший в лунном свете, казался покрытым тёмными, запекшимися пятнами – следами старой, но глубокой раны. Шерсть на нём висела клочьями, а сам он выглядел пугающе худым, его рёбра отчётливо проступали под шкурой даже на таком расстоянии. Время от времени его тело сотрясала мелкая, судорожная дрожь, словно от холода или глубоко засевшей лихорадки. Его взгляд, который Кара не могла видеть, но почти физически ощущала, был потухшим, лишённым обычного волчьего огня, полным лишь боли и бесконечного, всепоглощающего отчаяния. Это был не грозный хищник, а изгнанник, умирающий от ран, голода и одиночества.

Кара и Торн, затаив дыхание, не сводили с него глаз, боясь пошевелиться, боясь спугнуть это странное, ночное видение. Волки всегда считались в их племени опасными и коварными хищниками. Клан Волка, к которому когда-то принадлежал Следопыт, был кланом изгоев, наёмников, тех, кто жил по своим, волчьим законам, часто жестоким и беспощадным. Но этот волк… он не выглядел опасным. Он выглядел потерянным, раненым и бесконечно одиноким.

Жалобный вой этого одинокого, страдающего зверя нашёл какой-то странный, неожиданный отклик в душе Кары. Она сама была изгнанницей, оторванной от своего клана, от своих корней, преследуемой и гонимой. Она знала, что такое одиночество, что такое боль и страх. И сейчас, глядя на эту хромую, воющую на луну тень, она почувствовала не страх, а странное, почти болезненное сострадание. Ей захотелось подойти к нему, успокоить, помочь… хотя она понимала всю абсурдность, всю опасность этой мысли.

Торн, стоявший рядом, смотрел на волка более прагматично, его рука по-прежнему сжимала нож. Для него, воина клана Щуки, волк был прежде всего хищником, врагом, с которым нужно быть настороже. Но даже он не мог не заметить явную слабость и уязвимость этого одинокого зверя.

– Ранен, – прошептал он так тихо, что Кара едва расслышала. – И один. Странно. Обычно они ходят стаями.

– Может, его изгнали? – так же шёпотом предположила Кара. – Или… или он потерял свою стаю?

Её взгляд невольно устремился в темноту леса, где скрылся волк. Какая-то необъяснимая тоска и одновременно смутная надежда шевельнулись в её душе. Этот одинокий, раненый зверь, такой же потерянный в этом огромном, враждебном мире, как и они сами, почему-то вызывал у неё не страх, а глубокое, почти инстинктивное сочувствие.

Волк на холме, простояв ещё некоторое время и снова издав свой тоскливый, рвущий душу вой, медленно, с видимым трудом, развернулся и, хромая, скрылся в темноте леса, за гребнем холма. Луна снова спряталась за набежавшую тучу, и вершина холма погрузилась во мрак.

Кара и Торн ещё долго стояли молча, вглядываясь в ту сторону, куда исчез волк. Эта неожиданная встреча оставила в их душах странный, смешанный след – чувство необъяснимой жалости, тревоги и какого-то смутного, неосознанного предчувствия, словно эта ночь, этот вой, эта одинокая, хромая тень на фоне луны были не случайны, а несли в себе какой-то скрытый, важный для них смысл.

Ночь снова погрузилась в свои привычные, тревожные звуки, но теперь в них появился новый, доселе незнакомый оттенок – оттенок глубокого, почти человеческого одиночества, эхом отзывавшийся в их собственных, измученных душах. И этот первый вой одиночества ещё долго звучал в ушах Кары, не давая ей уснуть, пробуждая в её сердце странную, непонятную надежду и ещё более сильную тоску. Это была их первая встреча с тем, кто в будущем станет для них не просто спутником, а символом верности и преданности. Их первая встреча с будущим Верным. Хотя они об этом ещё не знали.

Между Клыками и Огнем

Глава 38: Искры сострадания

Прошла почти половина луны с той ночи, когда они впервые услышали одинокий вой, пронзивший тишину чужого леса. С тех пор этот тоскливый, рвущий душу зов повторялся не раз – то ближе, то дальше, становясь неотъемлемой, тревожной частью их новой, полной лишений жизни. Каждый день был борьбой за выживание, каждый кусок пищи добывался с невероятным трудом, а холодные, промозглые ночи не приносили отдыха, наполненные лишь беспокойными снами и неусыпной тревогой. И каждый раз, когда до их слуха доносился этот плач, сердце Кары сжималось от необъяснимой, но всё более крепнущей жалости.

Холодный, пронизывающий ветер завывал в кронах незнакомых, тёмных елей, пригибая их колючие лапы к самой земле. Очередной день, полный тревог, бесплодных поисков пищи и глухого, неотступного страха, клонился к закату. Кара и Торн, измученные до предела, нашли временное пристанище в неглубоком овраге, под нависшим корнем вывороченной бурей сосны. Маленький, чадящий костерок, который они с трудом развели из сырых веток, давал больше дыма, чем тепла, но его робкое пламя было единственным островком света и подобием уюта в этом огромном, враждебном лесу.

Сумерки сгущались быстро, превращая очертания деревьев в причудливые, угрожающие силуэты. Кара сидела, подобрав под себя озябшие ноги, и кутала плечи в остатки некогда прочной оленьей шкуры. Торн рядом проверял остроту своего кремнёвого ножа, его лицо было сосредоточенным и мрачным. Внезапно, прорезав монотонный шум ветра, до их слуха донёсся вой. Тот самый тоскливый, одинокий вой, но на этот раз он был совсем рядом, слабый, почти хриплый, словно у зверя уже не оставалось сил даже на то, чтобы звать на помощь или оплакивать свою горькую долю. Кара выглянула из укрытия и в свете заходящего, багрового, как кровь, солнца увидела на некотором удалении знакомый силуэт хромого волка. За прошедшие дни он, казалось, исхудал ещё больше, его движения стали ещё более медленными и неуверенными, а рана на боку, которую она смутно разглядела в прошлый раз, теперь выглядела воспалённой и страшной. Он почти полз, изредка останавливаясь и тяжело дыша, его голова безвольно свисала.

Кара вздрогнула и подняла голову, вглядываясь в темнеющий лес. Сердце её невольно сжалось от странной, необъяснимой жалости. Этот звук, такой одинокий и потерянный, находил болезненный отклик в её собственной душе, изгнанницы, оторванной от всего, что было ей дорого.

Луна, похожая на обломок белого кремня, прорвала на мгновение пелену серых, бегущих по небу туч, и её холодный, призрачный свет выхватил из темноты знакомый силуэт на гребне невысокого холма, видневшегося сквозь редкие стволы деревьев. Волк. Тот самый. Он стоял, опустив голову, и его фигура казалась ещё более измождённой, чем в прошлый раз. Когда он сделал несколько неуверенных шагов, его хромота стала ещё заметнее, он почти волочил заднюю лапу.

– Опять этот, – глухо проворчал Торн, не отрывая взгляда от ножа, но его плечи напряглись. – Не нравится мне это, Кара. Слишком близко он крутится. Не к добру.

Их ужин был, как всегда в последние дни, более чем скудным. Торну удалось подстрелить из пращи двух небольших лесных птиц, которых они сейчас, наскоро ощипав, пекли на раскалённых углях. Запах подгоревших перьев смешивался с ароматом дыма и прелой хвои.

Кара не могла оторвать взгляда от той стороны, где только что видела волка. Образ этого страдающего, одинокого зверя не выходил у неё из головы. Она посмотрела на обугленные тушки птиц, затем на Торна.

– Он умирает, Торн, – тихо произнесла она. – Этот волк. Он ранен, голоден… Мы могли бы…

Торн резко поднял голову, его глаза в неверном свете костра сверкнули холодно и жёстко.

– Ты с ума сошла, Кара? Помочь волку? Это хищник! Враг! Они убивают не только от голода, но и ради забавы. Ты забыла, что рассказывают о волчьих стаях?

Кара съёжилась под его взглядом, но упрямство, унаследованное от матери, не позволило ей сразу отступить.

– Но этот один, Торн. Он ранен. Он не похож на тех, о ком говорят… В его вое столько боли…

– Боли! – Торн горько усмехнулся. – Вспомни Следопыта, Кара. Вспомни его Клан Волка. Их тотем – волк, их дух – волк. Они такие же коварные и безжалостные. Или ты уже забыла, что из-за них мы здесь, в этом проклятом лесу, голодные и преследуемые? У нас самих еды кот наплакал, а ты предлагаешь делиться с волком, который завтра, набравшись сил, может перегрызть нам глотки во сне?

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Его слова были полны логики, суровой правды выживания, но сердце Кары отказывалось её принимать. Она видела в этом одиноком звере не просто хищника, а такое же страдающее существо, как и они сами когда-то, во время их отчаянного бегства. Голос совести, тихий, но настойчивый, шептал ей, что нельзя оставаться равнодушной.

Ночь вступила в свои права. Торн, завернувшись в шкуру, спал у догорающего костра, изредка прерывисто вздыхая. Кара долго лежала без сна, прислушиваясь к звукам леса и борясь с собой. Логика Торна была неоспорима, но образ хромого, измученного волка стоял у неё перед глазами.

Наконец, она решилась. Превозмогая страх быть застигнутой Торном и ещё больший, первобытный страх перед самим волком, она тихо поднялась. Их сегодняшняя добыча была настолько мала, что делиться было практически нечем. Но она вспомнила о небольшом куске вяленого мяса, самом жестком и жилистом, который она припасла на самый крайний случай, спрятав его в складках своей одежды. Он был почти несъедобным, но для изголодавшегося зверя мог стать спасением.

Дрожащими руками она достала этот маленький, высохший кусочек. Оглянувшись на спящего Торна, она бесшумно, как тень, выскользнула из-под нависшего корня. Луна снова выглянула из-за туч, её мертвенный свет создавал причудливые тени. Кара быстро, но очень осторожно, стараясь не издать ни звука, дошла до края оврага, откуда был виден тот самый холм. Она положила мясо на плоский камень, на видном месте, но достаточно далеко от их лагеря, чтобы не привлекать хищника слишком близко. Сердце её колотилось так сильно, что, казалось, Торн мог услышать его даже во сне. Смесь вины перед ним, страха перед неизвестностью и странной, тихой надежды переполняла её.

Вернувшись в укрытие, Кара легла, притворившись спящей, но её глаза были широко открыты, а слух напряжён до предела. Она ждала. Время тянулось мучительно долго. Несколько раз ей казалось, что она слышит тихий шорох, но это оказывался лишь ветер или упавшая ветка.

И вот, когда она уже почти отчаялась, когда лунный свет стал совсем тусклым, предвещая скорый рассвет, она его увидела. Тёмный силуэт медленно, очень осторожно, почти крадучись, двигался по склону холма. Волк. Он остановился у камня, где она оставила мясо. Но он не бросился на еду. Вместо этого он поднял голову и посмотрел прямо в сторону их оврага.

Кара затаила дыхание. Даже на таком расстоянии она видела, как в темноте светятся два зеленоватых огонька – его глаза. Он стоял неподвижно несколько долгих, бесконечных мгновений, словно оценивая обстановку, словно чувствуя её взгляд. Его хромота была всё так же заметна, когда он сделал несколько неуверенных шагов ближе к камню, потом снова замер.

Он не притронулся к мясу. Он просто стоял и смотрел. В его взгляде не было явной угрозы, скорее – бесконечная настороженность, глубоко запрятанный страх и… что-то ещё, чего Кара не могла понять. Может быть, любопытство? Или попытка понять, кто и зачем оставил ему этот неожиданный дар?

Это молчаливое, напряжённое наблюдение продолжалось, казалось, целую вечность. Затем волк так же медленно, не спуская глаз с их укрытия, отступил на несколько шагов, развернулся и, хромая, бесшумно растворился в предрассветном сумраке леса. Мясо так и осталось лежать на камне.

Кара долго ещё лежала, глядя в ту сторону, куда ушёл волк. Странное чувство охватило её. Это был не просто голодный зверь. Он думал. Он наблюдал. И он не принял её дар. Или… ещё не принял? Искры сострадания, зажжённые в её душе, не погасли, а лишь разгорелись тихим, робким огнём надежды. Возможно, в этом жестоком, враждебном мире даже между человеком и волком мог возникнуть мост, сотканный не из страха, а из чего-то иного, ещё непонятного ей самой.

Глава 39: Мост доверия

Прошло ещё несколько мучительно долгих дней, наполненных тревогой, голодом и почти иссякшей надеждой. Тайные "дары" Кары, если волк их и находил, были слишком малы, чтобы кардинально изменить его состояние, но, возможно, они давали ему силы продержаться ещё немного. Кара всё чаще замечала его тень на большом расстоянии – он следовал за ними, как призрак, как невидимый, молчаливый спутник, чьё присутствие вызывало у неё смешанное чувство жалости и смутной, необъяснимой тревоги. Торн же, напротив, становился всё более раздражительным и подозрительным. Его скепсис по отношению к этому "ручному волку", как он его иногда называл с горькой иронией, только креп.

Туманные, холодные рассветы сменялись короткими, серыми днями, а те, в свою очередь, уступали место долгим, промозглым ночам. Кара и Торн продолжали свой изнурительный путь на восток, всё глубже уходя в безмолвные, незнакомые леса. Голод был их постоянным спутником, а надежда на то, что Грак окончательно отстал, теплилась слабым, едва заметным огоньком.

Прошло несколько дней с той ночи, когда Кара оставила мясо для хромого волка. Она больше не решалась на такие открытые жесты, опасаясь гнева Торна и того, что это может привлечь других, менее безобидных хищников. Но каждый раз, покидая место ночлега, она инстинктивно оставляла несколько обглоданных косточек от их скудной трапезы или недоеденный корень чуть поодаль, словно невзначай.

Однажды утром, проснувшись от холода и привычного уже чувства пустоты в желудке, Кара заметила, что небольшая кучка рыбьих костей, которую она вчера вечером оставила у подножия старой ели, исчезла. Земля вокруг была слегка примята, но никаких следов борьбы или присутствия крупного зверя не было. Лишь едва заметный, почти стёртый отпечаток волчьей лапы – и он был один.

С тех пор Кара стала замечать и другие, более тонкие знаки. Иногда, на самом краю зрения, в гуще леса или на дальнем, заросшем вереском склоне, ей казалось, что мелькает тёмная, быстро движущаяся тень. Она не была уверена, тот ли это волк, или её уставшее воображение играет с ней злые шутки. Торн, когда она делилась с ним своими наблюдениями, лишь хмурился и отмахивался, списывая всё на усталость и нервное напряжение.